Полная версия
Его родителей, конечно, не могло не волновать то, что взрослый сын ни с кем не встречается, не создаёт семью, не обзаводится детьми на радость бабушки и дедушки, не стремится в конце концов продолжить существование династии фон Штрелах. Но, мать не решалась сама знакомить его с какой-нибудь достойной, как ей казалось, девушкой из их круга, знала, что сын не примет чужого выбора. А отец уже давно старался не вмешиваться в жизнь сына. Ни в личную, ни в профессиональную. Официально Карл фон Штрелах всё ещё управлял банком, но важные стратегические решения не принимал уже давно, практически отойдя от дел, передав всё в руки сына.
Старик фон Штрелах всё видел и понимал, за счёт каких поступлений так быстро растёт банковский капитал их финансового учреждения. К тому же он не мог не замечать происходящие изменения в Германии и в странах Европы, и он не мог сказать, что его это радовало или вызывало чувство гордости за успехи сына. Происходящее скорее нарушало его душевное равновесие и не вполне соответствовало сложившимся жизненным принципам человека старой бисмарковской закалки. Да, он тоже не долюбливал евреев и считал их виновными во многих бедах Германии, но грабить, а потом обрекать на смерть… Нет, это он не мог понять и принять. Однако, несмотря на душевные терзания, Карл фон Штрелах предпочитал не вмешиваться в происходящее, и делать вид, что его это не касается, а порой и просто молчать. Так было лучше, так было спокойнее, так было комфортнее.
* * *За возможность выехать из горящей Польши младшей дочери Милы Леон Козловски, как и обещал, отдал все семейные сбережения и ценные бумаги, что хранились у него на счетах в швейцарском и английском банках. А также все драгоценности из ювелирных гешефтов в Кракове и Варшаве. Деньги были переведены на указанные реквизиты финансового учреждения семьи фон Штрелах, драгоценные изделия фон Штрелах изъял собственноручно.
Тео продолжал лично заниматься делами семьи Козловски по многим причинам. Одной из них было желание банкира оставить в своём личном пользовании фамильную драгоценность ювелиров – кольцо «Святая Мария», а для этого он должен был быть уверен, что свидетелей этого события не останется и об этом впоследствии никто никогда не узнает.
– С вами было приятно вести дела, пан Козловски, вы добросовестно выполнили свои обещания. Это делает вам честь. Но, дорогой мой, вы и меня должны понять: я не всесильный, я всего лишь солдат Райха, выполняющий его приказы. К тому же, согласно нашему договору я спас ваших дочерей, как и обещал. А это, согласитесь, немало. Ваша старшая дочь Сарра уже наверняка добралась до Южной Африки, младшая Мила находится в надёжном месте на границе со Швейцарией и в ближайшие дни я переправлю её в Аргентину, как подданную этой страны. Но, не просите меня за вашу жену, зятя, а тем более его семью. Я и так многим рисковал, идя на сделку с вами. К тому же, договор есть договор: всё ваше состояние на будущее ваших двоих детей. Я даже выполнил больше, чем обещал: я дал возможность уехать троим детям, ведь ваша старшая дочь беременна, – фон Штрелах рассмеялся своей, как ему казалось, удачной шутке, – и вообще, будем надеяться на лучшее. Да и потом, концентрационный лагерь – это тоже не конец света, там тоже можно жить.
Прощайте, пан Козловски. Храни вас Гос-дь.
Обещая спасение младшей дочери Милы, фон Штрелах не говорил всей правды. Всё дело было в том, что… девушка очень нравилась ему. С тех пор как он познакомился с её семьёй, предложил и пообещал помочь Миле уехать из оккупированной Польши, она постоянно занимала все его мысли. Пожалуй впервые в жизни он испытывал чувство, похожее на влюблённость, и это тревожило его своей ненужностью и неопределённостью. Всё в этой шестнадцатилетней Юдифе притягивало мужчину: невинность, красота, ум, смирение. Особенно его волновал цвет её медно-рыжих волос, от которых невозможно было оторваться. И взгляд. Этот взгляд её тёмно-зелёных глаз – в них скрывалась непонятная притягивающая сила и волшебство. Тео чувствовал внутреннюю силу характера и недоступность девушки, но иногда колдовская притягательность изумрудных глаз и желание обладать её телом становилось настолько сильным, что перевешивало давно-сложившегося брезгливого отношения к представителям еврейской нации. Отталкивающее притяжение. Мужчина не находил в себе силы расстаться с девушкой, боясь потерять последние проявления человеческого тепла в своей душе. Именно поэтому он предложил в начале 1940 года перевезти Милу до её отъезда за границу Польши в своё шале в Альпах, пока он будет пытаться помочь спастись её родителям. Там она будет в безопасности. Иезуитское чувство смутной надежды на что-то недосягаемое и возвышенное будоражили его мужское воображение и толкало на необдуманные поступки.
