ПЕРЕМЕНЫ ЗАМЕТИЛИ НАС

– Мы не перегнули? – спросил он. – Это всё-таки «Интер».

Олег молча стоял у окна и смотрел вниз. Митингующая толпа бездельников уже разошлась, последняя тройка зевак, так и не поняв, что к чему, направилась к ближайшему супермаркету, вслед за ними покинули площадь гвардейцы. К центральному входу подъехали три черных джипа, подождали хозяев и в сопровождении двух полицейских машин, пересекая гонимую ветром полосу черного дыма, выехали на проспект. Площадь полностью опустела.

***

Павел Янович, ерзая на заднем сиденье бронированного джипа, пытался подавить раздражение.

– Что это было в конце? – спросил он сидящего рядом Анатолия.

– Это было как-то неприятно, – сказал Анатолий и брезгливо поморщился.

– Набери Широкова. Где он? Чёрт бы его побрал!

– Я ему уже звонил.

– И что?

– Не отвечает.

– Подключи Захара, всех! Займись немедленно! – распорядился он.

– Захар уже работает, – заверил Анатолий.

Павел Янович с прищуром посмотрел на сына, пытаясь понять, что значит «уже». Разве он давал распоряжение?

– Хорошо, – сказал Павел Янович и отвернулся.

Отметив про себя, что гнев его уже какой-то вялый, он достал из кармана портативный хьюмидор, вынул сигару и, глядя в окно, задумался.

Вроде бы всё у него под контролем, но всё да не всё. Неторопливо, исподволь, родимый сын берет бразды правления в свои руки. Что ж, пусть берет, какой ни есть, а всё-таки наследник, ему и продолжать все начинания отца, который, по большому счёту, должен быть доволен. Но радости в душе у Павла Яновича на этот счёт как прежде не было, так до сих пор и нет.

В последние годы он всё больнее ощущал, как жизнь сочится сквозь слабеющие пальцы. Азарт в делах уже не возникал, к чему-либо иному интереса нет, да ни к чему уже нет у него интереса, вот разве что месторождение. Платиноиды.

В кои-то веки он попытался действовать против собственных правил. «Попробовал, и что в итоге, где результат? – корил он самого себя за промах. – Необходимо действовать как прежде. Иначе, видимо, нельзя». Павел Янович прикурил, пыхнул сигарой и с тяжким вздохом приспустил окно на четверть.

***

Проводив гостей взглядом, Олег открыл окно и посмотрел на другое крыло здания, где на последнем этаже находились его апартаменты. Хотя на улице ещё не стемнело, в окнах уже горел свет. «Значит, через порог не знакомятся, – вспомнил он. – Что ж, будем знакомиться ближе». Порывы ветра донесли до него отощавшие клубы черного дыма.

– Что там горит? – спросил Олег. – Дышать нечем.

– Должники покрышки жгут, – пояснил Альберт.

Он подошел к Олегу и указал на горящие кем-то сваленные в кучу автомобильные покрышки, от которых по площади гулял черный дым.

– Кому должны? – нехотя поинтересовался Олег.

– Всем должны, нам в том числе. Приставы работают. Народ протестует. Митингуют.

– Понятно, – сказал Олег и закрыл окно. – Все хотят на халяву. Странные люди. – Передернув плечами, Олег направился к выходу.

– И все-таки, «Интер»… Мы не перегнули? – вновь спросил Альберт. – Что ты имел в виду в конце?

Открыв дверь, Олег остановился, задумался и оглянулся.

– По-моему, было красиво, разве нет? – сказал он и, подмигнув Альберту, с надменной улыбкой вышел из кабинета.

***

В большой гостиной, уже порядком захмелев, Катя с Наташей обсуждали прожитый день. Перед ними, на журнальном столике, стояли две бутылки шампанского, ваза с конфетами и большая тарелка с клубникой.

