Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста

Ласкари крепко держал его локоть, не отпуская от себя.

– Подожди, Андрэ… – Он начал говорить медленно, взвешивая каждое слово. – Так говоришь, Дарья Дмитриевна под замком сидит? Послушай… А что если я завтра отпишу Петру Иванычу, что отказываюсь от своего слова? Ничего, мол, Ваша Дашенька не любит, кроме комедий своих… А мне дома не актёрка нужна, а подруга нежная… Ну, что-нибудь в таком же роде… Если я от Дарьи Дмитриевны откажусь, хоть и люблю её пуще жизни своей, это и в самом деле правда роковая, – продашь мне механику свою?

Андрей остолбенел. Такого он не ожидал. Он знал Дашеньку с малолетства, когда гулял с ней и нянюшкой в саду, маленькая толстушка всегда крепко держалась за его палец. Вместе читали они первые книжки, вместе учили французский язык… Он растолковывал ей трудные для неё математические задания, которые казались ей какими-то шарадами или ребусами, она учила его танцевать и даже петь, потешаясь над его неловкостью и радуясь успехам… У них был общий дом и общая жизнь. Дашенька для Андрея была просто младшей сестрой, и он принимал самое большое участие в её судьбе. Правда, его попытки поговорить с Петром Иванычем оказались безуспешными, но ведь и другие заступники посильнее него потерпели фиаско – ни тётушкины уговоры, ни попытки Дениса Иваныча тоже ни к чему не привели… Но… Андрей совершенно растерялся. Расставаться с мечтами о собственном деле, о своей артели как-то вот так, сразу – было несказанно тяжело. Впервые он поверил в искренность шевалье: слишком серьёзен тот был, не ухмылялся, как всегда, не важничал, смотрел прямо в глаза, а главное – говорил такие странные, неожиданные, но очень убедительные слова…

– Ну, чего молчишь? – Осторожно спросил Ласкари.

– Думаю… – Искренне ответил Андрей.

– Что ж, подумай…– Согласился шевалье. – Дело-то и вправду серьёзное…

Андрей думал: если Ласкари от Дашеньки откажется – осрамит её на весь белый свет. И Петра Иваныча жалко – как бы удар от такого позора не хватил… И всё-таки он, наконец, решился.

– Коли откажетесь – продам Вам механику свою.

Если бы шевалье был немного внимательней, если бы он был более чуток к людям, он заметил бы слёзы в глубине больших глаз Андрея, прикрытых белёсыми обожжёнными у плавильной печи ресницами.

Но Ласкари только подскочил на стуле от радости.

– Всё! Слову моему можешь верить! Давай твои чертежи! Хоть и ноет душа, но откажусь от Дарьи Дмитриевны! Сегодня же слово назад возьму. Вечером к Мелиссино поеду…

– Отпишите ему лучше. – Грустно ответил Андрей. – В гневе и пришибить может… А чертежи – вот они…

Ласкари схватил чертежи, нетерпеливо их развернул…

– Так… Желоба… В них шары… Сверху ещё желоба, на них решётка, на ней – Гром-камень… Господи, до чего же просто…

– А коли так просто, что ж сами-то не догадались?

Ласкари только отмахнулся. Андрей теперь его вовсе не занимал.

– Сейчас еду в Контору строений! – Засуетился он. – Надо немедля к делу приступать! Затем – к Бецкому… А может быть, сразу к императрице? Нет, тотчас она меня не примет, я прежде всего ей отпишу… Надо только очень хорошо продумать, как написать…

Андрей спокойно положил тяжёлую руку на чертежи.

– Погодите-ка…

Ласкари недовольно взглянул на него.

– Чего тебе ещё?

– Дорога по Лахтинскому лесу – не Невская першпектива… Она и повороты делает… А на поворотах механика другая нужна, та, что на чертежах, – не годится… А вот как поворачивать Гром-камень, я Вам пока не скажу. Не сдержите слово, обманете – сам к Бецкому с чертежами пойду… У меня несколько копий имеется…

Ласкари одобрительно поглядел на него. Такого он от простоватого Андрея не ожидал.

– Хитёр, ничего не скажешь… Ты завтра сюда приходи. Всё ясно будет – сдержал я своё слово или нет. Ты своё сдержи.

– А я, шевалье, никогда болтуном не был, – Андрей спокойно убрал свою руку с чертежей.

