Записки влюбленного солдата

На самом же деле неготовность Франции к войне была просто вопиющей. Уже на этапе мобилизации во французском тылу возник невероятный хаос, опрокинувший все планы Наполеона III относительно сроков завершения мобилизации и начала боевых действий. По замыслу императора, Франция должна была завершить мобилизацию и развертывание войск на две недели раньше Пруссии, после чего планировалось начать массированное вторжение французских войск на немецкую территорию, осуществить стремительное наступление и одержать быструю победу над неприятелем. Но вместо ожидавшегося блицкрига наступил полный коллапс. В дилогии подробно описывается, как солдату, пытающемуся найти свой полк, приходится наматывать сотни километров в обстановке всеобщей сумятицы и полного отсутствия информации о месте нахождения его части. В действительности в такую ситуацию попадали тысячи солдат, и каждому приходилось делать огромный крюк[9], чтобы добраться до своего полка. На железных дорогах творилось что-то невообразимое. Военные перевозки были полностью дезорганизованы. Сотни потерявшихся резервистов блуждали по дорогам, ютились, где придется, мародерствовали и просили милостыню. Попытки наладить снабжение армии боеприпасами и воинским имуществом полностью провалились. Как признавался впоследствии генерал-интендант Блондо, даже перед самым началом войны при обсуждении в государственном военном совете плана кампании вопрос о снабжении армии «никому в голову не приходил», и вспомнили о нем, только когда началась война.

Планировалось, что французская армия будет готова к походу 20 июля 1870 года, но, когда император 29 июля прибыл в Мец, он с ужасом обнаружил, что его армия плохо экипирована, недисциплинированна, военное руководство бездарно. Царивший беспорядок делал невозможным стремительное наступление. Оказалось, что вместо необходимой для наступления 250-тысячной армии удалось собрать лишь 140 тысяч человек. Таким образом, мобилизация была сорвана, своевременно стянуть к границе необходимые силы не удалось, время было упущено, и в результате стратегическая инициатива была отдана противнику без боя.

С самого начала боевых действий высшее командование французской армии не справлялось со своими задачами, да и император не обладал дарованиями, необходимыми для умелого руководства войсками. Наполеон III не обнаружил ни военного, ни административного гения своего дяди. Бисмарк не без основания называл его впоследствии «непризнанной, но крупной бездарностью». Кроме того, к началу войны состояние здоровья императора резко ухудшилось. Лекарства, которыми его лечили, содержали опиаты, что делало его сонным и безразличным, пагубно сказывалось на ясности ума и способности принимать решения.

Зато германские войска в точном соответствии с планом войны, разработанным прусским Генеральным штабом под руководством фон Мольтке, действовали уверенно и решительно. Своевременно завершив мобилизацию, армии германских государств, сконцентрированные на границе, вторглись на территорию Франции и совершили запланированный охват французских сил. Французы терпели одно поражение за другим. Прусские войска заняли Эльзас, возникла угроза блокады Парижа. В начале сентября произошла ожесточенная битва при Седане, закончившаяся для французов небывалой катастрофой. Наполеон III, поняв, что вести дальнейшие боевые действия бессмысленно, направил Вильгельму письмо, в котором выразил готовность сложить шпагу к ногам прусского короля. На следующий день французский император был взят под стражу. Никогда прежде страна не знала такого позорного разгрома, как при Седане. Всю ответственность за седанскую катастрофу французы возложили на Наполеона III. Современники клеймили его как предателя, приведшего родину к позорной войне и невиданному дотоле унижению. Седан разом перечеркнул все достижения Второй империи и на долгие годы закрепил в сознании французов негативный образ Наполеона III.

Условия капитуляции французской армии были жесткими. Только офицеров отпускали под честное слово, остальных же пленных, а их было около 83 000 человек, отправляли в лагеря в Германию. Всего же после сдачи в конце октября Меца в прусском плену находились император, четыре маршала, 140 генералов, 10 000 офицеров и 250 000 солдат.

