Бухтарминские кладоискатели

Изнывая от жары и обливаясь потом, все мечтали о вечернем костре, когда в прохладе можно будет отдохнуть и вдоволь напиться чаю. Наконец солнце опустилось так низко, что лучи еле пробивались сквозь мохнатые ветви пихт. Пора было подумать о ночлеге. Осмотрелись: кругом простиралась кочковатая болотистая низина с торчащими кое-где островками угнетённых сыростью пихт. Не слишком удобное место для бивуака, но приходилось торопиться: всё назойливее и смелее гудели комары. В поисках более или менее сухого местечка ребята долго прыгали с кочки на кочку, а под ногами всё чавкала болотистая жижа и блестели лужицы застоявшейся воды. Пересекая всё болото, наискось шли глубокие вмятины – крупные следы острых копыт. Как видно, сюда частенько наведывались лоси.

А комары всё подгоняли. Наконец выбрались на пригорок, который можно было бы назвать лысым. Когда-то здесь бушевал лесной пожар, и теперь остовы обгоревших деревьев торчали чёрными головешками.

– Невесёлая картина, – произнёс Стёпа, – а главное, очень уж комариная.

Уже почти стемнело, когда стали располагаться на ночлег. Стёпа с Егоркой пошли за водой, гремя кастрюлькой, бьющей по высоким стеблям таволги и караганы. Свет от костра освещал большой круг со стенами из диких трав, главными в которых были борщевики с зонтиками, торчащими выше головы. Небо уже давно потемнело, одна за другой загораются звёздочки, лес вокруг казался не столько чёрным, сколько лиловым и даже с синим оттенком.

Роман подкинул в костёр большой сук от засохшей пихты. Дым повалил клубами, но тут пламя вспыхнуло с новой силой и осветило возвращавшихся с водой ребят.

– Вот ведь как бывает, – начал рассказывать Гоша, – только присел, чтобы набрать воды, как чувствую, будто дыхнуло на меня ветром. Я и понять ничего не мог, как кто-то вцепился мне в волосы. Вот страху-то!

– Однако, лешак тебя за чуб сцапал, – иронично заметил Роман. – Знает же, кого хватать.

– У него рыжина даже в темноте светится, – поддакнул Стёпа, – я же рядом стоял, всё видел.

– Лешак-лешак, – беззлобно огрызнулся Егорка, – никакой не лешак, а дрозд это был. Вот ведь дурень, сослепу не разглядел – решил приземлиться мне на голову.

– Голова-то сухая осталась? – насмешливо спросил Агафон. – Дрозды – они ведь такие пачкуны. Так обдаст, что не отмоешься.

– Это они с вами так поступают, а мой дрозд сам перепугался больше, чем я! – огрызнулся Егор. – Взвизгнул от страха да поскорее драпанул.

Роман колдовал над кастрюлькой, Стёпа таскал сучья, подкидывал их в огонь, а Егорка лежал на траве, растянувшись во всю длину, смотрел на огонь, красные языки которого пожирали дрова.

Но комары, комары… отмахиваясь от несносных насекомых, все сгрудились вокруг костра, но и тут было не слишком комфортно – дым разъедал глаза.

Напившись чаю, все заторопились забраться в самодельную палатку, сшитую коллективно из клеёнок и простыней.

Даже сквозь тряпичные стены было слышно, как зло и натужно ныли таёжные мучители, пытаясь пробиться в любую щелку. Утомлённые, все лежали на пихтовых лапах, прислушиваясь к звукам извне. Странно звучала эта музыка ночи. Наплывая, она громко охала и стонала, откатываясь, замирала и становилась еле слышной. Уже с ленцой щёлкали соловьи, где-то в стороне заунывно трещал козодой. Далёкие крики кукушек, сливаясь в один общий гул, отражались в глухой стене хвойного леса и звучали то ли как гулкое эхо, то ли как протяжный, надрывный стон. И вдруг в этот ритмичный и негромкий хор ворвался резкий, трескучий звук. Какое-то механическое дребезжание, словно по гигантской струне провели большой деревянной гребёнкой: «Вж-ж-ж!»

