Бухтарминские кладоискатели

– А всё равно медведь то там разорит улей, то в другом месте, – каждый раз жалуется хозяин. – Он ведь, медведь, тоже не дурак, хитёр бывает.

– Кержак он, этот Гордей, – поясняла Марфа мужу, – а кому, как не мне, знать их жизнь, кержаков этих? Воды напиться не дадут, а если покушал у них – посуду потом песком трут, моют.

– Гигиену соблюдают, – стараясь оправдать местных, говорит Пётр Иванович. – Что в этом плохого? А что прижимистые – так на то они и крестьяне. Мужику трудно хлеб даётся. А тут у них разор полный после тридцатых годов. Разогнали же всех, нарушили вместе с укладом жизни и всё их хозяйство.

– Да уж, порушили, это верно, – соглашается Марфа, – кого сослали, увезли невесть куда, кого сразу порешили. А ведь жили тихо, мирно. Кержаки сами по себе, крестьяне-мужики рядом, по соседству, все пахали, сеяли, трудились. Всё налажено было. На молоканку молоко каждый день свозили. Купец товар привозил по заказу, кому что надо. Каждый мужик хозяином был. Знал: будешь трудиться, работать – и жить будешь хорошо. Все набожные были, смиренные, честные, обмана мало было. А что потом случилось – будто с цепи сорвались!

Путь до Шушаковых неблизкий – не меньше трёх вёрст будет по тайге, по берегу Студёной речки. Потом вдоль Берёзовой. Петру Ивановичу тропа эта памятна по встрече на узенькой дорожке с косолапым. И как он вывернулся, этот зверюга, из-за выступа скалы, как не слышал шаги чуткий косолапый – до сих пор непонятно. Встали друг против друга. Мишка на дыбы поднялся: гора горой. У Петра Ивановича и душа в пятки, думает: «У меня всё оружие – топор, а что он против такого чудовища? Ну стукну раз, а ему это как горошина по лбу». И стояли-то всего каких-то десять-двадцать секунд, а показалось – вечность. Всё же медведь сообразил, что не стоит связываться с этим непонятным, но опасным существом – человеком. Вдруг развернулся и утёк в гору. Наверное, ветерком на него, человеческим духом дохнуло.

Но случай такой на пути к пасеке был всего один раз, других не бывало – и туристы заезжие здесь бродили, и ягодники без всякой опаски.

Уже на подходе, когда усадьба открылась, запрятанная в куртине густых пихт, в нос Марфы ударил резкий запах палёной шерсти. «Никак кабанчика смолят, – подумала Марфа, – не рано ли? Морозов нет, как мясо хранить?» Сравнялась с хилой изгородью и увидела, что Анфиса с Гордеем, склонившись, палят над костром вовсе не кабана, а большущую голову с горбатым носом.

«Батюшки, это что же за зверь такой? – подумала Марфа. – То ли лошадиная голова-то? Так она поболе коня-то будет, да и уши длинные, ослиные».

– Здорово, Марфа, – первым приветствовал её Гордей, – мы тут делом заняты, а ты не обращай внимания, проходи в избу. Детишки наши тебе рады будут.

У Анфисы и Гордея целых пять ребят, мал мала меньше, самому старшему – Агафону – тринадцать недавно стукнуло.

Высыпав на стол печенюшки, Марфа мучительно вспоминала всех знакомых ей лесных зверей и кому из них могла принадлежать здоровенная горбатая морда с ослиными ушами.

– Ну вот, теперь и поздоровкаться можно! – шумно войдя в избу, громко произнёс Гордей и с силой хлопнул дверью. Следом вошла Анфиса, бросившаяся обнимать Марфу.

– Как там Пётр Иванович, ребята? Здоровы ли?

– Слава богу, здоровы и учатся хорошо, – отвечала Марфа, догадавшись, что хозяева не очень-то хотят распространяться о своём занятии, свидетелем которого невольно стала она. – А новостей других у нас и нет. Живём, хлеб жуём. Всё в работе да в работе. Как говорится, в поте лица своего.

