Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть вторая

***

Танк, поднимая фонтаны грязи, и беспрерывно поливая огнём из пулемёта разбегавшихся фашистов, за восемь секунд проскочил отделявшую его от площади сотню метров, и лихо развернувшись, тормознул, загородив своим корпусом лежавшую с обрывком верёвки на шее девушку.

– Агния, Пашка! Прикройте меня! – Андрей схватил ППШ, и откинув люк на крыше башни, ужом выскользнул из танка. Агния тут же, бросив курсовой пулемёт, выхватила ТТ из кобуры, и быстро, как молния, метнулась ко второму башенному люку. Паша схватил лежащий под рукой автомат, приоткрыл люк мехвода и высунув в образовавшуюся щель тупое рыло своего ППШ, дал куда-то вперёд очередь для острастки, и захлопнув люк, опять положил руки на оба рычага.

***

Антонина с трудом открыла глаза и на фоне разбегающихся, плавающих красно-бордовых кругов увидела перед собой большой тёмно-зелёный в белых разводах танк. У танка на башне откинулся люк, и с брони на землю скатился человек в грязном комбинезоне и с автоматом в руке, а из открытого второго люка тут же высунулся…. Ангел!

Ангел был самым настоящим: с божественно красивым лицом, со светящимся нимбом над головой, и с большими белыми крыльями. Но почему-то тоже в грязном, окровавленном комбинезоне, да ещё и с большим чёрным пистолетом в руках. Он держал пистолет обеими руками и быстро стрелял куда-то в сторону кормы танка. Короткими и точными движениями рук перенося огонь с цели на цель, Ангел бегло высадил все патроны; выдернул пустой магазин, воткнул новый – и всё это единым, слитным движением. И снова открыл беглый огонь. Она видела ангела в мельчайших подробностях: губы его были плотно сжаты, широко открытые глаза горели огнём; она даже видела, как при каждом выстреле подрагивают кончики распушённых перьев на его белых крыльях. Видение было настолько нереальным, что Антонина замерла, не в силах совершить движение. Ей казалось, что она уже умерла, и ….

– Давай руку! – хрипло крикнул парень в грязном комбезе. И не дожидаясь её ответа, схватил её за руку и волоком, как мешок с картошкой, потащил к танку. Она наконец-то провалилась в пустоту…

***

– Андрей, быстрее! Они уже очухались!

– Тяжёлая! – он забросил свой ППШ за спину, ухватил бесчувственную девушку в охапку, и поднатужась, взгромоздил её, как кулёк, на броню. Вскочил сам, перехватил её ещё раз, просунул головой в люк, столкнул вниз, вслед за ней нырнул и сам, спинным мозгом ощущая, как барабанят пули по броне рядом с ним.

– Паша, ходу!! – но танк и так уже рванул с места, как застоявшийся конь.

Танк, натужно ревя мотором, рвал по главной улице села – позади осталась площадь, виселица и куча фашистов, которые, отойдя от первого шока, теперь поливали удалявшийся танк из всех стволов, имевшихся у них в наличии.

– Колонна! Грузовики! – заорал Пашка.

Впереди, действительно, показалась колонна немецких грузовиков, въезжавшая в село. До неё было метров сто. Впереди ехали три мотоцикла с колясками.

– Паша, дави их! – Агния ударила его по плечу. Пашка на мгновение повернул к ней своё лицо, и опять ощутил на себе тот самый смертельно-холодный огонь из её глаз: «Ведьма! – мелькнула молнией мысль, – натуральная ведьма!». По спине опять табуном промчалось стадо мурашек.

Разбросав со своего пути, как кегли, три мотоцикла, танк на полном ходу врубился в колонну грузовиков.

Удар!

Удар!

Опять удар!