В начале сентября 1870 года в Париже было объявлено о низложении Наполеона III и провозглашении республики. Власть перешла к временному правительству национальной обороны. В конце сентября началась осада Парижа. Столица Франции была мощной крепостью, ее гарнизон численно превосходил осаждавших, а по количеству орудий, сосредоточенных в самом городе и окружающих фортах, артиллерия парижан в три раза превосходила прусскую артиллерию. По замыслу командующего обороной Парижа, мощный артиллерийский огонь и периодические вылазки ополченцев должны были вынудить пруссаков снять осаду.

В начале октября один из лидеров временного правительства Леон Гамбетта совершил исторический перелет на воздушном шаре из осажденного Парижа в Тур, чтобы собрать силы для отпора пруссакам. На время Тур стал второй столицей Франции. В течение четырех месяцев Гамбетта поставил под ружье 600 000 человек, из которых наспех была сформирована Луарская армия. В этой с трудом собранной армии не хватало всего: оружия, снаряжения, медикаментов, подготовленных командиров. Новыми дивизиями командовали неопытные офицеры или те, кого выбрали сами солдаты. Несмотря на всю свою энергию, Гамбетта не смог, как он выразился, «подобно Христу превратить воду в вино». Организованные им части были слабо обучены и плохо вооружены. Начавшаяся вскоре Луарская кампания ничего не изменила в ходе войны.

К ноябрю немцы оккупировали почти всю северо-восточную часть Франции. В осажденном Париже голод достиг страшных масштабов. Каждую неделю умирали от трех до четырех тысяч человек. Наконец 28 января после сильнейшей бомбардировки города прусской артиллерией изможденная французская столица капитулировала. А незадолго до этого в Версальском дворце под Парижем Бисмарк, в присутствии немецких князей, объявил о провозглашении прусского короля германским императором.

Тем временем в начале февраля 1871 года разыгралась еще одна драма. Остатки французской Восточной армии, которой командовал генерал Бурбаки, отступая под натиском немцев, перешли границу с Швейцарией. Более 80 000 солдат, ступив на территорию Швейцарского Союза, сложили оружие. Катастрофой Восточной армии ознаменовалось фактическое окончание войны. На этой печальной ноте завершается наш короткий экскурс в непростую историю двух ведущих держав Европы, соперничество которых длилось столетиями, стало причиной кровопролитных европейских войн девятнадцатого века и заложило основы главных трагедий века двадцатого.

Читатели, конечно, не могли не заметить, что в нашем историческом обзоре сам ход войны и ее итоги были изложены максимально сжато, как говорится, сверхкрупными мазками. Сделано это намеренно, поскольку предлагаемая вашему вниманию дилогия Гектора Мало как раз и посвящена подробному описанию событий военного времени, и детально пересказывать их в предисловии попросту не имеет смысла. На картину трагических перипетий Франко-прусской войны читателю предстоит взглянуть глазами молодого солдата, которому довелось не только участвовать в кровопролитных сражениях, но и на собственной шкуре испытать все «прелести» имперской мобилизации, побывать в прусском плену, воевать в составе Луарской армии, выполнить важную разведывательную миссию и в итоге разделить судьбу солдат и офицеров Восточной армии, сложивших оружие на швейцарской границе. В качестве автора солдатских мемуаров выступает молодой человек, которого смело можно назвать типичным «продуктом» Второй империи. Его фигура специфична, во многом символична и совершенно не похожа на привычных героев произведений Мало. В современном русском языке молодых людей, подобных этому персонажу, обычно именуют «мажорами». Его отец – человек бедный, но благородного происхождения, бывший военный, мать – девушка из провинциальной буржуазной семьи, а сам он – добрый малый, бездельник и мот, рожденный, как полагает юноша, для жизни беззаботной, счастливой и полной удовольствий. Гослен д’Арондель – таково имя главного героя – попал на войну случайно, можно сказать, по собственному капризу, но не спасовал и, пройдя через тяжелейшие испытания, буквально переродился, как переродилась в конечном счете и сама страна. Для описания его похождений Мало применил литературный метод, ранее использованный им в романе «Без семьи»: Гослен скитается по всей стране – на поездах и в повозках, верхом и на своих двоих, – и рассказ от первого лица об увиденном на войне образует канву всего произведения. Солдат и разведчик Гослен прошел по полям сражений и по всей оккупированной территории, общался с самыми разными людьми, видел страдания народа, сталкивался с трусостью и героизмом, фальшью и искренностью, бескорыстием и стяжательством, преданностью и предательством, испытал невероятные муки и лишения, проникся презрением к большим начальникам, но не утратил верности и любви к своей стране. Поведанная солдатом «окопная правда» о войне, наполненная самыми невероятными сюжетными поворотами, безоговорочно вызывает у читателя сочувствие и полное доверие. Последнее, впрочем, легко объяснимо. Известно, что, создавая дилогию о войне, Мало, дороживший своей репутацией честнейшего человека, не выдумал ни единого слова. Все факты, приведенные в романе, сообщили ему непосредственные участники боевых действий, а опросил писатель в общей сложности несколько сот человек. Безупречную историческую достоверность описанных в дилогии событий подтвердил и Эмиль Золя, отметивший в послесловии, что «только ясный ум Мало способен чудесным образом воссоздать точную обобщенную картину происходящего, сложив ее из множества разрозненных деталей».

