А потом перемены заметили нас

– Ты говорила, симпатичная, – напомнила Катя и, глотнув шампанского, облизнула губы.

– Ну какая она симпатичная, так себе, пушистая такая, я же тебе говорю, как гусеница, которая больше всего на свете обожает зелень. Никчёмный она человечек, Катя, жалко её. Боже, ты бы видела, какой она была на первом курсе – смотреть и плакать! Потом да, похорошела. И вообще, Кать, на кой мне этот француз? Я кроме Испании вообще бы никуда… Испания! Энсьерро! – Наташа оживилась и сверкнула глазами. – Поехали бегать с быками!

– Я что, совсем?! – возмутилась Катя.

– Да, ты совсем не про это, – с грустной усмешкой сказала Наташа. – Тогда давай махнем в Австралию!

– А там что?

– Там кенгуру, и там я ещё не была.

– Я вообще нигде не была, – с печалью в голосе сказала Катя и поставила бокал на столик. – Слушай, у меня же… я же без паспорта, – вспомнила она. – Как ехать?

– Привет! И куда ты собралась без паспорта? Без паспорта скоро уже и в метро не пустят.

– Ты бы съездила к моим, надо как-то решить.

– Я-то при чем? Ты же торопишься! Поезжай завтра, и… Время терпит.

– Не могу я, и так уже со скандалом… Еле вырвалась! Невыносимо, Наташ, почему я всё время чего-то должна? Оставьте меня в покое!

– Ну и правильно, – сказала Наташа. – Мы свободные люди. Сколько можно, Кать, так и просидишь всю жизнь за роялем. Я с уважением к твоим предкам, но, если они чего-то там… это их проблемы. Да, я тоже должна, и что? Пару раз заеду к отцу на ужин, и всё, он доволен. – Наташа подняла бокал. – Катюх, давай за нас! Грех жаловаться. Мы – молодые, красивые, живем! За нас!

Они сдвинули бокалы. При попытке выпить до дна у Кати раздулись щеки. С полным ртом, не справляясь с пузырьками, она соскочила с кресла, замахала руками и брызнула шампанским. Смеялись до слез! Наташа завалилась на диван. Катя в три погибели топталась на месте, пытаясь удержать равновесие.

– Пойдем в бассейн! – едва успокоившись, сказала она.

Наташа вздохнула, закинула ногу на спинку дивана, расслабилась.

– Я уже плыву, – сказала она и закрыла глаза.

– Ты не забыла, что ты любишь перед сном? – хихикнула Катя.

– Нет, нет, нет, ещё не вечер, две минуты и пойду.

– Куда? Оставайся!

– Не могу, дела, ла-ла…

– Зови сюда, посидим!

– Кать-ка! – Наташа посмотрела на часы.

– Ну и ладно, тогда я утоплюсь перед сном, – сказала Катя и, прихватив полотенце, ушла в бассейн.

– Валяй. Две минуты и пойду. – Наташа вновь посмотрела на часы и услышала стук в дверь. – Ох! Покоя нет на этом свете, – проворчала она, вставая с дивана.

Встряхнув головой, Наташа глотнула шампанского, прошла в прихожую и открыла дверь. На пороге стоял слегка удивленный Олег.

– А-а, – сказала Наташа, – вы, видимо, тот самый, проходите, располагайтесь. – Она указала ему на кресло, сама плюхнулась обратно на диван и размашисто закинула ногу на ногу.

– А где?.. – Олег бегло пробежал взглядом по комнате.

– Катя? Она утонула. Шучу. Скоро будет. А я – Наташа, зашла к подруге.

– А я – Олег, зашел познакомиться.

– Что же вы, знакомиться и без бутылки.

Олег подошел к шкаф-бару, достал початую бутылку виски, налил себе в бокал и поставил бутылку на столик.

Наташа поднялась торжественно выпить за знакомство, но её немного повело в сторону, она удержалась.

– Оп-п… Я, кажется, готова… – сказала она, поправляя юбку. – Всё, домой.

С замотанным на голове полотенцем в гостиную вернулась Катя. Наташа хлопнула Олега по плечу и направилась к выходу.

– Катюх, пока-пока! Я всё!

– Наташ!? – возмущенно воскликнула Катя.

На выходе Наташа обернулась и погрозила пальцем.

– Не забудьте познакомиться, – сказала она и вышла из номера.

Оставшись без подруги наедине с незнакомым мужчиной, Катя на секунду растерялась, затем решительно сдёрнула полотенце с головы, встряхнула влажные волнистые волосы, подхватила свой бокал и вызывающе посмотрела на Олега.