Мила жила в деревушке под чужим именем, как его двоюродная кузина, и находилась под постоянным присмотром доверенной Тео одинокой пожилой женщины из бывших политзаключённых. Он предусмотрительно спас её от концлагеря ещё в 1939 году, когда только начинал заниматься своей деятельностью, чтобы иметь преданного человека, обязанного ему жизнью. У женщины никогда не было собственной семьи и она искренне привязалась к девушке, понимая её зависимое положение. Держать Милу в альпийском шале фон Штрелах было возможным лишь потому, что он обещал девушке освобождение из концлагеря родителей. В обмен на её терпение. И благосклонность.
– Пани Козловски, вам придётся ещё немного подождать с отъездом. Пока мне не удалось достать необходимые документы, но я обязательно спасу ваших родителей. Обещаю. Даю слово офицера. Но, вы тоже должны меня понять, это очень нелегко и опасно.
– Что вы ещё хотите? Отец отдал вам уже всё, чем владела наша семья. У меня ничего не осталось. Что я ещё могу сделать для их спасения? Говорите, я согласна на всё.
– Мила, вы позволите мне вас так называть, послушайте, вы же понимаете и наверняка чувствуете, как я к вам отношусь. Вы не можете не догадываться о моих чувствах. Вы же видите, что я влюблён и готов ради вашей благосклонности на многое. Но, мне хотелось бы иметь доказательства того, что и вы ко мне тоже испытываете некоторую… хотя бы симпатию. Я тоже должен знать, ради чего рискую многим. Понимаете?
– Наверное… Не знаю. Мне кажется, если честно, я уже некоторое время назад начала догадываться о ваших планах. Только, зачем я вам? Вы, с вашей внешностью, положением и неограниченными возможностями, можете обладать любой достойной вас женщиной. А я ещё совсем не опытна, не искушена, вам будет со мной не интересно, я вам быстро наскучу. Да, и потом, я – еврейка! Вы рискуете своей карьерой, связавшись со мной.
– Как же вы не понимаете! Я полюбил вас! Впервые в моей жизни я испытываю такое чувство, с которым не в состоянии совладать. И мне никто не нужен, кроме вас! Ради вашей любви я готов на всё! И на риск, ради спасения вашей семьи тоже!
На близость она согласилась не задумываясь.
Если бы не её глаза, полные презрительной ненависти.
Чем сильнее мужчина чувствовал её покорное неприятие, тем сильнее его поглощало сжигающее чувство неразделённой любви. Иногда Тео даже казалось, что он девушке тоже не совсем отвратителен, что в ней порой борются два несовместимых чувства: ненависти и физического притяжения. Особенно это чувствовалось по ночам, когда в ней просыпалась женщина. Девушка не скрывала, что она презирает себя за это, но ничего не могла с собой поделать. Затем наступало утро, и ему снова казалось, он ей настолько ненавистен и презираем, что девушка в любую секунду, если бы могла себе это позволить, готова его убить. Если бы не призрачная надежда, что мужчина всё же проявит благородство и поможет, как обещал, её родителям спастись. В такие минуты Тео, раздираемый безответностью чувств, в ярости и отчаяние сбегал от Милы в Берлин, что бы уже по дороге начать скучать по её запаху, телу и бездонным зелёным глазам.
Через год этих тяжёлых отношений и его редких наездов-отъездов Мила ожидаемо забеременела. Когда фон Штрелах узнал об этом, что-либо предпринимать было уже поздно. Заканчивался 1942 год, его работа занимала всё больше времени, маршруты его поездок становились всё длиннее и он всё реже появлялся в Бад-Виззее.