Одетая в фирменный халат отеля, Катя с ногами забралась в кресло. Она уже рассказала обо всех своих злоключениях и теперь слушала Наташу, которая, расположившись на диване, вертела в руке спелую ягоду.

– Ну и пока он там автографы раздавал, то да сё, я и вернулась. – Наташа закинула в рот ягоду, наспех облизнула пальцы. – Потом в аэропорт, проводила и к тебе. Так что уехал мой режиссер-французик… улетел. А прокурор… скучный какой-то, но… что-то в нём есть…

– Прокурор? Ты говорила – следователь! – пыталась не потерять логику Катя.

– Какая разница, – махнула рукой Наташа.

– А эта… твоя подружка, как её?..

– Ну какая подружка, Катя! Эта гусеница мне глубоко… – Наташа хотела сказать «противна», но это было не то слово, и она воздержалась. – Он же её сюда на премьеру притащил, и… улетели, хотя в порту её не было.

Наташа задумалась и глотнула шампанского. Действительно, почему её не было в порту? Да ладно, хрен с ней. Наташа сделала ещё глоток и закусила ягодой.

– Он с ней кино… – вскинув брови, сказала Катя, – прилетели, улетели… Ты как вообще?

– Да никак, – уверенно сказала Наташа. – Ты о чем?! Где я, а где это чудо в перьях?

– Ты говорила, симпатичная, – напомнила Катя и, глотнув шампанского, облизнула губы.

– Ну какая она симпатичная, так себе, пушистая такая, я же тебе говорю, как гусеница, которая больше всего на свете обожает зелень. Никчёмный она человечек, Катя, жалко её. Боже, ты бы видела, какой она была на первом курсе – смотреть и плакать! Потом да, похорошела. И вообще, Кать, на кой мне этот француз? Я кроме Испании вообще бы никуда… Испания! Энсьерро! – Наташа оживилась и сверкнула глазами. – Поехали бегать с быками!

– Я что, совсем?! – возмутилась Катя.

– Да, ты совсем не про это, – с грустной усмешкой сказала Наташа. – Тогда давай махнем в Австралию!

– А там что?

– Там кенгуру, и там я ещё не была.

– Я вообще нигде не была, – с печалью в голосе сказала Катя и поставила бокал на столик. – Слушай, у меня же… я же без паспорта, – вспомнила она. – Как ехать?

– Привет! И куда ты собралась без паспорта? Без паспорта скоро уже и в метро не пустят.

– Ты бы съездила к моим, надо как-то решить.

– Я-то при чем? Ты же торопишься! Поезжай завтра, и… Время терпит.

– Не могу я, и так уже со скандалом… Еле вырвалась! Невыносимо, Наташ, почему я всё время чего-то должна? Оставьте меня в покое!

– Ну и правильно, – сказала Наташа. – Мы свободные люди. Сколько можно, Кать, так и просидишь всю жизнь за роялем. Я с уважением к твоим предкам, но, если они чего-то там… это их проблемы. Да, я тоже должна, и что? Пару раз заеду к отцу на ужин, и всё, он доволен. – Наташа подняла бокал. – Катюх, давай за нас! Грех жаловаться. Мы – молодые, красивые, живем! За нас!

Они сдвинули бокалы. При попытке выпить до дна у Кати раздулись щеки. С полным ртом, не справляясь с пузырьками, она соскочила с кресла, замахала руками и брызнула шампанским. Смеялись до слез! Наташа завалилась на диван. Катя в три погибели топталась на месте, пытаясь удержать равновесие.

– Пойдем в бассейн! – едва успокоившись, сказала она.

– Я уже плыву. – Шумно вздохнув, Наташа закинула ноги на спинку дивана, расслабилась и закрыла глаза.

– Ты не забыла, что ты любишь перед сном? – хихикнула Катя.

– Нет, нет, нет, ещё не вечер, две минуты и пойду.

– Куда? Оставайся!

– Не могу, дела, ла-ла…

– Зови сюда, посидим!

