Привет, меня зовут Вилли фон Бадендорф, официально зарегистрированный в Google псевдоним – Golliwog, мне 32 года, по знаку я Водолей, родившийся в год Петуха в Нью-Праге.

Ой, чуваки, совсем забыл. Если вы родом не из нашего времени, то мне было бы не плохо коротко обрисовать ситуацию, чтобы не было лишнего недопонимания. Коренные, можете спокойно прокрутить вниз пару-тройку абзацев, вы все равно ничего нового сейчас не узнаете.

А для остальных… Па-па-па-бам! Для вас у меня сегодня только отличные новости! На старушке Земле 23 век! Но нам на это наплевать, потому что мы не там, а уже двести сорок лет как покинули бедняжку, расселившись на шести основательных искусственных планетоидах, наполненных до краев бесплатной радостью и абсолютно халявным счастьем для всех и каждого без исключения! Для вас всегда в наличии офигительная медицина, включающая омоложение, жилье на ваш выбор за счет компании, бухло и еще куча всего прочего, о чем вы и мечтать раньше не могли! «Где подкол?» – спросите вы. Отвечу. Его нет. Все мышеловки улетели за борт. Никто никого не ест, не стреляет, не сжигает на кострах и не преследует ни в какой форме ни по одному из благовидных предлогов. Эти фигли-мигли мы оставили на Земле. Вы – чтите нашу коротенькую, но емкую Конституцию, а она взамен предоставляет вам право не думать о всяких назойливых мелочах вроде саркомы или не погашенного кредита.

И, да, дорогие мои собратья из далекого прошлого, как вы уже могли догадаться, у нас есть Машина Времени. Процесс это сложный и называется транстаймингом. Лично я понятия не имею, как он технически работает, но именно благодаря ему вы сейчас можете слышать этот замечательный монолог, а не гнить заживо где-то в 20-м столетии, пытаясь не подохнуть с голода. Если вам приспичило вдруг вникнуть в тонкости – идите в универ и обратитесь к моему папэ, он там рулит Кафедрой Прикладного Транстайминга. Старикан – пионер своего дела, потому что сам из транстаймеров. Он моментом вам все это дело разжует и разложит по полкам.

«А где же конфликт?» – завопят скептики. Ой, конфликта хватает с избытком, просто он у нас другого качества.

Хм, вроде – все. С преамбулой я более-менее закончил…

Хотя нет, еще у нас по городу бродит уйма кибер-модифицированных граждан, людьми являющихся весьма условно, которых мы обзываем модами. Про них – позже, слишком животрепещущий вопрос лично для меня, чтобы вот так и вскользь.

Итак, меня зовут Вилли, я умею понемногу все на свете, ничего по-настоящему, и сколько я не кликал по поисковым сайтам, так и не нашел хорошо оплачиваемой вакансии «профессиональный раздолбай».

А уж если ты сам тоже тот самый раздолбай, то поймешь мои ощущения, потому что сегодняшний день как-то сразу не задался. И то, что у раздолбаев в принципе по статистике не задается каждый второй день, меня не волновало. Не задался именно сегодняшний день (точнее вечер), а мне его еще жить да жить.

Короче, меня сегодня не впустили в «Эйфорию». Не выперли с треском, как это частенько бывало за пьяный дебош или непристойное поведение, не отказали в ВИПе, а просто-напросто не впустили, что втройне обидно! Упертая сука Патриция, которая там пашет фейс-контролем, настолько хорошо меня знала, что по походке определяла, есть у меня сегодня квоты или я снова буду весь вечер лакать халявный алкоголь с другими субсидами.

Да она сама такой же субсид! И она, и я, любой человек в Нью-Праге – субсиды, так какого черта? Я сроду нигде не работал больше года и конечно же никогда не получал официальную квоту на роскошь. Ну и что? Зато в свой тридцатник я уже поработал бартендером в легендарном «Пьяном Фениксе» (упокой его душу великий хаос), раз двадцать мелькал в различных шоу топ-10 и даже некогда владел вполне успешной танцевальной мод-группой. Так что квоты у меня частенько водились, пусть и тарифицированные, но ей-то какое дело? Чертова недотраханная стерва, появись у меня завтра хоть полдесятка квот, снова будет мне гостеприимно улыбаться, как ни в чем не бывало, а появись сотня, так вообще начнет присылать мне ВИП-флаеры каждые два часа. Настоящий профи эта Патриция, жаль, что не дает.

