Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста

– Иван Иваныч…

Генерал только громко всхрапнул и присвистнул в ответ.

Ласкари осмотрелся. Он увидел в полумраке бесконечный ряд всяких ящичков и полочек, подписанных чьим-то аккуратным и ровным почерком, но прочитать в темноте что-либо было невозможно. Шевалье взял со стола свечу и склонился над ними, пытаясь прочитать названия.

– Картотека… – Прошептал он. – И не одна… Сколько же их здесь! « Групповая»… Эта – «Страновая»… «Главная»… – Он выдвинул один из ящичков, начал перелистывать одной рукой карточки, другую со свечой держал аккуратно в стороне, чтобы ненароком не капнуть воском на листок или не поджечь бумажки.

Вскоре его поиски увенчались успехом. Он нашёл одну важную персону в «Главной» картотеке. На русскую букву «Б»… Бецкой! Бог мой! Сколько тут было листов! Он принялся лихорадочно их перелистывать. Русский язык шевалье знал ещё скверно, но скоро понял основное. Бецкой – побочный сын князя Трубецкого, оказавшегося в почётном шведском плену и женившегося там на богатой шведке… Родился Иван Иваныч в Швеции, закончил кадетский корпус в Копенгагене… А далее… Далее шевалье нашёл истинный клад, он даже захлебнулся от счастья, закашлялся, испуганно оглянувшись на своего покровителя, но тот крепко спал. Бецкой при длительной своей жизни в Европе, – вычитал в листах картотеки шевалье, – был весьма близок с принцессой Иоганной Елисаветой Ангальт-Цербстской… Не просто другом, галантом её был… А через год родилась у принцессы дочь, нынешняя самодержица Российская Екатерина Алексеевна…

Ласкари был потрясён открытием. Слегка замешкавшись, он попытался было поставить все бумаги на прежнее место, но тонкие листы рассыпались, и шевалье, услышав лёгкие шаги за стеной, едва успел рассовать их по карманам камзола. В комнату вошёл чиновник и, увидев спящего Бецкого, стал ступать совсем бесшумно.

Ласкари заспешил заговорить, скрывая своё смущение. Стараясь не шуметь, он прошептал.

– Наш генерал, убаюканный чтением моим, заснул совсем… День у него нынче суетный выдался, где только ни побывали: и за приготовлением кирпича надзирали, и за пережиганием извести… Проверили, как шелковичных червей разводят, и тут же искусственным выведением цыплят занялись… После обеда – чтение у императрицы, потом – спектакль в Обществе благородных девиц в Смольном… Молодой человек с ног свалится, а благодетелю нашему седьмой десяток пошёл.

Чиновник согласно закивал головой.

– И не будите его, шевалье… Пусть отдохнёт… А Вы не желаете чаю или кофею? Тотчас в соседней комнате приготовим…

– Премного благодарен… С удовольствием кофею попью…

Бросив беглый взгляд на спящего патрона, Ласкари поспешил покинуть кабинет с картотекой. В карманах его похрустывали бумаги, содержащие огромную государственную тайну. Он застегнул поплотнее свой кафтан.

А Екатерина вскоре опять была в Москве.

Она сидела в своей уборной перед большим туалетом с зеркалом в раме из чистого золота. Постоянный парикмахер укладывал её прекрасные волосы в привычную причёску. Волосы были густыми, каштановыми, последняя неубранная прядь почти доставала пола. Парикмахер поднял волосы над высоким лбом императрицы, осторожно уложил за ушами и, оценивая свою работу, последний раз оглядел государыню в зеркале. Она кивнула.

– Спасибо… Я довольна…

Парикмахер уступил место следующим участникам утренних приготовлений к выходу. Екатерину окружили сразу четыре камер-фрау…

Уборная императрицы была полна народу. Прямо за её спиной стояли депутаты из Комиссии по уложению, разгорячённые спором, красные от возбуждения. В комнате находились помимо прочих и Бецкой, и Елагин со своим секретарём Фон-Визиным, и несколько фрейлин.

Одна из камеристок подала Екатерине на серебряном блюде кусочки льда. Императрица быстро протёрла ими свои щеки и лоб. К ней тут же подступила другая камер-фрау, осторожно приладила на причёску кружевной чепец…

Екатерина через зеркало оглядела депутатов.