– Слышал? – сказала она. – Давай знакомиться!

Олег подошел ближе, Катя шагнула к нему, и они как-то особенно, будто впервые, посмотрели друг на друга. Не отводя глаз, Катя медленно, словно под гипнозом, неловко и замысловато устроила переплетение рук, и они выпили на брудершафт. Поцелуй неожиданно затянулся, после чего Катя грубовато отстранила Олега от себя и неуклюже завалилась в кресло.

– А ты симпатичный! – сказала она, прикуривая сигарету. – А я – Катя.

***

Ночь была по-летнему теплой, тихой, без малейшего ветра. У костра, обрамленного камнем, сидя на скамейках, стилизованных под неотесанные бревна, старые друзья вертели над огнем нанизанные на шампурах кусочки хлеба. Дров было достаточно, костер горел живо, играючи, дыша теплом и светом, как и прежде, устремленный к небу, поддерживал беседу на земле. Разговор был дружеский и нервный.

– Не нравится мне эта распутица, – сказал Семён Семёнович, недовольно скривив губы. – Заканчивать надо с этим, заканчивать как можно быстрее.

– Распутица – это распутство, – сказал Герман Петрович. – Неопределенность и стратегическая растерянность, умноженная на пресыщенность сверх всякой меры, всё это, знаете ли, чревато очень… – Не закончив мысль, он закинул в рот кусочек поджаренного хлеба и небрежно захрустел.

– Сытая растерянность скоро пройдет, – усмехнулся Виктор Николаевич.

Семён Семёнович воткнул шампур в землю.

– Сама что ли пройдет?! Всюду какая-то самодовольная пляска на костях! Какой-то тупой гедонизм!

Герман Петрович поднял голову.

– Веселие и пляски вокруг Диониса всегда заканчиваются трагедией, – сказал он. – А трагедия, Сёма, это песня козлов. Чего же ты хочешь от них? – Герман Петрович поправил свои круглые очки и опустил взгляд на костер. – Беда в том, что трансформация сейчас возможна только через катастрофу, – печально подытожил он.

– Система довольно устойчива, – сказал Виктор Николаевич. – Никакой катастрофы не будет, всё под контролем.

– Под чьим? – спросил Герман Петрович.

– А вот это хороший вопрос, – сказал Виктор Николаевич.

Герман Петрович откинулся на спинку скамейки, вальяжно закинул ногу на ногу и задрал голову к небу.

– Ох, Древний Рим периода упадка, – устало произнес он, опустил голову на грудь и продолжил: – В душе от скуки нестерпимо гадко, а говорят, на рубежах бои?.. – Взглянув на Виктора Николаевича, он нарочито равнодушно поднял бровь.

– Вот-вот, – подхватил Семён Семёнович. – Третий Рим. Где этот Рим, первый, второй и третий? Да о катастрофе сейчас не говорит только ленивый! Послушай радио, почитай газеты!

– Читал, Сёма, – сказал Виктор Николаевич, – каждое утро когда-то читал. С тех пор ничего не изменилось.

– Не те газеты читал, Виктор, а ведь так уже было, совсем недавно было! – Семён Семёнович вытащил из кармана тонкую брошюрку. – Вот послушайте, – сказал он и прочитал: – «России грозит неминуемая катастрофа. … Об этом говорилось уже во всех газетах бесчисленное количество раз. Неимоверное количество резолюций, в которых признается, что катастрофа неминуема, что она надвигается совсем близко, что необходима отчаянная борьба с ней, необходимы «героические усилия» народа для предотвращения гибели и так далее. Все это говорят. Все это признают. И ничего не делается. А между тем достаточно самого небольшого внимания и размышления, чтобы убедиться в том, что способы борьбы с катастрофой и голодом имеются, что меры борьбы вполне ясны, просты, вполне осуществимы, и что меры эти не принимаются только потому, исключительно потому, что осуществление их затронет неслыханные прибыли горстки помещиков и капиталистов». Горстки жуликов и мошенников, добавлю я от себя, – сказал Семён Семёнович.

Он обвел присутствующих взглядом и продолжил читать:

– «Происходит повсеместный, систематический, неуклонный саботаж всякого контроля, надзора и учета. И нужна невероятная наивность, и сугубое лицемерие, чтобы прикидываться не понимающим, – откуда этот саботаж исходит, какими средствами он производится.

