Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть вторая

Антонина и Агния внимательно его слушали, Агния почему-то заранее улыбалась…

– Сторговались быстро, а мне пить больше всех схотелось, я кувшин-то хвать! И ну его дуть! Литра полтора там было, никак не меньше! Пью, пью – остановиться не могу: вот такая жажда меня зверская одолела! И уж почти до донышка дохлебал, чую… – Пашка остановился, и сделал страшное лицо, – чую… что-то в рот мне лезет! Большое, скользкое!

Андрей, увлёкшись рассказом танкиста, тоже свесился в люк, и жадно внимал рассказчику.

– Ну, думаю, пенка там скукожилась, или кусок масла там сбился, да на дно лёг… Глотаю… а оно… – Пашка широко раскрыл глаза, и продолжил страшным шёпотом: – а оно шевелится!!! Я кувшин-то от морды убрал, а у меня изо рта… лапы лягушачьи торчат!!! И лягуха тая проклятущая лапами этими дрыгает, что есть мочи!!! Холодная, скользкая, противная! Тьфу!! Зараза!!! Я как блеванул тут же, на прилавок всем этим молоком проглоченным! Всем, которое только что из этого треклятого кувшина выдул!!! Всё вышло!!!

Андрей от хохота чуть не свалился с башни. Хохотала Агния, хохотала, утирая слёзы, даже Антонина… Перекрывая хохот слушателей, сам хохоча, Пашка продолжил свой рассказ:

– И такая меня злость зверская взяла! Хряснул я этим кувшином треклятым со всей мочи по прилавку, хорошо хоть не по голове этой дуре! А то бы точно до трибунала дело дошло! Хряснул, значит, кувшин-то, а мне ж и этого мало! Как начал я крушить к ёб… к ё… к чёртовой матери все ихние бадьи с молоком! Набил им горшков! – Паша бросил ноги Антонины и схватился за свою голову, – мать моя, женщина! Не сосчитать! Меня мои парни, вчетвером, еле-еле скрутили, так я в бой рвался! А баба эта, как полоумная, давай на весь рынок голосить: «Убивают! Убивают! Солдатики-освободители жизни лишают!». Ну, тут на нас весь рынок накинулся! Ох, они нас… – рассказчик осёкся и мгновенно поправился: – то есть мы их… мы их тогда и метелили! Ох, и метелили!7

Хохотали девчонки в боевом отделении танка, Андрей, схватясь за живот и лёжа на башне, давился от смеха…

– В общем, – подытожил Паша, – нас было пятеро, их двадцатьпятеро. Мы бы им дали, если б они нас догнали!

– Ох, Павел Иваныч, – хохоча и утирая слёзы, проговорила Агния, – тебе в цирке работать!

– Да-а-а! – подтвердил лейтенант, – у нас в эскадрилье твой собрат есть, Колька Никишин – тоже любитель в подобные истории попадать. А уж как рассказывает-то! Так вот, вам в цирке надо на пару выступать – каждый раз будете аншлаги собирать!

Через несколько минут Антонина, согретая их общими стараниями, и взбодрённая Пашкиным рассказом, наконец-то пришла в более-менее адекватное состояние. Но Пашка же всё и испортил…

– Ты вот что скажи, – обратился он к Антонине, – тебя фашисты за что вешали-то? Ведь ты же не партизанка?

– Ни… – замотала та головой.

– Вот, – согласился Паша, – не партизанка. А почему же на той фанерке было написано: «партизан»? и ещё там было: «она стреляла в немецких солдат»? Так стреляла или нет?

– Стреляла… хотела… – насупилась Антонина, – да не смогла…

– А чего не смогла-то?

– Револьверт за карман зачепилси…

– А ты?

– А я их дрючком…

– Чем-чем? – Паша уже был готов снова рассмеяться.

– Дрючком. Ну, дрыном. Из забора вытягнула и им по спинякам. А ногами по… этим… по…

– По помидорам?! – живо подсказал Пашка.