– Продолжайте, господа депутаты, я слушаю…

– Я, говорю, Ваше Величество, – начал первый из них, – нам необходимо в городах наших открыть домовые бани… Я всё продумал и обсчитал… Надо брать с дворян и купечества первой гильдии за посещение тех бань по рублю, а с людей всех прочих званий по двадцать пять копеек в год…

Он не успел договорить, с другой стороны к креслу императрицы подступил его оппонент.

– А я, Ваше Величество, утверждаю, что домовые бани вредные для городов строения, ибо по неимению за ними хорошего надзора от них по большей части происходят пожары…

Екатерина через зеркало с сожалением рассматривала своих депутатов.

– Я ещё не слышала Вашего мнения, – Заметила она третьего депутата. – Мне незнакомо Ваше лицо… От какой губернии Вы в Комиссии по уложению?

– От города Енисейска, Ваше Величество… – Склонился в поклоне незнакомец. – Степан Самойлов имя моё…

– И у Вас тоже есть мнение о домовых банях? – насмешливо спросила императрица.

– Безусловно есть, Ваше Величество. Я могу утверждать, что пожары не всегда происходят от бань, а загораются только такие, которые пришли в ветхость и имеют худые печи…

– А ещё от того они загораются, что там по ночам такое творится… Вот уж действительно – дым столбом… – поставила точку Екатерина.

Камеристки закончили её туалет, она благодарно кивнула своим помощницам и поднялась. Подавив вздох, повернулась ко всем.

– Благодарю Вас, господа… Теперь я хорошо понимаю, какие важные вопросы обсуждает новая Комиссия по уложению… Я думаю, на следующем заседании вы непременно решите, нужны нам бани или нет… – Потом она повернулась к Елагину. – Для тебя, Иван Перфильевич, в кабинете моём бумага приготовлена, твоему секретарю отдадут её, как спросит… Ты в ней поправь орфографию мою, да обратно принеси… Я её в архив пошлю, чтоб видели потомки, с которой стороны справедливость была… Бог нам свидетель, что мы, круглые невежды, не имеем никакой склонности к дуракам на высоких местах… Ну, и довольно о том… Скажи-ка мне теперь, Иван Перфильевич, чем ты нас вечером порадуешь?

– Ныне в Москве комическая опера итальянская, Ваше Величество…

– Ну, и славно, я люблю итальянцев, ты знаешь… А после нам твой секретарь представление устроит… Он один целого театра стоит… Согласишься ли, Денис Иваныч?

– Коли Ваше Величество желает, – не смутился Фон-Визин и поклонился.

И обратилась ко всем.

– А сейчас оставьте нас с Иван Иванычем Бецким для дел наших государственных… И ты, Наталья Петровна, останься пока…– Повернулась она к одной из фрейлин. – Мы с вами скоро увидимся, дорогие мои…

Подождав пока все прочие выйдут, государыня сказала Бецкому, неожиданно повеселев.

– Я тебе сюрприз приготовила, Иван Иваныч… Я сейчас тебя веселить буду. Скажи мне, Наталия Петровна, исполнила ты просьбу мою?

– Со всей своей старательностью, матушка… Как ты просила – всё в точности сделала… Привести сюда прикажешь?

Екатерина чуть не захлопала в ладоши.

– Привести, привести! Немедля!

Когда фрейлина вышла, Екатерина, смеясь, повернулась к Бецкому.

– Помнишь ли, Иван Иваныч, моё обещание женить нашего шевалье на богатой купчихе?

– Помню, матушка… Да и он не забыл…

– Где же купчиху-то искать, как не в Москве! Приготовься, Иван Иваныч – это тебе не Институт благородных девиц…

Пока они так беседовали, по анфиладе Кремлёвских покоев быстро шли три женщины. Посередине – Наталия Петровна, по обе стороны от неё – московские купеческие дочки. Наталья Петровна, дама немолодая, была одета сдержанно, подстать императрице. Московские девицы – напротив, – по последней моде. Платья их были вышиты золотом и украшены драгоценными камнями. Необыкновенно широкие юбки на клею топорщились в стороны и страшно шуршали, а со своими длинными шлейфами барышни едва справлялись. Девичьи лица были ярко нарумянены и напудрены, брови насурьмлены неумело: у первой девицы одна бровь шире другой, у второй – брови на разной высоте от глаз… На лицах девиц в изобилии были налеплены тафтяные мушки. Причёски, следуя моде, имели квадратную буклю посреди головы, позади – шиньон, а сверху – нечто вроде берета, украшенного в несколько рядов цветами и длинными перьями. Девицы были страшно напуганы, старательно семенили рядом с фрейлиной, путаясь в юбках и шлейфах.