– Кать-ка! – Наташа посмотрела на часы.

– Ну и ладно, – вздохнула Катя, – тогда я пойду, посмотрю на небо и, глядя на звёзды, утоплюсь перед сном, – сказала она и, прихватив полотенце, ушла в бассейн.

– Валяй. Две минуты, и я на выход. – Наташа вновь посмотрела на часы и услышала стук в дверь. – Ох! Покоя нет на этом свете, – проворчала она, вставая с дивана.

Встряхнув головой, Наташа глотнула шампанского, прошла в прихожую и открыла дверь. На пороге стоял слегка удивленный Олег.

– А-а, – сказала Наташа, – вы, видимо, тот самый собственник вот этого борделя. Проходите, располагайтесь. – Она указала ему на кресло, сама плюхнулась обратно на диван и размашисто закинула ногу на ногу.

Олег беглым взглядом окинул комнату и невольно спросил:

– А где?.. – имени девушки он так и не узнал, поэтому прервал вопрос на первом слове.

– Вы хотели видеть Катю? – уточнила Наташа и, положив ягоду в рот, ответила: – Она утонула. – И тут же, нарочито вытягивая губы, пояснила: – Шучу. Скоро придет, – сказала она и, понизив голос, представилась: – А я – Наташа, зашла к подруге.

– А я – Олег, зашел познакомиться.

– Что же вы, знакомиться и с пустыми руками.

Олег подошел к барному шкафу, достал початую бутылку виски, налил себе в бокал и поставил бутылку на столик.

Наташа поднялась торжественно выпить за знакомство, но её немного повело в сторону, она удержалась.

– Оп-п… Я, кажется, готова… – сказала она, поправляя юбку. – Всё, домой.

С замотанным на голове полотенцем в гостиную вернулась Катя. Наташа хлопнула Олега по плечу и направилась к выходу.

– Катюх, пока-пока! Я всё!

– Наташ!? – возмущенно воскликнула Катя.

На выходе Наташа обернулась и погрозила пальцем.

– Не забудьте познакомиться, – сказала она и вышла из номера.

Оставшись без подруги наедине с незнакомым мужчиной, Катя на секунду растерялась, затем решительно сдёрнула полотенце с головы, встряхнула влажные волнистые волосы, подхватила свой бокал и вызывающе посмотрела на Олега.

– Слышал? Давай знакомиться!

Олег подошел ближе. Катя шагнула к нему, и они как-то особенно посмотрели друг на друга. Не отводя глаз, Катя медленно и развязно, с нарочитой бравадой и парализующим внутренним ужасом, неловко и замысловато устроила переплетение рук, и они выпили до дна на брудершафт.

Поцелуй неожиданно затянулся, после чего Катя грубовато отстранила Олега от себя и неуклюже завалилась в кресло.

– А ты симпатичный! – сказала она, прикуривая сигарету. – А я – Катя.

***

Ночь была по-летнему теплой, тихой, без малейшего ветра. У костра, обрамленного камнем, сидя на скамейках, стилизованных под неотесанные бревна, старые друзья вертели над огнем нанизанные на шампурах кусочки хлеба. Дров было достаточно, костер горел живо, играючи, дыша теплом и светом, как и прежде, устремленный к небу, поддерживал беседу на земле. Разговор был дружеский и нервный.

– Не нравится мне эта распутица, – сказал Семён Семёнович, недовольно скривив губы. – Заканчивать надо с этим, заканчивать как можно быстрее.

– Распутица – это распущенность, то есть распутство, – сказал Герман Петрович. – Неопределенность и растерянность, умноженная на пресыщенность сверх всякой меры, вот и приплыли.

Виктор Николаевич подбросил полено в костер.

– Сытая растерянность скоро пройдет, – сказал он.

Семён Семёнович воткнул шампур в землю.

