Тень Бенциона Шлеймана

За двадцать лет друзьям пришлось повидать многое, но в последнее время Сергей стал сильно переживать за Бена: с тех пор как ушел его отец, он впал в затяжную депрессию, из которой все никак не мог выбраться. Что-то его постоянно мучило и съедало изнутри. Сергей понимал, что все эти проблемы были так или иначе связаны с Донатом Исаевичем, но стоило только ему завести разговор с Беном о его отце, как тот сразу же менял тему.

Сергей отлично помнил две встречи с Бениным отцом в своей жизни: самую первую и самую последнюю. Впервые он познакомился с Донатом Исаевичем в 12 лет. Он хотел вместе с другом записаться на секцию фехтования, но Донат Исаевич был против. Бен никак не мог добиться разрешения у своего отца, и тогда Сергей решил поговорить с ним сам. Он на всю жизнь запомнил его грустный уставший взгляд – глаза, полные невыразимой тоски. Сергей говорил без остановки целых пятнадцать минут. Он просил, убеждал, умолял, уговаривал. Он делал все, что мог, лишь бы добиться согласия Доната Исаевича, и, когда тот, наконец, разрешил Бену пойти с ним на фехтование, Сергей чуть не потерял сознание от счастья и пережитого им напряжения. Он до сих пор считал этот разговор своим самым успешным дипломатическим достижением в жизни. Они с Беном прыгали от радости по комнате, а отец сидел все с тем же печальным взглядом. Точно такой же взгляд был у Доната Исаевича перед самой смертью. Он лежал у Коваля в отделении, и когда тот зашел однажды померить ему давление, старый еврей взял его за руку и слабым голосом, едва шевеля губами, произнес: «Позаботься о Бенечке. Больше у него никого не осталось.» Для Сергея это были последние слова Доната Исаевича – тем же вечером он скончался.

Смерть отца что-то надломила в Бене, лишила его уверенности в себе. Он продолжал жить, но совершенно перестал получать удовольствие от жизни. Он начал во многом сомневаться и часто подолгу не мог принять решение даже в самых элементарных ситуациях.

«Как же о тебе заботиться, Бен?» – пробурчал Сергей и отставил пустой стакан в сторону. В это же самое время его друг вернулся из туалета с раскрасневшимся и мокрым от умывания лицом. Он тихо присел напротив и, не отрывая взгляд от стола, произнес:

– А знаешь, что самое ужасное?

– Что?

– Самое ужасное, что я до сих пор не знаю, говорил ли это я с Настей, или всего лишь повторял слова моего отца.

– В смысле?

– Я не знаю… То, что я ей сказал – правда ли я так думаю или просто привык так думать? Я оглядываюсь на свою жизнь и понимаю, что все действия и все поступки в ней были продиктованы волей моего отца. Он всегда говорил мне, как следует жить, но никогда не объяснял почему, и теперь я тщетно пытаюсь подобрать смысл ко всем его словам. Я не знаю, что мне делать. Я, как тот индеец, который потерял свою тень.

– Какой еще индеец?

– Не помню точно, где слышал эту сказку, но суть там в следующем: как-то раз один индеец потерял свою собственную тень, а вместе с ней потерял и душевный покой. Казалось бы, тень – ну что в ней такого? Зачем она вообще нужна? А вот индеец сильно расстроился. У него было все, что только может быть у человека в жизни: дом, семья, еда, верные друзья, но тени не было, и все остальное теряло для него смысл.

Мне очень понравился этот образ, он очень красивый и точный. Тень – ведь это что-то призрачное, нематериальное. Вот и я упустил из жизни что-то такое же неприметное. Вроде все есть, а счастья – нет. Я стал, как бесхребетный планктон, плывущий по течению жизни: свет проходит сквозь меня, не задерживаясь, поэтому на асфальте я отражаюсь лишь бледным размытым пятном. Порой я думаю, может меня вообще не существует?

– А как же извечное: «Cogito ergo sum»5?

– Только в этом и нахожу утешение, – Бен крепко обхватил свой стакан и выпил его залпом.

– Может еще рома возьмем?

– Нет. Что-то не хочется больше.

– Может, тогда по сигаре?

– И сигары не хочется.

– А что тогда? – Сергей хитро посмотрел на Бена.

– Не знаю… Ничего не хочу. Хочу сдохнуть поскорее.

Сергей принялся задумчиво почесывать бороду. Через минуту, поправив очки на носу, он возобновил разговор:

– В таком случае, мне все ясно.