Когда подошли к дверям уборной императрицы, Наталья Петровна строго оглядела девушек, выдернула несколько перьев из причёсок обеих.

– Что Вы делаете, мадам?! – Воскликнули они в один голос.

– Ваши перья выколют императрице глаза, коли разрешит она Вам к ручке своей приложиться… – Строго пояснила наставница.

Ещё раз пристально оглядев подопечных, фрейлина постучалась и, услышав голос государыни, толкнула дверь. Но для трёх широких юбок дверь была слишком узка. Фрейлина толкнула вперёд одну из девиц, та сделала несколько шагов, но с перепугу замешкалась на пороге. Наталья Петровна, не ожидая препятствия, шагнула вперёд, и тут же наступила купчихе на шлейф, который тянулся за ней позади. Они обе упали, издавая невероятный шум юбками. Вторая купчиха рухнула на пол вслед за ними, поскольку Наталья Петровна не отпускала её руки.

Екатерина просто зашлась в хохоте. Женщины возились, не в силах разобраться в своих юбках и шлейфах. Бецкой сдержанно улыбался.

– Иван Иваныч, чего сидишь? Помоги дамам, а то они до вечера здесь кувыркаться будут…

Бецкой без особого удовольствия подал руку одной из девиц, но по неосторожности тут же наступил ей на шлейф и упал рядом, исчезнув с головой в дамских юбках.

Екатерина почти рыдала от смеха. Наконец, кое-как разобрались. Бецкой, сдерживая раздражение, отошёл к окну, дамы отдуваясь, стояли перед императрицей. Она, наконец, успокоилась.

– Простите, дорогие мои… Ты, Наталья Петровна, к себе ступай… Успокойся пока… Не сердись на меня, очень уж смешно было, но я тебя обидеть не хотела…

Фрейлина, разгорячённая вознёй по полу, и впрямь, была обижена смехом императрицы, поклонившись сдержанно, она вышла.

– А теперь, мои красавицы, давайте побеседуем. – Совсем серьёзно обратилась государыня к купеческим дочкам, когда те, наконец, перевели дух. – Садись, Иван Иваныч, на своё место… Нам с тобой предстоит выбор нешуточный… Погляди-ка, невесты какие… Начнём с тебя, милая… Как звать тебя?

– Агафия Иванна, дочь Городецкая, Ваше Величество…

– А скажи мне, Агафия Иванна, чего тебе более всего на свете хочется?

– Так ведь замуж выйти, Ваше Величество… Батюшка говорит, что это моё самое главное дело в жизни… – Выпалила первая потенциальная невеста.

– А чему тебя батюшка ещё выучил? Умеешь ли ты расписаться?

– А зачем, Ваше Величество? Батюшка завсегда за меня закорючку поставит, а замуж пойду, так и руки мужа достанет…

– А музыке, танцам учат тебя родители? – Настойчиво и с нескрываемым интересом спрашивала императрица.

– А как же, Ваше Величество… Очень даже учат…

– Ну, и каковы успехи твои?

– Большие успехи, Ваше Величество… Когда я на клавикордах играю и пою, матушка слёз сдержать не может… А когда к нам гости приезжают, так всё норовят из другой комнаты меня слушать. Оттуда, говорят, мои рулады более всего впечатление производят…

Екатерина с трудом подавила смешок, быстро взглянула на Бецкого, внимательно прислушивающегося к разговору.

– А скажи мне, милая… Что модно нынче в Москве? Что за цвет на платье твоём?

– Этот цвет, Ваше Величество, называется « цвет приглушённого вздоха»…

– А этот?– показала она на своё платье.

– Этот цвет – «цвет совершенной невинности»…

Екатерина опять не могла сдержаться от смеха.

– А вот этот – « цвет нескромной жалобы»… – вошла в роль девушка, приняв смех императрицы за поощрение.

Екатерина перестала смеяться, повернулась к Бецкому.

– Слыхал, Иван Иваныч, просветитель мой дорогой? – И Поманила вторую девушку. – А теперь ты поближе подойди… Тебя, девушка, как зовут?.

Та подошла, присела.

– Тоже Агафия Иванна, Ваша Величество… Карабузина я …

– Ну, Москва… Имён других, что ли нет? А ты, милая, знаешь ли грамоте?

– А как же, Ваше Величество… Я с батюшкой все его амбарные книги читаю… Любую купчую разобрать могу…

Екатерина посмотрела на неё внимательно.