Казалось, что весь бронекорпус танка, собранный из толстых, сорокапятимиллиметровых листов стали, жалобно стонал и жаловался на судьбу при каждом ударе. Грохот стоял такой, что уши отказывались что-либо слышать, а танк при ударах, следовавших один за другим, било и валяло так, что удержаться на своих местах было практически невозможно. Андрей повалился на пол при первых же ударах, Пашка же, согнувшись на своём сидении, и мёртвой хваткой держась за рычаги, каким-то чудом держался, да ещё и управлял машиной.

Внезапно тряска, рывки и удары кончились, и танк, плавно покачиваясь на подвеске, помчался дальше. Колонна из разбитых и раскиданных в стороны грузовиков осталась позади…

На выезде из деревни стояли ещё четыре мотоцикла и… тяжёлый танк «Тигр».

*** Тяжёлый немецкий танк стоял за крайней хатой, из-за которой высовывался только лишь набалдашник его дульного тормоза. Двигатель был заведён, экипаж был на своих местах. И они уже были предупреждены по рации о каком-то сумасшедшем русском танке, который несётся по центральной улице села в их сторону, разнося всё в мелкую труху. Из-за дома, закрывавшего вид на дорогу, командир танка не видел того, что происходило на дороге, но видя паническую реакцию стоявших на дороге мотоциклистов (они лихорадочно и почему-то все разом начали сруливать с дороги на обочину), он, правильно оценив сложившуюся ситуацию, дал команду механику-водителю. Тигр, с грохотом перданув облаком выхлопа синтетического бензина, и с натугой стряхнув с катков намёрзшую за ночь заледеневшую грязь, тронулся с места, и стал выползать из-за хаты на дорогу…

***

– Андрей, бронебойный! – как сквозь вату, он услышал голос своего Ангела.

С трудом ворочаясь на полу, натыкаясь коленями на что-то мягкое, он поднялся, и выдернул единственный остроносый бронебойный снаряд с укладки на правом борту…

***

Антонина корчилась от оглушительных ударов: к ней опять вернулась способность чувствовать боль. Её снова били: руками, ногами, прикладами. «Как так? Меня же повесили? Почему меня снова бьют? А может, ещё не повесили, и я ещё на допросе?» – в памяти всплыл образ толстого палача-эсесовца. Пространство вокруг неё кружилось, металось, грохотало, и что-то больно било её по голове и по всему телу. «Этот гад меня бьёт… по голове… потому всё так вокруг гремит и скачет… Но я же его душила…. Задушила, или нет?» она с трудом открыла глаза и в полутьме увидела прямо перед глазами ноги и спину лежащего эсесовца, и вцепилась зубами в его ногу. В рот полезла какая-то шерсть, фашист почему-то по-русски выматерился, и вскакивая на ноги, толкнул её коленом в живот.

Очередной рывок – и её отбросило в сторону, она разжала стиснутые челюсти и выплюнула комок грязной шерсти. Сознание мутилось – нестерпимо тошнило. «Это не фашист – это же чёрт! Только у чёрта может быть шерсть на ногах!». Где-то в закоулках её подсознания путались обрывки дедушкиных сказок про леших и чертей. Мысли в голове то лениво ворочались, то скакали галопом: «дедушку убили…. Гады».

Чёрт же тем временем в грохочущей полутьме что-то дёрнул, с лязгом открыл, схватил какую-то длинную блестящую жлыгу, со звоном воткнул её в открывшееся отверстие, опять закрыл… От бросков и ударов по телу и окружавшего её со всех сторон грохота Антонину страшно мутило, тошнота подкатывала к горлу.

И тут опять появился Ангел, а он никуда и не девался – он просто сидел, повернувшись спиной, а то белое, живое, колеблющееся облако тумана, которое она видела рядом с чёртом, оказалось ангельскими крыльями. Ангел повернулся, быстро, как шарик ртути, перетёк по пространству, и вскочил на маленькое железное сиденье прямо над головой Антонины.