23 декабря 1942, Бад-Виззее
– Если в вас осталось хоть что-то святое, если в вашей несчастной проданной дьяволу душе осталось хоть что-то человеческое, вы должны сказать мне правду, что с моими родителями. Слышите?! Правду!
Фон Штрелах приехал всего пару часов назад, ему удалось вырваться к ней на несколько дней на Рождество. Он с нетерпением ждал, когда наконец-то сможет её увидеть, обнять, поцеловать. Мужчина соскучился до умопомрачения и совершенно не ожидал такой встречи. Он настолько сильно полюбил эту не покорившуюся еврейскую женщину, ожидающую от него ребёнка, что готов был пойти на крайние меры и совершить невозможное: сделать ей предложение, жениться на еврейке, бросить всё и исчезнуть. Он уже давно имел несколько паспортов на чужие имена, вклады в банках по всему миру и спрятанные драгоценности. Одну из них – кольцо «Святая Мария», по праву принадлежащую семье Милы, он собирался преподнести ей, как свадебный подарок. Да, он сохранил для себя лично то самое уникальное кольцо семьи Козловски и хотел подарить его, как доказательство своих чувств. Тео нужна была только эта еврейская девочка, её любовь, её тело, её глаза и их ребёнок.
Он, конечно же, знал, что отца и матери Милы уже давно нет в живых – они были уничтожены осенью этого года в Аушвитце, причём по его непосредственному приказу. Фон Штрелах не мог себе позволить оставить в живых свидетелей. Но, сказать ей, что родители расстреляны девушки, он не решался.
И только ночью, когда Тео хотел серьёзно поговорить, признаться и сделать ей предложение и поведать о своих планах, а Мила молча лежала, отвернувшись от него, он не выдержал и рассказал правду.
– Поверь, я ничего не смог сделать. Это было слишком опасно для меня – спасать евреев. Сейчас настали тяжёлые времена, фюрер принял решение об уничтожении всего еврейского народа. Я не мог рисковать своей работой, а возможно и свободой. В конце концов, даже жизнью! Спасти твоих родителей и погибнуть самому – это абсолютнейшее безрассудство. Пойми меня!
Давай всё забудем, всё бросим, начнём с чистого листа на новом месте. Родителей не вернёшь, а тебе скоро предстоит рожать. У тебя вся жизнь впереди. Я очень люблю тебя! Мы уедем далеко за границу, где нас никто не знает. Я дам тебе и нашему ребёнку всё, что захотите. Я богат! Ты не представляешь, как невероятно богат! И я так сильно люблю тебя, что схожу с ума! Умоляю, не отталкивай меня!
Она промолчала, но к Тео больше не повернулась и к себе не подпустила никогда. Он не смог увидеть её почерневших глаз и безнадёжную пустоту в них. Через три дня фон Штрелах от отчаяния и эмоциональной опустошённости уехал в Берлин.
Когда спустя несколько месяцев ребёнок родился, женщина отказалась кормить свою новорожденную девочку, практически не прикасаясь к ней. Она всё время лежала, повернувшись к стене, и практически не реагировала на окружающее. Казалось, она отказалась не только от своей дочери, она просто отказалась от жизни. А через три недели, ровно в свой восемнадцатый день рождения, Мила Козловски повесилась в гостевом домике.
«Я бы прокляла тебя, но ты должен вырастить дочь».
Тео фон Штрелах назвал новорожденную девочку Камилой и дал ей свою фамилию.
3 октября 1941 года, Бобруйск
В первые дни войны в конце июня 1941 года немецкие войска заняли одним из первых населённых пунктов на территории Советского Союза небольшой белорусский город Бобруйск. Особенностью этого периферийного местечка было преобладающее число жителей еврейской национальности. Более шестидесяти процентов населения городка, а это около двадцати семи тысяч человек, до начала войны составляли евреи. В первых числах августа 1941 года оккупационные власти при содействии добровольных помощников из числа местных жителей, преимущественно польского происхождения, произвели аресты и принудительное переселение евреев Бобруйска в огороженное и охраняемое гетто, созданное в границах городских окраин. Бо́льшая часть узников гетто была расстреляна 7—8 ноября 1941 года. Окончательное уничтожение Бобруйского гетто произошло 30 декабря 1941 года. Всего за время оккупации было уничтожено около двадцати пяти тысяч евреев, то есть более девяноста процентов жителей города еврейской национальности.