– А ещё что знаешь? Может, книгу какую прочитала, помимо церковных…

– Мы с батюшкой нынче очень интересную книгу закончили… Я ему вечером перед сном каждый день читаю…

– Гляди-ка… Так что за книга-то?

– Книга одного литератора английского… Про человека, который на острове один-одинёшенек остался, много лет там прожил, сам себя поил и одевал… Очень интересная книга, Ваше Величество…

– Знаю, о какой книжке ты говоришь… А может ты и по-французски или по-немецки знаешь?

– Знаю по-английски несколько, Ваше Величество… Батюшка мой всегда сыночка желал, а не пришлось… Вот он меня и обучает, как сынка хотел обучить…

– Гляди-ка… Батюшка у тебя, видать, – человек серьёзный, надо мне с ним познакомиться поближе… А не напугаешь ли женихов умом своим? Они умных жён не больно-то уважают…

– Это уж как Господь Бог рассудит…

– Быть может, и я ему подсобить смогу… Слушайте меня, девушки… Родителям Вашим сказано, зачем я Вас к себе призвала… Есть у меня для Вас жених завидный… Одна беда – один он у меня, а вас – двое, хоть вы обе Агафии Иванны подобрались… Сейчас домой ступайте, да моего решения ждите… Мы хорошо подумаем с помощником моим Иван Иванычем, и родителям вашим не далее завтрашнего дня я волю свою объявлю…, желаю… садись, атерина протянула руку для поцелуя. Девицы бросились было к ней разом. Но она предупреждающе подняла руку. Они приложились к ручке по очереди. Не смотря на старание фрейлины, некоторые цветы и перья всё-таки попали государыне в лицо. Тихонько чихнув пару раз, она позвонила. Вошёл камер-лакей.

– Пожалуйста, Захар, проводи этих девушек… Прощайте, мои милые…

Девушки ушли, протиснувшись сквозь дверь на этот раз по одиночке.

– Ну, что решим, Иван Иваныч? Которая больше шевалье подходит – та, что глупа или та, что книжки читает?

– Ласкари не жена нужна, а деньги её. Ему и глупой довольно будет… – Заметил Бецкой.

– Ты прав, Иван Иваныч… А другую девицу я тоже в Петербург заберу… Ей-богу, жалко девку, пропадёт она в Москве… Придумала… Я её к Дашковой пошлю, и велю при себе держать. Она тотчас и лицо ей отмоет, и лишние перья с головы поснимает…

Императрица сдержала своё слово: вскоре обе купеческие дочери, обе Агафии Иванны, отправились с обозом в Петербург. Ласкари ждал невесту с нетерпением. Но едва увидев её, едва не лишился чувств: так сильно были насурьмлены её брови, так сверкала она чёрными зубами, так шуршала клеевыми юбками, словно только что сошла с лубочной картинки, что продавали в изобилии в Петербурге на площадях на Масленицу… Но невеста была сказочно богата, а по контракту всё её приданное тотчас же переходило в собственность мужа, потому шевалье очень скоро смирился – как говорится, «даренному коню…». Бецкой к свадьбе преподнёс ему ещё один подарок – императрица подписала указ о присвоении ему звания подполковника…

Ласкари поселил молодую жену на самой окраине Петербурга, в солдатской слободе, в небольшом домишке, который купил на деньги тестя. Приставлена к ней была простая крестьянка, работящая и чистоплотная. Агафию Иванну свою он никуда не вывозил и никому не представлял. Она пухла с тоски и скуки, даже служанка была глухонемая, разговаривать с ней можно было разве что на пальцах… Только и радости было, когда изредка заезжала к ней московская приятельница, другая Агафия Иванна – Карабузина. Но заезжала она совсем редко, поскольку жила в самом центре Петербурга, в квартире, купленной и обставленной её батюшкой, специально для того приезжавшего в столицу. Квартира эта была подле дома графини Дашковой, которая по прямому указанию императрицы следила теперь за Агафьиным воспитанием и образованием… Так что удовольствий в Петербургской жизни у молодой Ласкариевой жены было очень мало. Муж её, хоть и был всем хорош – и молод, и удал и красив, своим присутствием девушку не баловал, ссылаясь на дела и заботы при дворе Её Величества. Правда, узнав про слабость своей жёнушки к сладостям и пирогам, стал непременно привозить их в большом количестве, незаметно похищая десерты со столов в домах знатных господ, где ежедневно обедал среди прочих таких же ловкачей и хитрецов. Он с удовольствием следил, как его Агафия Иванна поглощала пирожные одно за другим, запивая их квасом с изюмом, а потом, исполнив супружеский долг, тут же покидал её, только и следов было, что куча лошадиного навоза у калитки…

