Плюш и Ко

Зум-Зум апатично кивнула.

– И вот еще что. Мне звонят родители учеников, и не только нашего класса. Наводят о тебе справки, интересуются, жалуются. На этой неделе я был погребен под лавиной жалоб на тебя. Просят мня перевести тебя на домашнее обучение. Ты постаралась за эту неделю и обидела всех, кто рядом проходил.

– Вот как? – улыбнулась Зум-Зум. – А мою точку зрения вы выслушать не хотите? Если я не бегу к вам с жалобами, так значит я со всем этим дерьмом согласна?

– Не кипятись, я тебе рассказываю, как обстоят дела.

– А не надо меня успокаивать. Вы теперь мне скажите, ваше математейшество, с вашим великим многолетним опытом, почему вы не спросили меня о причинах этих ссор? Раз они нажаловались первые, значит они жертвы, а я злодей? Так?

– Как же по-твоему обстоят дела? Кто виноват?

– А знаете, переводите меня на домашнее обучение. Я согласна. Только чур с моими родителями объяснятся будете сами! Идет?

– Ты так сразу сдаешься?

– С таким судейством эту войну не выиграть. – со злостью она схватила сумку.

– Погоди, же! Расскажи, что за войну ты ведешь? – Профессор Исмаил попытался преградить ей путь, но Зум-Зум с грацией рыси увернулась и выскочила из комнаты прочь.

Глава 29

По городу бродил многоуважаемый господин февраль. Пришел он в плохом настроении, как и ожидалось от зимнего месяца. Первые дни долго кружили колючие метели, так как после неожиданной оттепели сразу ударили морозы, весь снежный покров превратился в непробиваемую ледяную корку, словно нарост на болячке, по которой ветер гонял неприкаянные снежные хлопья.

По обоюдному и не совсем добровольному согласию, Зум-Зум все же перевели на домашнее обучение – ей не удалось повлиять на ситуацию, общественный бойкот загнал ее в угол, откуда выхода уже не нашлось. График ее жизни кардинально стремился вниз по всем показателям: мать с отцом вели себя словно чужие люди, друзей не осталось, на школьной успеваемости Зум-Зум поставила жирный крест, единственное занятие – спорт – было заброшено напрочь. Зум-Зум не мог затащить в спортзал даже тот факт, что бесплатное время абонемента истекает. Ее любимые кроссовки валялись в углу прихожей, как потерявшиеся ягнята, чья мать была растерзана волками.

Три раза в день по видеосвязи Зум-Зум занималась с учителями, основные предметы, по которым ей придется сдавать экзамены, она кое-как переносила, а вот дополнительные общеобразовательные курсы доводили ее до болезненного состояния, так после занятия химией изнеможённая Зум-Зум падала на кровать и походила на обреченного дельфина, выброшенного океаном.

– Что ж, на сегодня все. – Сказала учитель истории с экрана монитора. – В следующий раз мы встретимся с тобой через неделю, материал для домашнего изучения я вышлю тебе позже. Там довольно много, не откладывай на последний день, как в прошлый раз. Договорились?

– Хорошо. – буркнула Зум-Зум.

Как только эфир прекратился, она нетерпеливо достала из-под стола припрятанный шоколадный батончик и жадно засунула его в рот, батончик был большой, в рот полностью не помещался, поэтому вскоре меж губ просочились шоколадно-ореховые слюни, которые потекли по подбородку.

– Ты жалкая. Мерзкая свинья! – сказала она себе, утирая лицо воротом футболки.

Не смотря на загруженный учебный план, свободного времени у Зум-Зум стало гораздо больше, и, чем бы она не занималась, ее мысли все время возвращались к Глену. Вернулся ли он в школу? Как прошел его подготовительный балетный курс? Взяли ли его в основной состав? Рассказал ли он Патриции о них? …

– Конечно не рассказал! Что за глупость!? – засмеялась она в потолок. – Расскажи он ей, она бы тотчас примчалась меня убивать! Как выяснилось, я – вселенское зло. Плохая Полина! Ужасная!