– Точно, по им самым… – тут же покраснела от смущения Антонина.

– И что, всех фрицев побила? – не унимался механик-водитель: уж очень ему хотелось узнать все подробности такой интересной истории…

– Увсих… Так их там всего три штуки было, – Антонина для верности решила пояснить и показала три пальца.

– Всего три! – веселился сержант, – слушай, так они как, при оружии были, или так… безо всего?

– При оружии. Два автомата у них было.

– И что? Ты их так быстро дрючком била, что они даже до своих автоматов дотянуться не успели?

– Как же? Дотянулись… Так я им по рукам! И снова по спинякам… Чого баловать-то?

– Вот девка! Вот это да! – Паша аж весь светился от радости, – троих фрицев! Да с автоматами! Дрючком!

И не обращая внимания на знаки, которые Агния ему подавала из-за спины Антонины, снова полез в подробности:

– Ну, а дальше-то что было?

– Пашка! – уже в голос прикрикнула на него Агния, – хватит!

Но было уже поздно: Антонина вдруг как-то вся скукожилась, губы её задрожали, она отвернулась и зарыдала белугой на весь лес.

Агния обняла её, и шепча что-то на ухо, стала успокаивать.

Андрей вздохнул, и хлопнул Пашу по плечу:

– Поехали.

Глава 12. Комбат Дунько.

Двигатель утробно урчал, траки мягко шлёпали по дороге. День близился к концу, холодное осеннее солнышко село в тёмную тучу. Причудливые тени от деревьев стремглав набегали на танк и также быстро пробежав по броне, спрыгивали за корму. Молодые осины и белоснежные берёзки толпились по обочинам дороги.

– Ну, что? Споём? – весело спросила Агния, и звонким мелодичным голосом запела:

– Бьётся в тесной печурке огонь… На поленьях смола как слеза.

Андрей с Пашкой подхватили:

– И поёт мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза…

Спели «Землянку», потом «Катюшу».

– Андрюша, давай, теперь ты запевай! – Агния подбодрила лейтенанта.

Андрей прокашлялся, и стараясь перекрыть рык дизеля, громко запел:

– Вставайте товарищи все по местам! Последний парад наступа-ает!

Агния с Пашей, поддерживая, хором грянули:

– Врагу не сдаётся наш гордый Варяг

Пощады никто-о не жала-ает!

Спели «Варяг», «Эх дороги!». Антонина молчала, иногда, ловя чей-либо взгляд, виновато улыбалась…

– Паш, теперь твоя очередь, запевай! – Андрей хлопнул Павла по плечу.

– А что? Это можно! – весело осклабился мехвод и залихватски затянул:

– Гоп со смыком это буду я! Ха-ха! Воровать профессия моя… ха-ха!

– Паша, ну ты уже совсем… – укорила его Агния, – у тебя что, нормальных песен нету?

Паша прервал песню с сомнительным содержанием, и ничуточки не обидевшись, изрёк:

– Ну ладно, эту не будем… А я ещё вот какую знаю!

Потом обернулся на секундочку, как бы оценивая, стоит ли петь этой аудитории следующую песню, и запел:

– По военной дороге шёл петух кривоногий

А за ним восемнадцать цыплят

Он зашёл в ресторанчик, выпил водки стаканчик,

А цыплятам купил мармелад!

– Паша, хорош уже дурачиться, спой хорошую, чтобы всем понравилась! – засмеялась Агния, в шутку слегка хлопнув его рукой по шлемофону.

– Хорошую? – обернулся механик-водитель, – это можно.

Он некоторое время молчал, видимо собираясь с духом, потом набрал в грудь побольше воздуха, и зычно рявкнул, перекрывая шум мотора и лязг гусениц:

– Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!

Андрей тут же подхватил:

– С фашистской силой тёмною, с проклятою ордой!

И уже два сильных мужских голоса ревели в вечерних сумерках, чеканя глубоко засевшие в душу каждого советского человека слова:

– Пусть ярость благородная вскипает как волна!