В это время Тео фон Штрелах находился в польском городе Люблин, ожидая докладов от своих информаторов в частях вермахта после начала компании на территории Советского Союза. Первые сообщения начали поступать уже к началу сентября, после того, как «солдаты культуры», прикомандированные к 3-й танковой дивизии, начали докладывать о сборе средств, конфискованных у уничтожаемого еврейского населения. Подразделение, вошедшее в город Бобруйск, работало наиболее интенсивно. Среди всех их докладов особое внимание фон Штрелах привлекло малозаметное донесение о содержимом тайной камеры Большой Синагоги города Бобруйска. Среди обычных предметов религиозного культа опытный взгляд офицера заметило строчку: «Малый свиток Торы, предположительно 16 век. Высота – шестьдесят, диаметр – двадцать два сантиметра. Оформление – золото и серебро. Состояние относительно хорошее». В тот же день Тео лично выехал в Бобруйск.
Вечером 3 октября раввин синагоги Исаак Пинзур по личному указанию штурмбаннфюрера СС Тео фон Штрелах был срочно препровождён под охраной из гетто прямо в городское управление. Учтивый немецкий офицер предложил пожилому человеку стул, налил чай с сахаром, угостил бутербродом с настоящим сыром, и, когда Пинзур допил горячий чай, спросил, откуда в городской синагоге может оказаться такая древняя реликвия, которая лежала на столе в кабинете, прикрытой скатертью.
– Я человек в этом несведущий, товарищ Пинзур. Посвятите меня, что означает этот свиток и как он оказался в ваших руках?, – немец сносно говорил по-русски, хотя и путал слова.
– В двух словах не расскажешь, господин офицер, но мне приятно, что вас это интересует. Тора означает «учение или закон» – священное для каждого еврея писание. Её можно рассматривать, как первую часть Библии, так называемое «Пятикнижие Моисеево», – Исаак был в своём элементе всегда, когда дело касалось иудаизма, – свиток со священными текстами хранится в синагоге, как предмет нашего религиозного культа. По сути – это совокупность иудейских традиционных религиозных законов.
Часть Торы публично читается не реже одного раза в три дня на собраниях членов нашей общины, когда собирается пол-города, и является одной из основ еврейской жизни вообще. Без свитков Торы невозможно себе представить иудейскую религиозную жизнь где-либо. Даже в гетто, – раввин Пинзур готов был просвещать любого, кто интересовался вопросами веры. Даже офицера СС.
Эта бесценная Тора, что попала вам в руки, дарована нашей Большой Синагоге в 1922 году лично Лейбом Цирельсоном – одним из главных галахических авторитетов в истории нашей страны. До этого миниатюрные Свитки Торы хранились в Киеве, в Главной Синагоге города.
Очень интересно их происхождение, – Иссак Пинзур перевёл дыхание, посмотрел взглядом голодного человека на бутерброд с сыром, вздохнул, но к нему не притронулся, – дело в том, что в середине шестнадцатого века тогдашний русский царь Иван Грозный запретил всякое пребывание евреев в стране и следил за тщательным соблюдением запрета. Он считал, что евреи, начавшие тогда приезжать с торговыми караванами из Прибалтики, обманывают людей и торгуют нечестно. Поэтому во времена его правления иудаизм был на Руси запрещён, и евреев, отказавшихся перейти в христианство, казнили через утопление. Те, кто де-юре согласился принять другую веру, а фактически сохранить еврейство, вынуждены были скрывать свою религию, продолжая тем ни менее исповедовать иудаизм. Им пришлось все атрибуты религиозной жизни создавать в миниатюре, чтобы не было так заметно и никто не мог догадаться. Так была сделана и «наша» Тора.
Знаете, она пережила столько погромов, столько попыток её украсть или сжечь, она уцелела при всех царях и правителях, желающих уничтожить иудаизм. Тора не пропала в годы революции и религиозных чисток, так что, я думаю, она сохранится и после немецкой оккупации. Господин офицер, я вижу, вы человек образованный, и уверен, вы понимаете, какая уникальная и бесценная реликвия не только еврейского народа, но и всей человеческой цивилизации, попала в ваши руки. Это исторический уникат. Прошу вас, отнеситесь к Торе с уважением, и умоляю, сохраните её. Я знаю абсолютно точно, она вернётся назад, пусть и пройдут многие годы, но я верю, Свитки Торы не исчезают, они вечны. Они вернутся в наш город, пусть и не скоро, я знаю наверняка.