– Дрозд, – определил Агафон, – только он так кричит трескучим, противным голосом.

– Скажешь тоже! – не согласился Егор. – Если бы это был дрозд, то величиной он должен быть не меньше хорошей утки! Голосок-то о-го-го!

Сквозь марлевое окошко было видно, как чёрной тенью в ночном небе пронеслась крупная птица и уселась на пенёк. Силуэтом чётко рисовались короткое туловище и длинный клюв. Птица встрепенулась и оглушительно заверещала, затрещала, словно дребезжа расщеплённым деревом. Загадочный лесной колдун.

– Явно кулик, – своё слово сказал Роман. – Бекас или дупель, а вот какой именно, не знаю.

Птица помолчала, потом снова раздались оглушительные скрежещущие, скрипучие звуки: «Чжив-чжив-чжив!»

Кулик взмыл вверх, откуда-то со стороны показался другой. С новой силой, теперь уже дуэтом завизжали, затрещали дьявольские, оглушительные трели. К первым двум присоединялись всё новые и новые птицы. Начался какой-то колдовской лесной концерт. Дребезжание, скрипы, жужжание, и всё на разные голоса. Что творилось за палаткой? Огромными летучими мышами то ли дупели, то ли бекасы то взмывали вверх, то с вибрирующим воем реактивного снаряда пикировали вниз. Одни носились в воздухе, другие, опустившись в кусты, продолжали кричать на земле, и эти трескучие, сверлящие звуки напоминали то ли трескотню аиста клювом, то ли трели озёрных лягух. Стояла глухая ночь, во мраке пихт и кустов уже не видно было ничего, а представление продолжалось.

Оглушённые и искусанные несносными кровопийцами, напрасно ребята всматривались в темноту в желании хотя бы ещё раз узреть на фоне звёздного неба длинноклювый силуэт ночного колдуна. В этой какофонии очень громких, не птичьих, а каких-то механически-колдовских ночных звуков едва прослушивались отдалённые голоса кукушек. Охрипнув за день, они уже не куковали, а хохотали голосами истериков: «Ку-ку… ха-ха-ха!»

Долго ли, нет, продолжалась, то затихая, то возобновляясь, эта чертовская лесная музыка, потом всё смолкло, дав путешественникам вздремнуть.

Как говорится, в июне заря с зарёю сходятся. Стало рассветать, снова запели соловьи и закричали кукушки. Выглянуло солнце, и уже ничто не напоминало о ночном разгуле длинноносых лесных существ.

Часть 2. Таёжные рудознатцы

Кто-то крикнул:

– Кто хочет в пещеру?

Оказалось, что хотят все. Достали свечи и сейчас же все пустились наперебой карабкаться в гору. Вход в пещеру был довольно высоко на склоне горы и походил на букву «А». Тяжёлая дубовая дверь никогда не запиралась. Внутри была небольшая пещера, холодная, как погреб, со стенами из прочного известняка, которые были возведены самой природой и усеяны каплями влаги, словно холодным потом.

Марк Твен. Приключения Тома Сойера

Максим

Утром Роман будил невыспавшихся и изъеденных комарами друзей:

– Хватит дрыхнуть, быстро умываться и вперёд!

– Все это ваши лесные колдуны! – ворчал Егорка. – Из-за них и глаза не открываются. Веки разбухли, слиплись, как на клею.

– Водичкой, водичкой промывай! – смеясь, советовал Стёпа. – В Тегереке вода ледниковая, целебная – как рукой снимет все твои хвори.

Кто нехотя, кто бодро, все встали и, позавтракав с чаем, вышли на хорошую тропу, вьющуюся вдоль берега реки. Сделали всего шагов двадцать и за огромным тополем обнаружили большущую кучу помёта из полупереваренных дудок борщевика, скрученных в виде корабельных канатов.

