Торт немецкий- баумкухен, или В тени Леонардо

Так вот родственница эта образовала у себя в имении целую кружевную артель, и очень выгодно продавала купцам прекрасные изделия. Артель эта трудилась с зари до зари и приносила хозяйке имения весьма большую прибыль. И вот с согласия матушки Наташи, Дьяковы отправили девушку в Вологодскую губернию к этой своей родственнице, надеясь, что в будущем обучение тонкостям кружевного дела будет всем на пользу – и семейству Дьяковых, и самой мастерице. Пробыла Наташа в той кружевной артели почти что год. Хозяйка имения была так ею довольна, что никак не хотела отпускать её домой в Петербург. Наташа ведь не только кружевному делу здесь обучилась впервые, она ещё и до того прекрасно вышивала сложные узоры золотом и серебром. А в сочетании с тонким вологодским кружевом её изделия были просто сказочными на вид. Но пришлось всё-таки хозяйке вологодской артели отпустить свою новую мастерицу. Да только пока ехала Наташа домой, случилась беда – матушка её попала под колёса кареты какого-то знатного вельможи, ехавшего цугом. И хоть кричал ей форейтор своё знаменитое «Пади, пади!», не успела она отскочить в сторону и погибла, затоптанная копытами лошадей. Наташа едва успела на отпевание своей любимой родительницы… Осталась она полной сиротой, но, слава богу! при таланте кружевницы и вышивальщицы.

Дьяковы совещались недолго. Наташу все в доме любили – и господа, и слуги, она всегда была со всеми приветливой и ровной, всем старалась помочь и услужить. Особенно привязаны были к ней дочери Дьяковых, с которыми она ещё в детстве в жмурки играла. А более всех любила её Машенька. Всем большим семейством принято было соломоново решение – не может жить одинокая девушка в своём доме одна. Забрали сироту в дом обер-прокурора, выделили ей большую светёлку на барской половине, и стала она у них жить в положении не совсем понятном: вроде бы и не родственница, но в почёте и в уважении у хозяев, но и не горничная, хотя работает с утра до ночи. В зимнее время ей специальные канделябры и жирандоли ставили, масляные лампы зажигали, чтобы и тёмными вечерами работать могла. Впрочем, слуги быстро привыкли к её особенному положению: в господских домах чего не бывает… А по распоряжению хозяина, раз в неделю Наташа в сопровождении кого-нибудь из старших лакеев, непременно посещала свой родительский дом, проверяла, всё ли в нём в порядке. Дом этот – наследство родительское, вместе с немалыми денежными накоплениями батюшки и оставшимися доходами матушки были теперь её приданным, за которым, по любви к сироте, зорко следил сам покойный ныне обер-прокурор Сената Алексей Афанасьевич Дьяков. Наташа не раз сказывала мне, что он был человеком весьма образованным, знал несколько иностранных языков, очень любил чтение, особенно исторических книг, и непременно обсуждал прочитанное со своими детьми за обедом в семейном кругу. Так уж случилось, любезные читатели, что через год-полтора после описываемых событий стала Наташа для меня самым близким и дорогим человеком. Как узнал я от Николая, что её имя означает «родная», так чуть не расплакался. Я не буду подробно рассказывать о развитии нашего романа – всё получилось естественно, свободно и радостно. Пока готовились и репетировались спектакли, а тем паче, в те дни, когда шли представления, Наташа приезжала к Бакуниным вместе с Дьяковыми. Одевала, причёсывала и украшала женщин, игравших различные роли в спектаклях. А тем паче, свою любимицу Машеньку. Ну, а поскольку, она целые дни проводила в доме у Бакуниных, то и в кухонный флигель приходила обедать вместе со старшими слугами. В их черёд. Там она мне и приглянулась: и грустными большими глазами, и доброй улыбкой, и всегдашней приветливостью… Но наш роман был самым обыкновенным романом двух молодых людей. Разве что мне следовало прежде, чем жениться, принять православие. Для меня это не представляло проблемы: я рос и жил среди русских православных людей. С детства, ещё в Черенчицах, присутствовал в храмах на всех крестинах, венчаниях и отпеваниях родственников и ближайших соседей хозяев, которые у них случались. Даже молитвы некоторые наизусть знал.