Игра в контроль, оттяжки всяких деловых и практически-серьезных шагов, создание необыкновенно сложных, громоздких, чиновничье-безжизненных учреждений, которые насквозь зависимы от капиталистов и ровнехонько ничего не делают, и делать не могут.

Спрашивается, чем объяснить эту поразительную слепоту меньшевиков и эсеров? Следует ли считать их государственными младенцами, которые по крайнему неразумию и наивности не ведают, что творят, и заблуждаются добросовестно? Или обилие занятых местечек министра, товарищей министра, генерал-губернаторов, комиссаров и тому подобное имеет свойство порождать особую, «политическую» слепоту?

Если бы действительно наше государство хотело деловым, серьезным образом осуществлять контроль, если бы его учреждения не осудили себя, своим холопством на «полную бездеятельность», то государству оставалось бы лишь черпать обеими руками из богатейшего запаса мер контроля, уже известных, уже примененных в других странах. Правительству достаточно было бы декретировать осуществление главнейших мер, назначить серьезное наказание тем, которые бы обманным путем стали уклоняться от контроля, и призвать само население к надзору за добросовестным исполнением постановлений, – и контроль был бы уже давно осуществлен».

Семён Семёнович с досадой захлопнул брошюру и замолчал.

– Ты вот это сейчас к чему нам прочитал? – спросил Виктор Николаевич. – Спасибо, конечно, что напомнил текст столетней давности, но этот отчаянный призыв и тогда не дал результата, и сейчас бесполезен. Этот призыв к кому? К чиновникам, которые столько сил положили, чтобы устранить этот самый контроль. Взывать к населению, которое, Сёма, даже бюллетень в урну не способно опустить. Взывать без всякой надежды на отклик, это безумие вопиющего в пустыне.

– Тогда что? Нищета, отчаянье и бунт! – возмутился Семён Семёнович.

– Никакого бунта не будет, – сказал Виктор Николаевич. – Нравы лавочников сделались общими. Герман прав, трансформация возможна только через катастрофу, а вот катастрофу сейчас нам допустить никак нельзя.

– Послушайте, – сказал Семён Семёнович, – нельзя просто сидеть и ждать! Я против, слышите, я против! И если противостоять этому маразму – безумие, то я за безумие. В конце концов, так движется история.

Семён Семёнович кипел от желания разрубить гордиев узел. Не в силах больше ждать, он страстно жаждал видеть вновь величие страны и действовать немедленно, сейчас.

Виктор Николаевич вздохнул и посмотрел на Германа.

– Что скажешь? – спросил он.

Герман Петрович отломил кусочек поджаренного хлеба, захрустел и помотал головой.

– Сплошной эрзац, – сказал он. – Даже хлеб не тот… вкус не тот.

– А по существу? Как там твои китайские друзья?

Герман Петрович закончил с сухариком и повел головой.

– Если мы перестанем позволять грабить свою страну, Китай начнет нас уважать. – Он помолчал и добавил: – Тогда и с Европой у нас проблем не будет. И с Америкой тоже проблем не будет. Поворачивать надо и, конечно, вытаскивать народ из мещанского болота. Ох, нелегкая эта работа, из болота тащить бегемота. Народ терпелив и ждет перемен. Народ ждет справедливости, достоинства достатка за добросовестный труд, скорого суда и расправы над бесчисленными жуликами и ворами. Это необходимо, но недостаточно. Раскрепощать, пробуждать, тащить из болота – вот задача на перспективу. Но для этой цели такое правительство не годится. Наш народ способен на многое и достоин лучшего.

– Каждый народ достоин своего правительства, – сказал Виктор Николаевич.

– Да, – согласился Герман Петрович, – но не каждое правительство достойно своего народа.

В кармане у Виктора Николаевича зазвонил телефон, он поднялся и отошел в сторону.

– Она остановилась в отеле «Иден Парк», – сообщил голос в трубке.

– Хорошо, спасибо, – сказал Виктор Николаевич и вернулся к костру.

– Конфискация народу понравится. А кто пикнет… Да я сам с автоматом… Побегут, как тараканы, – убеждал Семён Семёнович.

– Эксцессы, конечно, будут, – сказал Герман Петрович, – не без этого… Ненависть уже зашкаливает. Жертвы, конечно, но… сатисфакция.

Виктор Николаевич вертел шампур над огнем. «Побегут-то, побегут, – думал он, – а останется кто? Кто собирать будет и как? Каленым железом и кровью? Или попробуем, как завещал поэт, – любовью?! Это в наше-то время, когда кругом, действительно, сплошная ненависть, распутица и бездорожье».