– Однако кто-то из нас ночью животом страдал, – заметил Стёпа. – Не ты ли, Егорша, от комаров бегал?

– Чья бы корова мычала, а твоя молчала! – огрызнулся Егор. – Я травой не питаюсь, а вот ты как раз ревневые дудки не хуже медведя грызешь.

– Вы вот тут Михайла Ивановича поминаете, а он, может, где-то здесь из-за кустов на нас поглядывает, – подключился к разговору Гоша. – Помянешь, а он легок на помине. А с ним лучше не встречаться – никогда не знаешь, что у него на уме.

Так, перебрасываясь шутками и колкостями, мальчишки добрели до брода через Тегерек. Здесь пришлось принять водные процедуры, так как ещё не спавшая с половодья вода доходила до пояса. Тропа потерялась, дальше шли по галечниковому и песчаному берегу. Впереди замаячила белая глыба, в которой признали обледеневший снег. С грязноватых его боков стекала вода, а вокруг цвели подснежники, будто стоял апрель.

– Странно, – в задумчивости произнёс Роман, – оплывине неоткуда здесь взяться, горы далековато. И вдруг догадка осенила его: это же остатки зимней наледи! Тегерек раз за разом прорывался сквозь ледяной панцирь, разливался и снова замерзал. Вот и накопилось льда столько, что и за всё лето не растаять. Всем было хорошо знакомо это явление природы, когда в трескучие морозы промёрзшая до дна река вдруг выходит поверх льда, растекаясь всё шире и занимая всё бóльшую площадь. С каждым таким прорывом наледь всё растет, и по-местному называется накипью, так как вода парит не хуже, чем кипяток в парной бане.

Удивляясь, все разглядывали подснежники, вылезавшие из-под таявшего снежника, а Гоша приметил что-то другое:

– Вижу след бледнолицего, – вдруг заявил он.

Все сгрудились, рассматривая отпечаток следа на мокром песке.

– С чего ты взял, что это бледнолицый?

– А вот, глядите, сапог явно не наш. Наши ходят в резиновых сапогах, что выдают шахтёрам. У них каблук почти вровень с подошвой, а здесь глубокая вмятина. Каблук высокий, чужой.

– Верно, Рыжик, ты делаешь успехи, – согласился Роман, – пройдём по следу, авось, раскроем загадку.

Ребята не прошли и ста шагов, как увидели кучу песка у самой воды, явно искусственного происхождения.

– Тут кто-то поработал, – признал Стёпа.

– Кто же ещё, как не косолапый Михайло Иваныч, больше некому.

– А следы сапог, что только что видели? Не иначе золотоискатели моют песок.

– Оно бы так, да что-то следов мало.

– Гляньте, кабыть, человек! – удивлённо воскликнул Егор.

– Да, похоже. Вот чудеса! Одет вроде бы по-городскому.

– Так это же москвич, тот самый геолог, о котором разное говорят в Столбоухе! – удивился даже Роман, самый спокойный из всей компании. – Для всех он загадка, а он вон куда забрался, в самую трущобу!

– От людей прячется – сюда ведь редко кто заглядывает. Мало таких дураков, как мы, забираются в такую глушь, – поддакнул Егор.

Стёпа не согласился:

– Кто бы он ни был, а это стоит уважения, что живёт на природе. Чего только не увидишь в лесу! Вы как хотите, а мне нравятся отшельники. Сам себе хозяин и ни от кого не зависим.

Через несколько минут они уже разговаривали с незнакомцем.

– Вижу, вижу, что вы такие же бродяги, как и я, – этими словами после обычных приветствий встретил ребят незнакомец. – Вас, конечно, интересует, кто я такой, зачем здесь и чем занимаюсь.

– Вы угадали, нам это очень интересно, – за всех выступил Роман. – Два дня пробираемся по дебрям, и вдруг городской человек!