– Сама что ли пройдет?! Всюду какая-то самодовольная пляска на костях! Какой-то тупой гедонизм!

Герман Петрович поднял голову.

– Веселие и пляски вокруг Диониса всегда заканчиваются трагедией, – сказал он. – А трагедия, Сёма, это песня козлов. Чего же ты хочешь от них? – Герман Петрович поправил свои круглые очки и опустил взгляд на костер. – Беда в том, что трансформация сейчас возможна только через катастрофу, – печально подытожил он.

– Никакой катастрофы не будет, – сказал Виктор Николаевич. – Система довольно устойчива.

– Катастрофа, скорее всего, будет, а вот трансформации может и не быть.

– Да брось, всё под контролем.

– Под чьим? – спросил Герман Петрович.

– Это другой вопрос, – сказал Виктор Николаевич.

Герман Петрович откинулся на спинку скамейки, вальяжно закинул ногу на ногу и задрал голову к небу.

– О, Древний Рим периода упадка, – устало произнес он, опустил голову на грудь и продолжил: – В душе от скуки нестерпимо гадко, а говорят, на рубежах бои?.. – Взглянув на Виктора Николаевича, он закинул в рот кусочек поджаренного хлеба, нарочито равнодушно поднял бровь и небрежно захрустел.

– Вот-вот, – подхватил Семён Семёнович. – Третий Рим. Где этот Рим, первый, второй и третий? Да о катастрофе сейчас не говорит только ленивый! Послушай радио, почитай газеты!

– Читал, Сёма, – сказал Виктор Николаевич, – каждое утро когда-то читал. С тех пор ничего не изменилось.

– Не те газеты читал, Виктор, а ведь так уже было, совсем недавно было! – Семён Семёнович вытащил из кармана тонкую, пожелтевшую от времени брошюрку. – Вот послушайте, – сказал он и прочитал: – «России грозит неминуемая катастрофа. – Он на секунду поднял взгляд, вздохнул и продолжил: – Об этом говорилось уже во всех газетах бесчисленное количество раз. Неимоверное количество резолюций, в которых признается, что катастрофа неминуема, что она надвигается совсем близко, что необходима отчаянная борьба с ней, необходимы «героические усилия» народа для предотвращения гибели и так далее. Все это говорят. Все это признают. И ничего не делается.

А между тем достаточно самого небольшого внимания и размышления, чтобы убедиться в том, что способы борьбы с катастрофой и голодом имеются, что меры борьбы вполне ясны, просты, вполне осуществимы, и что меры эти не принимаются только потому, исключительно потому, что осуществление их затронет неслыханные прибыли горстки помещиков и капиталистов». Горстки жуликов и мошенников, добавлю я от себя, – сказал Семён Семёнович.

Он обвел присутствующих взглядом и продолжил читать:

– «Происходит повсеместный, систематический, неуклонный саботаж всякого контроля, надзора и учета. И нужна невероятная наивность, и сугубое лицемерие, чтобы прикидываться не понимающим, – откуда этот саботаж исходит, какими средствами он производится.

Игра в контроль, оттяжки всяких деловых и практически-серьезных шагов, создание необыкновенно сложных, громоздких, чиновничье-безжизненных учреждений, которые насквозь зависимы от капиталистов и ровнехонько ничего не делают, и делать не могут.

Спрашивается, чем объяснить эту поразительную слепоту меньшевиков и эсеров? Следует ли считать их государственными младенцами, которые по крайнему неразумию и наивности не ведают, что творят, и заблуждаются добросовестно? Или обилие занятых местечек министра, товарищей министра, генерал-губернаторов, комиссаров и тому подобное имеет свойство порождать особую, «политическую» слепоту?