Что поделать, будучи раздолбаем с моим стажем, бываешь готов и к такому раскладу. Я свернул за угол к драг центру и взял себе четырехчасовую порцию эника. В клубе я бы, конечно, расфигарился чем-нибудь посильнее и до зеленых соплей, но на улице приходится быть более сдержанным, неприятности можно найти даже в нашем благополучном мире, было бы желание.

Эник мгновенно поднял мне настроение и я вальяжно заковылял куда глаза глядят, благо Нью-Прага вся одна сплошная развлекуха.

Если честно, то я обожаю свой город. Нью-Прага с самого начала была задумана, как внеземной курорт-аттракцион, а остальной планетоид стал родиной всех мыслимых развлечений только на двадцать лет позже. Здесь просто не получится скучать, а грусть быстро улетучится, стоит тебе вдохнуть наш бодрящий насквозь пропитанный смехом семнадцатилетних красоток воздух.

Так что я просто шел по упругой мостовой, мощеной псевдо-булыжником, и не спеша посматривал вокруг на рьяно тусующихся субсидов всех мастей, твердо зная, что клуб не клуб, а какую-нибудь движуху я себе просто обязан найти. И все равно, что это будет, шальной секс с уделанной фэйком туристкой в кустах Пражечки, арт-баттл с вездесущими бандами бодиартистов или просто форменный запой на скорость с непотопляемыми аборигенами Ондричкова.

Ищущий, да обрящет. Первые, кого я увидел на многочисленных скверах, были мои старые знакомые Питер Брук и Маша Верещагина с одним на двоих псевдонимом – Неразлучники. Мы были знакомы тысячу лет, прошли бесстрашно, рука об руку, вдоль и поперек огонь клубного расколбаса, переплывали неоднократно бурные воды утреннего похмелья и рев медных труб шальных квот тоже не раз одновременно радовал нас своим позывом к безжалостному разгулу.

Сколько я их знаю, они всегда и везде очень ортодоксально были вместе, что поначалу удивляло, но потом я привык.

Изрядно навеселе, Неразлучники опираясь друг на друга молча сидели на скамейке залипая на окружающую их неказистую действительность. И судя по выражению их лиц, это кольцо неотвратимо сужалось. Типичные признаки отходняков от ночного употребления фэйка.

– Приве-ет, Голливо-ог, – промямлила Маша. Где она подцепила эту манеру тянуть произвольные гласные – понятия не имею, но она шла к ее длинным ногам.

– Здравствуйте-здравствуйте. Вас-то мне и надо. Понимаете, я давно хотел задать вам один очень личный вопрос, но как-то стеснялся, трусил и даже порою отчаянно комплексовал. Но теперь собрал волю в кулак и готов его задать!

– Валяй.

– Только это почти неприличный вопрос, напрямую касающийся вашей личной жизни.

– Не тяни, выкладывай.

– В Нью-Пражских клубах ходит легенда, что вы в действительности сиамские близнецы, родились одновременно и непременно одновременно закончите свое бренное существование. Бытует также мнение, что вы скрытые транстаймеры из восемнадцатого столетия или даже моды. Развейте мои сомнения и скажите, что хотя бы раз в жизни вы занимались сексом с кем-то еще, а не только друг с другом. А то меня гложет смутное подозрение переходящее в панику.

– Занимались. Но у Маши очень чувствительная слизистая, и от обычного траха ей больно, а я внимательный, и она ко мне привыкла, – уныло глядя в ничто ответил Пит.

– Черт, как прозаично. А я-то думал, что у вас любовь!

– И у на-ас любовь, – улыбнулась Маша, – но и слизистая тоже болит.

– Три тысячи чертей. Ладно, раз уж я вас отыскал, хватит липнуть друг к другу, пойдемте приведем вас в порядок и найдем себе развлечений. Вот вам первая сплетня – меня снова не пустили в «Эйфорию».

– Тоже мне новость. И нас с Машей не пустили. Мы вчера стойку подожгли и сбежали.

– Тусэ теряет лучших людей. Надо это отметить.

Мы влили во влюбленную парочку по стаканчику Jack Daniels и осели в «Токугаве». Медленно приходящие в себя Неразлучники, восстанавливая ночные энергозатраты, набрали себе роллов, а я на пике прихода от эника взял стакан зеленоватого желеобразного фитопланктона, пахнущего земным морем, креветками и совсем немного тухлой рыбой.