– Что тебе ясно?

– Диагноз твой – помнишь, ты интересовался?

– И что же у меня, доктор? – с улыбкой спросил Бен.

– У вас, батенька, типичная ангедония на фоне аутопсихической деперсонализации.

– Вы правы, Сергей Валентинович – звучит, действительно, неутешительно. А как-то поподробнее можно?

– С ангедонией, я думаю, тебе все понятно – это неспособность человека к получению удовольствия, потеря ко всему интереса. Короче, как гедонизм, только наоборот. А деперсонализация – это расстройство самовосприятия. Типичные симптомы: ощущение частичного или полного стирания черт своей личности, нарушение восприятия своего «Я», притупление чувств, эмоций.

– И что делать с этой болезнью?

– Видишь ли, беда в том, что ангедония с деперсонализацией могут быть симптомами более серьезного психического расстройства.

– Например?

– Например, шизофрении, – Сергей широко улыбнулся.

– И что мне теперь делать? Как это все лечиться?

– Да ты не переживай. У тебя не клинический случай. Ты, главное, найди интерес в этой жизни, или смысл, как ты говоришь – тогда все вновь встанет на свои места.

– Ничего себе, совет: «Найди смысл жизни», – возмущенно пробормотал Бен.

– Поверь, в этом нет ничего сверхъестественного. Все люди рано или поздно задаются вопросом: «А в чем же смысл?», и все, так или иначе, находят приемлемый для себя ответ. Пройдет какое-то время – найдешь и ты.

А что касается лечения, скажу тебе по секрету одну вещь: практически все психические заболевания в этом мире лечатся большими дозами сильнодействующих психофармакологических препаратов, поэтому попадать в дурдом при каких-либо обстоятельствах я тебе крайне не рекомендую.

– И что, без вариантов – исключительно психотропами?

– Нет, ну почему «исключительно»? У моего отца, например, был знакомый, еще в институте – Владлен Константинович Черепов – так он до сих пор практикует электрошок и неинвазивную лоботомию, незаконно, конечно.

– Жестоко. А ты, кстати, в медицину пошел, потому что у тебя отец психиатр?

– Думаю, нет. Отец наоборот меня всегда отговаривал. Просто я с детства хотел помогать людям.

– Ясно, – Бен подозвал официанта и попросил у него счет. – Ну, а что там нового у тебя в терапии?

– Да, ничего в принципе. Недавно один больной в палате устроил забастовку и подговорил всех соседей не принимать лекарства вместе с ним.

– И что ты сделал?

– Я им сказал свою любимую фразу: «Знаете, зачем на таблетках нужны прорези? Правильно – чтобы, когда пациент отказывается принимать лекарства орально, можно было завернуть их отверткой ему в жопу.» После этих волшебных слов все акции протеста обычно сворачиваются.

– Меня всегда восхищало твое человеколюбие, – сквозь смех процедил Бен.

– Что поделать, дружище? Я – врач, а не гуманист. Часто приходится спасть жизни людей против их собственной воли. А еще хочешь историю?

– Ну, давай напоследок.

– Вчера ко мне поступил больной с кишечной непроходимостью. Так вот он рассказывал свою версию, почему у мужчин эректильная дисфункция совпадает по возрасту с началом запоров.

– Слава Богу, я уже поел. И почему же?

– Потому, что когда из тебя выходят каловые массы после недельного застоя в кишечнике – испытываешь такие ощущения, что сравнить их можно, пожалуй, только с оргазмом.

– Страшно представить, что через несколько лет нам все это предстоит узнать воочию, – официант принес счет. Бен раскрыл его и занялся привычной калькуляцией, – Значит ты съел три куска пиццы, выпил три стакана рома… так-так… одна сигара… еще ты заказывал себе лайм отдельно, колу… Итого, с тебя 1300 рублей ровно.

– Послушай, давно хотел тебя спросить, – Сергей, улыбаясь, доставал деньги из бумажника, – Ты напивался когда-нибудь так, что был не в состоянии посчитать, сколько кто съел кусочков пиццы?

– Нет. Ведь я же еврей, – смешливый до этого Бен почему-то заметно погрустнел. В его глазах все опять потемнело.