– Ну вот и хорошо, – певуче не проговорила, а пропела Анфиса, – ну их, энтих новостей! Чем меньше, тем лучше. Без них-то, может, и поспокойней. Боюсь я разных новостей – бывают ведь и нехорошие.

– Боже упаси! – согласилась Марфа.

– Что-то разжарился я, а в избе душно, – вдруг заговорил Гордей. – Ты, Анфиса, угли в печи отгреби в застенок, в загнетку, а то ведь так и полыхает в лицо жаром, – и, оборотясь к Марфе, добавил: – А нам тут грешным делом подарок от лесоохраны привалил. Не ждали, не гадали: Агафон с ребятишками притащил чудо-юдо – голову зверя лесного с ослиными ушами.

– Однако, марал это, что ли? – робко спросила Марфа.

– А вот и не угадала, – отвечал Гордей, – конёк-горбунок, да ещё и с рогами. Но ты, Марфа, не очень-то распространяйся про этого конька-горбунка, хотя мы с Анфисой к этому делу и не причастны, – заранее предупредил он. – Чужие люди это по своему неразумению сотворили. Бог их простит, а ты помалкивай, да и ладно. Так-то оно лучше будет.

Но как не поделиться с мужем? Конечно, Марфа рассказала о странном деле соседей.

– Говоришь, с ослиными ушами?

Пётр Иванович думал недолго:

– Ясное дело: лося завалили! Ах, беда-то какая, такого зверя! Не дадут ведь развестись таким красавцам! Только-только пришли откуда-то из Сибири, а вот как их встречают!

– Да я слышала про этих лосей, – вспомнила Марфа, – старики говорят, больше шестидесяти лет их не встречали в наших краях. А пришли, бают, из Алтайского края.

– Этот Гордей вовсе не охотник, – рассуждал Пётр Иванович. – У него вроде бы и ружья нет, а ведь могут штраф принести. Ты, Марфа, об этом деле никому не рассказывай. Хотя нехорошо получается.

Марфа уже и забыла об этом разговоре с мужем, а Пётр Иванович между делом весь день нет-нет, да и вспоминал:

– Надо же, такого зверя угробили!

– Да ладно уж тебе, – не выдержала Марфа, – завалили одного, другие остались. Слышала я, что видели целый табунок, голов в десять. Сам-то забыл, как за журавлём гонялся! На корточках подбирался, на животе полз. Совсем как мальчишка.

– Так без ружья же, – оправдывался Пётр Иванович, – диковинная птица – журавль. Разве не интересно посмотреть, как они весной пляшут? Вот ведь какая любовь бывает у птиц! Совсем как у людей. И у тетерева тоже, Я ведь на токах никогда косачей не убиваю. Посмотреть – занятное дело. А с Гордеем я поговорю. Человек-то он хороший, а вот надо же – опять в плохое дело вляпался.

– Так ведь сам посуди, – не соглашалась Марфа, – детишек-то ведь надо кормить. Сидят по лавкам пять голодных ртов. Думать надо, как помочь соседу, а не кляузы разводить.

– Да никто и не собирается докладывать о нём, – оправдывался Пётр Иванович, – а вот поговорить надо бы.

На той же неделе встретился Пётр Иванович с соседом в Столбоухе. Поговорили о том, о сём.

– Ты, я слышал, зверя диковинного свалил, – начал издалека Пётр Иванович.

– Это ещё какого такого зверя? – насторожился Гордей.

– Да такого большого, с ослиными ушами и лошадиной головой.

– А-а, вон ты о чём. Так это ж мой Агафон лосиную голову притащил.

– Откуда же он её взял?

– А вот слушай, если поверишь. С недавней поры над зыряновской тайгой стали летать диковинные железные птицы. Не ероплан, не самолёт – большая стрекоза с лопастями, сверкающими на солнце, как серебряные стрекозиные крылышки. Как все подхозовские дети, дивился Агафон на зелёный вертолёт, и вдруг одна такая железная стрекоза села на Екипецком лугу. Волшебную летающую птицу хотел рассмотреть Агафон, а увидел совсем другое, и оно ужаснуло его. Два человека разделывали тушу убитого лося.