– Ну что ж, отпираться или врать бессмысленно, – сознался горожанин. – Я геолог, звать Максимом. Приехал из Москвы. Так как я сам геолог, вот балуюсь немного старательством. Вы, надеюсь, знаете, что это такое?

– Моете золото?

– Золото? Пожалуй, это будет слишком громко сказано. Так, золотишко, кучка золотинок. Занимаюсь этим, потому что нравится. Люблю это дело – занятная штука. По крайней мере, для меня – бродяги и романтика. А если говорить по-серьёзному, золотишко, конечно, есть, но не оно меня сюда зовёт. Места у вас больно хороши. Приезжаю, но не афиширую своё занятие. Уж такой я человек. Мне нравится жизнь отшельника, хотя даже в тайге не скроешься от человеческих глаз, да и от молвы не уйдёшь.

– Да уж, мы догадываемся. Народ всё видит, – согласился Роман. – Может, и нам стоило бы этим заняться? – добавил он полушутливо. – Честно говоря, у меня мелькала такая мысль.

– Как местные жители, вы должны знать, что у вас здесь всюду есть золотишко, – несколько иносказательно ответил незнакомец. – Но вот посмотрите на мою сегодняшнюю работу. Всего несколько золотинок, да и то это пока только песок, хотя и золотой, но с примесью. Серебро, медь. Чтобы их отделить, нужно аффинировать, но это из другой оперы. Процесс довольно сложный, а главное, вредный. Там применяется кислота – азотная, соляная, – а вы знаете, пары её очень ядовиты. Так что вам не советую. А песок можно и так сбыть, хотя и дешевле, чем настоящее золото.

– Всё ясно и даже просто.

– Просто-то просто, но это только так кажется. На самом деле нужен большой опыт. Иначе никакого золота не увидите. Всё смоете, или просто не отделите.

– И как вы набрались опыта?

– Учился у опытных старателей, смотрел, пробовал. Занятие, скажу я вам, первобытное, но заманчивое. Притягивает так, что не отвяжешься. Каждому хочется попытать счастье – вдруг да повезёт.

– Да вы как охотник за сокровищами! – заметил Рома. – Это всё равно, как искать клады.

– Насчёт клада – это разве что найти самородок. А так всё скрупулёзным трудом. И так было всегда, ещё с древности. Заметьте: золото, медь древний человек научился добывать гораздо раньше, чем железо.

– Да, это здорово, – согласился Стёпа. – Люди тысячи лет гонялись за золотом, хотя оно, кроме как на украшения, раньше нигде не применялось.

– Да, мерило ценностей, – согласился москвич, – странно ещё и другое: как это совпало, что с глубокой древности золото ценилось везде и всеми народами, даже если они никогда не общались между собой. Ацтеки Южной Америки, китайцы, древние египтяне. Вот у вас на Алтае. Кстати, у вас здесь в древности добывалось металлов больше, чем где-либо в мире. И так дошло до наших дней.

– Да, люди гибнут за металл, – согласился Роман. – И всегда так было.

Все помолчали, а Степа поинтересовался, как же сейчас незнакомец отмывает золото.

– Да проще простого – первобытный способ, доступный любому. Нужен лоток, можно тазик, блюдо, но лучше вырезать из дерева. А в общем, кому что нравится. Есть такие, что предпочитают пластмассовые. В лоток набираете песок с водой, встряхиваете и потихоньку сливаете воду вместе с песком. Вся суть и смысл в том, что надо отделить более лёгкие частицы от тяжёлых, то есть золота. Золото тяжелее, оно оказывается на дне – его и надо уловить. Вот, смотрите. – Взяв лоток, Максим продемонстрировал свой рассказ в деле: – Глядите, я двигаю лоток вперёд-назад, легонько встряхиваю, сливаю через край. Делаю несколько раз и смотрю на дно – осталось ли что.

– Да, действительно просто, я тоже так хочу, – попросил Стёпа.

Ребята по очереди попробовали каждый свою порцию песка.