Он аккуратно вертел над огнем шампур, на котором кусочки хлеба уже давно превратились в уголь.

ГЛАВА 2

Утреннее солнце слепило глаза и отвлекало от работы. Прокурор Федор Алексеевич задернул штору, прошелся по кабинету, достал из сейфа дело генерала Зубова и вернулся за стол.

После визита полковника Захарова он принял меры по разрыву связки Широков – Зубов и через третьих лиц уже довел кое-какую информацию до Широкова. В случае успеха он упрячет парочку Зубов – Захаров далеко и надолго. Такую наглость прощать нельзя.

Федор Алексеевич взял дело генерала Зубова под личный контроль и был серьезно озадачен. Оказалось, что на Захарова в деле не было вообще ничего, да и на генерала Зубова – не густо. Протоколы и показания, а также опись изъятых вещественных доказательств исчезли, как и сами вещественные доказательства. Как такое могло быть? Впрочем, Федор Алексеевич прекрасно знал, как такое могло быть.

Пока за арестом генерала стоял полковник Заринский из аппарата спецслужбы при администрации, всё шло как по маслу, но Заринский погиб, и дело Зубова практически развалилось. Держать его за решеткой он больше не мог, к тому же это было небезопасно, но и выпустить его он тоже не мог, это было опасно вдвойне.

Видеоматериалы, добавленные следователем, впечатляли, но при определенной поддержке в суде адвокаты разнесут всё это на раз-два, то есть получено незаконным путем, изображение нечеткое, идентифицировать со стопроцентной гарантией не представляется возможным и так далее, и так далее. По сути, генералу Зубову предъявить было уже нечего, значит, из-под стражи нужно выпускать.

Надежду вселял тот факт, что заметно активизировалось Управление «ЕС», в этом деле они были, конечно, союзники, правда, статус этого Управления пока не совсем ясен, хотя люди там, без сомнения, серьезные.

Всю первую половину дня Федор Алексеевич взвешивал все «за» и «против», колебался вплоть до тех пор, пока к нему в кабинет не вошел следователь Сергей Ильич Кузнецов. В этот момент прокурор принял, как ему показалось, соломоново решение. Если Кузнецов продолжит следствие и будет ходатайствовать о продлении сроков ареста, то при поддержке Управления «ЕС» дело пойдет, и Захарова туда он уж точно прицепит. Если поддержки не будет, то в любом случае он как прокурор вроде бы и ни при чём. А когда Зубов выйдет на свободу, то у него неминуемо разгорится конфликт с Широковым, и Захаров утонет в этом конфликте вместе с Зубовым.

Фёдор Алексеевич предложил Кузнецову присесть и вернул ему флешку с логотипом «EG» на кожаной вставке.

– Я посмотрел, – сказал он и озабоченно постучал пальцем по папке с уголовным делом генерала Зубова, – всё это хорошо, но к делу не пришьешь, Сергей Ильич, сам понимаешь. – Он открыл папку и перелистнул несколько страниц. – Подвисает дело. Испарилась такая сумма… наличными! Не иголка в сене. Ни протоколов, ни показаний… Знаю, что было, знаю, кто изъял, знаю, но… бумага есть бумага, так что… – Фёдор Алексеевич закрыл папку и вновь постучал по ней указательным пальцем. – Подкреплять надо дело.

В кабинет заглянула Секретарша.

– Федор Алексеевич, я на обед, разрешите?

Он кивнул и продолжил:

– У меня тут есть кое-что по Марьино, – сказал он и подтянул к себе другую папку. – От земли надо подкопать, Сергей Ильич, снизу. Поскольку ты начинал, тебе и расхлебывать. Направь ребят, а лучше сам съезди, проветрись. Торчат там эти уши во весь рост. Ты прихвати их по мелочи, а я поддержу. – Фёдор Алексеевич хлопнул по папке и двинул её ближе к Кузнецову.

– Я подумаю, – вставая, сказал Кузнецов.

Он взял папку, взвесил её в руке, прошел к выходу и открыл дверь.

– Сергей Ильич! – окликнул его прокурор. – Вернись на секунду.

Кузнецов вернулся к столу. Фёдор Алексеевич открыл боковой ящик.

– В качестве совета… и личной просьбы, – сказал он. – Перед отъездом… вот возьми-ка визитку…

Пока он перебирал бумаги в боковом ящике стола, за спиной Кузнецова, из приоткрытой двери, появился ствол пистолета с глушителем. Пуля попала точно в висок. Фёдор Алексеевич повалился на стол, и по зеленому сукну поползло кровавое пятно.