Как все деревенские мальчишки, Агафон видел подобные сцены и никогда не мог согласиться с убийством овцы или коровы, хотя и не отказывался есть мясо.

Пилоты заметили паренька. «Эй, мальчик! – окликнул один из них, – ты чего прячешься, как немецкий шпион? Иди сюда, не бойся!»

Агафон осмелел и подошёл.

«Знаю, что хочешь посмотреть вертолёт. Залазь в кабину, смотри, только ничего там не трожь».

Когда довольный Агафон вылез из кабины, пилоты расспросили его, а потом один из них сказал:

«Вот видишь, какая страшная голова? Забирай её, и пусть мамка твоя холодец для вас сделает. Чего добру пропадать? И ноги вот нам не нужны. А из шкуры отец твой может камус сделать. Пусть придёт и всё заберёт».

А другой говорит:

«А лося этого ты не жалей. Они для того и живут, чтобы нам их кушать. Без мяса никак нельзя. Если бы человек не ел мяса, так обезьяной бы и остался. Так учёные говорят, а нам их надо слушать».

Вот такая получилась история. А ты уж, Петро, сам суди: хорошая она или плохая. А то, может, шкуру с ног на камус возьмёшь – мне она не надобна?

– Да-а уж, хорошего тут мало, – согласился Пётр Иванович, – хотя, может быть, ребята они и не такие уж и плохие, вертолётчики эти. Только вот балуются зря. Наших пчеловодов совращают, скупая казённый мед с дальних пасек. Им всё доступно с их вертолётами. А шкурки я, пожалуй, возьму – как раз собирался камус делать.

Камусные лыжи

«Готовь сани летом, а лыжи зимой», – говорит Пётр Иванович, но лето занято, а вот осенью в самый раз, можно заняться и другими делами.

– Ну что ж, ребята, пора нам подумать о лыжах, – сказал отец в серый день начала ноября, когда с пчёлами разделались, поставив ульи на зимовку.

– Лучше всего для этой цели годится осина, – объяснял он сыновьям. – Научили меня этому делу соседи-пчеловоды, а у них опыт большой, не хуже, чем у охотников-промысловиков.

– Конечно, пора, – обрадовались и Роман, и Стёпа, – кажется, надо сделать пару новых, старые стали совсем плохи и могут сломаться в самый неподходящий момент. На одной лыжине из нашего снежища тогда не выбраться.

– Вот я о том и говорю, – согласился отец. – У меня уже есть заготовки, вырезали на лесопилке в Столбоухе. Глядите, нигде ни сучка, ни трещины.

– Да, деревяшки что надо, – согласился Роман, – по виду и запаху узнаю осину. А ведь слава идёт, что осина – никудышнее дерево.

– Нет, осина лучше всего подходит для этого дела. Она легка, хорошо обрабатывается и гнётся – как раз то, что нужно при изготовлении, а потом и при ходьбе по снегу. Я эти заготовки ещё обработал рубанком – ширина двадцать два сантиметра, толщина – полтора. Оптимальные размеры. Конечно, клееные, слоёные крепче, зато наши, самодельные, куда легче.

– А как с длиной? – поинтересовался Степа.

– Длина разная – вы же ведь тоже разного роста и веса. Самые маленькие для Нади, чуть больше для матери, а эти для вас. Самое сложное – загнуть носки и сделать это так, чтобы не сломать. Для этого распарим в горячей воде, а потом поставим в правилку. Это как коня объезжать. Высохнет за неделю, свыкнется, покорится и будет нам служить.

Через десять дней отец освободил заготовки и долго разглядывал их, поворачивая и так, и этак. Кажется, остался доволен, сказав:

– Теперь, ребята, беритесь за дело сами. Дело нехитрое, даже простое. Вот вам заготовки: рифлёная резина под валенки, чтобы снег не налипал, не набивался, сыромятные ремни для креплений, шкурки с лосиных ног – те самые, из-за которых лыжи и называются камусными. Я их уже распарил, чтобы натянуть.

