Тень Бенциона Шлеймана

А.А.Авраменко

ТЕНЬ

БЕНЦИОНА

ШЛЕЙМАНА

повесть

СМОЛЕНСК • 2012

Глава 1

Из дневника Бенциона Шлеймана

Одним из моих основных жизненных принципов является «никогда не покупать себе то, что больше всего хочешь».

Существуют сразу две объективные причины, почему так следует поступать. Причина первая: если ты чего-то по-настоящему хочешь, прямо-таки пылаешь страстью по отношению к какому-то предмету – это значит, что у тебя на его счет имеются очень большие ожидания, great expectations. Беда в том, что воображение у человека развито обычно куда сильнее, чем склонность к рациональному мышлению; нам проще фантазировать, приукрашивая реальность, чем критически ее анализировать. Но в жизни часто случается, что наши беспочвенные фантазии рушатся, а ожидания не оправдываются. Это ничего кроме разочарования и печали нам не приносит.

Вот, перед нами начальник небольшого предприятия. К нему на работу приходит устраиваться новый сотрудник, весь из себя такой правильный и лучезарный: белая рубашечка, галстучек, улыбка до ушей, красный диплом, превосходное резюме… В общем, полный набор. Начальник с радостью берет его на работу, потому что многого ждет от такого сотрудника; в его голове уже рождается картина финансового чуда, которое совершит этот молодой гений; ему грезятся огромные прибыли, принесенные его трудом. Иными словами – начальник сразу делает очень большую ставку на новенького и начинает слишком многого от него ждать. Дело для начальника заканчивается тем, что этот новый сотрудник не оправдывает его высоких надежд (а это, скорее всего, произойдет, потому что его запросы уже начинают переходить в сферы надреального), и он оказывается в пучине разочарования и в полной прострации. Поэтому на работу надо брать среднего сотрудника, который бы просто более-менее удовлетворял профессиональным требованиям. Если он окажется никчемным – что ж… ты от него не многого-то и ожидал, а вот если он наоборот, окрыленный предоставленным ему шансом, добьется вдруг невероятных успехов в работе – это принесет тебе только удовольствие: всегда ведь приятно менять мнение о людях в лучшую сторону. Все это же относится и к вещам.

Вторая причина, почему не стоит покупать то, чего больше всего хочешь – это страх потерять. Если любишь какого-то человека, значит, боишься его потерять; если тебе безумно нравится какая-то вещь, значит, ты боишься, что с ней что-то может случиться. Привожу пример с автомобилями. Пусть какой-нибудь человек хочет себе Lexus, но покупает Opel. Opel – хорошая средняя машина, удовлетворяющая примитивным требованиям к комфорту и желанию оперативно передвигаться по городу, но к ней человек не испытывает такого же фанатизма, как к Lexus’у. Если кто-то поцарапает его машину или хозяин сам невольно разобьет бампер о притаившийся в тени двора пень – он, безусловно, расстроится, но не сильно. А вот если это произойдет с его любимым и обожаемым Lexus’ом – тут уж беда вселенских масштабов. Так мы становимся рабами собственных же вещей. «Ой, как бы не запачкать костюм от Brioni», «Аккуратнее режьте ветчину – берегите эмаль моих новых тарелок!» и т.д. Любой человек, находящийся в здравом уме, согласится, что быть рабом вещей плохо, поэтому я могу лишь всем посоветовать руководствоваться по жизни моим принципом, ибо перед вещами, от которых вы не в восторге, вы никогда не будете испытывать раболепия. Вещи будут служить вам согласно их прямому функциональному назначению, облегчая жизнь и оставляя вас полновластным хозяином.

Глава 2

Бенцион Шлейман, в отличие от своего отца, Доната Исаевича – высокого, худощавого, с курчавыми волосами и точеным семитским профилем – совершенно не был похож на еврея. Бен был среднего роста, светловолосый, коренастый, с высокими острыми скулами. Помимо своей славянской внешности, доставшейся ему от матери – Надежды Ивановны Кирсановой – Бен и поведением своим не походил на детей «колен Израилевых»: он не произносил, гортанно раскатывая, букву «р», не носил пейсы, не использовал повсеместно в речи суффикс «таки» и не следил за кошерностью употребляемой им в пищу еды. Единственное, что, возможно, хоть как-то роднило его с еврейской нацией, так это – его особое отношение к деньгам. Бен не был чрезмерно скуп или слишком алчен, но он относился к деньгам с определенным уважением. В том, как он их пересчитывал, клал в бумажник, держал в руках, всегда чувствовалась некоторая обрядовость и даже нежность. Ко всему в жизни Бен подходил оценивающе, с позиции: «стоит ли это тех денег или не стоит?» Например, он с легкостью мог отдать сотню рублей за бокал хорошего, первоклассного пива, но вот выбросить 250 рублей на услуги парикмахера казалось ему страшным расточительством.