Бецкой с докладом к императрице о долгожданной механике опоздал. Его опередил Ласкари, написав государыне короткую деловую записку, что-то вроде технического отчёта. То, что дело, наконец, сдвинулось с мёртвой точки, в которой простояло без малого три года, Екатерину обрадовало. Она от души посмеялась над разочарованием старого генерала, который поначалу был страшно раздосадован, что пронырливый грек его опять опередил, но вскоре собрался с мыслями и стал подробно рассказывать, как долго пришлось ему объяснять шевалье свой гениальный замысел насчёт шаров и полозьев. Императрица не поверила ни тому, ни другому, но кому, в самом деле, принадлежала эта гениальная идея, совершенно её не интересовало, главное, что механика была найдена.

Что до Ивана Иваныча Бецкого, то, желая как следует проучить пронырливого выскочку, он взял да и поручил именно ему воплощение идей, изложенных на бумаге. Сам-то он с трудом представлял, как организовать эти самые работы, такого масштаба, коего в Петербурге ещё не видывали. Он не мог даже предположить, сколько именно людей потребуется для этого, сколько нужно будет кузнецов и плотников, каменщиков и лесорубов… Конечно, Иван Иваныч трусил немало, боясь провалить дело, за которое отвечал перед императрицей, но он крепко верил в профессионализм своих инженеров из Конторы строений, которые до сих пор его никогда не подводили. Он верил в инженеров, но надеялся на провал Ласкари, без которого не мог теперь обойтись, но который постоянно возникал между ним и государыней в самые неподходящие моменты. Но Бецкой ошибся. Провала не случилось. Ласкари легко взвалил на плечи огромную ношу, и достойно пронёс её до самого блестящего финала.

Ах, какая была работа!

Инженеры Конторы строений сначала сделали модель механики в одну десятую величины. Модель прошла испытания великолепно: маленькая механика протащила груз на нужное расстояние. Ласкари был среди испытателей. С ним советовались, он уверенно разъяснял, что-то подсказывал. В чертежах теперь он разбирался безукоризненно.

Потом перешли к изготовлению механизма в натуральную величину. Пётр Иваныч Мелиссино указал Ласкари на Емельяна Хайлова, лучшего литейщика в Арсенале. Именно ему поручили отливать шары из бронзы по тому самому составу, который изобрёл когда-то сам Мелиссино. Деревянные желоба обивали медью, и долго катали по ним эти шары для пробы… Кроме того в артиллерийских мастерских отливались гайки и болты для механики, всякие втулки и винты для подъёмных механизмов и воротов…

Лес и болота в Конной Лахте ожили. Зима была с частыми оттепелями, она помогала строителям. Вокруг камня рыли котлован, устанавливали вороты, строили казармы, кузницы, разворачивали походные кухни. Вырубался лес от залива к месту работ. В топкие болота вбивались брёвна и сваи… Делали это всё солдаты и работные люди, число их по подсчётам Ласкари доходило иногда до тысячи и даже более человек…

Шевалье был вездесущ: он находился, казалось, сразу во всех местах. Он торопил старост артельщиков, офицеров и солдат, что-то заставлял переделывать, что-то укрепить прочнее. От него не отмахивались – его с уважением слушали, ему подчинялись. Это был апогей его славы – он словно летал на крыльях, у него всё получалось, ему нравилось быть главным…

Приезжал Бецкой, много с проверкой не ходил, оставался доволен увиденным, но всё равно торопил самого Ласкари. Тот злился, но соглашался, кивал… Только ранней весной удалось вытащить Гром-камень из земли, в которой он покоился, наверно, не один век, и уложить на решётку, установленную на шарах. На сей раз всё и кончилось: зыбкая болотистая почва расползлась, дорога, накатанная за зиму, раскисла. Только и осталось, что всё лето вбивать в болота огромные сваи, готовя зимний путь к воде…