Если бы действительно наше государство хотело деловым, серьезным образом осуществлять контроль, если бы его учреждения не осудили себя, своим холопством на «полную бездеятельность», то государству оставалось бы лишь черпать обеими руками из богатейшего запаса мер контроля, уже известных, уже примененных в других странах. Правительству достаточно было бы декретировать осуществление главнейших мер, назначить серьезное наказание тем, которые бы обманным путем стали уклоняться от контроля, и призвать само население к надзору за добросовестным исполнением постановлений, – и контроль был бы уже давно осуществлен».

Семён Семёнович с досадой захлопнул брошюру и замолчал.

– Ты вот это сейчас к чему нам прочитал? – спросил Виктор Николаевич. – Спасибо, конечно, что напомнил текст столетней давности, но этот отчаянный призыв и тогда не дал результата, и сейчас бесполезен. Этот призыв к кому? К чиновникам, которые столько сил положили, чтобы устранить этот самый контроль. Взывать к населению, которое, Сёма, даже бюллетень в урну не способно опустить. Взывать без всякой надежды на отклик, это безумие вопиющего в пустыне.

– Тогда что? Нищета, отчаянье и бунт! – возмутился Семён Семёнович.

– Никакого бунта не будет, – сказал Виктор Николаевич. – Нравы лавочников сделались общими.

– Какие лавочники, – продолжал возмущаться Семён Семёнович. – У нас чудовищное расслоение. Год от года богатые богатеют, бедные беднеют. Даже среди пенсионеров такая же картина. Думцы кидают всем, скажем, плюс десять процентов на инфляцию. Для одного это десять тысяч, для другого – сто рублей. Один и раньше инфляции не замечал, а другой никакой компенсации не видит. Всякое царство, разделившееся само в себе, не устоит.

– Герман прав, – сказал Виктор Николаевич. – трансформация возможна только через катастрофу, а вот катастрофу сейчас нам допустить никак нельзя.

– Послушайте, – сказал Семён Семёнович, – нельзя просто сидеть и ждать! Я против, слышите, я против! И если противостоять этому маразму – безумие, то я за безумие. В конце концов, так движется история.

Семён Семёнович кипел от желания разрубить гордиев узел. Не в силах больше ждать, он страстно жаждал видеть вновь величие страны и действовать немедленно, сейчас.

Виктор Николаевич вздохнул и посмотрел на Германа.

– Что скажешь? – спросил он.

Герман Петрович отломил кусочек поджаренного хлеба, захрустел и помотал головой.

– Сплошной эрзац, – сказал он. – Даже хлеб не тот… вкус не тот.

– А по существу? Как там твои китайские друзья?

Герман Петрович закончил с сухариком и повел головой.

– Если мы перестанем позволять грабить свою страну, Китай начнет нас уважать. – Он помолчал и добавил: – Тогда и с Европой у нас проблем не будет. И с Америкой тоже проблем не будет. Поворачивать надо и, конечно, вытаскивать народ из мещанского болота. Ох, нелегкая эта работа, из болота тащить бегемота. Народ терпелив и ждет перемен. Народ ждет справедливости. А что это значит? Для подавляющего большинства – это достоинство достатка за добросовестный труд, скорый суд и расправа над бесчисленными жуликами и ворами. Всё это необходимо, но недостаточно. Раскрепощать, пробуждать, тащить из болота – вот задача на перспективу. Но для этой цели необходимо адекватное управление. Наш народ способен на многое и достоин лучшего.

– Каждый народ достоин своего правительства, – сказал Виктор Николаевич.

– Да, – согласился Герман Петрович, – но не каждое правительство достойно своего народа.

В кармане у Виктора Николаевича зазвонил телефон, он поднялся и отошел в сторону.

– Она остановилась в отеле «Иден Парк», – сообщил голос в трубке.

– Хорошо, спасибо, – сказал Виктор Николаевич и вернулся к костру.

– Конфискация народу понравится. А кто пикнет… Да я сам с автоматом… Побегут, как тараканы, – убеждал Семён Семёнович.

– Эксцессы, конечно, будут, – сказал Герман Петрович, – не без этого… Ненависть уже зашкаливает. Жертвы, конечно, но… сатисфакция.