Доподлинно неизвестно, в силу ли этих меркантильных особенностей своей души или по ряду других причин, но Бенцион Шлейман сейчас переживал серьезный разлад в отношениях со своей девушкой Анастасией. Они сидели за столом на кухне друг напротив друга в напряженном молчании. Бен был внешне спокоен, а вот Настя – раздражена до предела.

– Ты сумасшедший.

– Возможно.

– Нет, ты считаешь, что это нормально? – Настя указала на большой амбарный замок, висящий на шкафчике с посудой. Бен медленно повернул голову и, в очередной раз внимательно посмотрев на дело рук своих, остался доволен.

– Видишь ли, в мире существует бесконечное множество норм нормальности. И то, что наши с тобой понятия о нормах не совпадают, делает меня в твоих глазах ненормальным, хотя с моей точки зрения мое поведение выглядит вполне адекватным и приемлемым…

– Хватит путать мне мозги своими суфизмами!

– Милая, во-первых, «сОфизмами», а во-вторых, т.к. мои рассуждения не содержат в себе логических ошибок, то это делает неправомерным употребление в их адрес даже и этого слова.

– Как же ты меня бесишь!

– Все что я могу сделать, так это попытаться объяснить тебе свою позицию. И, быть может, когда ты меня выслушаешь и поймешь, этим бессмысленным препирательствам настанет конец.

– Давай! Давай, попробуй, объясни мне! Может, я, дура такая, пойму, наконец!

– Хорошо. Предлагаю тебе вспомнить, с чего все это началось. Две недели назад ты попросила меня вымыть посуду, хотя это является твоей прямой обязанностью…

– Вот, мерзавец! Один раз! Один-единственный раз за все время, что мы живем вместе, я попросила тебя вымыть посуду! – несмотря на крики и истерику Насти, Бен оставался неколебим – в споре с ней он даже нарочито ослаблял свой голос.

– Повторяю: меня не волнует, сколько раз ты меня просила вымыть посуду, каким елейным голосом и по каким причинам ты это делала. Мытье посуды – это твоя обязанность в доме. И прошу тебя впредь меня не перебивать. Так вот… Две недели назад ты попросила меня вымыть посуду, на что я ответил решительным отказом. Раздраженная, видимо, принципиальностью моего решения, ты вовсе отказалась мыть посуду, которая за неделю в полном составе перекочевала из шкафчика в мойку…

– Скажи мне, где? В каком нормальном доме это еще могло произойти?

– После этого, – не обращая ни малейшего внимания на Настю, продолжал Бен, – я несколько дней ел из одноразовой посуды, но такое положение дел меня не устроило. Твой ультиматум грозил затянуться на неопределенный срок, а питаться в собственном доме из пластмассовых тарелок, я посчитал для себя унизительным. Поэтому я вымыл всю посуду, из которой ел до этого, а остальную часть предоставил тебе, включая те две первые тарелки, из-за которых все и началось. Но ты по-прежнему отказывалась их мыть, и при этом стала пользоваться моей посудой…

– Твоей посудой?!

– Да. Раз я ее вымыл, значит, она автоматически становится моей. Так вот, чтобы ты не брала мою посуду, я и повесил на шкафчик этот замок.

– А почему, когда раньше я мыла посуду, она оставалась общей, а когда ее вымыл разок ты – она почему-то вдруг стала твоей?

– Потому, что я – мужчина, а ты – женщина, и мыть посуду – это твоя прямая священная обязанность, за которую тебе не полагается никаких привилегий.

– Откуда в тебе только наглость берется, такое говорить?! С чего ты вообще взял, что женщина должна быть посудомойкой без всяких привилегий?!

– Потому, что люди испокон веков жили таким образом. И мать моя с отцом жила точно так же.

– Молчал бы уж. Ты свою мать вообще не знал!

– Мне рассказывал про нее отец, – Бен заметно нахмурился.