Пётр Иваныч Мелиссино, получив дерзкую записку от Ласкари, в которой он без каких-либо объяснений отказывался от своих претензий на руку Дарьи Дмитриевны, был страшно разгневан, но встретиться с наглецом не успел – шевалье уехал выполнять свою новую миссию в леса Конной Лахты, а сам Мелиссино был срочно отозван в действующую армию. Длительная, затяжная война с Турцией требовала его постоянного присутствия в войсках, где ему была доверена вся русская артиллерия, которая так славно отличилась в сражениях под Хитином весной 1769 года. Дарью Дмитриевну, наконец, выпустили из-под замка. Тётушка, выполняя строгие наставления мужа, о котором она страшно беспокоилась денно и нощно, участвовать племяннице в домашних спектаклях не позволяла, но на приёмы и куртаги её с собой все-таки возила. Дарья Дмитриевна там часто встречалась с Денисом Иванычем, который о случившемся очень сожалел, и всячески препятствовал разным досужим слухам и сплетням вокруг имени своей приятельницы. Он часто наведывался и в усадьбу Мелиссино, интересовался письмами от Петра Иваныча и всегда привозил самые последние книжные новинки и новые журналы для Дарьи Дмитриевны. Она же за прошедшее время очень посерьёзнела и повзрослела, и решение её связать свою жизнь с театром становилось с каждым днём всё обдуманней и твёрже. От тётушки своих мыслей она не скрывала, но Марья Петровна, которая очень племянницу любила, только тяжело вздыхала и крестилась, и, поцеловав Дарью Дмитриевну в лоб, тотчас же переводила разговор на другую тему.

И вновь наступила зима. Вокруг Гром-камня возобновились работы. С нетерпением ждали морозов, которые должны были укрепить дорогу. Петербург бурлил, во всех салонах обсуждались последние новости из лахтинского леса. Императрица ежедневно выслушивала доклады от Бецкого. Имя Ласкари не сходило с уст столичных дам, иногда он внезапно появлялся в каком-нибудь доме на балу, его тут же окружали, расспрашивали, узнавали последние новости: Гром-камень неспешно двигался к заливу, проделывая то двадцать три сажени в сутки, то целых сто тридцать… К месту работ началось настоящее паломничество, на санях и верхом, любопытные приезжали посмотреть на движение скалы по медным шарам. Ласкари был на вершине славы, но и этого ему было мало. Однажды он решился и одним росчерком пера вновь, минуя своего патрона, написал императрице. В самых почтительных, самых высокопарных выражениях он пригласил « северную Семирамиду» (однажды удалось ему услышать, что так называл в своих письмах Екатерину сам Вольтер) посетить лахтинский лес, чтобы самой убедиться, как выполняется её монаршая воля. И государыня вдруг согласилась. Усмехнувшись над высокопарным слогом своего «засланного казачка», она вызвала нужных людей, назначила день и велела готовиться к поездке в Лахту. Было у неё ещё одно дело, которое непременно нужно было решить попутно. Все придворные были оповещены, и в назначенный день, не смотря на невиданный мороз, кавалькада двинулась в путь. Императрица своих решений не меняла никогда.

Казалось, в тот день в Лахту направился весь Петербург. За санным экипажем государыни тянулся длинный ряд расписных саней придворных. А далее по гладкой накатанной дороге от самой столицы – сани горожан, самые разные – побогаче и попроще. Ехали целыми семьями, изо всех окон глазели ребятишки, сопровождаемые няньками и гувернёрами.

А вместе с государыней в зимней карете ехали Григорий Орлов, Иван Иваныч Бецкой и доктор Димсдэль, вызванный императрицей из Лондона. Доктор был молод и любопытен, он рассматривал в окно русские зимние пейзажи и мало прислушивался к разговору – по-русски он совсем ничего не понимал.

– Я рад, матушка, – говорил Иван Иваныч, – что ты решилась посмотреть на мои труды во славу твою совершающиеся… Люди наши работают не за страх, а за совесть, даже морозов нынешних не страшатся… Только ранняя темноте им служит помехою… Механика по перевозке Гром-камня, под моим руководством созданная, работает исправно…

Екатерина хитро прищурилась.

– Неужто, Иван Иваныч, ты и вправду сам сию механику придумал? Ты ведь инженерному делу не обучен…

– Инженерным ремеслом не владею – это точно, матушка… – Упрямо поджал губы Бецкой. – Но ведь надо было только основу положить… Я тебе столько раз сказывал… А далее я своим инженерам передал…

В разговор вмешался Орлов. Он недолюбливал Бецкого и был рад его ущипнуть.

– А мне донесли, Иван Иваныч, что основа этой механики твоим шевалье придумана… Ласкари-то, говорят, весьма ловко со всеми делами управляется…

Бецкой в конец обиделся.

– Шевалье де Ласкари только исполнитель воли моей. Дело у него спориться, это верно, только сам он ничего не решает, только моих приказов слушается…

Екатерина пожалела старика.

– Ну, и будет о том, не серчай… Поговорим-ка с доктором, а то он, нас не понимая, заскучал совсем… – И, повернувшись к нему. спросила по-английски. – Нравятся ли Вам наши леса, доктор Димсдэль?