Гектор Мало и сам оказался свидетелем и жертвой страшной бойни, унизительного поражения и оккупации, пережитых Францией на рубеже эпох. Все свалившиеся на страну несчастья Мало воспринял, как личную драму. Столкнувшись лицом к лицу с беспримерными зверствами оккупантов, Мало первым из европейских писателей обратил внимание на то, как чудовищно обострилось у немцев чувство национального превосходства, сколь методично и безжалостно крушил все живое железный германский кулак. Возможно, по этой причине описанные в дилогии страдания французского народа покажутся читателям провозвестниками будущих бед, обрушившихся несколько десятилетий спустя, уже в ХХ веке, на все народы Европы.

Думается, что именно безграничное сопереживание несчастьям, постигшим миллионы сограждан, заставило Гектора Мало взяться за перо по горячим следам, не дожидаясь конца войны. У писателя, пережившего ужасы оккупации, попросту не хватило душевных сил, чтобы полностью «выносить» свое произведение, дать ему «вызреть», глубоко осмыслить причины, движущие силы и уроки обрушившейся на страну катастрофы. В результате роман, задуманный как грандиозное историческое полотно, получился несколько перенасыщенным «репортажными» сценами, за что автор получил немало критических замечаний. В частности, Эмиль Золя в послесловии к роману отметил, что если бы Мало не проявил такой поспешности и не увлекся описанием батальных сцен, то мог бы создать произведение на века. Сам Золя опубликовал посвященный тем же событиям роман «Разгром», предпоследний в эпопее Ругон-Маккаров, ровно через двадцать лет после выхода дилогии Мало. Было бы, однако, бессмысленно и неуместно сравнивать два этих произведения. Литературные задачи, решаемые каждым из авторов, занимаемые ими позиции и творческие интересы разнятся столь сильно, что пропадает сама основа для сопоставлений. В отличие от Золя, роман которого венчает закономерным крахом протянувшуюся сквозь годы Второй империи «социально-генетическую» линию семейства Ругон-Маккаров, Гектор Мало в своей дилогии сосредоточился на показе своего рода «анатомии и физиологии» паралича, постигшего разложившееся государство, его институты и все французское общество. По мысли Мало, в час испытаний здоровая часть нации продемонстрировала истинную самоотверженность и героизм, и тем не менее все усилия патриотически настроенных граждан оказались напрасны. Сотни тысяч французов, искренне стремившихся защитить свою родину, вверили себя, армию и страну «элите нации» – бездарной, беспомощной, погрязшей в политиканстве, интригах и воровстве, что и привело Францию к неминуемому краху. Как отметил в послесловии к дилогии Эмиль Золя, «…Франция… оказалась настолько глупа, что согласилась сражаться за предавшую ее Империю». Ни имперские, ни сменившие их республиканские лидеры не смогли (или не захотели?) должным образом организовать защиту отечества, а из-за бездарности и прямого предательства военачальников сильнейшая французская армия потерпела доселе небывалое позорнейшее поражение.