идёт война народная, священная война!

Агния впервые слышала эту песню, но мгновенно прошвырнулась у Андрея в голове, и через несколько секунд уже знала весь текст. И с воодушевлением подхватила уже со второго куплета:

– Дадим отпор душителям всех пламенных идей, Насильникам, грабителям, мучителям людей!

Антонина сидела молча – она тоже не знала текста, но если бы и знала, то петь бы всё равно не смогла – в горле плотно встал комок, слёзы душили её, и единственное, что она могла – это просто сидеть, стиснув зубы и сжав кулаки, и слушать, слушать, слушать этот рвущий душу гимн. И сейчас не было для неё более близких людей, чем эти трое, что спасли её, вырвав из лап фашистов.

Агния, Андрей и Паша выводили в три голоса:

– Гнилой фашистской нечисти загоним пулю в лоб

Отребью человечества сколотим крепкий гроб!

Тут Антонину прорвало – она вскочила, и держась за казённик орудия, подавив рыдания и срывая голос, подхватила вместе со всеми припев:

– Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!

с фашистской силой тёмною, с проклятою ордой!

Слёзы катились градом с её глаз, она уже была готова сражаться со всеми фашистами вместе взятыми, ей казалось в этот момент, что стоит сильно-пресильно захотеть, и они вчетвером на этом танке могут своротить горы, поубивать всех этих ненавистных, проклятых фашистов. Эти трое представлялись ей, как три былинных богатыря, вышедших на битву со вселенским злом.

Припев спели в конце дважды, но песня всё равно закончилась. Агния повернулась к Антонине:

– Ну вот, оживела, наконец-то!

Антонина, так же стоя и держась за казённик орудия, молча, расширенными глазами, как будто только сейчас их и смогла разглядеть, обводила взглядом Агнию, Андрея и Пашу. Долго молчала, и наконец, выдавила:

– Дедушку убили. Застрелили. Сегодня утром…

– Были мы сегодня утром на вашем хуторе, видели… – Андрей наклонился в люк, и посмотрел на Антонину, подумал, и веско добавил: – и посчитались мы за твоего деда. Ты-то может, и не видела, да только живых фашистов там, на площади, почитай, и не осталось – Агния их всех, кто там был, из пулемёта выкосила. Да Пашка гусеницами передавил. И за деда твоего посчитались, и за этих… которых фашисты в селе сожгли…

– Кого сожгли? – Антонина подняла на него свои красные, воспалённые глаза.

Андрей понял, что зря он ей об этом сказал – не стоило мучить девчонку ещё и этими страшными подробностями. За него ответил Паша:

– Мимо села проезжали, там фашисты в сарае людей заперли и сожгли. Нелюди. Вот за это я их гусеницами и давил.

И сквозь зубы, сжав кулаками рычаги, добавил глухо, с надрывом:

– И давить этих сволочей буду! Пока руки не отсохнут!

Все надолго замолчали. Песни петь уже как-то расхотелось, каждый думал о своём…

Уже почти стемнело, когда показались дома очередной деревни. Остановились, осторожно приоткрыли люки, огляделись. Затем Паша заглушил двигатель, и в наступившей тишине они долго прислушивались, и до рези в глазах вглядывались в темневшие на фоне пока ещё светлого неба силуэты крайних хат. Ни огонёчка, ни одного движения, ни единого звука.

– Странно, ведь отсюда же мы совсем недавно слышали пальбу. И нехилая такая была стрельба-то! – недоумевал Андрей. Он сунулся обратно в боевое отделение, – Паш, мы же слышали – шёл бой!

– Шёл… – тихо, как эхо, задумчиво ответил механик-водитель, – я так думаю, что уж коль стрельба закончилась, то кто-то кому-то хорошо насовал. Или наши немцам, или…. – он замолчал.