– Ничего нет. Пусто, – разочарованно протянул Егор.

– Да, это так, – подтвердил золотоискатель. – А ты думал, что сразу кучу драгметалла получишь? Если бы так было, то золото ничего бы не стоило. Добыча золота – тяжёлый труд и в каком-то смысле лотерея: повезёт, не повезёт. Но и увлекательное это занятие. Заманивает, как игра в рулетку. Честно говоря, я бы не советовал вам этим заниматься. Затянет, как в омут. Сколько людей пропало! Кто от хвори, кто от голода. Кого медведь задрал, а то, бывало, друг друга перестреляют. Жадность до добра не доводит.

– Ну, нам это не грозит, – за всех ответил Роман.

– Рассыпное золото добывать долго и трудно. Как вы понимаете, есть и коренное золото, находящееся в нетронутом виде в горной породе. Бывает, оно видно невооружённым глазом, чаще всего в жилах.

– Да, конечно, мы это знаем, – подтвердил Стёпа, – когда эта порода разрушается, золото вместе с обломками и песком попадает в реки. Это и есть рассыпное золото.

– Ты совершенно прав, – похвалил его Максим, – все остальные металлы окисляются и пропадают, в песке их не найти, а золоту ничего не делается. Лежит в речном песке тысячелетиями. Вы думаете, я один такой? – вдруг переменил он тему. – Из тех, что забились в таежную глухомань? В ваших краях кто только не жил и не прятался! Издавна прятались в вашу глухомань, начиная с беглых каторжников и старообрядцев.

– Это верно, – вмешался Роман, – я читал, что в Усть-Бухтарминске жил ссыльный декабрист Муравьёв-Апостол.

– Жил, действительно жил, – подтвердил Максим, – сослали его сюда, и что интересно, ему здесь нравилось. Он даже женился здесь и хотел дом покупать. Я же говорю, что места у вас хороши.

– А вы-то сами живёте как: в палатке или где?

– Палатку за собой не натаскаешься, да и некомфортно в ней. У меня тут хижина есть. Что-то вроде избушки. Есть и тайники, ухоронки в гротах. В пещерках, значит. Я же говорю: я тут как Робинзон. Пообвык, пообжился. Устроил разные убежища на все случаи жизни: от непогоды, от дождя, от медведей. Есть шалаши, даже подвесная хижина на дереве – что-то вроде шалаша. Я бы вас в гости пригласил, да к моему логову далеко добираться. Вы-то сами как ночуете? А то можно и у меня.

– Нет, спасибо. У нас с собой всё есть для ночёвки.

Разговор шёл в основном между Романом и москвичом. Все остальные молчали, наконец Егорка робко спросил:

– Дядя Максим, а не страшно одному?

– Страшно, не страшно, я об этом не думаю. Всякое бывает, куда денешься. Больше всего опасаюсь лихих людишек – вот и хоронюсь. Конечно, засвечиваюсь в городе, по дороге. Я ведь тут робинзоню, как видите, в одиночестве, без всякого Пятницы, один. Отшельником, бирюком брожу. Вроде Дерсу. Следопытом стал, хотя и не Зверобоем. Броды пугают в непогоду, медведи. Но они летом все на белках. Вот созреет малина – спустятся ниже. Ружьецо на этот случай у меня есть. Так, на всякий случай. Одностволка, заряженная картечью. На медведя, значит. А больше в воздух, отпугиваю.

– Видать, много было у вас приключений?

– Как не бывать…

Москвич сделал паузу, что-то обдумывая и вспоминая. При всём своём московском обличье он не производил впечатление городского пижона.

Видел росомаху, кабаргу. Лосей вы и сами постоянно встречаете.

Наблюдал, как кормятся шишками медведи, как плавает выдра, как играют норки. Раз было приехал, а моя ухоронка в пещере разграблена. Нет консервов, оставленных с прошлого года, постель изодрана, одежонка в клочьях. А ружьецо, слава богу, цело. Ну, раз ружьё на месте – значит, не человек баловался, медведь.