– Ну да! Чего еще тебе этот старый жид наплел?

– Не сметь! – Бен вскочил и ударил кулаком по столу. Глянув в его глаза, полные яростного кипящего гнева, девушка мгновенно замолчала, потупив глаза к полу. – Не смей так говорить про моего отца! Для меня он – святой человек. Он вырастил меня один, и я обязан ему всем, что у меня есть в жизни.

На какое-то время в комнате воцарилось молчание. Настя испуганно глядела на Бена, пока тот не отвернулся к окну. Бен всегда умел себя сдерживать, но, когда речь заходила об отце – жгучие эмоции растапливали в нем лед хладнокровия.

Донат Исаевич Шлейман родился и вырос в Куйбышеве1*. Закончив институт летом 1975 года он уехал на отдых в Крым, где впервые встретил Надежду Кирсанову. Молодой Доня влюбился в нее с первого взгляда. Вместе они провели счастливое лето, а затем разъехались в разные города: она – в Смоленск, он – в родной Куйбышев. С тех пор его стало изводить и терзать одиночество. Ни дом, ни семья, ни весь город уже не могли вместить всей его неуемной мучительной тоски от разбитого сердца. Однажды Доня понял, что просто не сможет больше жить без своей возлюбленной, без девушки, отдавшейся ему под нежный рокот морского прибоя на склонах гор Кара-Даг. Ослепленный любовью, Бенин отец решился на самый отчаянный в своей жизни поступок: он оставил дом и отправился на поиски Нади в Смоленск. Не зная ничего кроме ее имени, Донат смог отыскать свою возлюбленную в чужом незнакомом городе и жениться на ней. Однако не много счастливых лет отвела им судьба. В 1978 году во время тяжелейших родов Бенина мать умерла. Донат Исаевич, смиренно приняв этот удар судьбы, стал растить сына один, посвятив ему всю нерастраченную любовь по рано ушедшей жене. Помогать ему было некому: семья Шлейманов отвернулась от Доната, когда тот женился на гойке, а все родственники жены погибли еще в Великую Отечественную войну. Единственным утешением в жизни бедного еврея стал сын, которого он назвал в честь главного героя любимой с детства книги: «Одесских рассказов» Бабеля. Он всегда говорил: «Беня Кр’ик – вот евр’ей, котор’ый-таки мог постоять за себя.»

Донат Шлейман умер в начале прошлого года. Казалось, еще недавно он так раздражал Бена своими дотошными ежевечерними звонками, всякий раз говоря: «Здр’авствуй, сынок. Как ты себя чувствуешь? Имел ли ты сегодня сутр’а пор’ядочный стул?» А теперь эти звонки прекратились, и не стало больше его самого близкого и дорого человека. Бен часто не понимал своего отца, но зато безмерно его уважал. Это всеобъемлющее уважение порой даже скрывало от Бена его собственную точку зрения. Привыкнув во всем спрашивать совета у своего отца, он утратил способность мыслить самостоятельно. Бен никогда не искал смысла в отцовских словах, целиком принимая их на веру. Всю свою жизнь он построил в соответствии с его заветами, которые свято чтил, не подвергая сомнению. Когда Доната Исаевича не стало, Бен столкнулся с бездной неизвестности. Он был, как незнающий текста актер, вышедший на сцену в театре жизни: с уходом суфлера, он не имел ни малейшего представления о том, что значил весь его предыдущий монолог, а тем более не знал, что читать зрителям в дальнейшем. Смерть отца заставила его впервые разобраться в своей жизни, по-новому оценить собственные идеалы и принципы. И чем больше Бен вглядывался в свое настоящее, тем более отвратительным оно ему представлялось: ни целей, ни удовольствия, ни счастья – лишь пустое существование.

Все эти мысли и воспоминания на некоторое время отвлекли Шлеймана от текущих проблем. Он сидел у окна, отрешенно наблюдая, как большая черная птица выклевывала внутренности раздавленной на дороге крысы. Почувствовав на себе пристальный взгляд Насти, Бен повернулся, и она продолжила разговор:

– Признайся, что ты меня просто не любишь.

– Не правда. Ты сама это знаешь.

– Знаю?! Я смотрю на этот замок и понимаю, что ничего о тебе не знаю. Разве может любящий человек вешать на шкафы какие-то дурацкие замки? Любовь – это всегда самопожертвование, взаимопонимание, прощение. Все люди разные – у каждого свои тараканы, но когда они живут вместе и любят друг друга, они идут на уступки. Понимаешь? Приходится отказываться от некоторых своих чудачеств ради любви к партнеру.