Кузнецов обернулся – никого. В приемной – никого. Он выбежал в коридор – никого.

***

На столе руководителя Управления «ЕС» зазвонил телефон. Покровский поднял трубку. Выслушав короткий доклад, Павел Николаевич опустил руку с телефоном.

– Алексеич убит, – сообщил он. – Кузнецов арестован.

Юрий Иванович Саргин сидел за столом в другом конце кабинета. Зарывшись в бумагах, он освежал в памяти дела бывших «пациентов», добавлял и классифицировал новых.

– Та-ак, – сказал он, снимая очки. – У нас уже труп.

– Федя-Федя… – с досадой произнес Покровский. – Вообще-то он к нам так и не пошел, всё сомневался, лавировал.

– Кто такой Кузнецов? – спросил Саргин, протирая линзы.

– Это из федералов, он вел дело генерала Зубова. Чуть сам не пошел как стрелочник, пришлось вытаскивать, мы воткнули его в Центральный аппарат. Глеб с ним в контакте, надо бы и нам познакомиться. Он должен работать по Янычу. Алексеича я сориентировал, и вот… – Щелкнув языком, Павел Николаевич встал из-за стола, в раздумье подошел к окну. – У себя в кабинете, дерзко, нагло. Как же всё запущено!

***

Время приближалось к обеду. Катя спала и просыпаться не собиралась. Она легко проспала бы до вечера, но странный кошмарный сон разбудил её, правда, ненадолго. Вздрогнув, она открыла глаза, приподнявшись на постели, мутным взором окинула спальню и, ничего не поняв, упала на подушку.

Кошмарный сон сменился чем-то глубоко приятным, всегда желанным, ласковым, манящим и нежным. «Вот бы всегда так!» – засыпая, улыбнулась Катя.

***

Олег покинул Катю ещё в девять часов утра. В кабинете его уже ждали юристы. Олег подписал контракты на поставку и обслуживание карьерной техники для разработки месторождения платиноидов. Поручил Альберту переговорить с поставщиками и лично проверить готовность ангаров и складских помещений в Вышегорском районе. Затем созвонился с партнерами в Цюрихе и попросил организовать встречу с главой фонда Alp Invest. Партнеры обещали помочь, но без гарантий.

Ровно в 14:00 Олег открыл дверь ресторана с табличкой CLOSED, прошел через зал к единственному посетителю, поставил портфель рядом с точно таким же портфелем на стул и сел напротив ещё жующего Марченко.

У стола сразу появился официант.

– «Сан Пеллегрино», – не глядя на него, заказал Олег.

Официант тут же исчез. Марченко тщательно пережевывал пищу, медленно и качественно. Это очень важно, если хочешь избежать негативных последствий для желудка, к тому же это позволяет в полной мере наслаждаться вкусом, и организм полностью усваивает все полезные вещества. Марченко всегда тщательно пережевывал пищу, не спеша, качественно и со вкусом.

На столе появился бокал с водой, и Олег сделал глоток. Марченко удовлетворенно положил на тарелку вилку и нож. Хотя после еды вроде бы нежелательно употреблять какую-либо жидкость, но аромат свежего чая всегда был столь велик, что Марченко никогда не мог удержаться.

– Твой проект пока на паузе, – сказал он только после того, как выпил полчашки. – Обстоятельства таковы, что надо подождать. – Марченко допил чай, промокнул губы салфеткой. – Свои выступления на ТВ прекращай, рейтингом не вышел, – дружелюбно усмехнувшись, сказал он и уже серьезно добавил: – Тебе бы сейчас… не оступиться.

– В каком смысле? – не понял Олег.

– С Янычем решай сам.

Марченко бросил салфетку на стол, встал и, прихватив принесенный Олегом портфель, не прощаясь, ушел.

Олег проводил его взглядом, сделал глоток и подумал о Кате. Вообще-то он думал о ней с той поры, как покинул постель, где слегка загорелое юное женское тело, небрежно укрытое тканями чистого шелка, беспечно раскинувшись, нежилось в сладостной неге.

Быть может, она до сих пор ещё спит, распахнув или напрочь откинув одеяло. Он думал об этом, когда подъезжал к ресторану, он думал о ней, о неопытной, смелой, застенчивой, наглой и нежной…

А что сказал Марченко, то до конца, в полной мере, он так и не понял.

Олег ещё сделал глоток «Пеллегрино». «Быстро закончить дела и немедленно к ней», – решил он, вставая.