И вдруг, рывком, к ней вернулись все чувства, во всей их остроте: скачком сократилось окружающее пространство, сузившись до тесной железной грохочущей коробки, она ощутила себя лежащей на жёстком полу, чёрт превратился в того самого здорового, широкоплечего парня в грязном комбезе и с унтами из собачьей шерсти на ногах. А самое главное, Ангел вдруг преобразился: у него исчезли крылья, и на месте чистого и прекрасного ангельского лика теперь была крайне чумазая девичья физиономия. Но остался тот самый бешеный и холодный огонь в глазах!

«Нет, всё-таки Ангел!» утвердилась в мысли Антонина.

– Пашка, стоп! – заорала чумазая девичья физиономия. И маленький, теперь уже бескрылый, Ангел с сумасшедшей скоростью закрутил какое-то колесо с рукояткой слева от себя. Танк, качнувшись на подвеске и клюнув носом, резко затормозил.

– Дура! Это же «Тигр»! – откуда-то спереди заорал танкист, сидевший за рычагами спиной к Антонине, – у него лоб 100 миллиметров! Да он ещё под углом стоит! Не прошибёшь!

Оглушительно грохнуло, затвор резко прыгнул назад, выдёргивая пустую дымящуюся гильзу. И Агния, и Андрей, и Паша отчётливо видели, как трассирующая бронебойная болванка, огненной точкой прочертив пространство, за краткие доли секунды преодолела полсотни метров до «Тигра», ударила ему чётко в лоб корпуса, чуть левее места механика-водителя, высекла сноп искр, но броню не пробила.

– Бля-а-а! Я же говорил! – обернувшись, плачущим голосом завопил Пашка, – если не под прямым углом, то его даже подкалиберным в лоб не пробить! Даже в упор! – он газанул, и танк, качнувшись, дёрнулся с места.

– Стоять! – с неожиданной силой и с железом в голосе рявкнул Ангел, и уже Андрею: – осколочным, заряжай!

– Валить надо! – простонал Паша, но подчинившись, всё же остановил танк, – дура! Какой, к едрене фене, осколочный?! Что ты делаешь?!

– Спокойно….. – даже не глядя в панораму, а уставившись остекленевшим взором в шершавую броню башни перед своим носом, маленький, чумазый Ангел короткими, точными движениями крутил маховичок горизонтальной наводки, направляя ствол в ему одному ведомую точку пространства.

– Быстрее!!! – взмолился Паша, – он же сейчас башню начнёт разворачивать! Ну чего же ты ждёшь?!

Руки Пашки нервно дрожали на рычагах.

– Ну, всё, кабздец…. – горестно прохрипел он.

– Пашка, паршивец, только дёрнись…. – Ангел смотрел куда-то в точку, правая рука ещё чуть-чуть подкрутила маховичок вертикальной наводки.

Андрей видел в свой прибор наблюдения, как дрогнул ствол «Тигра» и плавно поехал, лениво-хищно разворачиваясь в их сторону. Через две секунды, показавшиеся вечностью, «Тигр» уже почти довернул на них свой ствол. Казалось – зрачок немецкого орудия упёрся прямо в лоб. Что-то в груди оборвалось, захолонуло сердце, онемели кончики пальцев, нестерпимо захотелось зажмуриться…

Выстрел!!!

Тридцатьчетвёрка дернулась на отдаче, затвор с лязгом отскочил назад, выплёвывая на пол воняющую пироксилином гильзу. Гильза со звоном упала под ноги, и за секунду до этого Андрей увидел, как немецкий танк скрылся в облаке разрыва.

– Паша, ходу! – и толчок маленькой ноги ему в спину. Тридцатьчетвёрка, жалобно и зло рыча, как раненый зверь, рванула вперёд по дороге, прямо на немецкого «Тигра». «Вот, вот, вот, сейчас.. – всё существо Андрея ждало удара, – сейчас он шарахнет…»

Но своего выстрела в этой дуэли немецкий танк почему-то так и не сделал.

И только проскакивая мимо подбитого Тигра, Андрей в наблюдательную щель заряжающего краем глаза увидел причину: у Тигра напрочь отсутствовала кончик ствола! Вместе с набалдашником дульного тормоза!