Самым сложным оказалось закрепить ремни шурупами, пробуравленными так, чтобы не ослабить лыжу.

– Пятки, пятки, делайте покрепче упор для пяток, – подсказал отец, – в гору пойдёте – на что ноги будут опираться? На задники – на них пускайте ремни покрепче.

Когда это сделали, мелкими гвоздиками прибили полоски шкур.

– Вот вам и голова лося, – резюмировал Пётр Иванович.– Голова без ног не бывает, а ноги в дело пошли.

Волки

На масленицу отца схватил радикулит. Да и как от него уберечься, когда дел по хозяйству невпроворот и всё на улице, на морозе? Лежал, ворчал, не давая покоя жене.

– Марфа, Прасковье-то твоей нынче юбилей.

– Знаю без тебя, пятьдесят стукнуло. Ну и что?

– Подарок надо отвезти. Поздравление.

– Куда уж тебе, лежи лучше!

– А я вот что думаю: ребят надо послать. Они и отвезут. Дождёмся из школы – тогда уж поговорим.

– Вот ещё! Тебе бы всё на ребят переложить! И так дома почти не бывают.

– Это ничего, мать. Им это только в удовольствие – побывать у тётки. Прокатиться на лошадке. Запрягут нашего Карьку, а то уже застоялся. Одна польза и ребятам будет, и лошадке. Мигом доскачут по весеннему накату.

Марфа промолчала, понимая, что муж прав. Но и отпускать детей не хотелось. В субботу школьников, как обычно, отпустили рано, и после обеда все уже собрались дома. Пётр Иванович правильно рассудил, мальчики с удовольствием приняли предложение отца, но Надюшку мать не отпустила – пусть лучше по дому помогает.

Пока собирались, время уже к вечеру.

– Куда ж на ночь-то глядя? – сокрушалась Марфа. – Говорят, волки появились в наших краях, а ты детей одних отправляешь!

– Какие там волки! – возразил Пётр Иванович. – Отродясь здесь их не бывало. Что им тут делать, в снегу, что ли, барахтаться?

– В снегу или нет, а бродят ночами по дорогам, из Путиновской женщина рассказывала. Видели их, и не раз. Собак в Путиновской у многих уже переловили. Лоси, бывает, на дорогу выходят, а это приманка.

Пётр Иванович усмехнулся.

– Сколько слышу рассказов про волков – ни один не подтвердился, что волки на людей нападают. Сказки всё это. Прасковья-то рада будет племянникам, да и куфейку ты для чего шила? Я вот бадейку мёда приготовил.

– Да мы уже не дети, поди, взрослые. Проскочим за милую душу, – отвечал за обоих Стёпа. – А что до волков – так мы можем и ружьё прихватить.

Обоим не терпелось отправиться в дорогу.

– Долго не задерживайтесь, переночуете и сразу домой, – напутствовала Марфа.

Подъехали к Хамиру – уже стемнело. Дальше дорога наезженная. Дело к весне, прикатанный снег – что катушка, сани сами катятся. И коняжка весело бежит. Застоялся Карька – рад промяться. В санях-розвальнях сена навалено, тулуп прихватили. Мороз ядрёный, под тридцать, а ребятам жарко, и от коня пар идёт.

– Рома, дай, я поправлю,– попросил Стёпа, – а ты подремать можешь.

Рома только рад предложению брата. Всё-таки сегодня, пока из школы добирались, по морозцу хорошо прогулялись, а после этого всегда в сон клонит.

– На, держи. Смотри не урони, чтобы вожжи под ноги коня не попали. Да не засни!

– Вот ещё, не впервой! Чего уж там учить.

Тихо в зимнем лесу, да ещё и ночью. Молодая луна, хотя и не ярко, но светит. По сторонам заиндевелый лес. Берёзы, пихты.

– Стёпа, а Стёп, помнишь, отец нам читал рассказ, называется «Чук и Гек»?