– К «партнеру»? Партнеры – это директора двух сотрудничающих предприятий. Это – во-первых. А во-вторых, любовь – это когда ты принимаешь человека таким, каков он есть. Например, ты отказываешься мыть посуду – это твой большой недостаток, но, несмотря на него, я все равно тебя люблю и готов мириться с твоим новым принципом, хоть и считаю его абсолютно несуразным. Незачем подстраиваться под кого-то, предавая себя. Если ты отказываешься от своих убеждений, идей, верований – ты перестаешь быть собой. Я полюбил тебя единой со всеми твоими недостатками – меняя их, ты меняешь всю себя. Причем недостатками они могут оказаться лишь в моем понимании, а в твоем – существенными достоинствами. Так зачем же от них отступать?

– Тогда, если ты любишь меня и принимаешь «с моими новыми принципами», то почему здесь до сих пор висит этот замок? – Настя недоуменно выставила руки в направлении шкафчика с посудой.

– Ты забываешь, что у меня тоже есть принципы, от которых я не собираюсь отказываться. Я уважаю твою позицию, но и ты уважай мою, если любишь меня.

– Хорошо, но тогда как, по-твоему, я должна есть, если ты закрыл наши тарелки?

– Не имею ни малейшего представления. Собственно, именно поэтому я и считаю твой принцип смехотворным.

Настя обиженно отвернулась и несколько секунд просидела молча, сдерживая слезы. Собравшись, она нервно выдохнула:

– Чтобы дальше не ссориться, Беня, я предлагаю тебе компромисс: если уж для тебя все это настолько серьезно, то пусть тогда каждый будет мыть посуду сам за себя.

– Нет. Я с феминистками на компромиссы не иду. Либо ты моешь посуду за нас двоих, либо не пользуешься ею вообще, – эта фраза стала для Насти последней каплей. Вскочив, она как ураган стала носиться по кухне, яростно выкрикивая оскорбления.

– Да как ты смеешь?! Жид проклятый! Да со мной в жизни никто так не разговаривал! Меня еще никто не смел так унижать!

– Что ж… с почином.

– Ты гнусный и жалкий мерзавец. Как я вообще могла столько времени с тобой жить и не видеть, насколько ты отвратителен…

Бенциону Шлейману показалось, что это была самая длинная ночь в его жизни. Гневный поток упреков и обвинений лился на него, как из рога изобилия, вплоть до самого утра. В лучах рассветного солнца он по-прежнему молчаливо сидел напротив Насти. Заплаканная и обессилевшая, она подходила к финалу их отношений:

– Ты хочешь мне что-нибудь сказать? Извиниться, например.

– Нет. После всего вышесказанного я считаю, что это тебе следует передо мной извиниться.

В ответ на это Настя лишь глубоко вздохнула:

– Понятно… Тогда забирай свой рюкзак и проваливай к чертовой матери из моей квартиры.

Развязки этой ссоры Бен дожидался вот уже последние три часа – он не хотел, чтобы между ними оставалось что-то недосказанным – и услышав, наконец, своеобразные слова прощания, он с легким сердцем и ироничной улыбкой поднялся со своего стула и отправился в спальню. Ровно через 10 минут Бен уже с туго набитым рюкзаком стоял в коридоре, надевая ботинки. Апатичная ко всему и уставшая Анастасия остановила его, когда тот открывал выходную дверь.

– Что-то еще?

– Замок-то свой со шкафа сними.

– А зачем? Ты ведь решила, что больше не будешь мыть посуду.

Бен еще раз улыбнулся на прощание и вышел, захлопнув за собой дверь.

Глава 3

– Слушай, а почему она сказала именно «рюкзак»? – слегка опьянев, Бен Шлейман и его лучший друг Сергей Коваль, сидя в баре, обсуждали недавно пережитое им расставание. Вот уже 10 лет каждые две недели они собирались за стаканчиком кубинского рома в своем излюбленном местечке под названием «Че Гевара», где в клубах сигарного дыма вели оживленные дискуссии на разные темы. Сергей был того же возраста, что и Бен; он носил усы и бороду, вечно ходил в очках и потрепанном пиджаке с кожаными заплатками на локтях, который из-за проблем с лишним весом никогда не застегивал. Сергей повторил свой вопрос, – Так, почему она сказала про рюкзак?