Клубок трагических эпизодов войны разматывается в дилогии стремительно и скоротечно и предстает, как цепь сменяющих друг друга катастроф, в конце которой наступает общий крах всего и вся. Именно так и разворачивались реальные исторические события: мощная и грозная Франция, ведущая европейская держава, вступив в войну летом 1870 года, через пару месяцев рухнула, словно карточный домик. В дилогии очень ярко показан нарастающий накал отчаяния, охватившего разгромленную армию и жителей оккупированных территорий, и по ходу повествования в ней все громче и яснее звучит вечный вопрос: кто виноват? Мало не дает на этот вопрос прямого ответа. Его ответ, словно мозаичное панно, как будто без помощи автора, сам по себе, складывается из отдельных эпизодов, сцен, реплик и монологов персонажей, которые, соединяясь в единое целое, позволяют увидеть корни исторического тупика, в который завела страну внешне процветающая и воинственная, а в действительности гнилая и нежизнеспособная Вторая империя. При этом Мало лишь обозначает причины национальной катастрофы, но не углубляется в философское осмысление переживаемого Францией этапа своей истории, судеб народа и постигших его бед и невзгод. На момент написания дилогии еще слишком свежи были воспоминания о недавних трагических событиях, которые Мало, в отличие, например, от автора романа «Война и мир», лично пережил вместе со всей страной. Читатель почувствует по тональности повествования, по обилию ярких, предельно реалистичных, «пахнущих войной» деталей, сколь велика была потребность автора как можно скорее взяться за перо, чтобы облегчить душу, излить накопившуюся боль и стыд гражданина опозоренной страны. Как заметил Эмиль Золя, «…с помощью кратких описаний, а подчас и одного слова, Гектор Мало обрушивает на нас тяжкий груз воспоминаний о недавнем прошлом, ввергающих читателей в состояние печали и ненависти».

Справедливости ради надо отметить, что Франция достаточно быстро оправилась от тяжких и унизительных последствий войны. Потеряв на сорок восемь лет Эльзас и большую часть Лотарингии и выплатив Германии пятимиллиардную контрибуцию, Франция уже в следующем десятилетии вновь стала одной из самых богатых, мощных и влиятельных стран Европы с быстро развивающейся экономикой и огромным весом в международных делах. Тем не менее посеянные Франко-прусской войной ядовитые семена сразу после окончания войны начали давать опасные всходы. Потеряв свои исконные богатейшие земли, закутав черной тканью статую Страсбурга на площади Согласия в Париже, Франция надолго погрузилась в траур. С той поры реванш стал своеобразной национальной идеей французов, источником вдохновения для ее публицистов, писателей и художников, одной из важных предпосылок будущей Первой мировой войны. Но главная опасность послевоенных реалий заключалась в том, что на поле европейской и мировой политики возник новый игрок, причем настолько мощный и воинственный, что уже с момента его появления обозначились раскол и противостояние европейских держав, стали возникать новые блоки и коалиции непримиримых соперников. Соперничество великих держав сопровождалось увеличением численного состава армий, усовершенствованием вооружений, ростом военных бюджетов, а вместе с ними налогов и государственных долгов. Противоречия во внешней политике перерастали в неприкрытую борьбу на мировых рынках и в еще не поделенных частях земного шара, грозя обернуться мировой катастрофой, что и произошло в 1914 году. Кстати, железный канцлер ясно понимал, что набирающая мощь Франция в коалиции с союзниками рано или поздно встанет на пути германской экспансии. Поэтому в конце 70-х годов XIX века Бисмарк вновь вознамерился проучить «надменных галлов», напасть на Францию и нанести ей такой урон, после которого она уже не сможет оправиться. От нового позорного поражения Францию спас Александр II, твердо заявивший престарелому Бисмарку, что на этот раз в случае германской агрессии Россия не останется в стороне. Интересно, помнят ли об этом во Франции? Скорее всего, давно забыли, как забыли и то, что знаменитое «чудо на Марне» удалось лишь благодаря самоотверженному и гибельному прорыву русских армий генералов Самсонова и Ранненкампфа.