– Получается, в деревне или наши, или немцы, – Андрей почесал нос, – а может, и нет никого, а тот бой, что мы слышали, был не здесь, а где-то в стороне! Может так случиться, что деревня вообще пустая!

– Да не пустая она, – подала голос молчавшая до этого момента Агния, – там полно народа. Несколько сотен. И почти все вооружены. Много убитых, ещё больше раненых.

– Как так? – встрепенулся Паша, – откуда знаешь?

– Я их чувствую.

– Хм… чувствует она… – Паша недоверчиво покрутил головой, – что, и убитых чувствуешь?

– Да. Их души вьются над тем местом, где они приняли смерть.

– А как поняла, что раненых много?

– Я чувствую их боль.

– Так фрицы там или наши?! – взвился танкист.

– Да не знаю я! – вспыхнула Агния, – чего пристал? Я чувствую на расстоянии эмоции, боль людей, понимаешь? А немцы там или наши – мне неведомо!!

– Едрит твою налево! Ты же мысли можешь читать! Так прочитай, по-русски они там кумекают, или по-немецки!

– Я мысли читать могу, только если человек рядом, и если я к нему в башку залезу. Понял?

– Тьфу ты! – Паша сплюнул, – ну и что будем делать? Прорываться?

Вопрос был обращён к Андрею. Тот напряжённо посопел, и наконец, приняв решение, захлопнул люк:

– Заводи! Поехали.

Паша молча подчинился. Танк, набирая скорость, двинулся к тёмным силуэтам хат…

***

– Товарищ командир! Танки! Опять полезли!

Сержант Фролов тоже услышал рык двигателя и характерное лязганье гусениц. Пару секунд прислушивался, потом, убедившись, что это действительно танк, который быстро приближался к ним со стороны леса, подал команду:

– Бронебойщики! Первый, второй и третий расчёты, приготовиться! Огонь по моей команде! – обернулся: – Симоненко! Пулей к комбату! Доложи, что фрицы опять пошли в атаку.

***

Как только поравнялись с первыми хатами, темнота вокруг взорвалась огнём: лупили со всех сторон. Но за секунду до этого механика-водителя, даже через приборы наблюдения, ослепила яркая вспышка выстрела – было ощущение, что выстрел был сделан в лоб и прямо в упор. Танк тут же рвануло в сторону – Паша мгновенно сообразил, что перебита гусеница. Андрей повалился со своего сиденья, Агния упала на него. Тут же застучало по броне – сидящим внутри казалось, что снаружи замолотили сразу несколько молотков.

В следующее мгновение ярчайшая вспышка ослепила всех, кто был в боевом отделении: 64-граммовая бронебойно-зажигательная пуля с сердечником из карбида вольфрама, выпущенная в упор из ПТРСа8, разогнанная до скорости 1 километр в секунду, на пределе своих возможностей, потратив на это львиную долю заключённой в ней злости, всё же пробила 45 мм бортовой брони (да и не пробила бы, не попадись ей на пути глубокая отметина от немецкого 37-мм снаряда, ударившего, но так и не пробившего уральскую броню именно в этом месте). Но оставшейся после этого энергии ей хватило на то, чтобы пробить насквозь и маленькое тело, попавшееся ей на пути. Во все стороны с визгом рванулись горячие мелкие брызги отколовшейся брони, жестоко жаля всех в открытые части тела, и дымясь, застревая в их одежде.

Агния, дёрнувшись, безжизненным комочком повалилась на пол боевого отделения. Что-то обжигающе горячее, пробив навылет её тело, на излёте больно ударило Андрея в живот. Корчась от боли, и обжигая руки, он стряхнул с себя плюющийся огненными брызгами ослепительный шар. Комок огня упал на пол, под ноги Антонине, она в ужасе завизжала, и засучив ногами, дёрнувшись в сторону. Боевое отделение наполнилось удушливым дымом.9

– Горим! Покинуть машину! – не теряя самообладания, гаркнул Пашка и заглушив двигатель, распахнул люк мех.вода.