– А ты что ли забыл мою рюкзаковую теорию?

– Oh mon Dieu!2 Неужели это тот самый рюкзак, в который должны вмещаться все твои вещи, чтобы ты никогда не оброс ненужным тебе скарбом?

– Да-да-да, и не смей смеяться. Мой рюкзак служит отличным средством, чтобы понять, как мало вещей человеку надо для жизни. И я рад, что не привязан ни к каким якорям: меня не держит ни мой комфортный диван, ни здоровенный домашний кинотеатр; никаких подарочных статуэток, фотоальбомов, книжных полок и ничего прочего. Вся информация и воспоминания, которые мне нужны, хранятся здесь, – Бен указал на свою голову, – а все материальное – в моем рюкзаке.

– Не могу поверить, что ты до сих пор полностью вмещаешься в свой рюкзак. Он случайно по швам не трещит?

– Честно признаться, от года к году запихнуть в него все, что я хочу становится все труднее и труднее. Плюс, с возрастом отчетливее стал проявляться живущий внутри меня скопидом. Но пока, я справляюсь.

– Нет, это невозможно. Я решительно отказываюсь в это верить. Ведь ты же еврей – у тебя скаредность должна быть в крови. Сколько уже лет прошло? Ты ведь рюкзаковую теорию еще в институте придумал?

– Совершенно верно.

– И только не говори мне, что это все тот же зеленый походный рюкзак.

– Yes, sir.3

– Невероятно. Ты просто сумасшедший.

– Что ж, ты уже второй человек за эту неделю, который говорит мне об этом.

– Нет, я серьезно, – слова Сергея выглядели бы гораздо убедительнее, не улыбайся он в этот момент. – Я вам, как врач, авторитетно заявляю, что вы, Шлейман, определенно больны.

– Да что вы говорите, любезный Сергей Валентинович. И каков же мой диагноз, позвольте полюбопытствовать? – Бен был полон иронии.

– Этого я пока не знаю, потому что не обладаю достаточным анамнезом, но одно могу сказать точно: диагноз для вас неутешительный.

– Серег, да ты просто мне завидуешь.

– Чему?!

– Моей свободе. Тому, что я до сих пор в 30 лет остаюсь свободным и независимым человеком. Мечта киников: автаркия. Я делаю, что хочу; я могу пойти, куда захочу; мне не нужно ничье разрешение. Вот ты у жены отпрашиваешься на пьянки?

– Да.

– А надо мной нет властелинов… кроме начальника на работе, но это только в пределах офиса, а в жизни

      I am the master of my fate:

      I am the captain of my soul.4

– Непокоренный, значит?

– Точно. Я, как вольный каменщик, как вольный ветер.

– Не-не-не. Никакой ты не вольный каменщик, ты – Вечный жид Агасфер. Ты, как и он, отовсюду гонимый, будешь слоняться со своим рюкзаком по этому свету до самого второго пришествия. Настя у тебя, прости, какой по счету была?

– Не помню. Я не считал.

– А я считал. Пятая, мой друг. Пятая за эти два года. И у всех ты жил, и все тебя выгоняли.

– Не правда, не все меня выгоняли! Иногда я сам уходил.

– А! Так это же в корне меняет дело, – Сергей саркастично улыбнулся. – Вот если бы тебя прогоняли, это бы значило, что ты невозможный человек, а раз уж ты сам уходил, то это видимо тебе женщины каждый раз такие плохие попадались.

Бен неприятно нахмурился, но Сергей продолжал:

– А живешь ты сейчас где?

– Снимаю квартиру здесь недалеко. А что?

– «Снимаю квартиру», – обреченно повторил Сергей. – Сколько тебе лет? Ты же зарабатываешь прилично. Давным-давно бы уже взял кредит и купил себе нормальное жилье, где-нибудь в центре.

– Я не хочу ввязываться во все эти кредиты, долговые обязательства. Это все такая клоака.

– Да ты ни в какие обязательства не хочешь ввязываться: ни в матримониальные, ни в долговые…

– Чего ты от меня хочешь? Меня так воспитал отец. Он всегда говорил: «какие деньги у тебя есть, такие и есть – на них и живи». И сам он никогда ни у кого денег не одалживал и кредитов не брал.