– Ещё бы не помнить – мне тогда, наверное, было лет шесть, а что в раннем детстве запомнилось, то уж навсегда.

– Так вот, похоже, это про наши места Аркадий Гайдар написал.

– С чего это ты взял?

– Смотри: зимняя тайга, ночь, тишина, как сейчас у нас. Мороз, заваленная снегом избушка, а из окошка на заснеженный лес льётся тусклый свет. Правда, похоже на наш дом? И даже геологи у нас стоят – всё как в рассказе.

Рома закутался в тулуп, на сене мягко и травой хорошо пахнет. Задремал, и снится ему, что плывёт по Хамиру на лодке. Плыл, плыл – и вдруг стоп! Напоролся на камень? Сон как рукой сняло. Мерцает лунный свет, и сани стоят на месте.

– Стёпа, ты чего встал?

Степан молчит, и Карька замер как вкопанный.

– Почему не едем, заснул, что ли?

– Погоди ты, ничего я не заснул. Карька что-то почуял. Встал так, что я чуть кубарем не свалился. Н-но-о! – прикрикнул он, дёргая вожжами. Карька только уши прижал, переступил ногами и ни с места.

– Видишь, чего-то испугался конь.

– Чего бы это, дорога пустая.

– Чего-чего! Волков почуял!

– Да ладно, какие там волки! Пойду погляжу.

Роман встал, чтобы обойти сани. И только спрыгнул, как Карька рванул с места, помчавшись чуть ли не галопом.

– Э-эй! Держи коня! – что есть силы заорал Роман. – Стёпка, стой!

Степан, спросонья мало что соображая, искал вожжи, барахтался в сене, но никак не находил. Он ведь тоже задрёмывал, когда ехали.

– Тпру, тр-р-р! – орал он на коня, но тот, не слушаясь, нёсся во весь опор, и из-под ног его летели ошмётки снега.

«Никак вожжи соскользнули с саней. Попадут под полозья, запутаются, – мелькнуло у него в голове. – Конь споткнётся – пропадём все. Заедят волки и Ромку, и меня вместе с лошадью».

А конь всё несётся, и вот уже голос Романа еле слышен. Шибко катятся сани по гладкой дороге, а Стёпка всё барахтается, упуская время.

Но вот наконец нащупал. Натянул изо всех сил вожжи.

– Стой-ой-ой!

Кое-как встал Карька, а назад воротиться не хочет. Хрипит, топчется на месте и вот-вот опять понесёт. Стёпка, чуть не плача, уже и уговаривать его начал, но тут, запыхавшись, прибежал Роман. Запрыгнул, повалился в сено.

– Теперь гони!

– А где волки?

– Гони, пока не нагнали!

Как птица, летит конь. Стелется сизая мгла по низинам. Его и погонять не надо. Луна плывёт следом, подрагивая, и едва не задевает макушки гор, спящие под жемчужным покрывалом. И где-то за ними скользят серые тени волков. Белая пена стекает с их высунутых языков. А может, всё это чудится разгорячённым гонкой парням?

– Ну, теперь держись!

Радостно ёкнуло в груди. Вдвоём-то уж не пропадём.

– Ты их видел?

– Кого?

– Кого, кого! Как будто не знаешь. Волков!

– Ещё бы не видеть! Стелются по-над снегом, языки набок, а из глаз искры сыплются.

– Да ну!

– Вот тебе и «да ну»! Держи крепче вожжи-то! Не дай бог выронишь! Эй, ну тебя, дай-ка я сам!

– На, держи. Кажись, Козлушка уже близко – слышишь, собаки брехают?

– Близко-то-близко, но и ход сбавлять не надо.

Роман привстал, чтобы погонять лошадей, а Стёпа подумал, что крепко же напугался брат, коли в деревню въезжаем, а он останавливаться не хочет.

Спящую Козлушку проехали, и уже начало светать.

– Днём-то уж волкам не до нас.

У Стёпы весь испуг прошел, как только рассвело.

– А ты чего рванул-то от меня? – опомнился Роман. – Бросил брата и бежать?