– Весьма нравятся, Ваше Величество… В Англии такого не увидишь… Дозвольте спросить, долго ли ещё ехать до той деревни, где мы должны принять ребёнка, выбранного для произведения прививки оспы Вашему Величеству?

– Думаю, что скоро совсем… – И государыня приняла вид серьёзный и озабоченный. – Вы, доктор, мне ещё раз должны поклясться, что ребёнок сей от экзекуции Вашей не пострадает и совершенно здоров будет…

Доктор засуетился, заспешил, путаясь в словах.

– Государыня, я столько раз Вас успел заверить… В Англии опыт сей давно распространён, никто ещё ни от прививания оспы, ни от взятия ничтожной капли крови не пострадал…

Ласкари очень нервничал, ожидая поезд императрицы. Всё было готово, четыреста человек солдат и рабочих грелись у костров, готовые к работе. Скрипели вороты, лёгкость их движения проверяли снова и снова… Шевалье устал ждать. Накричав без причины на старосту и пнув по пути солдата, подвернувшегося некстати под руку, он прыгнул в седло своего застоявшегося в тёплом сарае коня, и поспешил навстречу государыне. Он проскакал без малого с десяток вёрст, пока, наконец, увидел впереди длинный поезд с государевой каретой, которая остановилась у крепкого крестьянского дома, стоявшего у самой дороги. За ней встал и весь императорский поезд, протянувшийся от Лахты почти до самого Петербурга. Ласкари очень удивился.

Не привлекая ничьего внимания, да и чьё внимание он мог привлечь в присутствии императрицы! шевалье тихонько поехал вдоль плотной изгороди вокруг ухоженного крестьянского двора, внимательно прислушиваясь к голосам. Он давно понял, что, находясь на службе при русском дворе, надо знать о происходящем в нём, как можно больше и подробнее. Надо знать и помнить, кто кому что сказал, кто обронил лишнее слово, а кто совершил какую-то неловкость – всё это самым неожиданным образом может понадобиться и сыграть немалую роль в решении важных вопросов. Ну, например, как в споре с Фон-Визиным. В общем, шевалье давно понял, что русский двор наполнен запутанными, коварными интригами, не менее, чем прославленный этим мадридский…

Выглянув из-за угла дома, он увидел, как выбежали навстречу государыне, не успевшие толком одеться хозяин с хозяйкой, за ними несколько работников выскочили из сарая. Все бухнулись в снег перед каретой, из которой с помощью слуг выходила императрица. На крыльцо выбежал и мальчик лет шести, сын хозяина, аккуратно и чисто одетый, но тоже без шапки и полушубка…

– Кланяйся, Федя! В ноги, кланяйся! – закричал ему отец.

Мальчик сбежал с крыльца и упал на колени рядом с отцом.

Екатерина искренне забеспокоилась.

– Встаньте, встаньте все… Нынче холодно в снегу валяться… И добрый всем день… Дозволите в дом войти?

Хозяин с хозяйкой поднялись с земли, вскочил и мальчуган, отряхиваясь, с любопытством разглядывая всех.

– Соблаговолите войти, Ваше Величество… Милость окажете… – Низко поклонился императрице хозяин дома.

Ласкари был заинтригован. Он не понимал, что происходит. Боясь себя обнаружить, он прижался к промёрзшему окну, пытаясь расслышать, о чём говорили в доме.

Государыня, сопровождаемая Орловым, Бецким и доктором прошла в чистый зажиточный дом, села на подставленный стул, и спросила у мальчика, жавшегося к матери.

– Ну, что, Федя, поедешь со мной во Дворец?

Федя ответил, смело глядя ей в глаза.

– Поеду…

Мать его не выдержала, упала с воем к ногам императрицы.

– Ваше Величество! Пощадите малого! Один он у меня, единственный…

Екатерина несколько смутилась, но ответить не успела. Отец мальчика решительно поднял жену с пола.

– Стыдись, мать… Пред тобой – государыня русская… И коли, потребовала бы она моей головы, я бы тому не противился…

Екатерина привлекла к себе испугавшегося было мальчика.