Глава 4

Из дневника Бенциона Шлеймана

Вот уже целую неделю я не могу нормально заснуть. Постоянные видения и тревожащие воспоминания. Иногда я проваливаюсь в какую-то черную слизь или смолу, и она начинает затягивать меня. Я борюсь, кричу, как могу вырываюсь, вгрызаюсь в землю зубами, сдираю пальцы в кровь, но черное болото по-прежнему засасывает меня. Оно старается поскорее подобраться к горлу, чтобы проникнуть внутрь меня. Я чувствую, как оно меня душит, как ноги становятся холодными, как тело бьется в судорогах, как потом все чернеет перед глазами, и я вскакиваю с кровати, тяжело дыша.

Еще мне стал часто сниться ворон. Я вижу, как он подлетает, садится в центр моей тени и начинает ее клевать. Тень сжимается, а затем исчезает. Тогда ворон поднимает голову и завораживающе смотрит на меня своим дьявольским черным глазом. Взлетев, он кричит, и от этого жуткого карканья я просыпаюсь в поту.

В детстве, когда я, мучимый кошмарами, не мог заснуть, отец пел мне колыбельную на идише. Он не знал никаких других песен и всегда успокаивал меня только ею. Он садился рядом с моей кроватью и тихо, часто сквозь слезы, напевал:

«Ойфн вег штейт а бойм, штейт эр айнгебойгн,

Але фейглен фунем бойм зайнен зих церфлойгн:

Драй кейн мизрах, драй кейн майрев, ун ди решт – кейн дорем

Ун дем бойм гелозт алейн, hефкер фарн шторем.»

Позже я узнал, что это были стихи Ицика Мангера:

«У дороги столбовой старый дуб стоит,

Ни одна на дубе том птица не сидит.

Разлетелись все они на восток и юг,

И стоит забытый дуб на пути у вьюг.»

Перед самой смертью, перед тем, как закрыть свои глаза в последний раз, отец попросил меня спеть его любимую песню, но я не мог выдавить из себя ни звука. Я сидел рядом, держа его холодную руку, и весь трясся, едва сдерживая слезы. Он ушел от меня в гробовой тишине.

Глава 5

Бенцион Шлейман стоял напротив здания синагоги, глядя на огромного черного ворона, сидящего на ступеньке у центрального входа. Птица тоже, слегка наклонив голову в бок, не отрывала взгляда своих страшных темных глаз от Бена. Когда он делал шаг в сторону, чтобы обойти птицу, ворон неуклюжими прыжками следовал вслед за ним, преграждая дорогу.

«Да что такое с этой птицей?» – Бен постарался придать самому себе немного смелости и решительно двинулся на дьявольское создание, проникшее в этот мир из его ночных кошмаров, но как только он приблизился к ворону, тот расправил крылья и, издав страшный леденящий душу крик, устремился на Бена. Он отшатнулся и, закрыв лицо руками, свалился на землю. Птица пронеслась над ним, и когда Бен открыл глаза, ворона уже нигде не было. Тяжело дыша, он обреченно смотрел вокруг: «Этого просто не может быть». Он медленно поднялся, отряхнулся и, простояв в нерешительности еще несколько секунд, вошел в синагогу.

Внутри здания было пусто. Один лишь старый раввин – весь в черном, с пейсами и бородой, в широкополой шляпе – задумчиво прохаживался вдоль ровно расставленных рядов стульев. Бен сразу подошел к нему:

– Здравствуйте.

– Шалом. Чьто вы хотели?

– Извините, пожалуйста, как вас зовут?

– Я раввин Ицхак Коган. Чьто вам угодно?

– Рав Ицхак… как это лучше сказать… я бы хотел стать иудеем.

– Да. К сожалению, в наше время не часто услышишь такое в этих священных стенах, – раввин заметно подобрел и улыбнулся, обнажив свои кривые желтые зубы. – Вы еврей?

– Да.

– Как вас зовут?

– Бенцион Шлейман.

– Бенцион – это прекрасное имя. На иврите оно означает «Сын Сиона», – раввин внимательно осмотрел молодого еврея с ног до головы. – Вы соблюдаете шаббат, Бенцион?

– Нет, – неуверенно пробормотал Бен.

– Соблюдаете кашрут?

– Нет.

– Вы изучали Танах или хотя бы Тору?

– Нет.

– Это плохо. Вот если бы вы были знакомы с «Книгой книг», вы бы знали, что есть две истины: истина о правильной религии – о том, как надо верить – и истина о правильной жизни – о том, как надо жить. Не соблюдая субботы и не выполняя законов кашрута, вы никогда не ощутите связи со Всевышним, – Ицхак заглянул Бену прямо в глаза. – Почему же вы решили вдруг принять иудаизм?