К сожалению, в 60-х годах XIX века европейским монархам не хватило бисмарковской прозорливости и способности предвидеть все последствия пассионарного порыва немецкой нации к объединению, дирижером которого выступило наиболее воинственное и агрессивное Германское государство. В тот период совокупной мощи европейских держав было вполне достаточно, чтобы укротить амбиции Пруссии, надолго законсервировать противостояние Пруссии и Австрии, не доводить дело до создания Северогерманского союза и тем самым предотвратить или надолго отсрочить создание единой Германской империи. Разумеется, подобная политика таила в себе определенные риски, поскольку она развязывала руки французскому императору, охочему до сомнительных авантюр и способному натворить немало бед. Но ведь и его время уже подходило к концу, и кто знает, какую политическую силу История выставила бы на смену дряхлеющему монарху. Главное, что в Европе не возник бы новый центр силы, традиционные сверхдержавы того времени привычно продолжали бы поддерживать мир и глобальное равновесие и, что самое главное, не были бы заложены основы будущих драм, разыгравшихся уже в ХХ веке.

Получается, что 60-е и 70-е годы XIX века стали тем «распутьем», на котором ход мировой истории с большой вероятностью мог быть повернут совершенно в ином направлении. Мог быть, а мог и не быть… Товарищ Сталин, не признававший сослагательного наклонения при анализе исторических событий и веривший в объективные исторические закономерности, не одобрил бы подобного гадания. Зато Наполеон, знай он о подобном стечении исторических обстоятельств, счел бы его лишним подтверждением того, что миром правит случай. К счастью, у нас теперь свобода мысли, и мы вольны по своему вкусу интерпретировать случившиеся события. Но это совсем другая история…

Леонид Мерзон, переводчик

Предисловие

История, которую я собираюсь вам рассказать, – а речь пойдет о событиях моей жизни, – охватывает непродолжительный период времени. Началась она в июле 1870 года, а закончилась в июле 1871 года. Таким образом, вся моя история уложилась в тот прискорбный отрезок времени, когда Франция и Пруссия находились в состоянии войны. Если бы было уместно изъясняться на латыни, то в заглавии этих записок я написал бы: «Et quorum pars magna fui»[10]. Но цитаты нынче вышли из моды, и посему я сразу хочу предупредить читателя, что речь пойдет всего лишь о похождениях никому не известного солдата. Мне довелось участвовать во многих сражениях, но всего, что происходило в ходе этих битв, я видеть не мог и потому не смогу их подробно описать. Скитаясь по дорогам войны, мне пришлось несколько дней плестись в хвосте свиты Наполеона III, но, поскольку он ни разу не пригласил меня на свои военные советы, я так и не узнал, каковы были его желания и мысли, если они вообще имелись у этого престарелого сфинкса, ниспосланного нам Провидением. Наши военные министры прожужжали мне все уши разными высокопарными словами, но их истинные планы так и остались неизвестны, если у них вообще имелись хоть какие-то планы. Мне довелось лицезреть самого графа Бисмарка, но разгадать тайну его замыслов я так и не сумел. В общем, моя личная история и то, что принято называть Историей, – суть вещи совершенно разные.

На вашу беду, уважаемые читатели, я не являюсь профессиональным писателем. Однако, как все мы знаем, многие наши генералы заделались журналистами, и немало журналистов выбилось в генералы, так почему бы и мне не набраться смелости и не ступить отважно на этот путь? Возможно, я и решусь по примеру моих отцов-командиров взяться за перо, но пышное оперение сладкоголосых птиц пусть останется при них, ибо время звонких фраз и распущенных хвостов окончательно кануло в Лету.

Сюзанна

I

Зовут меня Гослен, а если быть более точным – Луи Гослен д’Арондель. Как гласят семейные предания, моими предками были представители славного рода Гослен д’Аронделей, участвовавшие вместе с Вильгельмом Незаконнорожденным[11] в завоевании Англии. Их потомки и поныне заседают в Палате лордов.

Мой отец был человеком благородного происхождения, однако он счел возможным жениться на девушке из буржуазной семьи, дочери простого фабриканта, владельца бумагоделательного предприятия в городке Куртижи́, стоящего на берегу реки Эр[12]. Случилось это во времена, когда буржуазия сильно разбогатела, а дворяне обеднели.