– Мне ничья голова сейчас не требуется… – Погладила она его по каштановым волосам. – Мне помощь твоя нужна, Федя… А матушку твою – она повернулась к бедной женщине, – я утешу тем, что слово ей своё царское дам. Господь тому свидетель… Никакого вреда мальчику Вашему я не сделаю. Я Вам слово даю, а это вот – доктор, он мне до того его дал… А после, коли согласие Ваше на то будет, оставлю Федю при себе, образование получит, а я сама с маленькими детьми весьма играть люблю… Ему во Дворце у меня понравится…

– Одевайся, Федя, тепло… – На глаза отца навернулись слёзы, он незаметно смахнул их рукой. – Поедешь с государыней, как она велит…

Екатерина с облегчением поднялась.

– Мы с тобой сейчас поедем смотреть, как люди наши Гром-камень по лесу тащат… Увидишь ты диво-дивное, чудо-чудное… – И, уходя, погладила плачущую крестьянку по плечу. – Не плачь, сударыня, вот увидишь, всё у нас хорошо будет…

Великан Орлов легко подхватил ребёнка на руки. Екатерина, опираясь на его локоть, сошла с крыльца и направилась к карете. У калитки она обернулась и помахала меховой рукавицей испуганным родителям Феди, прижимавшимся друг к другу на стылом ветру.

Ласкари так ничего и не понял, но разгадывать загадки было некогда: оседлав своего застывшего совсем коня, он резко пришпорил его и поскакал к лагерю, намного обгоняя царский поезд.

Наконец, все прибыли на место. За прошедшие месяцы камень успели оттащить от прежнего лежбища на изрядное расстояние. Огромной глыбой он возвышался на решётке, уложенной на медные полозья. Толпы народа, прибывшие с императрицей, окружили его со всех сторон. Государыня, терпеливо ждала начала действа, она встала впереди всех, но на изрядном расстоянии от Гром-камня, рядом с ней выделялась их толпы крупная фигура Орлова с Федей на руках. Придворные плотно теснились за их спинами, тихо и взволнованно переговариваясь друг с другом. Ласкари мелькал то тут, то там, где-то меж работных людей и солдат, отдавал последние распоряжения. Он дрожал от возбуждения, но не сомневался в успехе – наступил его звёздный час. Бецкой двинулся было к нему, но, поскользнувшись на льду, махнул рукой, и остался подле императрицы.

Барабанщики стояли наготове вверху на гладкой вершине камня, а в небольшой кузне, оборудованной прямо в его расщелине, горел огонь. И вот, наконец, по знаку, данному Ласкари, забили барабаны, давая сигнал к началу работы. Тут же заскрипели два огромных ворота, каждый из которых приводился в движение несколькими десятками рабочих…

Бецкой торопливо пояснял императрице, что происходит, она довольно кивала и с удовлетворением следила за спектаклем.

– В каждом жёлобе, матушка, по тридцать медных шаров… Камень по ним на решётке катится…

– А те люди в санях по бокам – они зачем?

– Эти рабочие, матушка, своими железными шестами содержат шары в порядке, чтобы они в кучу не сбивались…

Вдохновлённые присутствием императрицы, несколько сотен работных людей трудились до изнеможения. Ворот раскрутили, быстрее, чем прежде, натянулись канаты, и Гром-камень стронулся с места. Радостные крики зрителей огласили зимний лес. А потом это фантастическое действо повторилось неоднократно: барабанный бой, скрип воротов, крики толпы…

В этот день чудо-скала была передвинута на целых двести сажень…

Государыня осталась довольна.

Вскоре не только Ласкари, но и весь Петербург узнал, зачем понадобился императрице крестьянский мальчик Федя. День вакцинации против оспы был назначен давным-давно самой государыней. Как ни отговаривали её перепуганные фрейлины и приближённые, она была настроена очень решительно. Вслед за императрицей в тот же день прививки от оспы должны были сделать все мужчины двора. На следующий день наступала очередь дам…

И вот, наконец, роковой день наступил. Толпа придворных мужского пола в волнении ожидала в одной из гостиных Зимнего Дворца. Фрейлины растерянно жались к стенам в другой зале. Было тихо, как ночью. Никто не разговаривал, даже не шептались.

Фон-Визин был бледен и близок к обмороку. Лицо его почти сливалось с белыми кружевами на рубашке. Елагин подошёл к нему, сжал его руку.

– Мужайтесь, мой друг… – Прошептал он. – Вы ненароком упасть можете… Помните, пред нами пример государыни…

Страшно было всем. Было страшно и Ласкари, который, так же, как и другие, был отозван от своих занятий и призван во Дворец для принятия экзекуции. Но он держался лучше прочих, он просто обязан был держаться. Он стоял, прижимаясь спиной к холодной колонне и глотал сырой морозный воздух, пробивающийся с Невского берега через приоткрытое окно залы.