Зум-Зум плюхнулась на кровать. Она уже не замечала, насколько часто она давала себе поваляться. Казалось бы, если ты сидишь дома целый день, немудрено проводить столько времени в кровати, однако, пребывая на домашнем обучении, она не была заключенной, и могла бы выходить из дома, гулять и заниматься бегом. Будто магическое заклятие или повышенная гравитация вокруг ее спального места, всякий раз тянули ее к себе, не давая выйти из дому и даже из комнаты.

Нужно ли говорить, что заветные ее 75 килограмм давно превратились в 85, ее ушитые рубашки и брюки больше не сходились на ней, глаза снова стали заплывать, а на шее занял свое почетное место второй подбородок. Заметила ли все это Зум-Зум? Конечно заметила, но ей было настолько плевать, что она стала носить джинсы, не застегивая ширинки. И не только объёмы тела изменились у Зум-Зум, ее стали преследовать необъяснимые страхи, она подскакивала от любого шороха, иногда на нее наваливалась такая усталость, что трудно было вздохнуть. А по ночам приходила дурная, отупляющая бессонница.

Однажды вечером, когда ничего не предвещало беды, у Зум-Зум зазвонил телефон.

– Привет. – тихо сказал Глен.

– Привет. – Зум-Зум подскочила с кровати.

– Можем увидеться? Сегодня? Сейчас?

– Да, что-то случилось? – Зум-Зум не узнавала свой голос, он вдруг стал мягкий, как мед.

– Смешная ты, разве должно что-то случиться, чтобы увидеться?

Сегодня Глен ждал ее не у дверей подъезда, как это обычно бывало, а в стороне, почти у парковочных мест, сюда не попадал фонарный свет, отчего Глен выглядел немного зловеще, если не сказать враждебно. Зум-Зум приближалась к ему медленно, надеялась, что подготовленная ею карательная речь пронзит его холодное сердце, застыдит его, как будут сейчас его бить ее хлесткие упреки, и вот она открыла рот, чтобы начать, как он повернулся к ней…

– Что у тебя с лицом?! – Зум-Зум таращилась с ужасом на его лиловый синяк под левым глазом.

– Не нашли компромисс, – развел он руками.

– С кем? С Конором МакГрегором?

– С родителями. – Глен тяжело выдохнул. – Пройдемся?

Они медленно двинулись к набережной. На первой же обледенелой ступени она чуть не свалилась, он аккуратно подхватил ее, поставил на ноги, своей же рукой сунул ее ладонь себе за локоть и велел держаться крепче. Все эти быстрые телодвижения были так естественны, что у нее и мысли не возникло одернуть руку. Он начал свой печальный рассказ, она слушала, и будто не было этих недель разлуки, будто расстались они вчера в самых приятельских отношениях.

–… я возьми и не сдержись, как заору: «ты всю жизнь мне загубила этим сраным балетом!», тут он как подскочит и давай меня лупить. – рассказывал это Глен смеясь, однако же Зум-Зум видела, как нервно вздрагивает его подбородок, как в глазах блестят слезы.

– Не понимаю, ты, кажется, говорил, что отец против балета, вроде радоваться должен, что ты его не выносишь. Так почему же он не поддержал тебя?

– У него самого на работе дела идут плохо. Приходит злой, как черт, все время орет на кого-то в телефоне, по кабинету топает, дверями хлопает… И к тому же, он мне надавал потому, что я на мать голос повысил. У нас это делать запрещено.

– Так вы ругаетесь… без криков? – нахмурилась Зум-Зум.