Незадолго до женитьбы отец возвратился из Алжира, где он служил в корпусе африканских стрелков[13] и с трудом дослужился до капитана. На тот момент капитанский чин, крест за военные заслуги и благородное имя составляли все его достояние. Мою мать, разумеется, пытались уговорить не делать такой глупости. Под этим словом понимали брак с разорившимся дворянином, к тому же человеком военным, без определенного положения в обществе и без будущего, за душой у которого имелись лишь гордая осанка и независимые суждения. Местные буржуа стройным хором твердили жалостливые увещевания и леденящие кровь предупреждения. Однако всем своим знакомым, уверявшим, что у моего отца нет ничего, кроме долгов, мать отвечала, что сама она достаточно богата и ее средств с лихвой хватит на двоих. Тем же, кто предупреждал ее, что африканский климат разрушил здоровье будущего мужа, она сообщала, что будет счастлива, если сможет обеспечить ему надлежащий уход. Наконец, многочисленным доброхотам, пытавшимся деликатно намекнуть, что капитан д’Арондель имеет репутацию донжуана, она дала понять, что ничего не желает знать на этот счет и что ее это нисколько не беспокоит и не пугает, потому что, если даже такие слухи верны, у нее достанет сердечной нежности и снисходительности, чтобы усмирить этого обольстителя и удержать его при себе.

Столкнувшись с таким вызывающим упрямством, доброжелатели умерили свой пыл, и постепенно все сошлись на том, что эти Дальри́, которых всегда считали порядочными, простыми и практичными буржуа, на деле оказались людьми тщеславными и безумно амбициозными.

Однако в действительности подобные обвинения были крайне несправедливы, потому что на всем белом свете невозможно сыскать человека менее честолюбивого, чем моя мать. К тому же чувства, побудившие ее остановить свой выбор на моем отце, не имели ничего общего с тщеславием.

Когда в нашей литературе описывают период правления Луи-Филиппа, крупных буржуа обычно изображают людьми скаредными и недалекими, у которых ума достает только на то, чтобы заработать денег, а вся мораль сводится к потаканию собственному эгоизму. Не знаю, насколько верны подобные наблюдения, однако могу утверждать, что мой дед, которого парижские коммерсанты называли папаша Дальри, абсолютно не подходил под этот карикатурный образ буржуа. Свое состояние он зарабатывал в одиночку, долго и с большим трудом, но при этом никогда не поклонялся деньгам, как какому-то божеству. Дед на свои честно заработанные деньги построил в Куртижи́ школу и приют, а когда его дочь подросла, он взял себе в привычку постоянно твердить ей одно и то же назидание: «Если бы я считал, что зарабатываю деньги только для того, чтобы они притягивали новые деньги, тогда я закрыл бы свою фабрику. Выбирая себе мужа, не думай о богатстве». Поучения отца сделали свое дело, и, повзрослев, моя мать совсем не походила на девушку из богатой буржуазной семьи. Что же касается идеала будущего супруга, который она придумала для себя, то он лучше всякого многословного объяснения свидетельствовал о доброте и благородстве ее сердца.

«Раз я богата, – думала она, – значит, мое состояние должно служить другим людям, и, следовательно, замуж я выйду только за какого-нибудь труженика – изобретателя или художника, которому для осуществления его замыслов недостает только денег».

Много раз моя мать, грустно улыбаясь, рассказывала мне, с какими трудностями ей пришлось столкнуться, когда она пыталась осуществить свой романтический замысел. Как известно, поиск невесты с богатым приданым – дело непростое, но еще труднее оказалось найти жениха с подходящими качествами и характером. К тому же дополнительные трудности в этом деле создавал мой дед, который, к всеобщему удивлению, отказывал претендентам на руку его дочери, не имевшим других достоинств, кроме большого состояния и завидного положения в обществе. Мой дед был человеком веселым, тонким и насмешливым, и он умел представить все эти истории с несостоявшимися женитьбами как настоящие комедии, наполненные смехом и назиданиями. Сюжеты дедовских комедий не отличались разнообразием, зато их персонажи выходили по-настоящему смешными.