– А ну, сдавайтесь! Хенде хох, суки! – послышалось через открытый люк. Пашка задохнулся от радости:

– Да свои мы! Свои! Не стреляйте!

– А ты-то руки подними и вылазь, а мы потом посмотрим, свои вы или не свои! И давай без фокусов, а то стрелять будем!

– Я тебе, говнюк, щас стрельну! Я тебе, сукин ты кот, так стрельну, что…. – тут Паша разразился таким потоком злобных матюгов, что по тут сторону танковой брони уважительно замолчали и через некоторое время послышалось удивлённое:

– Кажись, действительно, свои….

Влетевшая внутрь зажигалка, упав на пол, уже давно потухла, и Андрей, стоя на карачках и прижимая руку к саднящему от боли животу, ослеплённый вспышкой, теперь слепо тыкался головой в борта танка. Рядом в темноте стонала Антонина. Хрипло позвал:

– Агнюша! Агнюша!

В ответ – тишина. Наконец, кое-как ориентируясь в полутьме задымлённого боевого отделения, он нащупал её безжизненное тело.

– Тоня, помоги! – с трудом поднялся на ноги, держа под мышки безжизненно обмягшее тело.

– Андрюха, вылазь! Тут наши! – радостно орал уже с улицы счастливый Пашка, – что там у вас?

– Агнию ранило, – сипло прохрипел Андрей, – Паш, помогай! Я её наверх сейчас просуну!

Механик, чуть не плача от досады и жалости, полез на броню.

Антонина быстро сообразив, полезла первой наверх. Андрей, стиснув зубы от боли в животе, приподнял потерявшую сознание Агнию. Подавая её вверх, в протянутые к нему руки Антонины и Паши, он, наконец, в свете тусклой лампочки, освещавшей верх боевого отделения, увидел, куда её ранило. И так уже рваный от трёх осколочных попаданий комбез на животе был в очередной раз разорван и обожжен, крупными, густыми струйками сочилась кровь, и стекала Андрею на руки. Захолонуло сердце, подкосились ноги. Не помня себя, вытолкнул тело своего ангела в руки сидящих на верху башни Антонины и Павла, кое-как вылез сам, вместе бережно спустили раненую девушку с танка.

– Что, что с ней? Неужто опять в живот?! Навылет?! – лицо механика-водителя выражало крайнюю степень беспокойства и жалости.

Андрей молча подхватил её на руки, обвёл взглядом окружавших их бойцов с оружием, потемнел лицом:

– Сссуки рваные! Глядите, что наделали!

Послышались шаги, и из темноты подошёл офицер, быстрым внимательным взглядом окинул вновь прибывших:

– Капитан Дунько. Представьтесь, и доложите по форме!

Паша бросил правую руку к виску:

– Сержант Махалов! 91-я отдельная танковая бригада 3-й гвардейской танковой армии, 1-й батальон, 2 рота. Механик-водитель и временно исполняющий обязанности командира этого, – он махнул головой назад, в сторону подбитой тридцатьчетвёрки, – танка! В результате контратаки фашистов оказались отрезаны от наших войск. Были подбиты, оказались в тылу вражеской группировки. Весь мой экипаж погиб. Это, – Паша показал назад, – наши лётчики, были подбиты над полем боя, когда они атаковали немецкие танки. Теперь они мой экипаж. Он ещё раз обернулся, – одного нашего… ваши…. муд…– он запнулся, задержав готовое слететь с губ ругательство, – ваши подчинённые ранили.

– Так, раненого – в дом, – распорядился офицер, – ты! – обратился он к танкисту, – можешь танк убрать с дороги?

– Могу. Только ваши архаровцы гусеницу перебили! Надо чинить.

– Сколько это займёт времени?

– А это зависит от того, сколько народу вы мне в помощь дадите. Чем больше дадите, тем быстрее справимся!

– Шестерых хватит?

– Хватит!

– Фролов! Распорядись! – офицер повернулся к Андрею: – пошли!

Дошли до ближайшей хаты, Андрей внёс в горницу так и не пришедшую в сознание Агнию, положил на лавку. Следом вошёл офицер с сопровождавшими его двумя бойцами. Ещё двое сидели в горнице, освещённой коптилкой, дававшей тусклый свет. Оба окна горницы были завешены какими-то тёмными тряпками.

– Товарищ капитан! – Андрей обернулся к офицеру, – распорядитесь, пожалуйста, что бы они вышли, – Андрей показал глазами на бойцов, – нам её надо раздеть, чтобы осмотреть рану.

Капитан подошёл, всмотрелся в лицо раненого лётчика:

– Дивчина, что ли?

– Да, это мой стрелок. Распорядитесь, пожалуйста! – твёрдо повторил свою просьбу Андрей.

– Так, все вышли! – капитан обернулся к бойцам. Неловко потоптавшись, они гурьбой вышли в дверь. Андрей стал расстёгивать на ней одежду, обернулся к капитану:

– Вода есть?

Капитан молча подошёл к печке, снял оттуда ведро с водой, поставил перед Андреем:

– Слышь, лейтенант! У нас в третьей роте медсестричка есть, давай-ка я за ней пошлю.

Андрей тем временем осторожно перевернул бесчувственное тело своего стрелка на бок, и все увидели на её спине выходное отверстие: края отверстия на комбезе были обожжены и вокруг него, на пол спины, растеклось огромное красное пятно.

– Слава Богу, сквозное! – с облегчением выдохнул Андрей, и поднял злые глаза на капитана: – это что же получается, ваши орлы нас с противотанковых ружей расстреляли?

– Да, – кивнул капитан, – там три расчёта бронебойщиков стояли, все разом по вам и отработали. Плюс там ещё и сорокапятка по вам жахнула, хорошо, хоть в гусеницу попала. Мы в течении дня с этого направления уже три танковые атаки фрицев отбили – лезут и лезут. Недавно вот откатились обратно, в лесок. А тут вы… Кто ж знал, что это наш танк едет? В темноте не видно.

Андрей трясущимися руками стал расстёгивать ворот комбинезона на Агнии, обернулся к Антонине:

– Антонина! Давай-ка водичкой ей в лицо побрызгай, а?

Капитан наклонился, положил руку на плечо Андрею:

– Лейтенант! Дай ей спокойно умереть! Прости, что так получилось, судьба. Её уже всё равно не вернёшь. Сквозное в живот, да ещё с противотанкового ружья, – с такими ранениями не выживают – там же в животе всё в месиво…

Андрей посмотрел в усталые глаза капитана, горячечно облизнул пересохшие губы:

– Она выживет. Должна выжить.

Антонина, зачерпнув полкружки холодной воды, с размаху плеснула её в мертвенно бледное лицо ангела. Агния резко вздрогнула, дёрнула ногами, и выгнулась дугой. Андрей еле-еле удержал её на лавке, она распахнула глаза, и сфокусировала на нём свой взгляд. Первые несколько секунд она, не мигая смотрела на него, потом вдруг закашлялась, застонала. Её руки мелко-мелко дрожали, наконец, она успокоилась, затихла, и еле слышно произнесла:

– Слава Богу, я успела… Ты – живой. Тебя не задело?

– Да так, фигня! Самую малость – на излёте, пузо только чутка обожгло, – губы его прыгали, он размазывал по щекам слёзы радости, – сильно больно, да? Не волнуйся, сейчас пройдёт! Сейчас ты поправишься!

Капитан тряхнул за плечо сидевшую на корточках у лавки Антонину:

– Слушай, лейтенант ваш тронулся умом, похоже…

Антонина повернула к нему своё заплаканное лицо и замотала головой:

– Не… дяденька! Не тронулся он умом, и она не помрёт! Она же – Ангел, она не может умереть.