– Ну и как вы из этого положения вышли?

– Да уж вышел. Пришлось в город спускаться. В Столбоухе кое-что взял. Я тут иногда коня нанимаю. Тяжело одному на месяц продукты завозить.

– А бродяги?

– Сюда они не заходят. Они же по пасекам пасутся. Им без людей не прожить. Мирские захребетники. Где украдут, где отберут.

– А хорошо здесь у вас, – признался Степан, – и рассказываете интересно. Можно, если мы ещё к вам приходить будем?

– Да бога ради, приходите, я только рад буду, – отозвался Максим. – Расскажу ещё о чём, если интересуетесь. Кстати, куда вы идёте?

– Мы идём в верховья Громотухи, – за всех ответил Стёпа, – в общем, на белки. Говорят, там на белке есть острый пик. Торчит, как штык. Всё это посмотрим и домой. Вы там бывали?

– Приходилось. Геологию там хорошо изучать. Сплошные скалы, так сказать, обнажённые недра земли без почвенного покрова. А вообще-то, здешние горы для альпинистов не слишком подходящее место.

– Почему?

– Разрушенные сильно. Каменные глыбы, целые скалы – всё держится на честном слове и висит над головой. Монолитные скалы редко где встретишь, а как по таким лазить? Всё валится, за что ни возьмёшься. Сплошной камнепад. Или сыпухи тянутся на километры. Кому захочется по ним ходить? Одна ишачка, и никакой техники. А вот озёра там хороши. Под самыми вершинами. В ясную погоду вода в них синяя-синяя. А вот в непогоду там мрачновато, сурово – и тогда вода не синяя, а чёрная. Кстати, а как у вас с палатками?

– Да так, самодельные.

– Без хорошей палатки в непогоду там худо. Дождь, а то и снег, может зарядить на неделю. Хорошо, когда дрова есть, а если их нет? Вы это имейте в виду.

На этом расстались. Некоторое время мальчишки шли молча.

– Роман, как ты думаешь, что за человек этот Максим? – спросил Степан, едва они отошли от лагеря москвича. – Что-то больно похоже всё это на фантастику. Отказался от Москвы, всё лето живёт отшельником. А где-то, наверное, у него семья. Странно всё это.

– Странно? А мне он не кажется странным. Конечно, человек необычный, но и его понять можно. Большой город надоедает. А он романтик, любит уединение. Мне иногда тоже кажется, что я сам хотел бы пожить отшельником. Природа, тишина – разве плохо? Каждый человек устроен по-своему. Одному нужен город, другому – деревня, а этому – полное уединение.

– Да, москвич, а в тайге свой человек, – поддержал Егор. – Знает лес лучше нашего. К тому же геолог – видно, любит это дело.

– А я думаю, у него резон есть, – заметил Стёпа. – Золотишко, вот в чём дело. Он ведь отсюда знаете куда отправится? В Сочи махнёт. Вверх пузом будет лежать на пляже.

Егор добавил:

– Что-то он темнит – не может он ездить за тридевять земель просто так. Имеет хороший барыш. Ружьецо-то у него – наверняка не простой дробовик. Карабин или на худой конец мелкашка. Как в тайге без ружья? Всё же подозрительный он человек. И в Столбоухе чего только о нём не гадают, а хорошего не говорят.

Роман оборвал домыслы своих друзей:

– Бросьте на человека наговаривать! Просто он не похож на большинство людей. Не такой, как все, а это никому не нравится, тем более нашим столбоушинским обывателям. А я бы не прочь с ним подружиться. Интересно поговорить с грамотным человеком – у него и поучиться есть чему.

Степан поддержал брата:

– Действительно, пусть живёт, как хочет. Это его дело, а вреда от него никому нет. И не каждый отважится робинзонить в нашей тайге. Тем более горожанин, да ещё и москвич.

«Да, это стоит уважения», – согласились все.