– Как же, бросил! Карька испугался, остановить было нельзя. Он и потом весь трясся.

– Ну да, как и ты сам. А где ружьё-то наше?

– Да вон оно, в сене лежит.

– Эх, пальнуть, что ли, для острастки?

– Ты там поосторожнее, оно заряжено картечью.

– Как раз по волкам.

Роман щёлкнул предохранителем.

– Нет, не стоит, – передумал вдруг он. – Коня опять напугаем. Он, бедняга, и так сегодня натерпелся страху.

– Как и мы стобой, – откликнулся Стёпка. – Н-о-о! – заорал он вдруг на коня, размахивая кнутом. – Совсем слушаться перестал, погонять тебя надо больше.

– Вижу, злости ты набрался за дорогу, – заметил Роман. – А ведь и правда, Карька нам страху нагнал. Так бы и проехали, ничего не заметив, если бы не он.

– И приключения бы не было, – согласился Стёпа.– Давай не будем рассказывать тётке, зачем её пугать?

– Да, вот так и рождаются страшные рассказы про волков.

Сани медленно въезжали на околицу Путинцевского села.

Заложники чарыма

В тот самый воскресный день, когда Роман со Степаном гоняли в Путинцево, Егор с Агафоном затеяли дальнюю лыжную прогулку, благо установился чарым. Ах, чарым, шарым! Ласкающее ухо алтайца слово, такое же шершавое, как сам схватившийся морозом подтаявший и очень жёсткий снег. Только житель сибирской тайги может оценить это короткое состояние природы, когда становятся доступными самые потаённые уголки лесных дебрей. Те таёжные места в горах, что летом надёжно защищены расстоянием, непроходимыми травяными зарослями и буреломом, а зимой – двухметровой толщей снега. Снег заровнял все буераки, ямы и колдобины, а ночной морозец схватил верхний подтаявший слой, превратив его в снежный бетон. Марала, лося, косулю с их острыми копытами такой снег не держит, но человек, тем более если он на лыжах, может за день пробежать столько, сколько по рыхлому снегу или даже летом не пройдёт и за три дня.

«Шурх, шурх!» – скрипят лыжи по жёсткому, как наждак, снежному насту. В камусах в такую пору выходить не стоит – обдерёшь мех, оставив ворсинки на снегу. Но деревяшки чего жалеть! Скольжение почти как на катке. К утру ночной туман выпал в виде тонкой снежной пороши – по ней бежать ещё лучше.

– Егор, а куда катим?

– А куда глаза глядят. Сколько пробежим – всё наше. Смотри, все следы на виду. Свеженькие, спозаранку расписались, кто как умеет.

– Да, вон сорока взлетала – следы крыльев, как от веера.

– Это она мышь схватила; вот дурёха, на свет божий выскочила! Гоним в сторону пихтовника – там поинтереснее будет. Авось кто-нибудь да встретится.

– А хорошо-то как! Глянь-ка: солнце над Пятибраткой поднимается, а по снегу и свет, и тени протянулись. И искорки по белому полю бегут наперегонки, а всё больше золотые и фиолетовые.

– Ага, это замёрзшие капельки воды, крохотные льдинки сверкают. Сейчас чуток пригреет – ещё легче бежать будет. Так бы и катил до самой Логоухи!

– А я всё на Холзун смотрю, какие там зверюшки бегают?

– Так вот же чей-то след, поперёк нас кто-то перебежал. Ух ты, это же соболюшки след! А у нас и ружья нет, – посетовал Егор.

– Бог с ним, с ружьём, хотя бы так его увидеть – проследить, куда это соболь направился.

– Куда ещё, жратву ищет, а может, ухоронку, чтобы выспаться в надёжном месте.

Егор кое-что соображал в охотничьих делах. Петляя, след уходил мимо калиновых кустов всё дальше в сторону гор, вдоль лога, где в низине угадывалась поточина, ручей. Под обрывчиком, где обнажился кусочек земли, след нырнул под снежный карниз. Мальчишки на какое-то время потеряли след, но обнаружили его снова, не пройдя и полусотни метров.