– Слушай, Донат Исаевич был умнейший человек, и я его глубоко уважаю, но тебе тридцать лет, дружище! Уже самое время где-то осесть, пустить корни что ли. Понимаешь?

– Понимаю, – уверенно кивнул Бен. – Но только вот, я думаю, что в тридцать лет ось, вокруг которой вращается вся твоя жизнь – это твоя профессия, твоя работа. И от нее уже, как спицы расходятся дом, семья, машина, увлечения и прочее. А у меня этой крепкой и надежной жизненной оси все еще нет.

– Как нет? Тебя что, уволили?

– Да никто меня не увольнял. Я говорю, что не люблю работу свою. Я всегда считал, что она лишь временная; что скоро найду дело, которым действительно хочу заниматься. Однако прошло уже семь лет, я стал начальником своего отдела, а любимого занятия так и не нашел. И с каждым годом становится все страшнее, потому что если все это бросить, то начинать придется потом с самого дна.

Сергей многозначительно покачал головой:

– И сколько еще ты собираешься ждать? Тебе не приходила мысль, что пора уже определиться в этой жизни?

– Не знаю, но пойми, я не хочу до конца дней проработать системным аналитиком.

– Неужели работа не приносит тебе совсем никакого удовольствия?

– Удовольствия? Да я ненавижу ее всей душой, всем телом, со всей страстью. Мало того, что я сам ничего важного не делаю, чего-то нужного этому миру, так еще и сама наша компания ничего полезного для страны не производит – она выпускает продукцию для фондового рынка. Как я могу себя мотивировать на такую работу?

Я жалею, что не стал врачом, ведь это так здорово – каждое утро ты просыпаешься и говоришь себе: «Сегодня я буду спасать жизни людей». Ты слышишь, сколько в этих словах величия? А что могу сказать себе я? «Та-а-ак, сегодня я буду согласовывать бизнес-требования с заказчиками, оформлять ОТР, проводить анализ рисков по функционалу»… Да даже дворник хотя бы просыпается, чтобы сделать этот мир чище.

– Что такое ОТР? – Сергей слегка посмеивался.

– Организационно-технические решения.

– Понятно. Тогда скажи-ка мне, Беня, какого черта ты вообще пошел на эту работу? Только не говори мне, что она поначалу показалась тебе привлекательной.

Бен ничего не ответил. Слегка вздрогнув, он ни с того ни с сего стал настороженно осматривать зал, вращая головой вправо и влево.

– Бен? Ты не хочешь отвечать? – Сергей не знал, как реагировать на действия друга. – Бен, что с тобой?

– Тебе не кажется, что здесь стало как-то темно?

– О чем ты? По-моему все так же, как было. Если ты не хочешь говорить о работе…

– Нет-нет, просто… мне показалось, что на секунду выключился свет, и все вдруг потемнело, – Бен говорил очень путанно и странно. – Мне надо в туалет.

Он поднялся со своего стула, сделал несколько шагов в направлении уборной и, обернувшись, неуверенно произнес:

– Это отец.

– Что отец?

– Это он хотел, чтобы я там работал, – Бен опустил голову и медленно зашагал прочь. Сергей внимательным взглядом проводил его удалявшуюся фигуру. Допив остатки рома, он стал машинально катать пустой стакан по столу, предаваясь воспоминаниям.

Коваль познакомился со Шлейманом 20 лет назад, когда однажды в школе вступился за него в драке. Увидев, как двое старшеклассников избивают маленького худого паренька, он не смог пройти мимо такой несправедливости – вдохновленный историями о рыцарях и мушкетерах, Сергей всегда мечтал прийти на помощь униженным и оскорбленным, поэтому, не задумываясь, ринулся в бой. В действительности, им двигало лишь праведное тщеславие, но спасенный Бен увидел в этом самоотверженном акте персональную заботу о себе. Бескорыстное заступничество Сергея настолько поразило маленького Бенциона, что он тут же предложил ему вечную дружбу. Измазав ладони в крови из разбитых носов, они скрепили свой союз рукопожатием и поклялись никогда не предавать друг друга и не бросать в беде. С тех самых пор нить их дружбы не прерывалась ни на один день. Бен частенько любил говорить: «Ты – мой единственный друг, Серега, потому что ты – единственный человек, у которого я когда-либо в жизни оказывался в долгу.» Дружба для него была своеобразной расплатой за свое спасение.