«У него, что, ствол разорвало?!» – мелькнула мысль.

Победно ревя дизелем, тридцатьчетвёрка наконец-то вырвалась из села, и помчалась дальше по дороге.

Глава 11. Холодуха.

Гнали минут пять, не жалея движка. На одном дыхании, прыгая на ухабах, проскочили километра четыре, потом на развилке свернули на узкую тропинку, петлявшую между сосен. Проехали ещё с километр, потом Пашка ещё раз свернул, уже с тропинки, и танк, подминая под себя чахлый кустарник с засохшей листвой, забрался в густые заросли. Грузно поворочавшись там, как бегемот в болоте, он, наконец, остановился. Паша заглушил двигатель.

– Чудом ушли, – он повернулся ко всем своим чумазым улыбающимся лицом, – ещё бы чуть-чуть и швах!

– Чуть-чуть не считается, – Андрей отвёл глаза от Паши, посмотрел на Агнию, поймал её понимающий и ободряющий взгляд. Она показала ему глазами на спасённую девушку.

Антонина сидела на полу боевого отделения, поджав под себя вконец окоченевшие ноги, и натягивая оборванный подол на разбитые в кровь коленки, молчала. Андрей молча расстегнул комбез и стал стягивать с себя свитер, который был одет у него под комбезом.

***

Болело всё тело, любое движение отдавалось болью, любой толчок от движения танка отзывался, казалось, во всех внутренних органах. Но это было ничто, по сравнению с тем счастливым спасением, которым она была обязана вот этим двум, нашим, советским парням и этому…. Нет, этой…. Антонина никак не могла определиться, кто это сейчас сидит перед нею. Вроде девушка. Но откуда крылья? Она же их отчётливо видела! И этот огонь в глазах… Страшно болела голова, буквально раскалываясь на части.

– Ну всё, приехали… – прохладная ладошка легла ей на грязный, со следами запёкшейся крови, лоб. Совсем близко она увидела её глаза. Добрые, успокаивающие – совсем не такие, какими они были ещё несколько минут назад: страшные, с полыхающим в них огнём. В голове повеяло тёплым ветерком, запахло мятой и полынью. Где-то внутри, под макушкой, как будто прошёлся котёнок, приятно щекоча своими мягкими лапками.

– Давай-ка, Антонина, я эту проклятущую верёвку с тебя сниму, – и добрые, мягкие руки, уже быстро и ловко стягивают с шеи обрывок верёвки с петлёй, всё ещё обхватывающей шею. Голова уже почему-то не болит. Агния помогла ей надеть свитер, и принялась стаскивать с себя грязные унты. Под ними были унтята6, сняла и их:

– Это тебе на ноги. Андрюша, и ты тоже снимай свои унтята, Антонине поверх моих оденем! Её надо согреть!

– А ты… вы… вы… ангел? – вдруг неожиданно для самой себя хрипло выпалила Антонина.

– конечно, кто же ещё? Ангел, – мягко улыбаясь, ответила ей её собеседница, – откуда же, спрашивается, я знаю, как тебя зовут? Давай-ка я тебя немного полечу, моя хорошая! – при этих словах она взяла её за плечи, расправила их, принудив её распрямить спину.

– Ну-ка, руки дай сюда, так, сядь ровно, ноги вытяни, – она обернулась, – Пашка! Нечего глазеть, лезь наверх, к Андрею. Вон, сидит человек, занимается делом, – она ткнула пальцем на ноги Андрея, которые он спустил в люк, сидя на башне с ППШ в руках, – и ты займись! Мы от фашистов то не так далеко и ушли!

Пашка молча полез на броню, наверх к Андрею.

Вылез, спрыгнул с брони на землю, обошёл танк со всех сторон, стал осматривать ходовую.

Внезапно снизу послышались сначала его чертыханья, а потом и весёлый отборный мат.

– Чего там? – вытянул шею Андрей, пытаясь заглянуть сверху с башни вниз, туда, куда смотрел Пашка.

– Да тут… фриц… на гусеницу намотало… вернее, уже не фриц, а то, что от него осталось.

Андрей спрыгнул в неглубокий мокрый снег, наклонился в ту сторону, куда указывал пальцем механик-водитель.

Сначала он ничего не понял, а когда разглядел в подробностях, то едва справился в приступом тошноты: на одном из катков была намотана синюшно-красная кишка вперемешку с дерьмом и грязью. Танкист пошёл вдоль танка, деловито осматривая ходовую часть.

– О, гляди-кась! Ещё гансик! От этого чуть поболе осталось!

Андрей, подавляя в себе приступы дурноты, перевёл взгляд дальше к корме танка и увидел застрявший между гусеницей и надгусеничной полкой обрывок немецкой шинели и окровавленную кисть руки. Раздробленные белые кости торчали из разорванной плоти.

– Тьфу ты, бля! Натуралист хренов! – Андрей разразился ругательствами в адрес танкиста.

– Что, не нравится? – отреагировал механик-водитель, – а ты думаешь, что когда ты со своего аэроплана на фрицев бомбы кидаешь, от них что-то другое остаётся?

Андрей сразу не нашёлся, что ответить, и отвернулся, справляясь с тошнотой.

– Да хер его знает… – ответил он чуть погодя, – думаю, что то же самое. Просто сверху не видно.

– То-то и оно! – Пашка назидательно поднял указательный палец, – ничего, повоюешь на земле, и ты пообвыкнешься! – он сковырнул носком сапога фашистский ливер с гусеницы, – а вот мне эту сволоту ничуточки не жалко – я их сюда не звал! – он смачно сплюнул в сторону, и добавил: – давил, и давить буду! Пока руки рычаги держат!

Полез на броню, обернулся:

– Можно сказать, что рассчитались! За тех, которых фашисты в сарае сожгли! И за деда!

Взгромоздившись на броню, Пашка протянул Андрею руку:

– Давай, забирайся, чего там снег-то месить? Садись, покурим…

Молча посидели, прислушиваясь к малейшим шумам. Тишина была почти полная – только изредка её прерывало карканье вороны. Да пару раз простучал, как пулемёт, дятел по стволу.

Откуда-то с юга, далеко-далеко, слышался гул канонады.

Пашка вынул с кармана смятую пачку папирос. Горестно заглянул туда, выудил пару ещё пригодных к употреблению, сунул одну Андрею.

– Держи! – полез в карман за зажигалкой.

– Да не курю я… – Андрей отвёл его руку.

Пашка ни чуточки не расстроился, и филосовски изрёк:

– Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, – и вытянул из кармана самодёльную зажигалку, сделанную из гильзы немецкого 20мм эрликона,

– Ты бы ещё с 37-мм гильзы сделал! – хмыкнул Андрей.

Пашка высек искру, не спеша закурил, со смаком сделал пару затяжек:

– А что? И сделал бы! Я видел такую у одного! Зато знаешь, как надолго хватает?

От процесса курения он явно получал большое удовольствие.

– Ага, тогда уж лучше сразу из этих, – Андрей кивнул вниз, отмахиваясь от клубов дыма.

– Из каких? – не понял Пашка, весь поглощённый своим занятием.

– Да из этих, что у нас в боеукладке лежат, те, что 76 мм!

– Гы-гы-гы! – оценил шутку Паша, – слушай! – он вдруг посерьёзнел, да так, что аж вынул папиросу изо рта, – слушай, а я вот чёт никак в толк не возьму, что с «Тигром»-то с тем случилось? Чего он по нам не долбанул-то?

– Так подбили мы «Тигра», вот и не долбанул.

– Чем?! Осколочно-фугасным, что-ли?! – хохотнул Паша, – да он же ему, как слону дробина! Так, ежели только пощекотать! Его ж даже бронебойный подкалиберный не взял! Ха, осколочный! – Пашка покрутил головой, – скажешь тоже!