– Тот же самый, – определил Егор. – И направление то же: в сторону тайги.

– А куда же ему ещё направляться – зверёк лесной, что ему в поле делать?

– Ну не скажи! Ему там хорошо, где есть чем поживиться. Он и рябинкой не брезгует, и в деревне может курёнком поживиться.

След привёл в березняк, где здоровые деревья чередовались с погибшими. Упавшие великаны то и дело преграждали путь.

– Смотри-ка, соболь за белкой погнался! Видишь, какие махи делали оба? Нет, не догнал, белка на берёзу взбежала – тут соболю её не догнать.

– И как ты, Егор, всё это видишь?

– Так вот же другой след, беличий! Был на снегу, а у дерева пропал, и дальше только один, соболиный.

Этот след опять повёл вверх по широкой долине всё дальше и дальше.

– Егор, а не пора ли нам повернуть назад? Гляди-ка, солнце как пригревает. Не оттаяло бы!

– Ещё чуток пройдём, соболюшко должон где-то здесь обосноваться на днёвку. Взглянуть бы на него интересно.

Только это сказал Егор, как тут же ухнул вместе с провалившимся снегом.

– Вот так зарюхался! – ворчал он, барахтаясь в снежной каше. – А снега-то, снега наботкало за зиму! Не менее метра будет, а под настом будто пустота и никакой опоры.

Кое-как вскарабкался на снежную корку, для чего пришлось снимать и снова надевать лыжи.

– Я же говорил тебе, Егор: пора нам назад!

– Назад всегда успеем. Держись подальше от кустов; деревья и кустарники тепло на себя берут.

Прошли ещё с полкилометра и увидели обломанный старый тополевый пень с зияющим дуплом. След вёл туда, выходного не обнаружили.

– Эх, ружья нет! – снова пожалел Агафон. – Хоть руками не лови!

– А на кой он тебе весной, мех уже пообтрепался. Лучше гляди в оба, сейчас выскочит.

Размахнувшись, Егор со всей силы ударил лыжной палкой по дереву.

Никакого результата. Круглое отверстие дупла по-прежнему глядело пустым чёрным оком. Егор стукнул ещё.

– Вот чёрт, где же он? Надо бы топором жахнуть, да где его возьмёшь!

– Погоди, пошарю дубинку, – сказал Агафон, отходя в сторону, и тут же воскликнул: – Да вон же он, помчался как угорелый! Выскочил с обратной стороны.

Охотники не догадались осмотреть пень со всех сторон, а соболь ловко прикрылся толстым стволом дерева.

– Зря только его величество потревожили! – с усмешкой укорил Агафон.

– Ничего, в другой раз умнее будет. Это ему хороший урок – на пользу пойдёт.

– Перекусить, однако, пора, – напомнил Агафон.

– А я думаю, надо скорее уходить. Чуешь, снег размяк, а нам до торной дороги не меньше пяти километров топать. Солнце жжёт – спасу нет, хоть совсем не разболакайся. У меня вся спина в испарине.

И верно – только охотнички тронулись, как всё чаще стали проваливаться в снег по пояс.

– Егор, этак мы вымокнем, снег-то водой взялся.

– А что делать – другого выхода у нас нет. Разве что ночевать, а у нас и спичек нет, чтобы костёр развести. Да и дома что скажут!

Так, чертыхаясь, брели, то и дело обваливаясь, хотя и не в воду, но в снежную, сырую кашу. Снег полыхал, объятый пламенем солнечного пожара, оба потеряли представление о времени и пространстве. Разгорячённые, накуртавшиеся в снегу, и мозг их, тоже расплавленный, ни на чём не мог остановиться, кроме как на навязчивой мысли: когда же кончится этот проклятущий и коварный снег? Всё же Агафон заметил:

– Глянь-ка, Егор, солнце-то сверкало, а тут вроде как и нет его. Утонуло в знойном мареве, и теней нигде нет.

– Нам от этого не легче, а может, и хуже. Хмарь эта от тепла. Снег парит, даже солнце закрылось.