«Ещё одна чеканутая» – подумал капитан, потом устало вздохнул, махнул рукой и отойдя в сторону, сел на лавку. Он со своим батальоном уже почти сутки оборонял этот населённый пункт. За это время почти две трети личного состава вышло из строя: из 627 человек в строю оставалось всего чуть более двухста. При двух с половиной сотнях раненых и полутора сотнях убитыми. Они заняли село с названием Городище сегодня рано утром, выбив оттуда фашистов, и закрепившись на отвоёванном рубеже, заняли оборону. За прошедший день они отбили четыре контратаки немцев. Две последние атаки были особенно ожесточёнными и кровавыми: немцы бросили в бой два взвода огнемётчиков при поддержке 15 танков.

Восемь из них так и остались стоять обгорелыми и мёртвыми тушами на поле перед деревней. Было ясно, что гитлеровцы не оставят попыток отбить село обратно. По всем расчётам, очередная атака ожидалась с наступлением темноты, или под утро. И, похоже, для батальона она окажется последней: под покровом темноты немецкие танки смогут беспрепятственно приблизиться к их позициям, а потом просто перелопатят их гусеницами. Так что одним убитым больше, одним меньше, какая разница? Плюс этот свихнувшийся от горя лётчик-лейтенант. Видать, здорово он прикипел к своей девчонке-стрелку, ишь как переживает! И умом, похоже, на этой почве тронулся…. Да и девка эта, видать, из местных, грязная, босая и оборванная – тоже с горя головой ослабела. Вся избитая, израненная, а держится молодцом. Прибилась она к ним, что ли?

Эти его мысли тупо ворочались в голове, смертельно хотелось спать. Он привалился к тёплому боку печки….

– Товарищ капитан! – вырвал его из небытия голос. Он широко открыл глаза, таращась спросонья на влетевшего в горницу ротного Фролова в сопровождении танкиста:

– А? Что? Я что, уснул?

– Товарищ капитан, вот привёл танкиста! – ротный вытолкнул вперёд механика-водителя.

Тот радостно отдал честь:

– Товарищ капитан! Танк отремонтирован и готов к бою! Вот только боекомплект у нас на исходе. Ваш ротный сказал, что здесь неподалёку пара наших подбитых танков стоит. Разрешите произвести разведку, насчёт того, чтобы пополнить наш боекомплект за их счёт! Может быть, у них что-то для нас и осталось?

– Ну хоть одна хорошая новость! – капитан провёл ладонью по лицу, пытаясь отогнать прилипчивую дрёму, – конечно разрешаю! Фролов! Дай ему этих же шестерых в помощники, пусть пошукают там, глядишь, чем-нибудь и разживутся… да, и это…. Распорядись девчонку эту в ту хату отнести, где всех убитых сложили….

– А этого лётчика…. – он повернулся в сторону лавки и обомлел: лейтенант сидел на лавке, расстегнувшись и задрав гимнастёрку, а его ещё совсем недавно смертельно раненая девчонка-бортстрелок, как ни в чём ни бывало, стояла перед ним на коленках и осматривала его обожжённую рану на животе.

Ротный и танкист шумно топая, вывалились из хаты исполнять приказ, а капитан, широко раскрыв глаза, уставился на спину бортстрелка. Да, всё было на месте: и дырка от крупнокалиберной бронебойно-зажигательной пули, и набухшая от крови ткань на краях обгорелого отверстия, и…. при этом она была живее всех живых. Вконец добивая его, она обернулась и весело и задорно спросила:

– Ну что, Степан Михайлович? Повоюем ещё?

– А… откуда… а… как ты… – ему казалось, что он ещё спит. Капитан зажмурился, помотал головой, снова открыл глаза. Всё было на месте: и лейтенант (по виду явно не сумасшедший), и девчонка-бортстрелок, вся в окровавленном лётном комбезе. Причём, были в наличии оба пулевых отверстия: и входное и выходное. Оба они, и лётчик, и девушка-бортстрелок, были буквально перемазаны её кровью. И, тем не менее, она была жива!!!