Вскоре Агафия Иванна, располневшая до невозможности, стала хиреть и чахнуть. Она всё больше спала, лежала целыми днями, отказывалась от еды и питья, и муж почти насильно запихивал в неё пирожные, которые всё также исправно привозил при каждом посещении. Но однажды утром Агафия Иванна сильно закашлялась, из её рта фонтаном хлынула кровь, она даже испугаться не успела, как всё было кончено…

Ах, как плакал, как рыдал неутешный муж на плече прибывшего из Москвы батюшки своей незабвенной жёнушки! Какие пышные похороны он ей устроил! Торжественное шествие печальной колесницы с гробом почившей супруги шевалье видел весь Петербург. Сам он был одет в глубокий траур: шляпа, как положено, с длинным висящим флёром, шпага, обшитая чёрным сукном, на плечах – епанча… Возможно, был тут и некий перебор, но нерусскому человеку его легко простили, на что и рассчитывал предприимчивый грек.… Глядя в окна своих гостиных, петербургские дамы прикладывали кружевные платочки к своим прелестным глазкам, промокая невидимые слёзы сочувствия… С помощью известных стихоплётов, поднаторевших на подобных письменах, шевалье сочинил трогательную эпитафию, которую тут же велел выбить на надгробии:

« На сём месте погребена Агафия Иванова дочь, урождённая Городецкая. Монумент, который нежность моя воздвигнула её достоинству, приводи на память потомкам моим причину моих слёз, пускай оплакивают со мной обитающую здесь, приятную разными живо являющимися в ней качествами, скромную и нежную жену. О судьба!»

Очень ему нравилась эта надпись.

Подруга умершей Агафия Иванна Карабузина принимала очень большое участие в шевалье, успокаивала его, как могла, и плакала вместе с ним. Бецкой по приезде купеческих дочек в Петербург, не скрыл от Ласкари, что и вторая девушка также принимала участие в смотринах у императрицы, но была ею отстранена по причине своего ума и образованности. Шевалье об этом не забывал, всё приглядывался к девушке, да присматривался. Графиню Дашкову он побаивался, дама она была строгая и внимательная, провести её было очень трудно. Но довольно скоро он узнал, что Екатерина «малая», как звали её потихоньку, всё больше попадает в немилость императрицы и, дабы избежать последствий этой немилости, срочно засобиралась заграницу… Едва только она покинула Петербург, как Ласкари вновь женился. Теперь он жил на широкую ногу в центре столицы, принимал гостей и не прятал свою молодую жену. Пирожных она не любила, но любила книги, и Ласкари просто заваливал её фолиантами, добывая их по совету Бецкого и Фальконета в самых именитых домах и известных библиотеках…

Но вскоре он стал появляться в обществе с трагической миной, не уставал прикладывать к глазам тонкий платок, который скоро становился мокрым от слёз – Агафия Иванна тяжело захворала…

В Александро-Невской Лавре на том же надгробии противу прежней эпитафии появилась новая, не менее жалостливая.

« В сём месте погребена и вторая его подполковника же Ласкари жена Агафия Ивановна дочь Карабузина…».

Состояние шевалье удвоилось. Но он не струсил. Он женился в третий раз.

За третью эпитафию он заплатил всё тому же стихоплёту изрядную сумму. Стихоплёт поначалу упёрся – его обуял суеверный ужас, он чувствовал недоброе и со страхом смотрел на шевалье, но деньги всегда обладали большим даром убеждения.

« На сём месте погребена Елена де Ласкари третья жена, урождённая Хрисоскулеева. Несчастный муж, я кладу в сию могилу печальные останки любезной жены. Прохожий! Ты, который причину слёз моих зришь, возстони о печальной судьбе и знай, что добродетель, таланты, прелести вотще смерти противоборствуют». Так он написал на надгробии своей следующей жены.

Вторая Агафия Иванна, выходя замуж за несчастного вдовца, очень его жалела, возможно, и полюбила даже… А что думала третья невеста, идя под венец с предприимчивым греком? Может быть об его деньгах или о несуществующих успехах при дворе – кто знает…

Узнав о похоронах третьей девушки, императрица задумчиво покачала головой – такой прыти от своего «засланного казачка» она не ожидала. Ласкари не стал вельможей, не стал дворянином, но он был теперь богатым человеком, очень богатым, одним из самых богатых людей в Петербурге.