– Ох, если бы ты знала, как я устал жить в этом зверинце! – заголосил Глен. Он поднял свое бледное лицо к черному зимнему небу. – Силы мои на исходе. Я вымотан и истощен. У меня нет радости в жизни! Никакой отдушины! – Он вдруг опустил голову к ней на плечо, и с жаром зашептал. – Я ничего не контролирую сам, все за меня делает мать. Она решает, какую рубашку мне надеть, какие перчатки с собой брать, собирает мне сумку в дорогу, просит, чтобы я звонил ей каждые два часа, и нет, сообщения не подходят, нужно непременно звонить! А когда разговариваешь, будь добр, выбери другой тон, потому что с матерью ТАКИМ тоном не разговаривают! Сок не пей – там сахар! Колбасу не ешь – там жиры! В душевую ходи первым, чтобы не собирать заразную пену после людей! Не бери! Не дыши! Не думай! Я так устал!

– Так было всегда? Или она лютует только в последнее время? – Зум-Зум поглаживала его по спине.

– О! Об этом… С первого раза в основной состав я не попал. Меня определили в массовку. Сначала она до хрипоты орала на меня три дня, а потом поехала разбираться. Не могу даже представить, какой разнос она там устроила, но после этого, скрипя сердцем, режиссер взял меня в основной состав.

– Получается, ты все же попал в Герцогский балет? – Зум-Зум аккуратно отодвинула его от себя, отерла пальцами его мокрое лицо.

– Попал. Так попал! Она теперь следит, чтобы я не ходил по гололеду. Боится, что я ногу сломаю. Как за младенцем смотрит за мной.

– Бедный! Бедный Глен…

Она хотела сказать ему слова утешения, но у него вдруг зазвонил телефон.

– Это мать. Наверно с собаками идет по следу. Извини, мне надо бежать.

Он, не глядя, махнул ей рукой, и широкими быстрыми шагами направился к станции. Он оставил ее одну на пустой темной дорожке, где она простояла с минуту в растерянности, покрутилась на месте, словно потерянная собачонка, и пошла к дому. Когда до дверей оставалось совсем немного ее окликнул другой мужской голос. В молодом человеке она не сразу признала Патрика.

– Привет. Ты откуда идешь? – он говорил сквозь высокий шарф, поэтому голос его звучал искаженно.

– С набережной.

– Неужели занималась?

– Ой, нет! Сейчас уже поздновато. Гуляла. – оп поправила свое черное пальто.

– Одной в такое время гулять не безопасно.

– Я не одна была. – Зум-Зум отвела взгляд, только сейчас она вспомнила про его признание, и про тот неловкий поцелуй, и про ее обещание. Ей стало невыносимо стыдно, что к его горячим чувствам она отнеслась так наплевательски.

– С кем? Снова с ним? С этим… Гленом?

– Да. – коротко ответила она.

– Надеюсь, ты его хорошенько отлупила? Вы не подрались случайно? – Патрик ударил кулаком о свою раскрытую ладонь. Зум-Зум пожала плечами и мотнула головой. По ее недоумевающему виду он понял, что Зум-Зум еще не в курсе. – Вот черт! – вдруг выпалил Патрик. – У вас с ним… какого хрена! Почему?

– Что? Не поняла. Почему мы должны драться? Нам нечего делить.

– Почему ты с ним? Ты его простила? Не говори, что простила! Он же из себя ничего не представляет! Высокомерный, циничный сноб! Я, знаешь ли, имел радость провести с ним время в школе, так, ради интереса, и я просто не понимаю, что ты в нем нашла. Он несет ахинею в разговоре о самых простых вещах, а если чего у него спросишь, так он, козлина, отмалчивается…

– Не надо так говорить о моих друзьях! – вступилась Зум-Зум. Она не совсем понимала, о чем говорил Патрик, о каком прощении шла речь, ведь не могло же так случиться, что Глен всем растрепал про них. – Ты наговариваешь. Глен никому никогда грубого слова не говорил!

– О! Так ты добряком его считаешь?

– Считаю! – сказала Зум-Зум.