Спасибо за чай, господин офицер, прикажите меня отвезти назад в гетто к моей семье. Я устал, а мне ещё надо будет сегодня читать вечернюю молитву.
Через час штурмбаннфюрер фон Штрелах распорядился лично, чтобы раввин Пинзур был в списках людей бобруйского гетто, подлежащих уничтожению в первую очередь и в ближайшее время.
Бесценные свитки он упаковал в специальный ящик, собрал вещи и в тот же вечер выехал назад. Вернувшись в Берлин, Тео положил интересную находку в отдельную ячейку своего банка, лично уничтожив все данные и все сообщения о содержимом тайной камеры Большой бобруйской Синагоги.
Фон Штрелах уже давно занимался отбором особенных предметов из проходящих через его банк ценностей для своего личного собрания. В основном он руководствовался исторической ценностью, стоимостью на рынке и наличием обязательного спроса в будущем. Например, ценные и старинные ювелирные изделия, единственные в своём роде. Особенный интерес у него вызывали древние книжные издания и рукописи, в том числе религиозного содержания – сказывалась образованность и страсть к чтению, привитые с детства.
В нескончаемом потоке изымаемых у евреев ценностей у фон Штрелах были отличные возможности для удовлетворения собственных пристрастий. В их сохранении, пусть и в личных целях, Тео также видел свою миссию и предназначение.
21 декабря 1944, Бад-Сааров
Перед самым Рождеством 1944 года в небольшой загородной резиденции райхсляйтера Бормана в Бад-Саарове на Шармутцель-озере собрались трое мужчин: сам хозяин Мартин Борман, министр внутренних дел рейха Гиммлер и сотрудник министерства финансов Тео фон Штрелах. Герман Геринг приглашён не был. Бывший министр финансов и президент Райхсбанка Шахт в это время находился в концлагере Флоссенбург, как изменник родины.
– Господа, мы уже беседуем второй час, так что давайте не будем заниматься ложным патриотизмом и признаем, что война, к сожалению, продлится недолго. Успехи русских, открытый второй фронт и наши стратегические ошибки – для надежды на успешное окончание войны, как ни печально, повода практически не осталось. Мы должны подумать, как нам дальше поступать в сложившейся ситуации, – Борман был умён и хитёр, но никогда не был дипломатичен. К тому же его техники негласно провели прослушку гостей на предмет записывающих устройств и поэтому он не боялся напрямую говорить, что думает, – как закончить войну с наименьшими для нас лично потерями, и что делать с финансовыми и прочими накоплениями райха и партии. Именно поэтому, герр фон Штрелах, мы вас пригласили.
– Мне кажется, нам надо прежде всего попытаться договориться с американцами. Лучше с ними, чем с русскими. И тогда можно полностью изменить ход войны, – Гиммлер уже тайно готовил такие переговоры и пытался через военных, дислоцированных на территории Италии, связаться с американской разведкой, – русские не должны войти в Германию. Пока они находятся в Польше, ещё есть время. Немного, но есть, мы должны поторопиться. Любой ценой мы должны остановить их продвижение на запад. Войну ещё можно повернуть вспять, надо только договориться с американцами. К тому же, скоро наши учёные закончат работу над новым оружием, и тогда нам никто не будет страшен.
– Гернрих, давайте обсудим эти вопросы несколько позже, не утомляя нашего гостя, а пока, герр фон Штрелах, нам хотелось бы услышать ваше мнение по поводу складывающейся ситуации.
– Господа, позвольте мне ограничиться только докладом о положении финансовых дел, порученных мне. В политике я разбираюсь, к сожалению, плохо, мои познания лежат больше в области денежных вкладов, а также художественных ценностей и предметов искусства.
– Я в очередной раз убеждаюсь, мой дорогой, что тогда в тридцать восьмом наш выбор пал на вас не зря, – Гиммлер засмеялся, поправляя пенсне, – вы большой дипломат и умный человек. С вами приятно иметь дело. Ну, хорошо, давайте послушаем, как ваши финансовые успехи.