– А я тебе говорю, что именно осколочно-фугасным его Агния и угомонила, – и это было сказано таким спокойным тоном, что Пашка перестал смеяться и молча уставился на Андрея. Рот его приоткрылся, и папироса, тихонько дымя, прилипла к нижней губе.

– Ну и как?

– А так. Ты, когда мы мимо него пронеслись, ствол его видел?

– Нет. Да я на дорогу смотрел.

– Вот. А я по сторонам смотрел, и увидел.

– Да чё увидел-то?! – Пашка окончательно потерял терпение.

– Чё-чё! – передразнил его лейтенант, – да в ствол она ему попала! Прямо в дырку зафинтилила. Треть ствола вместе с дульным тормозом взрывом на хер снесло!

– Японский городовой…. – папироса отпала от нижней Пашкиной губы, упав ему прямо на штаны, а он этого даже не заметил, – там же дырочка всего-то 88мм! Да как в такую-то попасть?! Он же ещё и башню в тот момент крутил!

– Сам видел. Отвечаю, – и столько было у Андрея уверенности в голосе, что Паша ему безоговорочно поверил.

Паша молча подобрал со штанов папиросу, сунул её в уголок рта, сдвинул шлемофон за лоб, почесал в задумчивости затылок:

– Етит твою за ногу! Это ж надо! Кому расскажешь – не поверят!

***

Агния нежными, едва ощутимыми, прикосновениями гладила её руки, её ноги, что-то едва слышно шептала. Мягкие волны живительного тепла разливались по телу Антонины, забирая боль. Она как будто плыла в тёплой-тёплой воде. Почти не ощущая веса своего тела. Было так хорошо и спокойно, что совсем не хотелось возвращаться обратно.

– Ну что, полегче? – вопрос Ангела вернул её к действительности. То, что перед ней Ангел, Антонина к этому моменту верила уже безоговорочно. И пусть она была комсомолкой, пусть была комсоргом класса, и даже читала в клубе лекции по атеизму, – ничто это сейчас не смогло бы её разубедить.

Она открыла глаза, подвигала руками, ногами. Болеть стало гораздо меньше! Конечно, боль не ушла окончательно, но и без того было ясно – ей стало гораздо легче. Опять внутри головы прошёлся мягкими лапками котёнок. Она подняла глаза, и встретилась взглядом с парой добрых, карих глаз. В которых был одновременно и вопрос, и ответ на него, и удовлетворённость этим ответом.

– Ты…вы… вы читаете мои мысли?

– Да. Только не читаю – я их вижу.

– Это когда вот так? – Антонина подняла руку к голове и поводила ладошкой около уха, – как киска лапой шчекотит, да?

Агния кивнула:

– Да, большинство ощущает это именно так.

– А у тебя… у вас и крылья есть? – расширила глаза Антонина.

Агния хитро прищурилась:

– А что, увидела?

– Да-а-а, – Антонина мигнула, сглотнула, и поправилась: – сначала да, а потом нет. Куда-то пропали. Потом.

Агния улыбалась. Антонина пытливо смотрела на неё:

– А что, действительно есть? Или мне привиделось?

– Не привиделось. Есть, но их никто не видит.

– А как же я?

– М-м-м… Видят лишь немногие, и то – только в особых обстоятельствах, – улыбнулся Ангел.

***

Паша доверительно наклонился к Андрею, и горячо дыша табачным дымом ему в ухо, негромко спросил:

– Андрюх, слышь… Я чё спросить-то хотел у тебя… – он вынул ноги из люка, захлопнул его, видимо не желая, чтобы их разговор был услышан в танке, – это… в общем… у неё, ну, в смысле, у ангела… у ангелицы этой… твоей… там, – он приблизил своё лицо вплотную и уже еле слышно: – у неё там – он показал глазами вниз, – ну… ты понимаешь где… всё, как у обычной девки?… или?

Андрей немного отстранился от не в меру любопытного танкиста:

– Паш, ты мне хоть и друг, но по соплям ты от меня когда-нибудь обязательно получишь!