Виктор Николаевич вертел шампур над огнем. «Побегут-то, побегут, – думал он, – а останется кто? Кто собирать будет и как? Каленым железом и кровью? Или, как завещал поэт, – любовью?! Это в наше-то время, когда кругом, действительно, сплошная ненависть, распутица и бездорожье».

Он аккуратно вертел над огнем шампур, на котором кусочки хлеба уже давно превратились в уголь.

Глава 2

Утреннее солнце слепило глаза и отвлекало от работы. Глядя в окно, прокурор Фёдор Алексеевич обратил внимание на странный, как ему показалось, автомобиль, стоявший на другой стороне улицы. Ничего особенного в нём не было, обычный белый седан старой модели. Только вот не водятся такие в этом районе, и, такое ощущение, что в нём кто-то есть. Ну, припарковался кто-то, никому не мешает, постоит и уедет.

Фёдор Алексеевич записал номер автомобиля и задернул штору. Он прошелся по кабинету, достал из сейфа дело генерала Зубова и вернулся за стол.

После визита полковника Захарова он твердо решил, что хватит, и принял соответствующие меры. Такую наглость прощать нельзя.

Для начала необходимо разорвать эту связку муниципалов с федералами, и через третьих лиц он уже довел кое-какую информацию до генерала Широкова. В случае успеха Захаров плотно присядет к Зубову, и тогда они гарантированно поедут далеко и надолго. Эта слетевшая с катушек парочка давно болталась под ногами и, похоже, всем уже порядком надоела.

Федор Алексеевич взял дело генерала Зубова под личный контроль и был серьезно озадачен. Оказалось, что на Захарова в деле нет вообще ничего, да и на генерала Зубова – не густо. Протоколы и показания, а также опись изъятых вещественных доказательств исчезли, как и сами вещественные доказательства. Как такое могло быть? Впрочем, Федор Алексеевич прекрасно знал, как такое могло быть.

Пока за арестом генерала стоял полковник Заринский из аппарата спецслужбы при администрации, всё шло как по маслу, но под обломками своего сгоревшего дома Заринский погиб, и дело Зубова практически развалилось. Держать его за решеткой он больше не мог, к тому же это было небезопасно, но и выпустить его он тоже не мог, это было опасно вдвойне.

Видеоматериалы, добавленные следователем, впечатляли, но при определенной поддержке в суде адвокаты разнесут всё это на раз-два, то есть получено незаконным путем, изображение нечеткое, идентифицировать со стопроцентной гарантией не представляется возможным и так далее, и так далее. По сути, генералу Зубову предъявить было уже нечего, значит, из-под стражи нужно выпускать.

Фёдор Алексеевич поднялся из-за стола, прошелся по кабинету и посмотрел в окно. «Ничего не изменилось, белый седан всё ещё здесь, – отметил он. – Надо бы дать команду: пусть проверят, что это там припарковалось. Сразу пойдут слухи: у прокурора паранойя, боится собственной тени». Фёдор Алексеевич, взглянув на часы, подошел к сейфу и достал пистолет. Опасения, конечно, излишни, но Захарова и его подручных он знал достаточно неплохо. Положив пистолет в боковой ящик стола, Фёдор Алексеевич вновь зашагал по кабинету.

Надежду вселял тот факт, что заметно активизировалось Управление «ЕС». С руководителем он уже поговорил, поддержкой заручился и кое-что согласовал. В этом деле они были, конечно, союзники, правда, статус этого Управления пока не совсем ясен, хотя люди там, без сомнения, серьезные.