Сплетничая о знакомых и малознакомых клабберах, я время от времени оглядывал зал. В очередной раз просеивая посетителей на предмет молодых симпатичных претенденток на сегодняшнюю ночь, я с ужасом увидел входящего в двери нашего районного Пастора Социальной Службы Коллинза. Он как почуял мое присутствие в переполненном ресторане и неумолимо двинулся в нашу сторону.

– Сейчас будет жарко, ребята. Идет мой ПСС.

– Возмолитесь, грешники, дабы предстать! – злорадно хихикнула Маша и приготовилась к зрелищу распинаемого заживо в антураже роллов и плошек с соевым соусом Голливога.

Пастор Коллинз подошел к нашему столику. Пастор Коллинз вдавил меня в кресло свинцовой тяжестью своего осуждающего взгляда. Пастор Коллинз воздел карающий перст.

– Бадендорф, сколько можно филонить от общественно-полезного труда? У тебя накопилось уже трое суток, и я сильно сомневаюсь, что ты их прямо сейчас бросишься отрабатывать. Или ты сегодня-завтра начнешь вкалывать минимум по три часа в день, мод тебя побери, или я точно выйду из себя и настрочу на тебя кляузу в центр. Как напиваться за счет общества, так он первый, а как отдать оному обществу, так ищи его с фонарями. Кайся, я внимаю.

– Падре, зуб даю, завтра – как штык!

– Хрена с два я тебе верю. Не придешь к восьми – депеша и превентивное списание квот на месяц.

– Но падре! – Взмолился я, – я только что под эником, пожалейте мой потрепанный организм, завтра приду в себя и отработаю хоть на уборщике, хоть ассенизатором!

– Об твой организм, прости, можно поросят загибать, чтоб он был здоров. Завтра к открытию не придешь – пеняй на себя. Семьдесят два часа это уже не шутки, молодой человек, – подвел черту падре и отчалил.

– Фига себе. Как это ты трое суток накопил? – Поинтересовался Пит.

– Ну последнее время я очень удачно просыпался не у себя дома и завел привычку не выходить через переднюю дверь. Не помогло.

– Не стоит шутить с левиафанитами при исполнении, Вилли. Пасторы народ добрый, но въедливый и принципиальный. Слышал о Майкле Грине?

– Тот, который по жизни с джойнтом и любит вырубаться на охрану? А что с ним?

– Он самый. Майк на прошлой неделе уделался, разбил в каком-то заведении охраннику нос и поставил феноменальный бланш под глазом. Все бы ничего, но когда палы его начали скручивать, то дурак вывернулся и вмазал одному по почкам.

– Угроза здоровью, статья двенадцать – это ж тяжеляк! Офигеть… – Я вдруг понял, что история о бедном идиоте Майки еще не закончена.

– Так вот ему впаяли двухнедельную ссылку на Гондвану к землекопам. Придурок ни разу не успокоился. Узнав, что там разрешены фул-контакт спарринги, тут же напрыгнул в ближайшем баре на самого здорового парня, оказавшегося местным кумиром пауэрбола. Короче, через сутки по прилету Майк оказался в реанимации и не собирается выходить из комы. Так-то.

– Мрак. Но за прогул социалки ссылку не дадут.

– Зато квоты лишат запросто. Выбирай, эник и квоты или водка и субсидия. Думаю, что ответ очевиден.

– Надо срочно выпить, – я залпом засадил еще сотку, – кстати, а вы куда ходите на соцработы?

– Я на Прокопской фантазирую флористом.

– А ты, Маш?

– Она – никуда. У нее мама квоттер.

Я ошалело уставился на Верещагину. Вот так дела, я знаком с настоящей квоткой столько лет и ни ухом, ни рылом.

– День полон сюрпризов. И кто она у тебя? Ей часом не нужен талантливый, молодой и полный сил сожитель за скромное вознаграждение?

– Не уверена-а, но могу спросить. Она а-атмосферный калибратор. Вот только папэ может быть не очень доволен.

– Маш, мнение папы меня категорически не интересует. Я понимаю, что вы оба тут скрытые транстаймеры, но ты вообще в курсе, что институт брака отменен двести лет назад, а давление на личку, это конкретная статья и тоже тяжеляк? – Я рассмеялся и осыпался на татами.

– А-ага, в курсе. А папа – не очень. Он с Земли.