На белках

Через день наши путешественники поднялись уже к верхней границе леса. Здесь духовито и противно воняли заросли из сныти и мордовника, борщевика и медвежьей дудки полутораметрового роста. С борщевиками по высоте соперничали рослые травяные кусты маральего корня, с шарами соцветий, похожих на головки чертополоха. Зонтики цветов маячили перед глазами, норовя засыпать ядовитой пыльцой; эта пыльца ещё и дурманяще-приторно пахла, и от неё кружилась и болела голова. Гулко трещали под ногами дудки, ещё не засохшие и полные жизни.

– Всюду пишут о ядовитом ясенце, неопалимой купине, что обжигает, а я давно понял, что не один он коварен. Вот сныть и борщевик считаются даже съедобными и пахнут хорошо – борщом и супом, – а обжигают не хуже ясенца.

– Это верно, – согласился Степан, – к тому же ясенец ещё и предупреждает своим ядовитым запахом: «Я опасен, ко мне лучше не приближаться».

Кончилось буйство, безумство трав, через дебри которых они пробирались весь предыдущий день и мучившие их до исступления. На смену берёзам пришли лиственничники, всё более вытесняющие пихтачи, за ними и кедры. Вместо ущелий открылись широкие дали с пологими цепями хребтов, расходящимися во все стороны, меж которых лежали холмистые долины с зеленеющими альпийскими лугами. Вдали серыми громадами высились гряды каменных сопок, похожих на верблюжьи горбы. Лишь кое-где виднелись полосы и пятна снега.

– Белки, белки, – повторил Рома, – чисто русское слово, а ведь не употребляют же его ни на Урале, ни на Кавказе. Я думаю, лет триста тому назад, когда русские пришли на Алтай, вот они удивились заснеженным горам!

– Ну да, – подхватил Стёпа,– увидели белый снег – вот и появилось алтайское слово: белки.

Так, болтая, они дошли до альпийских лугов, где травы стали ещё значительно ниже, лиственничники и кедрачи всё более редели и мельчали, лишь по логам они тянулись к вершинам, которые можно было назвать гольцами. На гольцах преобладал серый, седой цвет – цвет мёртвой каменной пустыни, холодной и на вид безжизненной. Стёпа и Роман уже бывали в этих краях, а Егору и Гоше всё было впервые.

– Смотри-ка, поднялись под самые вершины, а ни скал, ни каменных ущелий! – удивлялся Агафон. – И правда, здесь полати, про которые говорил мне батя. Хоть скот паси, хоть на коне скачи. Всё увалы да покати. И откуда такие холмы да зелёные луга? А то ещё и озёра.

– Задернованные морены, – догадался Роман. – Каменные вершины рассыпались, ледники их растащили – получились морены. Теперь это просто кучи камней, за тысячелетия покрывшиеся почвой и травой. А альпийские луга – это почти тундра со своим миром растений и животных. Вот, глядите, горечавка. Какой насыщенный синий цвет! Или водосбор. Не знаю более изящного цветка.

Здесь не было леса, и трава всего на вершок от земли, кругом каменные россыпи, а всюду виднелась жизнь, ничуть не менее энергичная, чем в тайге. Вот невесть откуда взявшийся сорокопут-жулан – крупная рыже-пёстрая птица с длинным хвостом, тревожно чакая, перелетела с макушки искорёженной морозами и ветрами пихточки-изгоя на куст жимолости. Забавные рыжие зверьки пищухи, или по-другому сеноставки, с любопытством взирали на путников, выглядывая из-под каменных обломков россыпи. Перебегая с места на место, они издавали резкий, пронзительный то ли свист, то ли писк. Как видно, лабиринты разрушенных скал давали всем этим зверькам хорошее укрытие от врагов, а чтобы прокормиться, им было достаточно клочков травы, пробивающейся меж каменных обломков. Даже бурундук, исконный житель тайги, не прочь здесь поселиться, соблазнённый орехами кедрового стланика.