Всю первую половину дня Фёдор Алексеевич тщательно взвешивал все «за» и «против», колебался вплоть до тех пор, пока к нему в кабинет не вошел следователь Сергей Ильич Кузнецов. В этот момент прокурор принял, как ему показалось, соломоново решение. Если Кузнецов продолжит следствие и будет ходатайствовать о продлении сроков ареста, то при поддержке Управления «ЕС» дело пойдет, и Захарова туда он уж точно прицепит. Если поддержки не будет, то в любом случае он как прокурор вроде бы и ни при чём. А когда Зубов выйдет на свободу, то у него неминуемо разгорится конфликт с Широковым, и Захаров утонет в этом конфликте вместе с Зубовым. Так или иначе, но вчерашнюю выходку Захарова без последствий он не оставит.

Фёдор Алексеевич предложил Кузнецову присесть и вернул ему флешку с логотипом «EG» на кожаной вставке.

– Я посмотрел и скопировал, конечно, впечатляет, но… – сказал он и озабоченно постучал пальцем по папке с уголовным делом генерала Зубова. – Всё это хорошо, но к делу не пришьешь, Сергей Ильич, сам понимаешь. – Он открыл папку, поджав губы, перелистнул несколько страниц. – Подвисает дело. Испарилась такая сумма… наличными! Не иголка в сене. Ни протоколов, ни показаний… Знаю, что было, знаю, кто изъял, знаю, но… Бумага есть бумага, так что… – Фёдор Алексеевич закрыл папку и вновь постучал по ней указательным пальцем. – Подкреплять надо дело, – сказал он.

В кабинет заглянула Секретарша.

– Федор Алексеевич, я на обед, разрешите?

Он кивнул и продолжил:

– У меня тут есть кое-что по Марьино, – сказал он, подтянув к себе другую папку. – От земли надо подкопать, Сергей Ильич, снизу. Поскольку ты начинал, тебе и расхлебывать. Направь ребят, а лучше сам съезди, проветрись. Торчат там эти уши во весь рост. Ты прихвати их по мелочи, а я поддержу. – Фёдор Алексеевич хлопнул по папке и двинул её ближе к Кузнецову.

– Я подумаю, – вставая, сказал Кузнецов.

Он взял папку, взвесил её в руке, прошел к выходу и открыл дверь.

– Сергей Ильич! – окликнул его прокурор. – Вернись на секунду.

Кузнецов вернулся к столу. Фёдор Алексеевич открыл боковой ящик.

– В качестве совета… и личной просьбы, – сказал он. – Перед отъездом… вот возьми-ка визитку…

Пока он перебирал бумаги в боковом ящике стола, за спиной Кузнецова, из приоткрытой двери, появился ствол пистолета с глушителем. Пуля попала точно в висок. Фёдор Алексеевич повалился на стол, и по зеленому сукну поползло кровавое пятно.

Кузнецов обернулся – никого. В приемной – никого. Он выбежал в коридор. В коридоре – никого.

***

Через десять минут на столе руководителя Управления «ЕС» зазвонил мобильный телефон. Покровский поднял трубку. Выслушав короткий доклад, Павел Николаевич отключил вызов и опустил руку.

– Алексеич убит, – сообщил он. – Кузнецов арестован.

Юрий Иванович Саргин сидел за столом в другом конце кабинета. Зарывшись в бумагах, он освежал в памяти дела бывших «пациентов», добавлял и классифицировал новых.

– Та-ак, – сказал он, снимая очки. – У нас уже труп.

– Федя-Федя… – с досадой произнес Покровский. – Вообще-то он к нам так и не пошел, всё сомневался, лавировал.

– Кто такой Кузнецов? – спросил Саргин, протирая линзы.

– Это из конторы при администрации. Он вел дело генерала Зубова. Чуть сам не пошел как стрелочник, пришлось вытаскивать, мы воткнули его в Центральный аппарат. Глеб с ним в контакте, надо бы и нам познакомиться. Он должен работать по Янычу. Алексеича я сориентировал, и вот… – Щелкнув языком, Павел Николаевич встал из-за стола, в раздумье подошел к окну. – У себя в кабинете, – подумал он вслух, – дерзко, нагло. Как же всё запущено.