Я резко сел, виски попал не в то горло, и я судорожно закашлялся. Маша была дочкой зануды? Вот это действительно новость, так новость. Такими новостями и делиться нужно с оглядкой.

Постойте. С Земли. Так он же – баалит! Нет, спасибо, этой новостью я ни с кем делиться не буду и теперь очень хорошо понимаю, почему мне никто об этом раньше не рассказал.

– Маша. Передай папе привет, скажи, что я страшно уважаю его дочь и буду беречь ее до последнего вздоха! – Я вылупил глаза и принял максимально преданную позу.

Машка засмеялась и кинула в меня коктейльной вишенкой.

– Не волнуйся, я же говорю, он на Земле. Его сюда просто так не пускают.

– Почему? А туристом? И с мамой же он как-то познакомился?

– Тогда он работал в межпланетной адаптации, а теперь в безопасности. Их не пускают.

Утро я встретил, сидя в кабине уборщика. Работа тяжелая, но за нее шел двойной коэффициент, и мои семьдесят два часа обязаловки превращались в тридцать шесть.

Я крутил баранку квадросайкла, а в мозгу все варился вчерашний разговор. Надо же. Машкин папэ – настоящий зануда, и не просто зануда, а «без» с Земли. Рассказать детям – будут плакать от страха. Да я сам, признаться, чего-то очкую, хоть и нет вроде никакого повода. Ну да, он там, далеко. Только все баалиты, они же головой двинутые на насилии. Тем более – безы. Вон, их к нам даже на порог не впускают. Бр-р.

Интересно, а самой Машке-то каково? А маме ее? Я читал историю, как они там с женами поступали. Как она вообще ему дать додумалась? Или он и не спрашивал, наверное. Оттрахал, небось, спасибо, что не убил. Или не успел просто. Фу, блин, такие мысли теперь в голову лезут, кошмар…

Мой многолетний опыт утверждает, что рассвет в Нью-Праге имеет смысл встречать только двумя способами. Либо утомленно лежа в кровати с гладкой и упругой представительницей противоположного пола, либо сидя в вынужденном одиночестве в ротанговом шезлонге на заросшей диким виноградом веранде с чашкой кофе в руках, наблюдая сквозь защитный экран восход солнца и еле пробивающийся сквозь искусственные облака исчезающий белесый полумесяц Земли. Медленно изгонять из себя Морфея и ни о чем особенно не думать. И с возрастом, увы, второй вариант со мной происходит все чаще.

Я только что проснулся, закутался в клетчатый верблюжий плед и, поскрипывая старой лозой, приканчивал вторую чашку эспрессо двойной итальянской обжарки. Стоял чудный ноябрь, климатологи врубили режим понижения температуры и иногда даже баловали нас настоящим снегом.

Кофеин постепенно возвращал мне интерес к жизни, я неторопливо припоминал, кто и куда приглашал меня сегодня вечером, пока в рассветном сиянии светила, поскрипывая инеем под башмаками сорок пятого размера, подобно гигантскому вопросительному знаку на притихшем утреннем Прикопе не появился Лёва Флям, ник в Google отсутствует.

Лева был замечательный умница, немного философ, немного бабник, жил неподалеку, мы часто встречались, болтали, но никогда не завтракали вместе и никуда совместно не ходили скорее всего по причине моего невообразимого образа жизни.

– Ма нишма?! – Заорал я на всю улицу.

– Ала кефак, чо, – Лёва, всем своим видом показывая, что утро и «кефак» – две вещи несовместимые. Выглядел он как-то хреново, круги под глазами, ноги заплетаются.

– Кофе будешь?

– Буду. Водка есть?

– Водка с шесть утра с аидом? Конечно есть, заходи. На закуску – немного лососевой икорки, ее вам кажется можно. Что стряслось, на тебе лица нет. Посадил кляксу, переписывая Тору?

– Мой кулак сейчас абсолютно случайно прилетит тебе в ухо, и я достигну иштавут, потому что это будет псик рейша бэ-грома, Вилли. Ты слишком рано встал, твое чувство юмора оставляет желать лучшего, и ты знаешь всего десять слов на иврите, но постоянно пытаешься их ввернуть, разговаривая со мной. О чем это говорит?

– Прости дурака, Лёва, – я мгновенно налил по стопке, – до сих пор не понимаю, где можно шутить, а где – не стоит. Так что у тебя, колись.

– Я нашел работу.

– Ух ты. За квоты?

– За квоты.