Я познакомил Наташу с дядей Гансом, они сразу полюбились друг другу, чему я был несказанно рад. Дядя Ганс нисколько не возражал против принятия мной православия. Мы с Наташей не долго выбирали день и имя святого, которое я должен был принять при крещении. Крестился я именем Адриан, как и желал её батюшка. Наташа, получившая когда-то на именины в подарок от Дьяковых Синодальное издание «Житий святых» прочитала мне историю этой замечательной супружеской пары, погибшей от рук гонителей ранних христиан. Честно скажу, что подробностей этого повествования я не помню, но ко всем православным святым всегда я относился со священным трепетом. Ну, а как крестился я, стали мы отмечать с Наташей именины в один день. Как ни странно, и я, и жена моя довольно быстро привыкли к моему новому имени. Общих друзей и знакомых у нас почти не было, если и забегали ко мне давние мои знакомцы, то им я объяснял вежливо, что, став православным, я сменил имя и теперь меня надобно звать не иначе как Адриан Францевич Кальб. Новые мои знакомые, с которыми я начинал общаться, другого моего имени и не знали. Только у Николая иногда срывалось с языка полудетское «Карлуша», но я делал вид, что того не замечаю. Ну, а дядя Ганс подчёркнуто величал меня только Адрианом.

Получив православное имя, я тут же отправился к Дьякову просить руки возлюбленной моей – более не у кого было. Мы с Наташей попросили его принять нас, и как только вошли в кабинет обер-прокурора, тут же упали перед ним на колени. Он чрезвычайно удивился, но, когда я твёрдым и уверенным тоном попросил его благословения на наш брак, он просто просиял. Мы были знакомы с ним лично, я не раз, по просьбе Бакунина, приходил к нему в дом в дни больших приёмов, помогая его поварам, которым не хватало умения в кондитерском искусстве. Алексей Афанасьевич в радости поднял нас с колен, сказал, что очень рад за Наташу, и за меня, который получал от Бога такую прекрасную девушку. Наташа расплакалась, у меня тоже глаза были на мокром месте. Он благословил нас старинной иконой Пресвятой Богородицы, посетовал, что жена его нынче не в Петербурге и не может разделить с нами радость по поводу такого славного события. После того он призвал Машеньку, которая, как я уже сказывал, была особенно дружна с Наташей, и сообщил ей столь неожиданную новость. Для Машеньки новость эта была вовсе не новой: и Наташа ей много говорила по этому поводу, и Николай сообщал в тайком переданных письмах … Но, как прекрасная актриса, сделала она на лице необыкновенное удивление и радость. Отец велел ей забрать счастливую невесту к себе, чтобы остаться со мной наедине и обговорить положенные в таких случаях формальности. Когда мы остались одни, он подробно расспросил меня о моих финансовых делах, о моих планах. Узнав, что я купил дом, где хочу открыть свою кондитерскую, он остался весьма доволен. После того он достал из глубины шкафа большую шкатулку и торжественно сообщил мне, что в ней находится Наташино приданное. Я знал, что оно немалое, но общая сумма меня просто поразила. Большая часть средств была в ценных бумагах, в которых я мало что понимал, но и наличных денег было фантастически много. Дьяков сказал, что теперь эта шкатулка – моя, и что он торжественно вручит её мне в день нашего венчания. Я низко поклонился и нижайше просил его до этого решающего в нашей жизни события ничего Бакунину не говорить, он понял всё правильно, и сказал, что предоставляет мне самому обсуждать свои поступки с хозяином дома.

Получив благословение от Наташиного опекуна, мы решили отложить наше венчание до осени, когда я надеялся закончить перестройку своего дома и получить свободу от Бакунинской кухни. А после заключения нашего союза мы покинем прежние наши пристанища и переедем в Наташин дом.

Тем временем привязанность Николая к Маше росла день ото дня, и, в конце концов, мой друг, часто бывавший в доме Дьяковых, решился просить руки Машеньки у её отца. И тут же получил категорический отказ.

И Маша, и Николай были ещё очень молоды, влюблены и не видели никаких препятствий для заключения своего брака. Зато обер-прокурор смотрел на жизнь достаточно трезво. Дьяков только что удачно выдал замуж одну из своих дочерей Катерину за графа Стенбока, имеющего вокруг Ревеля богатые поместья. Не так давно он принял предложение Капниста, просватавшегося к сестре Машеньки Александрине. Капнист был богатым украинским помещиком, имел большой фамильный дом на Английской набережной. Ну, а Николай Львов – кто таков? Мелкий помещик, у которого кроме маленького отцовского имения в те годы не было ничего – ни заслуг, ни денег. Отдавать за него самую любимую свою дочь не было никакого резона. Молодые настаивали, дошло до настоящего конфликта: батюшка незадачливой невесты так разгневался, что не только отказал Николаю от дома, но и запретил дочери встречаться со Львовым, где бы то ни было.

Это повеление грозного отца совершенно убило моего друга. После этого тяжёлого разговора пришёл он ко мне, как всегда, довольно поздно и взглянул на меня своими грустными влажными глазами.

– Что делать, Карлуша? Я завидую тебе! У тебя всё так счастливо сложилось… Как назначите время венчания, тут же мне сообщи.

– Ну, уж это непременно.

– Ну, скажи, посоветуй, что мне делать? Утешь меня…

– Разве тут советами и утешениями обойдёшься? Я бы не сдавался. Пережди батюшкин гнев и через какое-то время сватайся вновь.

– Ну, он опять откажет. Мне в ближайшее время богатство не светит.

– Это как бог даст. Поглядим. А пока – стихи пиши, подруге посвящённые. Очень они у тебя сердечные получаются.

– Так я и пишу. Только они не столько сердечные, сколько плаксивые выходят. Вот слушай.

Николай откинулся на спинку кресла, прикрыл свои блестящие от бессонницы глаза и прочитал.

«Мне и воздух грудь стесняет,

Вид утех стесняет дух.

И приятных песен слух

Тяготит, не утешает.

Мне несносен целый свет -

Машеньки со мною нет…

Воздух кажется свежее,

Все милее в тех местах,

Вид живее на цветах,

Пенье птичек веселее

И приятней шум ручья

Там, где Машенька моя.

…Если б век я был с тобою,

Ничего б я не просил, -

Я бы всем везде твердил:

Щастие мое со мною!

Всех вас, всех щастливей я:

Машенька со мной моя».

Не смотря на свою печаль по поводу разлуки с любимой, конкурс на проект собора в Могилёве имел для Николая счастливое завершение. Все представленные прочими архитекторами проекты были императрицей отвергнуты. Вот тогда-то тонкий дипломат Безбородко и показал ей работу Львова. Показал, настоял, убедил – проект Николая был принят государыней. Вскоре была организована поездка в Могилёв на закладку храма, куда Николай Львов ехал в свите государыни. Он уже имел в дар от неё перстень с бриллиантами, за какие-то не столь ответственные свои архитектурные деяния, если мне не изменяет память, построил он что-то в Петергофе для наследников, а нынче сам император Иосиф подарил ему золотую табакерку, обсыпанную алмазами.

С этого первого проекта, так счастливо одобренного императрицей, карьера Николая как архитектора круто пошла в гору.

Но к сожалению, строительство храма в Могилёве затянулось необычайно: он был закончен только спустя пятнадцать лет, если не более.

Летом знатные господа Петербурга обычно разъезжаются по своим дальним имениям или ближайшим дачам, забрав с собой свою многочисленную челядь, и город заметно пустеет. Под каким-то надуманным предлогом сумел я избежать отъезда в имение с семейством Бакуниных, отправил с ним своего ближайшего товарища, которому вполне доверял, и почти всех своих кухонных тружеников. Обязанностями моими теперь было только кормить оставшихся немногочисленных слуг и наблюдать, как заполняются запасами на зиму кладовые и погреба дома. Наташа тоже отказалась от поездки в имение Дьяковых, сославшись на многочисленные заказы от Петербургских дам, которые уже сейчас, в начале лета готовят наряды к зимним балам. В общем, мы оба были совершенно свободны и могли встречаться и обсуждать наши планы в любое удобное время. Я приезжал днём в условленное время к дому Дьяковых, Наташа встречала меня у калитки небольшого господского сада, от которой у неё был ключ. Если погода не жаловала – был сильный ветер или накрапывал дождь, мы прятались в закрытой беседке, а если было тепло, то усаживались на широкой скамейке в саду и, держась за руки, обсуждали нашу будущую жизнь. К моему удивлению и, можно сказать к счастью, у невесты моей оказался характер не слабее моего, и она давным-давно вынашивала планы, мало чем отличающиеся от моих: Наташа тоже мечтала организовать своё собственное дело, свою артель, и стать независимой в своей жизни и делах. В ту пору в Петербурге немало портных и модисток имели свои мастерские в городе, но каждый из них занимался только своим узким ремеслом: портные шили платья и мужскую одежду, а модистки украшали их лентами, кружевами, тесьмой, бахромой и даже драгоценными камнями. Изготовляли по заказу мантильи, шали, накидки, вуали. Моя Наташа умела всё – и шить платья довольно сложных фасонов, и украшать их более изысканно, чем делали это другие: ведь она великолепно вышивала золотом и серебром, плела тонкие кружева, умело украшала платья драгоценными камнями так, что изделия её выглядели тонко, изящно и совсем необычно, что особенно привлекало её богатых заказчиц. Я был счастлив, что наш брак, заключённый по обоюдной любви, решал для неё и многие вопросы чисто житейского свойства – ведь она будет теперь не одинокой девушкой-сиротой, которую всякий может оскорбить и обидеть, а замужней женщиной, у которой есть любящий муж и покровитель. Она знала, что от родителей остались немалые средства. Необходимую часть этих денег Наташа собиралась потратить на организацию своей мастерской и приобретения всего необходимого для работы. Она нисколько не сомневалась в том, что заказы у неё будут постоянными. Мы вместе осмотрели её дом, который мне очень понравился. Он был просторный и крепкий, с несколькими большими комнатами, в одной из которых моя подруга и хотела организовать мастерскую, сделав в неё отдельный вход с улицы, чтобы посетителям не надо было проходить через жилые комнаты. Конечно, кое-что в доме надо будет подправить и подремонтировать, но это были совсем пустяшные дела, с которыми мы сможем справиться самостоятельно, не обращаясь за помощью к Николаю.

Лето подступило к концу совсем незаметно. Переделка дома была закончена. Теперь мне не нужна была комната для проживания, и мы сделали из неё ещё одну небольшую залу для посетителей с детьми. По моему впечатлению, работы были выполнены лучше, чем я мог ожидать. Николай тоже остался доволен. Я его поблагодарил, рассчитался с артелью, и тут же договорился с плотниками о ремонте в Наташином доме, который теперь был и моим. Артельщики на мои условия согласились. После чего, вполне счастливый, я получил полную свободу к действию. Как только Бакунин вернулся в Петербург из какой-то деловой поездки заграницу, я тут же попросил его меня принять. Низко поклонившись, я поблагодарил его за доброе ко мне отношение в течении всех лет, проведённых в его доме, но попросил нынче же меня отпустить. Он поначалу нахмурился, решив, как я полагаю, что таким образом я прошу повысить мне жалование. Но я поспешил откровенно рассказать ему обо всех своих делах и планах. Он внимательно выслушал меня, подумал и неожиданно заулыбался. Ему понравилось моё решение начать собственное дело и, вполне серьёзно, он спросил моего согласия присылать ко мне слуг за выпечкой и даже заказывать её на свои званные вечера. Я, конечно, заверил его, что как только начну работать в полную силу, тут же о том ему сообщу.

Вскоре мы с Наташей обвенчались в маленькой церкви в Гавани. Венчал нас совсем старый священник, такой же старый, как и его церковь. Он знавал родителей Наташи и крестил её при рождении. На нашем венчании был только дядя Ганс, который, как иноверец, стоял в глубине храма, да Машенька с Николаем, которые были несказанно рады возможности встретиться по секрету от обер-прокурора. Таинством они вовсе не были увлечены, а всё шептались за нашей спиной, держась за руки.

Следующий месяц прошёл для нас с молодой женой в хлопотах по устройству нашего жилища. Мы любили друг друга и очень скоро научились разговаривать без слов: мне стало достаточно взглянуть только в глаза своей жене, чтобы понять, нравится ей, то что я придумал или нет. Она точно так же понимала меня. Наташа очень спешила: у неё было несколько заказов от очень известных дам, которые необходимо было выполнить до сезона зимних балов, поэтому мы начали с устройства её мастерской. Из дома Дьяковых было доставлено всё имущество, что оставалось у неё в запасе: ткани, ленты, кружева, бахрома, целая коллекция блестящих пуговиц и ещё что-то, в чём я мало разбираюсь. Мы приобрели два больших стола для рукоделия, и два больших зеркала во весь человеческий рост. Дверь из новой мастерской на улицу вскоре была проложена и утеплена с большой тщательностью. Наташа вздохнула с облегчением – теперь она могла спокойно вернуться к работе. Она наняла несколько девушек себе в помощницы, и они дружно приступили к выполнению отложенных заказов.

Как только мы поселились в нашем доме, я тут же нанял кухарку – немолодую молчаливую чухонку, которая хорошо готовила, была очень чистоплотна и аккуратна, что для меня – немца было весьма важно. Сторожа мне рекомендовал дядя Ганс. Это был крепкий, здоровый детина средних лет, которому я вполне доверял. Я оставлял Наташу под его надзором и в дневное время, когда она работала одна в своей мастерской, и поздними вечерами, когда задерживался по делам в своей будущей кондитерской. Всё те же артельщики обновили по моей просьбе оконные рамы, утеплили сени дома, входные двери. Дело шло к зиме, и вопрос отопления нашего дома стоял очень остро. Я решил было установить в комнатах современные голландские печи, и на место старой русской печки, занимавшей почти всё свободное пространство кухни, установить современную металлическую плиту, что было для меня весьма важно. Но я вовремя спохватился – насчёт организации правильного отопления надо было непременно посоветоваться с Николаем. Об его интересе к устройству печей я знал ещё с юности. Знал и то, что у Львова подобный интерес никогда не был праздным любопытством: он вникал во все детали и, в конце концов, становился настоящим специалистов в той области, которой заинтересовался. Николай в то время был в Петербурге и на мою просьбу помочь с устройством печей откликнулся очень быстро. Прежде всего он зашёл к Наташе в мастерскую, приветливо поздоровался с девушками и с ней и лукаво спросил.

– Ну, что, Наташенька, друг мой, довольна ли ты своим сегодняшним положением? Довольна ли мужем своим? Не обижает ли он тебя?

Наташа засмеялась, нисколько не смутившись: с Николаем они были довольно коротко знакомы.

– Что вы такое говорите, Николай Александрович! Я сейчас так счастлива, как никогда в жизни! Дел у нас с Адрианом нынче много, но это и прекрасно!

Николай согласился.

– Это ты правду сказала: когда дел много – это прекрасно. Хуже всего без дела сидеть. А скажи мне, Наташа, что тебе более всего хотелось бы приобрести для успеха твоего дела? Может быть какие-то приспособления для шитья?

– Я пока не знаю, – ответила моя жена. – Вот начну по-настоящему работать, тогда пойму, чего мне не хватает. Время покажет.

Николай задумался на минуту, потом вдруг сказал.

– Вспомнил я кое-что… Месяц тому назад был я в Париже и потребовался мне модный галстук. Зашёл я по этой своей надобности в модный магазин, и увидел там необыкновенной красоты кукол разной величины – от самых маленьких до весьма больших. А куклы эти были одеты по последней женской моде в разные платья и выглядели просто великолепно. Подивился я этому чуду, но мне даже в голову не пришло спросить, можно ли такую вещь приобрести. Вот теперь, как снова окажусь в Париже, непременно куплю для тебя такую куклу. Будешь ты первая в Петербурге, кто такую прелесть имеет.

– Что вы, что вы, Николай Александрович! Я про тех кукол давно знаю, видела давеча в новом французском журнале, который привёз по моей просьбе из Франции опекун мой. У них имя такое необычное – «Пандора». Платья на них можно постоянно менять, показывать всем, на что ты способна в ремесле своём. Только вы даже представить не можете, какие бешенные деньги стоит эта «Пандора»!

Николай радостно засмеялся.

– Ну, Наташа, ты – прелесть! Я после Могилёвского храма нынче архитектор, что называется, нарасхват! Ты даже представить не можешь, сколько на меня заказов сразу навалилось! Знаешь ли, что я нынче богатею день ото дня! Сказал – куплю, значит будет у тебя эта красавица «Пандора». Будет тебе мой подарок для счастливого начала твоего дела!

После приступили мы к главной цели его посещения. Внимательно осмотрев все комнаты, он тут же отверг мои планы по поводу голландских печей, согласившись только с заменой русской печи на современную металлическую плиту. Николай твёрдо пообещал мне, что, как только я эту плиту поставлю, он явится ко мне со своим знакомым инженером, блестящим специалистом. Они вдвоём всё измерят и рассчитают, и сделают в моём доме совершенно новую систему отопления, которой пока нет ни в одном доме Петербурга. Он начал мне подробно объяснять, что эта система неведомых мне воздушных трубок будет экономить нам с женой немалые деньги на дровах, поскольку других печей в доме не потребуется кроме той, что будет топиться в кухне, что воздух в комнатах всегда будет тёплым и свежим без всякого дыма… Но встретив мой недоверчивый взгляд, засмеялся и оборвал сам себя.

– Ладно, дружище, не буду мозги блестящего кондитера забивать всякой технической ересью… Всё равно ты ничего не поймёшь. Просто представь себе, что ты вышел летом из душного театра на просторный воздух – вот такое дыхание будет у тебя в твоём доме, в котором ты нынче при натопленных печах задыхаешься от духоты и дыма. Вот увидишь, через два-три года, ну, через пять, во всех известных домах Петербурга будет только такое отопление! Верь мне – вот и всё.

Я, конечно, поверил – и не ошибся. Конечно, моё обучение новому принципу отопления и его устройство требовали определённого времени и затрат, но мой друг был прав – в нашем доме теперь всегда было тепло, какая погода ни стояла бы на улице. А воздух в комнатах был свеж и днём, и ночью. Могу добавить, что через несколько лет я сделал такое же отопление и в своей кондитерской. Все посетители были в восторге, и без конца приставали ко мне с вопросами, что и как, на которые я, конечно, ответить не мог. Всех отправлял к изобретателю Львову.

Только лет через семь-восемь Николай подарил мне весьма полновесную брошюру с собственными чертежами под названием «Русская пиростатика», где подробно описал своё изобретение. Конечно, ни в чертежах, ни в тексте я ничего не понял, но как память о друге храню эту книжицу по сей день. Она была издана немалым тиражом, но, к сожалению, большого успеха не имела: старые привычки домоустройства преодолеваются у нас в России чрезвычайно медленно.

Поглощённый устройством своей новой жизни, я не сразу узнал, какие произошли изменения и в жизни Николая. А случилось вот что: Александр Андреевич Безбородко всё больше привязывался к моему другу, который становился ему просто необходим, как блестящий, одарённый человек во многих областях. Секретарь императрицы, проделавший стремительную карьеру по служебной лестнице, был достаточно тонким человеком, чтобы понимать, что ему не хватает знаний, осведомлённости в вопросах культуры и образования таких, которыми обладал Львов. Теперь мой друг был необходим графу не только как дипломат, но и как архитектор, и помощник по устройству дома и дачи. Безбородко не отпускал его от себя ни на шаг. Как только они оставались наедине, он одолевал Николая своими вопросами о великих художниках и скульпторах прошлого, об их созданиях и шедеврах. Львов немало к тому времени поездивший по Европе и изучивший все известные музеи и дворцы – сокровищницы сих предметов, с удовольствием посвящал его во все тонкости искусств. Он много рассказывал мне о приобретённых его патроном огромных вазах из Рима – мраморных, с барельефами, о японском, китайском и французском фарфоре… В парадном зале дворца Безбородко стояли этрусские вазы и статуи Гудона, а также знаменитый мраморный Амур работы Фальконе. Но более всего поражала Николая Львова картинная галерея их хозяина, всё более увеличившаяся в размерах. Этими сокровищами Безбородко заполнял свой дворец бесконечно, вплоть до конца своей жизни. И всегда главным советчиком, и консультантом его был мой друг. Руководитель и подчинённый настолько сблизились, что Николаю было предложено переехать в роскошный дворец своего начальника, в такие «особые покои», о которых он и мечтать не мог. А поскольку Львову надлежало бывать по делам в течении дня в разных частях города, то в его распоряжение была предоставлена удобная карета. Отказываться от таких предложений было просто грешно, и мой друг переехал к своему патрону. Но при самых доброжелательных и даже приятельских отношениях они никак не могли быть близкими людьми: Николай имел характер строгий и аскетический, хотя и веселый. Образ жизни графа, легкомысленный и бурный, конечно, не мог быть ему по душе, хоть Безбородко умел великолепно сочетать сложнейшую работу по дипломатической части с удивительной ветреностью. За свои «особые покои» Николай ничего Безбородко не платил, но был всегда дисциплинирован, исполнителен и обязателен в их общих делах, и никогда Александра Андреевича не подводил даже в мелочах.