А Фальконет тем временем неистово работал. Вот и сегодня он стоял у Большой модели, пристально разглядывая её, словно видел в первый раз. Ласкари был здесь же, записывал что-то в большую расходную книгу.

– В Конторе строений требуют подробных отчётов, на что мы тратим деньги. Генерал Бецкой очень придирчив, ему приходится ежегодно держать отчёт перед Сенатом об израсходованных средствах на построение монумента… – Заметил он, не отрывая глаз от своих цифр.

– Читали Вы, что он мне написал? – Встрепенулся Фальконет.– Каких только аллегорий он ни велит у подножия монумента поставить: и Варварство России, и Любовь народа…

– Я желал бы Вас предостеречь, профессор Фальконет… – Осторожно заметил Ласкари. – Генерал Бецкой весьма интересуется Вашей перепиской с Дидеротом, говорит, что в письмах оных могут и государственные тайны содержаться…

Фальконет вздохнул.

– Микеланджело не выдержал бы и трёх недель при дворе Екатерины … Впрочем, в Петербурге о Бецком разное говорят, я слышал, он свои немалые средства в дела просвещения вложил… Говорят, Воспитательный дом, казённые училища…

– Так-то оно так, только от средств этих Иван Иванычу такие проценты идут, что можно ещё один такой Воспитательный дом построить или открыть ещё одно общество благородных девиц… – язвительно заметил шевалье.

– Господь ему судья… – Думая о своём, перевёл разговор на другую тему Фальконет. – Я – француз. Мне немало лет, но только сейчас я приступил к главному делу всей своей жизни. И как бы мне генерал Бецкой ни мешал, я выполню его… А Вы, мой друг, – грек, и в деле моём – моя правая рука… Разве не промысел Божий, что мы оба сейчас в России служим?

– В тени чужой славы жизнь проводить – занятие мало весёлое… – Мрачно отозвался Ласкари.

– Э, шевалье… Вы молоды… А что может быть лучше молодости! При таком покровителе, как генерал Бецкой, Вы на своём коне намного дальше ускачете, чем мой Пётр Великий, которому генерал пути не даёт… Новый чин, я вижу, Вы каждый год получаете…

– Пустяки! – отмахнулся Ласкари. – У государыни кучер в чине подполковника! Вас, профессор Фальконет, потомки и без чинов не забудут, а я до генерала дослужусь – вряд ли кто вспомнит……

– Мы сегодня с Вами мрачно настроены, а от дурных мыслей лечит только работа… В моём кабинете на столе, шевалье, лежит список всего, что нам надобно, чтобы закончить к сроку Большую модель… Проверьте, не забыл ли я чего… И скачите в Контору строений, просите, чтоб не мешкали, а за мной задержки не будет… Экипаж мой можете брать, когда пожелаете… Он всегда наготове у крыльца.

– Благодарю Вас, верхом быстрее будет… Так на Вашем столе список, говорите?

Он ушёл, а Фальконет, вздохнув, вновь погрузился в работу. Он не услышал, как в мастерскую вошёл Пётр Иваныч Мелиссино. Полковник растерянно потоптался у дверей, но спросил громко и зычно.

– Где тут профессор Фальконет?

Фальконет, не сразу оторвался от модели, повернулся к гостю. Мелиссино несколько смутился.

– Не признал я Вас, профессор Фальконет… Простите великодушно…

– Меня в рабочем одеянии, да перемазанного глиной мало кто признать может… Проходите, дорогой Пётр Иваныч! Слов нет, как я рад видеть Вас …

Фальконет был, действительно, очень рад появлению Мелиссино. Узнав, что Пётр Иваныч ненадолго прибыл из армии в Петербург, тотчас же стал искать с ним встречи, а повстречав, обратился к нему с самой нижайшей просьбой. Что было делать? Берейтор, с которым так славно было работать, от безденежья в Москву собрался бежать… Фальконет писал императрице, просил слёзно повысить и жалованье ему, и чин… Неделя прошла – ответа нет, а без натуры ваятель никак не мог…

–Так что ж… – Мелиссино был весьма польщён вниманием знаменитого художника, о котором только и разговору было теперь в Петербурге.– Я домой, и в самом деле, ненадолго, и потому готов приступить к делу, немедля… Каких лошадей Вам императрица из своей конюшни предоставила?

– Кони великолепны! Бриллиант и Каприз, знаете верно? Их так смешно конюхи величают, с французской приставкой «де» – «де Бриллиант» и «де Каприз»…