Люк, скрежетнув, открылся вверх, из него высунулась Агния:

– Паша! Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!

– Да я что? Да я же только в плане самообразования! – защищался танкист.

– Нормально у меня всё там! Как у всех, понял?! Дай руку!

– Чего-о-о? – не понял Пашка.

– Дай руку, дурила! Потрогать хочу, тёплые они у тебя, или нет?

– Ну на, трогай! А нафига?

– Так, тёплые! А ты? – она сунулась к Андрею, потрогала руки и у него – а у тебя холодные! Тогда ты сиди здесь, сторожи. А ты Паша, айда вниз, будешь сейчас ей ноги растирать. Я её немного подлечила, но ноги у неё как были холодными, так и остались. Ледышки, одни словом – как бы не отморозила. А у меня самой руки холодные, и маленькие они, у меня не получиться. А у тебя здоровые и тёплые.

Паша обиженно засопел и со словами:

– Как у всех, как у всех… Даже через броню слышит! – он полез вниз, в люк, и наполовину спустившись, приостановился и назидательно постучал пальцем по коленке Андрея:

– А я же тебе предлагал покурить!

– И что?

– Пихто! Я вот курил, и руки согрел. А сейчас пойду девку за ляжки трогать. А ты сиди здеся, и завидуй!

– Да пошёл ты… – беззлобно ругнулся Андрей и сплюнул в сторону.

Из нутра башни послышался приглушённый голос неунывающего механика-водителя:

– Анекдот: приходит украинская дивчина к дохтуру. К женскому. На осмотр, стало быть. Ну, дохтур её осмотрел, и в справку ей пишет: «здорова». А она в справку смотрит, и обиженно так дохтуру: зачем вы так обидно тут написали: «здорова»! А что люди подумают? Написали бы: «як у всих!» И Пашка, не дожидаясь реакции слушательниц, сам заразительно засмеялся своей шутке…

Агния сдержанно улыбнулась, Андрей перевесился вниз в люк и молча погрозил Паше кулаком.

Агния мягкими, осторожными движениями сняла унтята с ног Антонины.

– Ладно, давай сюда твои ноги! Щас вмиг согрею! – Пашка решительно схватился за промёрзшие, как ледышки, ноги спасённой девушки.

– Ай! – Тоня инстинктивно дёрнулась от боли, отдёргивая пораненную ногу.

– Да осторожнее ты, хрен собачий! – в сердцах накинулась на него Агния, – это ж тебе не танк! Привык к своим железякам! Осторожнее надо! Вот так… – она стала показывать танкисту, – берешь в руки, тихонько сжимаешь, и держишь… Греешь. Потом вторую.

Проникшись важностью возложенной на него миссии, Паша перестал дурачиться и осторожно сграбастал в свои промасленные и шершавые лапищи замёрзшие ноги спасённой девушки.

Хватило его ненадолго:

– Ты прям как та самая холодуха! С холодными лапами. И дрыгаешь ими также.

Антонина до сего момента больше молчавшая, спросила, с трудом шевеля разбитыми губами:

– Что за холодуха такая?

– А вот такая! Щас расскажу! – он оставил одну из её ног, и взялся за вторую, – освободили, мы значит, Харьков, в конце августа это было. И пошли мы впятером прогуляться. Ну, мой экипаж, со мной если считать, то четверо, да ещё за нами Петька Сутягин, из ремроты который, увязался прогуляться. А там на площади рыночек был. Вот, значит. И так нам чего-то пить захотелось! А тут глядь: несколько тёток местных стоят, молоко продают, в кувшинах. А жарища! Жуть! Ну, мы к ним, стало быть, подходим, спрашиваю: молочко-то холодное? А тётка мне: «А як же ж? С холодухой»! Ну, я хоть из-под Пскова, но по-украински вроде немного кумекаю, но не всё, конечно. Ну, тут-то дело понятное, какие сомнения? «С холодухой» – холодное, значит, молоко!