***

Приятная, нежная сладость истомы с цветами лучистого райского сада исчезла, и Катя проснулась. Поднявшись с постели, она лениво накинула халат, вышла в гостиную и открыла глаза.

На журнальном столике стояли две пустые бутылки шампанского, пустая бутылка виски, остатки клубники на большой тарелке и полная окурков пепельница.

Голова раскалывалась на куски воспоминаний о вчерашнем. Зачем она пила виски?! На кухне ей пришлось открыть все шкафы, прежде чем она нашла пакет кофе в зернах. Кофемолка противно затарахтела. Катя недовольно сморщилась и вышла в гостиную.

Она долго искала сумочку, которая почему-то валялась за креслом. Нагибаться было некомфортно, держась за подлокотник, Катя подняла сумку, ойкнула и, не разгибаясь, завалилась в кресло.

Кофемолка затихла, а голова продолжала шуметь. Мысли путались, но кажется, что всё было довольно забавно, временами даже весело. Всё-таки не надо было пить виски. Ну да ладно. Катя достала телефон и позвонила Наташе.

– Алло, – прозвучал в трубке сонный голос подруги.

– Привет! – сказала Катя. – Как ты?

– Разбудила, – проворчала Наташа. – Ничего не соображаю.

– Я тоже. Как мне сегодня? Что, куда? Какие планы?

– Планы? Сегодня… – зевая, пыталась сообразить Наташа. – Ой, у меня же встреча, рандеву…

– А мой паспорт? – спросила Катя.

– Завтра съездим, о'кей?!

– Значит, я побоку, – с упреком вздохнула Катя. – Понял, вычеркиваю.

– Ты-то как, как прошло? – поинтересовалась Наташа.

– Вычеркиваю, – повторила Катя, сбросила вызов и, вставая, небрежно опустила телефон в кресло.

Наполнив рожок молотым кофе, она установила его в гнездо, включила кофеварку и вышла в гостиную. Когда через минуту вернулась с сигаретой в зубах, то поняла, что забыла подставить чашку под кофе, но было уже поздно.

– Дебильная железяка! – сказала Катя и, шлепнув кофеварку, вышла на балкон с сигаретой, но без кофе.

Прикурив, она увидела, как внизу, на площади, к зданию банка подъехал черный «Мерседес», из которого вышел Олег.

***

Олег еще не успел выйти из машины, как тут же следом подъехал такой же черный «Мерседес», только с маячком на крыше, водитель которого, выскочив из-за руля, шагнул к Олегу.

– Олег Владимирович, Вас на минутку…

Водитель открыл заднюю дверь, из салона выглянул полковник Захаров.

– На пару слов, Олег Владимирович, – сказал он, – на минутку.

Олег присел на край сиденья и на всякий случай оставил дверку открытой. Полковник раскрыл перед ним удостоверение и представился:

– Захаров Андрей Денисович. Главное управление по борьбе и противодействию… – Он сунул удостоверение в карман и протянул Олегу руку.

– Очень приятно, – сказал Олег. – Чем обязан?

– Мы с вами, Олег Владимирович, почему-то еще незнакомы, – начал Захаров. – Даже странно. – Он замолчал и опустил взгляд на портфель Олега.

Олег мельком посмотрел на панель приборов, его внимание привлек вставленный ключ зажигания, на котором висел брелок-медальон со знаком Тайцзи.

– Хороший портфель, – продолжил Захаров, – знакомый. А мы с вами нет, странно… Сразу скажу, никаких претензий к вам нет, никаких, наоборот, у нас к вам предложение тире просьба, пустяковая… Там, у вас в банке, человечек, ему миллионов триста-четыреста. Он хоть и не музыкант, но тоже человек хороший. В кредит, Олег Владимирович, в кредит, как положено. Всё вернется сторицей, так сказать, с лихвой, с процентами, вы уж поверьте. Я только о том, чтобы не затягивали, знаете, бюрократия там и всё такое… Может, коньячку?

– Нет, спасибо.

– Рад был познакомиться, Олег Владимирович, очень рад, – Захаров протянул руку. – Вы уж извините, что так, на ходу, в спешке. Время такое, сумасшедшее время.

Пожав Захарову руку, Олег ещё раз взглянул на брелок и вышел из машины.

Он заочно знал этого полковника как одного из группы генерала Зубова. Генерал был ещё за решеткой, но группа работала, и появление Захарова означало, что Павел Янович выбрал силовой вариант.

***