Наконец, дверь соседней комнаты распахнулась, и оттуда вышла весёлая императрица. Она насмешливо оглядела перепуганную мужскую компанию.

– Господа, господа… Опомнитесь! – Пристыдила она сразу всех.

Фон-Визин стал медленно сползать вдоль стены. Екатерина насмешливо фыркнула, повернулась к Елагину.

– Иван Перфильич, спроси-ка у дам, нет ли у кого нюхательной соли? До чего же себя мужчины довести могут! Брали бы пример с меня – никогда в обмороки не падаю…

Кто-то подал Фон-Визину нюхательную соль, взгляд его просветлел.

– Простите, Ваше Величество! – Стыдливо пробормотал он.

В это время гостиная с собранием мужчин огласилась чьими-то воплями. Императрица поджала губы, осердясь. По анфиладе комнат воспитатели тащили Наследника. Он упирался изо всех сил и вопил.

– Не буду! Не желаю! Я знаю, вы все моей смерти хотите!

Наследника подтащили к государыне. Увидев её, он несколько притих.

Екатерина вытащила платок, решительным жестом вытерла ему глаза и нос.

– Итак, Ваше Высочество, – начала она строго, – матушка Ваша, самодержица Российская, первая в Отечестве своём, себя от оспы защитила… Теперь Ваша очередь, сын мой… А за Вами эти господа последуют, и все дамы наши… Поглядите на них – вот Денис Иваныч Фон-Визин… Он просто жаждет вперёд Вас пойти, и другие тоже… – Она оглянулась и внимательно оглядела залу. Увидела Ласкари и, сдерживая улыбку, произнесла. – Шевалье де Ласкари особо просил меня об этой чести, но Вы ему не позволите этого сделать, не правда ли? Ступайте, сын мой… Доктор заждался Вас…

Наследник тяжело вздохнул, сердито выдернул свои руки от крепко державших его воспитателей, и понуро поплёлся к двери, из которой недавно вышла императрица. Она удовлетворённо улыбнулась и позвала.

– Федя! Федя! Ты где?

Маленький Федя появился неведомо откуда, проскочив под ногами придворных.

– Я тут…

Екатерина широким жестом развернула свой шлейф.

– Ну, так садись!

Федя, видимо, не в первый раз, уселся на шлейф, схватившись обеими руками за юбку императрицы.

Екатерина весело присвистнула.

– Поехали! Но-о-о!

И, ещё раз свистнув, ускоряя шаг, почти бегом она покинула залу.

Вскоре из-за таинственной двери вышел и Наследник. Он почти успокоился, хотя всё ещё шмыгал носом. Цесаревич быстро направился через залу к своим покоям, воспитатели бросились за ним. Но тут Наследник увидел Ласкари, подошёл к нему вплотную и, глядя на него исподлобья, хмуро произнёс:

– Благодарю Вас за храбрость, шевалье…

Ласкари, молча, поклонился.

И, круто повернувшись на каблуках, Наследник скоро исчез за дверью вместе с воспитателями. Придворные вопросительно смотрели на шевалье. Ему ничего не оставалось, как отправиться на экзекуцию. Ожидавшему своей очереди Денису Иванычу было до невозможности стыдно. Он перекрестился и встал у зловещей двери, чтобы идти следующим…

Славные подвиги Ласкари подошли к концу: в середине весны Гром-камень, наконец-то был доставлен к специальной пристани у залива. Здесь работы были переложены на плечи Адмиралтейств-коллегии, которая восприняла кампанию по перевозке камня как серьёзную обузу. Шла война с Турцией; необходимо было оснащать, ремонтировать и строить новые корабли, воевавшие вдали от России… Людей не хватало, свободные морские рабочие и матросы были заняты на военном строительстве. До монументов ли было в ту пору! Но после длительных письменных баталий с Бецким, его жалоб и докладов императрице, поступило высочайшее указание возложить ответственность за доставку камня на самого руководителя Адмиралтейств-коллегии адмирала Мордвинова…

Но эта отдельная история мало интересовала Ласкари. Свою миссию он выполнил с блеском. Он был подполковником, директором Шляхетного кадетского корпуса, но перед ним встала во весь рост вечная русская проблема – что делать дальше?

С утра у Ивана Иваныча было прекрасное настроение. Запахнув атласный халат, Бецкой быстро просмотрел письма, лежавшие на столе, но того, что он искал, среди бумаг не было. Он позвонил, тут же появился секретарь.