Первой мыслью Бена было – рассказать раввину историю об индейце, потерявшем свою тень, но, поразмыслив немного, он решил отказаться от витиеватых аллегорий и попытаться максимально просто изложить сложившуюся ситуацию:

– Видите ли, в последнее время в моей жизни настали тяжелые времена. Можно сказать, что я заболел и потерял всякую надежду на выздоровление. Я больше не знаю, кто я есть и зачем живу? Угасли мои прежние жизненные ориентиры, и, быть может, вера во всемогущего Бога…

– Не произносите Его имени, – раввин внезапно прервал исповедь Бена.

– Что простите?

– Мы не произносим имени Всевышнего, так как Ему нельзя давать никаких определений. Любое определение – это ограничение объекта каким-то именем, а Творец – это Абсолют: Он ничем невыразим и неограничен.

– Как же его тогда называть? – Бен был немного смущен.

– Мы говорим «А-Шем».

Замечание Ицхака было настолько неожиданным для Бена, что теперь он не мог даже собраться с мыслями и вспомнить, на чем остановился. Минуту они простояли молча, глядя друг на друга, и вот, когда Бен уже открыл было рот, чтобы продолжить свой рассказ, раввин перебил его снова:

– Не волнуйтесь, молодой человек. Ведь вы не могли знать этого заранее. Вы еще только начинаете свой путь.

– Но…

– А чьто касается вашей проблемы, так я вас прекрасно понял. Прежде, чем нам с вами говорить о религии, давайте, для начала определимся с тем, кто есть вы. Ведь вас больше других сейчас волнует вопрос собственного «Я»? – Бен неуверенно кивнул. – Прошу вас, пройдемте со мной в библиотеку.

Поднявшись по боковой лестнице, Бен и Ицхак оказались в небольшой комнате с шестью учебными партами и книжным шкафом в углу. Раввин предложил Бену присесть, а сам достал с полки книгу в сиреневом переплете и положил на стол. Он открыл ее на последней странице и начал листать в начало – Бену это показалось немного странным, но потом он понял, что книга была целиком написана на иврите, а, следовательно, читать ее полагалось наоборот.

– Вы знаете, чьто такое гематрия?

– Не совсем.

– Каждая буква в иврите имеет свое числовое значение, поэтому любое слово можно представить в виде суммы чисел букв, его составляющих. Если рассчитать гематрию имени человека – это даст представление о том, каков он есть.

Бен с интересом слушал раввина, невольно вспоминая одесского бандита Беню Крика, которому был обязан своим именем.

– Имя Бенцион записывается шестью буквами: Бет, Нун, Цади, Йуд, Вав и Нун. Это значит, что полная гематрия вашего имени равна 208, а сокращенная – единице. Сейчас посмотрим… – раввин перелистнул страницу книги. – «Единица – это первенство, логика, достижения. Такие люди – инициативные руководители, обладающие способностью справляться с переменами, умеющие толкать вперед и начинать новое, но нуждающиеся в ком-то, кто поможет решить, брошенные ими дела.»

– Вряд ли это про меня. Я хоть и работаю начальником, но все это страшно ненавижу.

– Бывает и такое, но видите ли в чем дело: имя и судьба человека тесно взаимосвязаны. Двадцать две буквы иврита соответствуют двадцати двум путям Древа Жизни – если выкинуть из имени человека хотя бы одну букву, то изменится целиком и гематрия, изменится сама его судьба. Как вас, например, зовут окружающие: ваши друзья и родственники?

– Все зовут меня Беном.

– Вот видите! Значит, от вашего славного имени остается всего только две буквы: Бет и Нун. Их сокращенная гематрия равна семерке. Посмотрим… «Такие люди – мистики от рождения, их душа тянется ко всему таинственному, неведомому, часто они углубляются в поиски самих себя и уносятся далеко в своем воображении.» Слышите? Вы как раз говорили, чьто не можете найти себя в последнее время, так вот гематрия это объясняет, – Бен лишь задумчиво кивнул. – Место буквы в имени тоже важно. Например, первая буква определяет душу человека, вторая – эмоции, чувства, третья – материальный аспект его жизни и так далее. У вас получается: Бет – «замкнутый, необходимо опасаться отказа от себя»; Нун – «серьезный, упрямый, недоверчивый». Раз вы привыкли, что все называют вас Беном – двухбуквенным именем – значит, остальные аспекты вашей жизни просто не определены. Нет третьей буквы, значит ваша жизнь, наверняка, совершенно не практична – вы не умеете обращаться с деньгами. В отношении любви…