– Думаешь, он на твоей стороне?

– Думаю! – крикнула Зум-Зум.

– Что ж. – Патрик помялся на месте, поежился от ледяного порыва ветра. – Ты мне обещала подумать. Две недели давно прошли, а ты так ничего мне не сказала. Да, я знаю, ты теперь на домашнем. Увидеться не так просто, я все понимаю. Но что-то мне подсказывает, что ты забыла про меня сразу, как я ушел тогда.

Зум-Зум бросило в дрожь от такой проницательности и прямоты.

– Не стану скрывать, это больно. – Продолжал Патрик. – И обидно. А еще немного несправедливо. Возможно, я допускаю, что мне будет не просто влезть на пьедестал, когда тот уже давно занят… С моей стороны будет гадко портить тебе настроение, все же у тебя сейчас не простой период в жизни… Черт.

– Ты о чем?

– Я немного не понимаю, а вернее совершенно не врубаюсь, что у вас там за отношения… Поверить не могу, что ты одобрила бы такое. Поэтому запутался.

– Ты говоришь сумбурно. Объясни нормально! – не утерпела Зум-Зум.

– Я шел сюда, думал ты сидишь расстроенная, снова рыдаешь одна после таких кадров. Как оказалось, вы еще и гуляете вместе… Наверно у тебя особая толстокожесть к таким шуткам.

– Кадры? Что? Какие шутки?

– Так ты не видела? – Патрик сначала пристально уставился на нее, потом с тяжелым вздохом натянул на лицо шапку. – Какого хрена я… Не надо было идти сюда! Теперь я гонец, принесший плохие вести.

– Чувствую себя глупо! Говори уже! – Дурное предчувствие появилось у Зум-Зум. Ее бросило в жар, когда Патрик достал телефон.

– На неделе в школе был праздник. Ты наверно не в курсе, потому как дома сидишь. Учителя из нас всю душу высосали с этими приготовлениями. Короче, в кладовке мы искали декорации, там оставался снеговик с новогоднего бала… Зум-Зум, то есть Полин, извини.

Патрик передал ей свой телефон, там была открыта видеозапись. Зум-Зум нажала на кнопку воспроизведения. Из фигур, что были на видео, она узнала нескольких: пара девчонок-одноклассниц, трое ребят из параллельного класса, Шелл, Патриция и Глен. Все они дружно вытаскивали из кладовки различный реквизит от старой театральной постановки. С визгливым криком Шелл выкатил в коридор большого снеговика из пенопласта почти в человеческий рост.

– Угадайте, кого он мне напоминает? – спросил один из ребят.

– Что? Напоминает? Ах, да. Точно! Мадам, одолжите мне свой жакет? – Шелл потянулся к Патриции.

– Не делай с ним ничего противоестественного, извращенец! – Патриция отдала свой синий школьный жакет Шеллу, тот накинул его на снеговика.

– А теперь добавим это! Как вам пропорции? – парни добавили лоскут ткани в качестве юбки и на голову водрузили половую швабру. – Ну, догадались? Неужели нет? Вылитая же!

– Я кажется догадалась. – сказала Патриция. Она взяла красный маркер и грубо заштриховала белое лицо. – Вылитая!

– Кто это? – Глен стоял в недоумении.

– Кажется, он еще не понял. Тогда так! – подхватили девчонки. Одна встала за спину пенопластовой кукле, взяла рукава в свои руки и стала ими махать вверх и вниз. Вторая озвучивала движения. – Раз-два! Раз-два! Прыгайте так тысячу лет, и вы похудеете, как я!

– Нет! – прошептала Зум-Зум, глядя в телефон.

– Так это Зум-Зум?! – воскликнул Глен на видео. – Черт вас разберет! Надо прояснять ситуацию для всех сразу! – Он взял другой маркер, написал на груди снеговика «Зум-Зум». – А теперь фото на память с этой красоткой! – кричал Глен.

– Дальше они фотографируются с ней, и подрисовывают всякие части тела. Тебе лучше не смотреть. – Патрик вернул себе телефон из ослабевшей руки Зум-Зум. – Я поэтому удивился, когда вы…

– Да, я поняла. А точнее я ничего не понимаю. – она закрыла ладонями глаза. – Он позвал меня гулять, пришел, как обычно, много говорил… И ни слова об этом…

– Я заметил, что он только о себе и говорит. – вставил Патрик.

– Почему? Для чего он пришел? Узнать в каком я состоянии? – словно в бреду зашептала Зум-Зум. – Проверить, видела ли я эту запись? Неужели он такой? Нет. А вдруг он просто поддался дурному влиянию Шелла?

– Боже! Полин, ты его оправдываешь?! Хоть капля самоуважения у тебя осталась? Не будь такой дурой! – Патрик почти кричал. – Они с грязью тебя смешают, а ты им спасибо скажешь!

– А тебе какое есть до меня дело!? – вдруг топнула Зум-Зум.

– Представь себе, есть! По крайней мере было, когда шел сюда.

– Да? И что же поменялось?

– Я однажды познакомился с интересной, красивой девушкой. Она впечатлила меня своей волей, своей силой. Казалось, что она смеется в лицо неудачам. Почему-то я решил, что смогу у нее чему-то научиться. Подумал: «вот этот человек точно знает, как надо жить, как двигаться к цели!». А теперь я вижу, что ни хрена она не знает. Что все ее достоинство – это жир! Что она так сильно хочет быть удобной для мужиков, что стала для них тряпкой!

– Прекрати! Ты ничего обо мне не знаешь! – крикнула Зум-Зум в лицо Патрику и побежала прочь.

– И знать не хочу! – орал он ей вдогонку. – Я в тебе так ошибся! Так ошибся!

Добежав до своей комнаты Зум-Зум кинулась к себе на кровать и ревела в голос, пока не охрипла. Ее мать до глубокой ночи бегала вокруг дочери в бессильной суматохе, предлагала воды, еды, уговаривала поспать. Даже всегда отстраненный отец в замешательстве долго топтался в ее комнате, каждую минуту поглаживая усы. Никакие уговоры, разумеется, не помогали.

Глава 30

Сара по жизни была человеком бездействия. Разбираться с проблемами, сталкиваться с трудностями лоб в лоб, бороться с неудачами – подобное не было в ее привычках. По большому счету, все, что с ней происходило в жизни, она принимала с рабской покорностью, будь то замечания начальника или упреки мужа. Ее жизненный уклад складывался из простого принципа – раз произошло, то уже не исправишь.

Разумеется, наивной Сара все же не была, в ней не накопилось и капли инфантильности, любые причинно-следственные связи были очевидны даже для нее. Просто видела она их только в негативном ключе. Что же касалось спортивных занятий дочери, то Сара не противилась им, и даже со строгой диетой Полин она смирилась со временем. Впрочем, как и со многим другим.

И теперь, глядя на душевные метания своей единственной дочери, она сама испытывала внутреннюю борьбу. Ее родительское естественное желание помочь своему ребёнку не могло одолеть барьер жизненного уклада, Сара ждала момента, когда Полина выплачется и успокоится, придет в себя, и войдет в привычную колею, но каждый раз, заглядывая в комнату дочери, она убеждалась, что момент этот в ближайшее время не наступит.

Рано утром открыв дверь в комнату дочери, Сара нашла Полин в незнакомом для нее состоянии – ее девочка сидела на кровати и смотрела перед собой совершенно невыразительными рыбьими глазами. Когда она позвала ее, та не откликнулась. Мать потрясла Зум-Зум за плечо, предполагая, что она лунатит или еще не проснулась, но та никак не отреагировала.

К вечеру у Зум-Зум поднялся сильный жар, а на следующий день она угодила в больницу.

– О чем вы мне говорите? Я же ее мать! – Сара размахивала руками перед медсестрой. – Что значит не пустите?

– Полин только что перевели в инфекционное отделение. Там карантин, любые посещения под запретом. – спокойно говорила девушка.

– Инфекционное? Что у нее? Она заразная?

– Утром взяли анализы, позже станет известно. У нее есть телефон?

– Да.

– Тогда связь будет налажена. Она позвонит вам, когда результаты будут готовы. Не переживайте, у нас лучшие доктора.

– Да, хорошо. Позвоню.

Медсестра стремительно поднялась по лестнице, словно сбегала, оставив Сару одну. Вокруг кружили люди, а ощущение было такое, будто она выпала из реальности в параллельную вселенную, и теперь стала невидима и неслышима для окружающих в своем незримом темпаральном потоке. Хрупкая, словно хрустальная, она прижалась к стене, чтобы ее случайно не раздавили и не задели, Сара жадно хватала ртом воздух.

– Вам плохо? – тучная женщина нависа над Сарой, как гора.

– Что? Вы мне? – говорила Сара так тихо, что сама себя не слышала.

– Эй, позовите медсестру! Тут человеку плохо! – громоподобно прокричала дама.

Все то время, что Сару приводили в чувство, сердобольная пышка провела рядом, отвечала на вопросы доктора, проверила у больной пульс, и даже вместо доктора смерила ей давление. Дама настолько прониклась ситуацией, что доктор принял ее за родственницу, и вручил рецепт на уколы ей, а не Саре. Границы совсем стерлись, когда дамочка, подхватив Сару за плечи, лично сводила ту в процедурный кабинет.

– А как вас зовут? – наконец, спросила Сара.

– Ох! Ахахах! Зовите меня просто Мария. Меня так все называют. Надо же! Ахахах!

– Все?

– Да, я личность знаменитая в определенных кругах. И вы зовите меня так!

Сара оглядела новоиспеченную приятельницу с ног до головы – ни ее жидкая култышка на голове, ни фиолетовый бархатный спортивный костюм, ни розовые кроксы не выдавали в ней знаменитости. Женщина к тому же была крупной чрезвычайно! Ее лицо каплеобразной формы расширялось книзу, подбородок выставлялся из заплывшей шеи упругой маленькой горошиной, довольно полные губы выглядели слишком большими рядом с маленьким носом и узкими глазами.

– Знаменитая личность? – удивилась Сара.

– Ага. Так и есть. Я фитнесс тренер. Ахахаха! – Мария запрокинула голову и заливисто загоготала.

Глава 31

Зум-Зум неторопливо собирала вещи в большую дорожную сумку, что принесла ей мать. Вещей оказалось не много: зубная щетка и паста, полотенце, три футболки, пижамные штаны и тапки. И все же свой небогатый скарб Зум-Зум паковала очень долго. Ей не хотелось идти домой, она и так слишком много времени провела в четырех стенах ее комнаты, так что теперь больничная палата на четырех человек казалась ей спа-салоном.

К сожалению, соседки ее были не разговорчивы. Дама тридцати лет, которая лежала здесь с очередным приступом гастрита после жесткой диеты, читала много книг про правильное питание и про горячую любовь, что иронично. Другая девушка общалась исключительно со своим телефоном. Их отношения были настолько тесными, что расстояние между ними никогда не увеличивалось больше чем на полметра, не зависимо, что она делала, уходила ли в туалет, обедала или ходила на процедуры, ее карманный друг всегда был на расстоянии вытянутой руки. Третья девушка поселилась в палате за день до выписки Зум-Зум, и связь наладить им не удалось.

После обеда пришла врач, принесла выписку.

– Тебя встречают? – спросила она равнодушно.

– Нет, все работают.

– Что ж, ты уже большая, доберешься до дома сама. Твоим родителям я позвонила, поэтому все рекомендации мы обговорили. Сама тоже взгляни, написаны в конце выписки.

– Хорошо. Спасибо.

Доктор хотела еще что-то сказать, но передумала. Ее глуповатое лицо в этот момент с раскрытым ртом снимали с профессионализма несколько очков.

Молча, не прощаясь ни с кем, Зум-Зум вышла из палаты, на посту, как водится, она не застала ни одной медсестры, поэтому просто вышла из отделения. Через центральные двери больницы непрекращающимся прямым и обратным потоком перемещались люди, словно бы циркулирующая питательная масса для этой клиники поступала внутрь и, отработанная, выбрасывалась наружу. С людьми в холл попал свежий воздух с улицы. Зум-Зум показалось, что пахнуло весной.

Как только она вышла на крыльцо к ней подскочил Патрик.

– Привет. А я тебя жду. Ты долго. – непринужденным движением руки он выхватил ее сумку.

– Почему ты здесь? – равнодушно отозвалась Зум-Зум. Странно, но его появление не вызвало у нее никаких эмоций.

– Начнем с того, что ты трубку не берешь и на сообщения не отвечаешь. Хоть раз бы поговорили, и ты бы узнала, что я тебя встречать приду. Мы, кстати, на автобус?

– Да, пожалуй, – пожала она плечами.

– Честно, я хотел шикануть и широким жестом вызвать такси. Но оказалось, что накопления мои отец вчера ликвидировал, за сим я прокачу тебя за свой счет на лишь автобусе! – Патрик смотрел куда угодно, только не в глаза Полин. Сумка кочевала из одной руки в другую, он мялся на месте, чем невообразимо раздражал Зум-Зум, его нервное заикание проявлялось все чаще, голос скрипел.

– Для чего бы этот концерт?.. – протянула Полин.

– Очевидно же. Мне стыдно, что я накричал на тебя тогда, наговорил всякого со злости… Пойдем, чего встала? А вообще, я надеялся как-то наладить общение с тобой, только слов найти не могу… Кстати, ты чем болела?

– Холера. – ответила Зум-Зум.

– Оригинально. А если серьезно?

– Медицинская тайна. – Зум-Зум не хотела обсуждать эту тему.

– Мне матушка твоя сказала, что ты в гастроэнтерологии лежала. Что-то серьезное? – не унимался он.

– Я не хочу обсуждать эту тему. Ты намеков не понимаешь?

– Извини. Конечно. Разумеется.

Они дошли до остановки. Патрик замолк, смотрел в ту сторону, откуда должен был появиться транспорт, Зум-Зум рассматривала подтаявший снег под ногами. День выдался пасмурный и ветреный. Март начинался в конце недели, а погода разлилась слякотью, будто уже стоял апрель.

– Меня осматривали врачи не только из гастро отделения. Были и из неврологического. Один из диагнозов звучит как «астенический синдром». Слышал о таком?

– Нет, но звучит ужасно.

– На вкус такой же, как и на слух. Ты потом в интернете почитай внимательно. И если ты согласен будешь на мою компанию после изучения этого вопроса, напиши мне. А если ты нормальный человек, и примешь логичное решение не подходить ко мне, я пойму. Даже не обижусь.

– Если твоя хворь не предполагает, что ты покроешься гнойными пузырями, то все норм. С детства пузыри на коже не люблю… А вот и автобус!

Всю дорогу до дома Патрик нес сумку Зум-Зум, как добросовестный пионер. Он деликатно обходил все темы, которые касались школы, Глена, больницы и прочих неприятностей, подал руку ей, когда она спускалась из автобуса, помог преодолеть места со скопившейся снежной жижей. У Зум-Зум такие действия вызвали больше тревоги, чем доверия.

К подъезду Зум-Зум они подошли в молчании.

– Спасибо, что проводил. – она приняла сумку из его рук. – Не стоило, правда.