Торт немецкий- баумкухен, или В тени Леонардо

Тем временем моя будущая кондитерская всё больше приобретала тот вид, о котором я мечтал. Прежде всего я повесил над входом большую вывеску «Кондитерская Кальба». Пусть люди привыкают, скоро-скоро я начну радовать их своими изделиями. Внутри уже был оборудован прилавок, мебельщики привезли три первых лёгких, но практичных стола и, в таком же стиле, по четыре стула к каждому из них. В моём крохотном кабинете уже стояла удобная конторка и два табурета к ней.

Я часто задерживался допоздна в кондитерской, хоть и пусто было ещё в ней, но всегда находились какие-то дела. Так произошло и в тот вечер, о котором я должен вам непременно рассказать, мой читатель. Я предупредил Наташу, чтобы она укладывалась спать без меня: мне давно следовало составить список инвентаря для кухни, который надо приобрести в первую очередь, и посчитать, сколько это будет стоить. Но по рассеянности, увлекшись своими мыслями, я забыл запереть дверь на улицу. Усевшись за конторку и зажёгши одну свечу – свечи стоили для меня в то время очень дорого, их приходилось экономить, я углубился в расчёты. И вот, что у меня получилось. Кроме расходов на обустройство самой кондитерской необходимо было нанять помощников: искусного повара, способного научиться у меня тонкостям кондитерского ремесла, расторопную женщину, которая не только бы наводила порядок в моём заведении после того, как оно закрывалось, но и днём, по мере необходимости, мыла бы посуду и помогала в разных кухонных делах. Нужен был и хороший истопник, который занимался бы печами и в кондитерской, и в нашем доме, поскольку находятся они в непосредственной близости… И сторож здесь в ночное время тоже был нужен. Всё подсчитав, я вздохнул, поняв, что, к сожалению, без финансовой помощи дяди Ганса мне не обойтись. И тут я вдруг услышал, что к моей кондитерской подъехала карета. Была уже глухая ночь – я удивился позднему гостю. Послышались сердитые мужские голоса, какая-то возня на пороге, немало испугавшие меня, потому что я вдруг вспомнил о незапертой входной двери. Впрочем, я почти сразу узнал голос Николая, которого очень давно не видел, и немного успокоился. Взяв в руки свечу и прихватив на всякий случай тяжёлую кочергу, я вышел в зал. Дверь с грохотом распахнулась, на пороге я увидел своего друга, который крепко держал за шиворот какого-то низкорослого мужичонка, громко шмыгавшего носом и жалобно подвывавшего.

– Привет, полуночник! – С какой-то полунасмешливой интонацией произнёс мой друг. – Держи вора!

– Вора?! – Поразился я. – Да тут пока что и красть нечего…

– Это ты так считаешь, а вот он думал по-другому.

Мужичок в руках Николая дёрнулся безуспешно, пытаясь вырваться.

– Стой, стой! Ты нам прежде расскажи, что ты хотел здесь своровать?

Мужичок всхлипнул и завыл. Только тут я понял, что Николай держал за шиворот мальчишку лет двенадцати.

– Да объясни ты мне толком, что случилось?

– Изволь. Еду я в кромешной тьме по вашей Кадетской линии. Проезжаю мимо твоей кондитерской и вижу в окошке одинокий свет от свечи. Я, конечно, догадался, что это ты полуночничаешь, своими хозяйственными делами занимаешься, и велел кучеру свернуть с дороги. Подъехали. Выхожу из кареты и вижу, что на мансарде к окошку прилипло вот это чудо. Как он туда залез – мне не ведомо, но слезть никак не мог: высоко и боязно. Встал я внизу и велел прыгать. Он не то чтобы спрыгнул, но свалился со страху прямо мне на руки.

Я с недоумением смотрел на мальчишку.

– Так что ты здесь искал, скажи на милость?

– Я есть хотел…

– Есть?! Сейчас тут кроме мебели есть нечего. С чего ты взял, что тут есть еда?

– Так на дверях написано: «Кондитерская»… Я думал, что тут какая-никакая еда на ночь осталась…

–Так ты умеешь читать? – Удивился Николай.

– Умею. В монастыре дьяки научили.

– В каком монастыре?

– В Торжковском Борисоглебском…

– Так ты из Торжка?! – Разом удивились мы.

– Да отпусти ты его, Николай!

– Ну вот… А теперь поведай, как тебя родители одного в Петербург отпустили? Ты не из крепостных ли будешь?

Освободившись от крепкой руки моего друга, мальчишка тряхнул головой и выпрямился. Поняв, что ему никакая расправа не грозит, стал отвечать более внятно.

– Не… Мой батя в монастыре кузнецом был, а матушка бельё монахам стирала. В кузне мы и жили. Да пожар прошлой зимой в кузне случился, я успел на улицу выскочить. А родители сгорели. Монахи меня при себе оставили, пожалели… Только мне с ними скучно было, и всегда голодный. В пост вообще одни сухари на обед. Вот я и сбежал… На почтовую станцию пошёл, в первой же почтовой карете, что на Петербург отправлялась, под всякими пакетами и узлами схоронился. Так здесь и оказался. Только есть-то всё равно нечего – что в монастыре, что в Петербурге…

История получалась весьма занимательная. Думал я недолго.

– Знаешь ли, Николай… Идти мальчишке всё равно некуда. Пусть он до утра здесь останется. Пару пирожков я с собой прихватил, чтобы при своих математических расчётах ноги от голода не протянуть, отдам тебе, парень, своё пропитание – цени, брат! На плите чай ещё не успел остыть, кружку на полке найдёшь. Пол возле печки тёплый, прямо на пол и ложись, не помрёшь, я чай, на жёстком полу. А утром мы с тобой подробно поговорим обо всём.

Я отвёл мальчишку на кухню, отдал ему свои пирожки, показал, где лучше устроиться на ночь. Свеча моя догорела, и я зажёг сразу две, чтобы лучше разглядеть своего друга. Вернувшись к нему, только тут я заметил, что был он как-то особенно возбуждён, что лицо его светится каким-то особенным таинственным светом.

– И каким это ветром тебя занесло ночью на Кадетскую линию? Что-то случилось?

– О, Карлуша… Что случилось?! Знаешь ли, ведь часу не прошло, как я женился!

Я вытаращил на него глаза, не в силах задать ни одного вопроса. Впрочем, оно и не было нужно.

– Милый мой Карл Францевич! Ой, прости, дорогой, никак не могу привыкнуть к твоему новому имени – Адриан Францевич! Мы с Машенькой только что тайно повенчались!

И, не дожидаясь моих расспросов, он поведал мне столь неожиданную, потрясающую историю своей женитьбы. Рассказал, что всё придумал его первый друг и теперь будущий родственник Василий Капнист. Он, якобы повёз Машеньку и свою наречённую невесту Александрин на бал, а сам вместе того помчался с ними в своей карете в Гавань, в ту самую старушку-церковь, в которой венчались мы с Наташей. Николай ждал их там, обо всём договорившись всё с тем же древним священником. Венчание прошло быстро, Капнист повёз сестёр на бал, где в нетерпении их ожидал ничего не подозревающий обер-прокурор, а Николай, которому не с кем было даже поделиться своей радостью, возвращался по Кадетской линии во дворец Безбородко.

– Ты даже представить не можешь, чем Василий ради меня рисковал! Не дай Бог, узнает его будущий тесть, какую роль он сыграл в моей тайной женитьбе!

– Да как ему узнать-то?!

Я крепко обнял его и поздравил.

– Всё прекрасно! Конечно, я обещаю тебе, что эта тайна останется меж нами до тех пор, пока ты сам её не откроешь для всех. Но как ты думаешь поступать дальше?

– Очень просто! – В запальчивости воскликнул мой друг. – Буду свататься! Снова откажет – подожду месяц – и опять посватаюсь. Надоест же батюшке отказывать мне безо всякой причины. Я богатею, друг мой Адриан, богатею и известность всё большую приобретаю. Сдастся он когда-нибудь, никуда не денется! А пока что я должен найти время и, не мешкая, ехать в Никольское.

– В Никольское?

–Да, мой друг! Наши любимые Черенчицы теперь будут зваться Никольским… Матушка нисколько не возражала. Задумал я построить там новый дом, просто мечтаю о нём! В голове всё вертится то один вариант, то другой. Я хочу его сделать таким… таким…

– Фантастическим?

– Нет – удобным. Чтобы всё было рядом, всё под рукой – и дрова, и вода, да мало ли что нужно для жизни! И за обустройство усадьбы пора приниматься. Сейчас мне надобно всё на месте посмотреть, просчитать, промерить. Если Безбородко в ближайшие дни отпустит – тотчас же поеду. Я теперь женатый человек и должен о своём семействе наперёд беспокоиться. А тебя вот чем обрадую: дядюшка мой Юрий Фёдорович нынче в Конторе строений за освещение улиц будет отвечать, руководить расстановкой фонарей. Его дом-то из твоего окна видать. Я попрошу его, чтобы один из фонарей на вашей Кадетской линии он поставил так, чтобы тот и подъезд к его дому освещал, и тебе от него тоже по ночам светло было…

Николай взял свечу со стола и повертел в руках, играя светом.

– Знаешь ли, друг мой… Я ведь люстру спроектировал с фитильными светильниками и резервуаром для масла. Нижняя часть сей люстры будет в виде полушария – он очертил в воздухе полукруг, – вот этакого, чтобы масло не капало вниз… А сверху будет стеклянный зонтик, чтобы потолок комнаты не коптился…

Я недоверчиво воззрился на друга.

– Как только сделаю пару образцов для примера, один непременно тебе подарю. Хочешь домой отнеси, хочешь – на конторке своей поставь. А как наладится производство сих изделий, во всех домах эти люстры будут использоваться. И дешевле это свечей будет, и удобнее, и светлее намного.

На утро я долго беседовал с парнишкой, неожиданно оказавшемся в моей кондитерской. Так и не сумел он мне объяснить, что хотел найти в Петербурге. Когда у меня появились собственные дети, понял я, что в его возрасте все они так поступают – импульсивно, вопреки всякой логике и смыслу. Но сразу скажу – повезло не только Никитке, так звали мальчишку, но и мне. Оставил я его у себя по взаимному согласию. Кухонный мальчик мне всё равно был нужен – и воды наносить, и дров заготовить, и в погреб сбегать, и муки из кладовой принести… Поселил я его в мансарде, в комнатушке крохотной, но очень тёплой: через неё проходила труба от печки, которая топилась целый день. Был у него хороший соломенный тюфяк, ватная подушка, а также старенькие простынь и полотенце, которые, по моему указанию, кухарка меняла ему каждую неделю. Насколько я понимаю, мальчишке очень нравилось у нас, и вскоре он стал нам просто необходим: гоняли его с утра до вечера не только повар Пётр и кухарка, но даже я – ваш покорный слуга. Пётр для нас всех, работников кондитерской, готовил сытные и вкусные обеды, при этом сам учился у меня искусной выпечке, а Никитка слушал мои объяснения и, как говорится, "на ус мотал». Только через несколько лет понял я, что вместо одного надёжного помощника заимел я двоих, которые своим искусством мне на пятки наступали.

Но с женитьбой Николая всё вышло не так радостно, как ему мечталось – тайный брак затянулся на три мучительных года. Не ведая правды, к Машеньке сватались женихи из влиятельных домов, отказывала она всем бесповоротно. А годы шли. По нашим меркам Машенька была уже немолода. А Львов при наших редких встречах сетовал мне.

– Сколько труда и огорчений скрывать от людей под видом дружества и содержать в предосудительной тайне такую связь…

С начал восьмидесятых годов Львов был занят безмерно. Я было совсем потерял его из виду. Мелькнул он перед нашими с женой очами только однажды, когда привёз из Парижа обещанный Наташе подарок – знаменитую «Пандору». Была она средних размеров и понравилась Наташе чрезвычайно.

– Господи, – всплеснула она руками. – Какая прелестная кукла! И как вы, Николай Александрович, её рост угадали – самый подходящий рост. Большая мне вообще ни к чему, а маленькую одевать неудобно. А эта!.. На ней можно всё своё умение в шитье показать! Как я вам благодарна – слов нет!

–Так это ещё не всё, моя красавица! – Засмеялся Николай. – Вот тебе целый альбом моих рисунков для шитья и вышивания. Будет и помощницам твоим настоящая художественная работа. Надо приучать наших дам одеваться красиво и со вкусом.

Он протянул Наташе толстый альбом, заполненный потрясающими рисунками. Наташа только открыла его – и просто онемела.

– Николай Александрович, ведь эта тетрадь больших денег стоит! Как мне отблагодарить вас?! – Почти прошептала она.

–Да очень просто! – Засмеялся наш друг. – Будешь мою жену обшивать и украшать её платья вышивками по моим рисункам. Будет у нас с тобой своя артель…

В ту встречу и рассказал нам Николай о своих ближайших планах. Дело в том, что Безбородко убедил императрицу в необходимости создания отдельного Почтового департамента. Видимо, государыня и сама понимала, что почтовая служба требует особого внимания и срочного переустройства. А кто мог это сделать лучше самого Безбородко? Он тут же был назначен руководителем сего нового департамента, а Николай Львов – его правой рукой и, как официально именовалась его новая должность, «главным присутствующим в Почтовых дел правлении», оставаясь при том советником посольства.

И тут же встал вопрос об устройстве большого удобного здания для нового департамента. И, по ходатайству того же Безбородко, императрица поручила создание проекта нынешнего Почтамта Николаю Львову.

Как ни благоденствовал Николай во дворце Безбородко, который расчётливый и предприимчивый дипломат построил прямо по соседству со своим будущим департаментом, как ни удобно и вольготно было Львову в своих «особых покоях», всё-таки, как все смертные, мечтал он о собственной квартире. Пусть даже и казённой. Новый проект Почтового департамента, который он должен был предоставить на суд императрицы, предоставлял для того ему полную возможность. Несколько просторных квартир для почтовых чиновников запланировал Николай в бельэтаже. Одна из них была самой лучшей, самой удобной, конечно, он мечтал когда-то поселиться именно в ней.

Как я уже сказывал, в последующие годы он был очень занят. Чем только Львов тогда ни занимался, что только ни волновало его! Со всей своей бешенной, иначе не скажешь, энергией возводил он по всей России настоящие дворцы в родовых господских усадьбах, да что там дворцы – целые архитектурные ансамбли с парками, беседками, садами, фонтанами, прудами, каскадами и затейливыми мостиками. Насколько я помню, за эти свои достижения в 1785 году избран он был почётным членом Академии художеств. Чуть ли не в том же году открыл Львов залежи каменного угля на Валдае. Между делом изобрёл Николай какие-то строительные лаки, толь и «каменный картон», как он его именовал. Только через Наташу, которая не теряла связь с домом Дьяковых и по-прежнему была наперсницей Машеньки, узнал я, что, наконец, обер-прокурор дал согласие на брак своей дочери с Николаем. Свадьбу было решено сыграть в Ревеле у мужа старшей дочери Катеньки графа Стенбока. Ситуация была непростой. Собралось множество знатных гостей, было подготовлено роскошное празднество, но когда подошло время венчания, молодые открылись всем присутствующим, что они уже более трёх лет женаты… Можно представить растерянность родителей и гостей. Но вышли из положения: срочно выдали замуж горничную, которой до того было в замужестве отказано. И пир был проведён на славу. После чего, задержавшись ненадолго в гостях (но даже тогда Николай зря время не терял – обследовал и изучил все старые замки и крепости в окрестностях Ревеля), молодые и счастливые Львовы тут же уехали в Никольское – Черенчицы. Пробыв там достаточно долгое время, вернулись они опять во дворец Безбородко, который принял их, как всегда, радушно и приветливо.

Сия романтическая история много лет не исчезала из сплетен в гостиных богатых домов. У многих она в памяти и сейчас.

Конечно, и я был занят своими делами, что называется, по горло. Успешно начала работать моя кондитерская. Внешнее её убранство день ото дня становилось всё привлекательнее. Девушки Наташиной артели для чайных столов вышили прекрасные скатерти и украсили их по краям плотными кружевами. Я специально съездил в Москву на самоварную фабрику купца Петра Силина, чтобы приобрести там только что появившиеся на свет настоящие русские самовары. Мне подробно рассказывал о них Николай, внимательно изучивший их устройство в доме Безбородко. В то время в Петербурге они были в редких знатных домах и только начинали завоёвывать своё жизненное пространство. Самовары Силина поразили меня, что называется, в самое сердце: были они украшены чеканкой, представляющей из себя этакий замысловатый цветочный или геометрический орнамент, на некоторых из них имелись накладные листья. Я заказал самовары с двумя носиками, чтобы ими можно было пользоваться двум собеседникам, не поднимаясь с места. Эту конструкцию я придумал сам, пока добирался из Петербурга до Москвы. Сам Пётр Силин похвалил меня за фантазию, и сказал, что непременно будет изготавливать среди прочих и такие самовары. Мы даже придумали с ним название для подобного изделия: самовар «tete a tete». Ещё купил я у него и самовары-кофейни, (кофий в моей кондитерской пользовался большим спросом), а к ним из того же сплава сахарницы, сливочники, и кое-что из медной посуды. Когда, наконец, в моей кондитерской на каждом столе были водружены этакие прекрасные самовары, понял, что мои мечты, наконец-то приобретают вполне реальные очертания.

Но, любезные мои читатели, только не подумайте, что мой путь на кондитерский Олимп был совершенно безоблачным и благостным. Особенно в первые годы моей самостоятельной деятельности испытал я столько невзгод, что перечислять их надо было бы бесконечно долго. Прежде всего прилипли ко мне воры, кружились они вокруг моей кондитерской днём и ночью. Слава богу, мой неизменный сторож Влас – огромный мужик недюжинной силы, ловил их не только в момент совершения кражи, но даже предчувствуя её заранее. Увидит, что ходит вокруг кондитерской некая личность, что-то высматривает, выглядывает, примеривается к окнам – тут же его за шиворот прихватит. Скажет пару слов кое-каких, и того человека более мы никогда не видели. Нескольких воришек он во время попытки кражи изловил. Один из них всю ночь под замком в нашем амбаре просидел, а после Влас сам его в полицию оттащил и сдал в руки квартальному надзирателю. Другой перед ним на колени упал, прощения просил и клятву давал, что не только сам воровать у нас ничего не будет, но и другим велит на Кадетской линии не появляться. Но однажды напали на Власа настоящие грабители – оглушили сзади, связали, заткнули рот грязной тряпкой – и обнесли нашу кондитерскую начисто. Украли всё, что можно было унести – медную посуду, сахарницы, сливочники… Но бес их попутал – прихватили они и мой знаменитый самовар с двумя носиками. Вот это их и выдало. Самоваров в Петербурге было – на пальцах сосчитать, а этакой необычный был в те годы только в моей кондитерской, о чём всему Василевскому острову было известно. Я, конечно, в полицию о грабеже заявил, и бандитов тех очень скоро поймали именно из-за этого самовара, который они, конечно, продать никому не смогли – понимали люди, что краденный, и отказывались покупать.

И пожар у меня в кондитерской случился по недосмотру истопника. Слава Богу, Влас вовремя дым в окошке заметил, потушил. А ещё меня по неопытности поставщики обманывали, как могли. Один из них мне десять мешков муки привёз, заражённой червями. После доказывал, что она у меня самого в амбаре заразилась. Судились мы с ним долго, еле-еле сумел я вернуть тогда только малую часть своих денег.

У Наташи моей тоже случались серьёзные неприятности, не без того. Однажды её помощница по неопытности испортила уже готовое платье, загубила так, что исправить было невозможно. Женские платья всегда стоили немалых денег. А это было особенно дорогим, Наташа очень за него волновалась, пока его шила, а тут такое несчастье! Скандал был страшный. Заказчица визжала от возмущения целый час – ну, так что же – она была права… А потом муж её приехал – ещё тяжелее было объясняться. Девушка та, виноватая, в ногах у Наташи валялась, прощения просила. Была она сиротой, бедна, как церковная мышь. Жила только на средства, которые ей Наташа за работу платила – долг за это платье ей отдавать было нечем. Да разве в прощении дело! Махнула моя жена на неё рукой и выгонять не стала, только поставила её в наказание на всякие мелкие работы вроде пришивания пуговиц и крючков… Пришлось Наташе шить заново это дорогущее платье за свои кровные. Одни редкие заграничные ткани стоили бешенных денег. От первого шва до последнего платье то она из рук не выпускала, ночами не спала, боялась, что опять с ним что-то случиться. Потихоньку загладили тот скандал. Хуже всего было то, что эта история произошла одновременно с грабежом в кондитерской, когда у меня даже посуды не осталось для приёма посетителей, и пришлось торговать только навынос. Однажды, когда мы особенно приуныли после всех этих неприятностей, приехал Николай, совсем ненадолго оказавшийся в Петербурге. Выражаясь образно, слёз наших он не вытирал и даже нисколько не утешал. Дал несколько практических советов, оставил нам в долг на неопределённый срок достаточно большую сумму денег, и, уже в дверях, произнёс на прощанье.

– Счастья тот лишь знает цену, кто трудом его купил.

Сделали мы эти его слова своим семейным девизом, и, когда особенно трудно бывало, всегда его друг другу напоминали.

– Счастья тот лишь знает цену, кто трудом его купил.

Я упорно продолжал трудиться, и жена меня поддерживала во всём. Мне всегда хотелось придумать что-нибудь особенное из своей выпечки, совсем необычное, что могло бы заинтересовать моих посетителей, которых с каждым днём становилось всё больше. Первые годы своего поприща я делал упор на немецкую кухню, поскольку, как я вам, любезные читатели сказывал, в те годы немцев на Васильевском острове проживало и трудилось много. Мой баумкухен расхватывали тут же по мере приготовления. Приходили за ним и посыльные от разных мастеровых, и лакеи из домов знатных господ, а в дом Соймоновых я сам часто его отправлял, помня, что Юрий Фёдорович был большой любитель сего изделия. Скоро в Петербурге появились поваренные книги на немецком языке, и не премину с гордостью сообщить, что первым переводчиком этого издания на русский язык был именно я. Но постепенно стал я переключаться и на русскую кухню. Кое-что взял из французской и даже итальянской. Мы с моим помощником, молодым, но очень способным поваром Петром, стали выпекать пирожки и расстегаи по дням недели: каждый день недели по четыре особых сорта, каждому из которых давали шутливый девиз – «Что за прелесть», «На здоровье», ну, и всякие другие пустяки. О всяких сладостях, что говорить: тут уж я давал волю своему воображению и мастерству. Я быстро научился готовить марципаны и прекрасный шоколад, из которого делал для детей разные смешные фигурки купидонов, рыцарей, зверей и птиц и даже портреты разных знаменитостей. Изготовлял причудливые корзины из фруктов и цветов. Над приготовлением особых сортов мороженного пришлось изрядно потрудиться, но успех превзошёл самые смелые мои ожидания. Зимой для хранения сего нежного продукта был у меня прекрасный ледник, а летом использовал я несколько больших специальных ящиков со льдом, прозванных в народе почему-то «печкой». Мороженное в нём могло сохраняться целый сутки. Не миновало и двух лет, как я смог вернуть долг дяде Гансу. Теперь моя совесть была абсолютно чиста. Посетителей у меня становилось всё больше и больше. После утренней прогулки заходили ко мне гувернантки с детишками, сразу шумно становилось в зале и весело. Днём меня посещали разные купцы, и фельдъегеря, ну, а вечером публика была особенной…

Львов, несмотря на свою занятость, не прекращал свои литературные занятия и тесно дружил со всеми своими прежними товарищами. Состав кружка не был постоянным: к прежним известным персонажам присоединялись новые лица, в последствии ставшие в России известными литераторами. С тех пор, как поселился Николай у Безбородки, литературное общество переместилось в дом Державина. Но Гаврила Романыч вскоре был назначен губернатором Тамбова и уехал из Петербурга, и так уж случилось, что однажды осенью Николай Львов привёз в мою кондитерскую всё это прекрасное собрание. Было совсем поздно, мы уже хотели закрываться, как вдруг к крыльцу подкатило сразу несколько экипажей. И я услышал голос своего друга. Эта жизнерадостная компания мгновенно заполнила зал. Слуги мои закрутились, закипели самовары, на сдвинутые столы было выставлено всё наше оставшееся после дня кондитерское богатство. И началась долгая, шумная беседа. Кто-то из пришедших был мне знаком ещё с молодости. Кого- то я видел впервые, и Николай на ходу знакомил меня со своими новыми друзьями. В то время жил он во дворце Безбородко в своих «особых покоях» в одиночестве: Мария Алексеевна с маленькими детьми оставалась в Черенчицах-Никольском до зимы. Выглядел он неважно – сильно похудел и осунулся: на Валдае при добыче угля (о том будет в моих записках особенный рассказ) он сильно переболел, много работал физически и плохо питался, поскольку провизией его экспедицию никто не обеспечивал, но глаза его горели прежним огнём. Он был по-прежнему главным в этом собрании литераторов, это было видно сразу. К нему обращались за советом, его мнение было решающим… Я, конечно, отвлекался, чтобы дать нужные распоряжения своим людям, но теперь моя роль была совсем иной, чем в годы нашей молодости. Теперь я был хозяином заведения и принимал петербургское литературное общество как своих гостей. Я сидел за чаем в зале вместе со всеми, помалкивал, конечно, только слушал, впитывая в себя как губка новые знания о литературе. Я хорошо помню, что в тот первый вечер, было шумное обсуждение новой «Оды» Василия Капниста под названием «Ода на истребление в России звания раба Екатериною второю». Кое-что в этой истории я понимал. Николай ещё несколько лет тому назад рассказывал мне, что Капнист со всей горячностью молодого негодования против окончательного закабаления украинских крестьян написал «Оду на рабство», которая получила достаточно негативную оценку при дворе, что грозило Капнисту большими неприятностями. Надо было как-то замять эту историю, и, когда совсем недавно государыней был издан Указ, повелевающий называть себя в челобитных «верноподданным» вместо ранее бывшего «раба», Василию Капнисту представилась такая возможность, и он написал новую «Оду», которая нынче так бурно обсуждалась его друзьями. Сам Василий уже несколько лет как оставил свою службу в Почтовом управлении, уехал в своё имение в Малороссию, где только что избрался предводителем Киевского наместничества. Добавлю только, что по рассказам Николая, он послал только что изданное сие произведение Екатерине с надписью на обложке «Освободительнице России». Я, конечно, не преминул при очередном приезде Василия в Петербург обратиться к нему с нижайшей просьбой подарить и мне, простому читателю, эту книгу, и вскоре получил её в подарок. Она долгие годы бережно хранится в книжном шкафу моего большого кабинета. Я хорошо помню некоторые строки из неё. Например, вот эти.