Раввин продолжал и продолжал свой «обличительный» монолог, но мысли Бена были заняты уже совершенно другим. Не обращая никакого внимания на слова Ицхака, он думал над тем, действительно ли имя человека, выбранное родителями в силу каких-то безосновательных предпочтений, может повлиять на всю дальнейшую его судьбу? Неужели простой набор символов, служащий нам лишь персональным идентификатором, с рождения предопределяет наши ум, характер, счастье… Видимо, не напрасно родители часто называют своих чад в честь выдающихся личностей, желая, чтобы ребенок повторил судьбу своего знаменитого тезки. Однако, в чем же тогда заключается свобода выбора, свобода воли человека, если мистическая гематрия наперед говорит, каким он будет?

Все больше углубляясь в своих размышлениях, Шлейман, неожиданно, пришел к интересному для себя вопросу: «Можно ли рассчитать гематрию любого имени на земле, или же она существует исключительно у евреев?»

В этот самый момент, когда Бен предавался своим фаталистическим рассуждениям, а Ицхак продолжал говорить о тонкостях исповедания иудаизма, снаружи раздался оглушительный крик ворона. Невольно содрогнувшись, Бен резко повернулся к окну и успел увидеть промелькнувшую в нем тень. Все его мысли внезапно рассеялись, сознание прояснилось, и он вновь прислушался к словам раввина:

– … ведь только евреи попадут после смерти в заветный Ган Эден.

– Куда попадут?

– «Ган Эден» – Райский Сад.

– Но подождите, почему только евреи попадут в Ган Эден? А как же люди других национальностей?

– Бенцион, мы – богоизбранный народ. Только нас Всевышний наделил бессмертной душой. Остальные люди, как и животные не имеют души.

– Но есть же иудеи-неевреи!

– Вы ошибаетесь, молодой человек. Иудеем может быть только еврей. Если человек рожден неевреем, то прежде чем принять иудаизм, он должен пройти обряд посвящения – гиюр.

– И после гиюра эти новоиспеченные прозелиты становятся евреями? – Бен был излишне разгорячен. Его слова становились похожи на обвинения.

– Да. Мы зовем их герами. Но почему вас так взволновал этот вопрос?

– Но ведь выходит, что иудаизм – это и не религия вовсе!

– Чьто вы такое говорите, молодой человек, – раввин вскочил со своего стула. – Как вы смеете?!

– Выходит, что Иудаизм – это какое-то национальное мировоззрение или, если хотите, национальная культура еврейского народа, но никак не религия. Ведь религия – это светоч надежды, который должен оберегать всех верующих от темного окружающего неведения. Религия должна протягивать руку помощи всем тонущим без исключения! Да что там – даже врачи лечат всех, невзирая на национальность.

– Молодой человек, вы не имеете ни малейшего понятия о том, о чем сейчас говорите. У меня нет ни времени, ни желания с вами спорить, а тем более вам чьто-то доказывать. Иудаизм, как религия, существует уже тысячи лет, а вы – только вчера родились, так чьто покиньте это священное место и не оскорбляйте его больше своим присутствием, – старый раввин сдержанно указал Бену на выход.

Оказавшись на улице, Бен остановился за калиткой синагоги и закурил. Апатично глядя по сторонам, он медленно втягивал в себя сигаретный дым, анализируя все, что приключилось с ним сегодня. Одинокая слеза скатилась по его щеке. Докурив, Бен утер ладонью лицо и неторопливо зашагал домой – высоко в небе над ним парил черный ворон.

Глава 6

Сергей Коваль уже полчаса изо всех сил молотил кулаком в дверь, надсадно крича: «Открывай, подлец! Я знаю, что ты там! Открывай! Слышишь?!» Он жал на звонок, стучал ботинком о дверной косяк, временами пытался связаться с Беном по телефону, но не мог добиться от него никакого ответа.