– А в чем проблема?

– Долго объяснять, – Лёва обреченно выпил и зачерпнул одноразовой пластиковой ложечкой икры.

– А ты куда-то спешишь?

– Вилли, это теологический вопрос. Ты хочешь поговорить о религии с евреем?

– Зависит от того, хочет ли еврей говорить на волнующую его тему с катящимся по наклонной гоем, который наверняка прогулял все до одной лекции по теории религии и не только. Если не хочет, то может пить водку молча, его никто за язык не тянет, но пить и говорить все же интереснее.

Лёва налил по второй и пощипал себя за ухо, явно раздумывая, с чего бы такого начать и стоит ли начинать. Потом, так же молча, по третьей.

Я уже начал волноваться, но Лёву все же наконец прорвало.

– Вилли, ты наверняка слышал краем уха, что ваш левиафанизм считается там, на земле, – он ткнул пальцем куда-то в небо, – одним из направлений сатанизма? Это не смотря на то, что он категорически отрицает любое насилие над личностью, а физическое насилие наказуемо почти без суда и следствия?

– Ну, было дело, только я плевал на зануд с высокой каланчи. Тем более, что это наш общий Левиафанизм. Мы Тору не писали, целиком положившись на съевших на этом пуд соли евреев. А к чему этот наверняка жутко каверзный вопрос?

– К тому, что левиафанизм нарушает базовые моральные основы, которые земное человечество пронесло через века. Преобладание бога над человеком, брак, как первоначальная ячейка общества и координация власти. Скажи мне по честноку, у тебя есть дети?

– Не уверен… В теории могли бы быть, с моей-то любовью к стелс-кримингу, но зная возможности современной фармацевтики – вряд ли.

– Вот то-то и оно. Ладно. Представь, что у тебя они все же есть. Причем от каждой второй сожительницы. Как ты бы их воспитал?

Я напрягся. Вопрос был с подвохом, других Лёва задавать не умел.

– Так-то, а чему я их могу научить? Бухать Чивас из горла, крутить хвосты малолетним телочкам и юзать легалайз? Не уверен, что им оно надо. Такому дети сами стремительно научатся, как показывает моя личная практика. Наша система воспитания, Лёв, меня вполне устраивает. Родился, гехен нахт скуль, и ура. ПСС забирает детей сразу после рождения с правом родителей навещать чадо по два часа в сутки. Вполне резонно, на меня посмотри, какой из меня папэ? А прикинь, чему их могли бы научить баалиты? Эти, по слухам, за неправильное произношение могут за шею повесить, не говоря уже какие книжки ты читал и какие стимуляторы нюхаешь. Представь, идешь ты себе по улице, пьянючий в сосисоид, дикция гуляет, а тебе четырнадцатилетний подросток с ножиком: «Дядь, скажи членораздельно «Подвзбзднуть?». А если не скажешь, он тебе этим самым ножиком бедренную аорту порежет. Да ну его в пень, Лёва. Что тебе тут не нравится?

– Мне не нравится? Мне как раз тоже нравится. А занудам – нет. Потому что твои вероятностные дети скорее всего вырастут с таким же перегибом, как и у тебя. И хрена с два, кто их заставит носить одинаковую одежду, слушать непосредственные приказы и любить бога. Вот ты любишь своего бога, Вилли? Или хотя бы веришь в него?

Вот, блин. Прямо школьная программа какая-то, третий класс, вторая четверть.

– Лёва, ты загнался. Я верю в систематику, логику, личные убеждения, верю в силу ядерного оружия, любви и непобедимости безопасных синтетических наркотиков. Я верю, что я могу один сделать мир лучше. Или хуже. И никто мне не судья, кроме моих предположительных потомков. Бог в персонификации – всего лишь наивная фантазия неандертальцев. А лично Левиафану просто нужно тело, которое мы ему должны построить, на каждого в отдельности человека ему положительно и конкретно начхать. Он же нас даже не слышит по отдельности. Бог как таковой – всего лишь собирательный персонаж из ряда многочисленных демигодов с теми или иными индивидуальными амбициями, одним из которых и является Левиафан.

– И?

– И все. Развитием религиозной теории занимаетесь вы, евреи, мне это дело не шибко уперлось, нам и так зашибись. Тем более, что нарушить семь заповедей не получится даже если постараться, Молох не спит и всегда на страже.

– Молох – машина. То, что он предотвращает любые нарушения закона, вовсе не делает его всесильным. Вы сами это делаете, вам больше не нужны преступления. И за это вас и не пускают на землю, а землян не пускают на Пантею. В любом земном исламском халифате, между тем, тебе только за предыдущую фразу о боге вгонят кол в анус, в христианском доминионе вставят шприц с цианидом, а в краях, где до сих пор свирепствует адат – просто проломят макушку первым подвернувшимся под руку камнем. Детей вы сами не воспитываете, собственного бога терпеть не можете и на приказы – не реагируете. Очень нежелательный пример, тебе не кажется?

– А для чего, по-твоему, все левиафаниты улетели с Земли? Как раз чтобы подавать нежелательный пример занудам и учить их плохому, нет?

– Вполне похоже на вопрос. Бессмысленный, правда, но почти настоящий, Вилли. Почти всамделишный.

Лёва наконец-то явно поплыл. Я, к слову, тоже. Надраться в зюзю к семи утра – это давно забытый опыт. Я помнил, что хотел ведь что-то спросить насчет этой его новой работы…

Пока Лёва шел, шатаясь, по На Прикопе, я пытался-таки понять, что он вообще хотел мне всем этим сказать, но водка брала свое, и я блаженно провалился в дарованное ею черное забытьё.

Сегодня выдался воистину замечательный день. Мне удалось размутить себе семьсот кредитов в качестве аванса в «Пантея Комфорт» в счет корпоратива на будущий юбилей фирмы, которые я мгновенно переконвертировал в двенадцать квот. Так что этой ночью я, разумеется, просто не мог не отжечь.

Быть клаббером в Нью-Праге – точная наука плюс высокое искусство. Нужно все время держать нос по ветру, быть в курсе клубного рейтинга, который может прыгать по три-четыре раза за ночь, мониторить ротацию всех до единого проставленных модов, фиксить собственный приход, чтобы не залипнуть на стимулах, и не прошляпить «адажио», и ни в коем случае не перепутать его с шальным «обломом». Одновременно, разумеется, было бы не плохо успеть склеить целевой гарем и самому не стать добычей какого-нибудь мода, которому ты неожиданно пришелся по вкусу.

Три кита клубного драйва от Вилли звучат так – транспорт, шмотки, моветон. И одна большая черепаха, на которую опирается весь этот зверинец – твой фэшн-статус.

Увы, я был беден, и, соответственно, мой первый кит был карликовым и рахитичным. Мотылять на моноцикле я мог бы себе позволить, но на мониках гоняли все кому не лень, а прослыть стандартным для клаббера – прямой путь в черные списки инвайтеров. Так что если я хотел и в дальнейшем иметь возможность клубить в приличных местах, я был просто обязан приезжать минимум на дуо. Но на дуо я так никогда и не смог накопить, порою приближаясь к заветной сумме, но каждый раз сливая квоты в очередном загуле.

Со шмотом у меня все тоже было бы печально, но регулярные подработки на всяких шоу приносили плоды в качестве миллиона шапочных знакомств с несметным количеством известных кутюрье. У которых я, впрочем, ничего никогда не покупал, предпочитая дресс-инженеров, у которых тоже ничего не покупал. Липу от оригинала в наше время можно отличить только под электронным микроскопом, и спалить тебя было практически невозможно, но если это все же произошло, то твоей репутации конец.

О нет, Вилли Бадендорф не такой идиот, чтобы рисковать по пустякам самым дорогим в его жизни.

Тем более, что на страже моей безопасности всегда стоял мой третий кит, который в отличие от собратьев действительно был матерым и, ужас, каким зубастым кашалотом.

Имя ему было – Моветон, а с этим у меня сроду было все в порядке.

Быть приличным мальчиком в моем возрасте уже само по себе практически невозможно, да и предосудительно. А ваш покорный слуга долгие годы работал над имиджем не покладая рук, и теперь мой имидж наконец-то стал работать на меня.

Я приходил в клуб пешком, одетый в коряво сшитый местами хэнд-мэйд, и мне были рады. Я регулярно гонял по сцене визжащих стриптизерш, и это считалось нормальным продолжением банкета. Я мог сблевать ненароком прямо на пол, не дотянув до сортира, но арт-директоры знали, что слейся по какой-то причине их бармен, голопэйнтер, виджей или дэнс-кастер – я в любом состоянии смогу их отлично заменить. А если вмазать меня на халяву авиком, смогу заменить всех их одновременно.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4