– Господа, не желая утомлять вас скучной бухгалтерией, скажу вкратце, что на счетах и депозитах в нашем банке, плюс активы, размещённые за границей, в том числе в Швейцарии и Португалии, накоплены суммы, равные примерно 827 миллионам 498 тысячам американских долларов. Мы готовы в течение трёх рабочих дней перевести их на оговорённые счета в тех банках по всему миру, список которых вы мне предоставили.
Кроме того в нескольких десятков специальных контейнеров, приготовленных к отправке, находятся ювелирные изделия, предметы искусства и старины.
Среди них содержатся около пятисот картин Рубенса, Рембрандта, Вермеера и других известных художников. Также мы собрали тысячу семьсот редких раритетных книг и старинных изданий, большое количество эксклюзивного старинного фарфора. После шестилетней деятельности нашего отдела можно смело сказать, что поставленная вами задача была успешно выполнена. К этому моменту нашими экспертами были научно обработаны и каталогизированы более десяти тысяч предметов искусства, все они упакованы и хранятся в специальных контейнерах.
Общая сумма совместных накоплений превышает 880 миллионов американских долларов. Кроме того, более 200 миллионов долларов уже депонированы в четырёх швейцарских банках на указанных вами счетах, как и было оговорено. К тому же, у нас есть чёткие договорённости о возможности допуска ко вкладам тех погибших еврейских семей, у которых по документам не осталось наследников. Это ещё примерно 270 миллионов долларов. Однако, эти счета необходимо погасить, сняв все суммы, до окончания войны. Надо торопиться – мы не знаем, как поведут себя швейцарские банкиры после возможного поражения Германии. На мой взгляд, их нейтралитет слишком ненадёжен, я не исключаю, что они постараются в суматохе послевоенного беспорядка оставить эти средства на своих счетах.
Также в нескольких приватных банках Швейцарии, название которых вы найдёте в этих бумагах, на особых счетах на предъявителя находятся золотые запасы, полученные в основном из отходов, доставленных из специальных лагерей на территории Восточной Европы и пунктов сбора в России. По моим данным это средства, равные примерно одному миллиарду райхсмарок. Но, точных данных у меня нет, мы этим не занимались, это был не наш уровень, сумму я указал на основании отчёта кассира НСДАП.
И последнее. За последний год в Аргентине мною и моими людьми через подставных лиц были приобретены четыре отдельно стоящих дома в разных местах страны, но достаточно близко друг от друга. Официально, как частное жильё. Адреса известны только мне, их я, по нашей общей договорённости, сообщу на месте при встрече. Сейчас там находятся по одному сотруднику отдела безопасности моего банка – надёжные и преданные люди. Они будут принимать и оберегать перевезённое до моего приезда. Об их судьбе мы подумаем позже, когда придёт время.
Все участники сделок по покупке недвижимости с немецкой стороны были, как вы и предписывали и с Вашей помощью, господин Гиммлер, отправлены на восточный фронт.
Вот, пожалуй, всё. Вкратце.
То, что фон Штрелах не указал, вернее промолчал, были исчезнувшие при пересчёте изъятого за годы войны в Нидерландах пятьдесят тонн золота. Тео предполагал, что гестапо по прямому указанию Гиммлера сразу вывезло его в какую-то нейтральную страну, скорее всего Нидерланды, минуя немецкие банки. Поскольку изъятием этого золота на территории Голландии золота занимались сотрудники гестапо, он был уверен, что пропавшее золото Нидерландского банка составило основу золотого запаса СС, который по своим каналам формировал лично райхсфюрер Гиммлер в тайне от своих соратников. Фон Штрелах знал это, но счёл благоразумным промолчать.
Также он знал, но промолчал о секретном разговоре между Гитлером и Борманом и полученном распоряжении фюрера своему личному секретарю позаботится о сохранении накопленных в годы войны средствах, не посвящая в это ни Гиммлера, ни Геринга. Он знал это лично от Бормана. Не в деталях, но в общем контексте подготовительных мероприятий, в частности о секретных счетах на предъявителя во многих банках за рубежом, известных лишь Борману и фон Штрелах.