Прошел уже месяц с тех пор, как они виделись в последний раз. Обеспокоенный исчезновением друга, Сергей решил однажды позвонить ему на работу, но там сказали, что Шлейман уже давно уволился с формулировкой «по собственному желанию». Вспомнив его слова о съемном жилье, Коваль обзвонил всех, кто сдает квартиры в районе бара «Че Гевара», и сумел вычислить новый адрес Бена. Сделав это, он незамедлительно отправился на выручку к другу, но столкнулся с непреодолимым пока для него препятствием в виде запертой двери.

Проведя еще десять минут в тщетных попытках наладить с Беном обратную связь, Сергей решил пойти на ультимативные меры:

– Если ты сейчас же не откроешь мне дверь – я звоню хозяйке квартиры, Нине Степановне! Она приедет с запасными ключами, и я все равно попаду внутрь! – Сергей угрожающе поднес телефон с набранным номером квартиросдатчицы к дверному глазку. – Считаю до трех! Раз!

Неожиданно для Сергея «крепость Масада» сдалась без боя: он услышал, как загремели замки, и дверь распахнулась. На пороге стоял Бен – неестественно бледный, с темными кругами под глазами и опухшими веками. Так и не посмотрев на Сергея, он развернулся и отправился обратно к себе в комнату. Эта немая сцена немного выбила Коваля из колеи, но собравшись с мыслями, он прошел внутрь.

В комнате было страшно накурено – на столе над пепельницей возвышалась гора окурков. Сквозь разъедающий глаза дым, Сергей разглядел повсюду разбросанные листы бумаги с какими-то иероглифами, пару пустых бутылок, осколки стекла, а рядом – перевернутый стул. На подоконнике возле разбитого окна сидел Бен, меланхолично глядя на улицу. Апогеем этой унылой безрадостной картины служила раскачивающаяся в центре комнаты веревка с петлей, верхним концом прикрепленная к люстре.

– Oh, merde!6 – обреченно протянул Сергей. – Только не говори мне, что, если бы я опоздал на пару часов, то ты бы уже болтался в этой петле.

– Не льсти себе. Я повязал этот «пеньковый галстук» еще неделю назад.

– Зачем?

– Так… На всякий случай. Если, вдруг, решусь.

Сергей поправил очки и еще раз внимательно осмотрел обстановку. Он серьезно раздумывал над тем, в каком ключе стоит продолжать беседу со своим больным другом. Сергей аккуратно поднял опрокинутый стул, поставил его рядом с Беном, и, удобно откинувшись на спинку, с улыбкой заговорил:

– Позволь мне, дружище, рассказать тебе о том, что происходило бы, решись ты повеситься, – Бен безразлично пожал плечами. – При повешении происходит последовательное нарушение функций жизненно важных систем организма. В первые минуты у тебя происходит задержка дыхания; тело начинает беспорядочно двигаться, – для большей яркости и выразительности своих слов Сергей стал дергаться, сидя на стуле, – После этого, от сдавленности сосудистых пучков развивается синюшность лица и шеи, глаза начинают вылезать из орбит, отвратительным образом распухает и вываливается язык. Затем проявляется нарушение сознания по типу оглушения, а так же начинаются приступы судорог. На этом этапе, к слову, обычно происходит непроизвольное выделение слюны, кала, мочи и спермы…

– Хватит, – тихо проронил Бен, не подняв головы.

– … отмечаются судорожные вздохи с широким открыванием рта, – выпучивая глаза, Сергей стал изображать удушье. – Далее наступает остановка дыхания, после которой сердечные сокращения продолжаются еще какое-то время. После утраты сознания судороги развиваются, в силу чего все то дерьмо, что успело уже сползти по штанинам к стопам, разлетается по всей квартире…

– Я понял.

– … а так как эта хлипкая конструкция, – Сергей указывал на люстру с удавкой, – вряд ли выдержала бы твое тело достаточно долгое для смерти время, то, вероятнее всего, вечером тебя привезли бы ко мне на дежурство: обоссанного и обосранного, с переломами хрящей гортани, возможно отрывом трахеи, порезом голосовых связок и необратимым нарушением мозгового кровообращения, после которого…

– Да понял я все! – Бен спрыгнул с подоконника, залез на кровать, и, подпрыгнув, крепко ухватился обеими руками за веревку, которая сразу же с треском оборвалась. Приземлившись на обе ноги, он зашвырнул обрывок удавки в угол и в облаке осыпавшейся с потолка побелки сел на кровать.

«Способность проявлять яркие эмоции – это хороший признак» – отметил про себя Сергей. Почувствовав, таким образом, небольшое улучшение в состоянии друга, он решил продолжить свою терапию: