Игры с Вечностью

– Чтоб тебя! – он хотел пнуть шкаф, но сил на это не было, и Саргассов лишь угрожающе поднял руку, продолжив свой путь по-над стенкой в туалет.

Из райской комнаты Валентин вышел через пару минут с ощущением что помолодел лет на двадцать. Путь продолжился ванной, где Саргассов оживал, поливая затылок холодной водой. Потом он спустился на первый этаж к холодильнику, откуда на свет появилась бутылка легкого запотевшего немецкого пива. Наверное, не каждый мужчина в состоянии наградить свою любимую тем взглядом, каким Валентин наградил бутылку. Во взгляде сквозило желание, нежность, любовь, радость, счастье и вера. Глупая улыбка пробежала по губам.

– Здравствуй, – произнес Саргассов, откупоривая пиво и поднося горлышко к губам.

За первой бутылкой последовала вторая, и, допив ее, Валентин присел в кресло в зале, ожидая облегчения своих страданий. Его надежды сбылись через пятнадцать минут. Тяжесть в голове и одеревенелость тела не ушли, но теперь Саргассова хотя бы не мучили боль и жажда. Да и разум начал просыпаться. Валентин закрыл глаза, проверяя, хочет ли он спать, но убедился, что сна нет, ни в одном глазу. Что ж, делать нечего, лечь не удастся, остается только вспомнить прошлый вечер во всех подробностях.

Вечер вспоминался с трудом. Итак, он был в каком-то кабаке, по-другому то место назвать невозможно. Перед кабаком он пил у себя в офисе, и пил много. Почему пил? Нет, не от того, что проснулась совесть, ему просто хотелось напиться. Было страшно в свете всех последних событий, страшно за свою жизнь; и этот страх вчера толкал его к бутылке. А еще он поссорился с Томой, вернее, послал ее. Эта девица вздумала крутить за его спиной с Васей, закупщиком товаров для детских домов. Конечно, Тома была для Валентина никем, ничего не значила в его жизни, и потому он послал ее не от внутренней боли, а просто со злости, что за его спиной творятся такие вещи. Она лишилась работы. Вася ни при чем, ему все равно кого танцевать, а вот она не из тех дур, которые ведутся на красивое тело, и сама выбирает с кем ей быть. Что же, довыбиралась. А вообще, ему фиолетово, что было между Васей и его любовницей, у Валентина забот и без того хватает…. Да уж, весело. А еще вчера Саргассов почувствовал себя старым, впервые в жизни. По большому счету, Валентин и отправился в кабак, чтобы справить поминки по своей молодости. Неужели она всегда проходит вот так, в одночасье? Говорят, мы молоды пока сами себя такими ощущаем. Воистину, это так. На самом деле. Хотя, не поменялось ничего кроме отношения к себе и к жизни, Валентин переступил очередной временной порог. И раньше, до вчерашнего дня, у него иногда болела спина, ныли ноги, скрипели кости, и гудела голова, но он не обращал на это внимание. Теперь же стал обращать. Кабак работал до четырех, и Валентин наверняка оставался там до закрытия. Вчера он угощал какую-то случайную компанию.… Да уж, водка на самом деле сватает и роднит всех. Какой-то девице он жаловался на свою жизнь…. Постарел ты, Валек. Раньше подобного никогда себе не позволял.

У Саргассова на глазах навернулись слезы. Только этого еще не хватало.

– Толик, Толик, – вспомнил он.

Да, Анатолий Воскресный, его старый товарищ и друг, много раз прикрывавший спину и ничего не требующий взамен. Ну и кто Валентин после всего сделанного? Хуже предателя. Валентин опустил голову на руки. Что же он наделал в своей тупой зависти? Что же он натворил? Неужели и у него есть совесть, в существовании которой он так давно разуверился….. Дело-то ведь не только в совести. У Саргассова кроме Толика больше нет никого близкого. Сестер-братьев родители не подарили, да и самих их уже давно на свете не было. Любимая женщина? Такой не существует, да и не было никогда, не создан Валентин для того, чтобы любить кого-то кроме себя. Создать семью он тоже как-то не удосужился, и детей не было….

Валентин обхватил голову руками. Нормальных слов для объяснения своих поступков он не находил. Да, одни лишь зависть и корысть побуждали его… Да как он мог? Как он мог? Раскаяние бушевало в сердце, забивая эмоциями голову. Он предал… Неожиданно Саргассову пришло на ум, что за все придется отвечать, и жизнь имеет свой конец. Он сломался. Всегда такой волевой, сдержанный, сильный, сейчас он пребывал в глубочайшей депрессии, и усталость покоилась на плечах неподъемной глыбой, утесом прожитых лет. А сколько же он всего совершил в жизни мерзкого, жестокого? Много. Начиная с людей, которые в 90-е, мешая бизнесу, по наводке Валентина бесследно исчезали на мясокомбинате и заканчивая сотней брошенных им женщин с разбитым сердцем. Но последнее преступление было страшнее всех предыдущих. Своими руками он почти убил друга… А Анна? Что же с ней будет? Ее, скорее всего, тоже уберут под шумок, либо же оставят без гроша в кармане, в холодном одиночестве. Она не выдержит, она сломается под тяжестью рока… Саргассов и так переживал за ту ночь, когда в доме Воскресных побывали Гоша и Вася; он действительно чувствовал за собой вину за произошедшее. Говорил же им: узнайте код, но девчонку не трогайте! Кто же знал, что это за зверье? Хорошо, хоть Анна осталась живой и невредимой! Иначе он проклял бы себя. Он любил ее, как дочь. Она росла у него на глазах, и он, как и любой из близких Толику людей, принимал участие в ее воспитании…. А что теперь? В кого он превратился? Кем он стал? Что потом? Неужели, он пошел на это ради денег? А на что они ему нужны? Да ведь он при жизни, будучи верен своей натуре, не позволит себе проматывать финансы! А они приносят удовольствие, только если тратятся; в гроб с собой их не заберешь…

До этого он смотрел в пол, на черную паркетную доску, изучая причудливый узор древесной структуры, а затем резко перевел взгляд на стену, и чуть не рухнул со стула. На стене расплывалось огромное кроваво-красное пятно, яркое и сочное как вишня. Валентин прикрыл глаза руками, а потом снова глянул на стену. На ней ничего не было. Саргассов перекрестился. В голове мелькнул вопрос: когда же он в последний раз был в церкви? Валентин задумался, но ответа так и не нашел. А ведь самое интересное, атеистом он себя не считал! Хотя, и не делал ничего из того, что надлежит делать православному человеку – не молился, не посещал храм, не постился и не исповедовался, наконец. Да он даже никогда не просил прощения у Всевышнего за все, что натворил! А расплачиваться-то придется… – снова мелькнула в голове шальная мысль. Да что там, придется… Он уже начал.

Неожиданно, Валентина пронизала дрожь, как от холода, и по спине побежали мурашки. Он ощутил чей-то недобрый и пристальный взгляд, как будто в спину уперли ствол автомата. Валентин обернулся и увидел по ту сторону высокого, доходящего верхним краем почти до потолка, французского окна, ворона. Вживую эту птицу Саргассов никогда не видел, только на фотографиях или по телевизору, но он, оценив размеры, сразу понял, что это не обычная ворона, коих море в любом городе. Редкая птица, занесенная в красную книгу, была размером больше взрослого копчика. Она не мигая, как будто оценивая, смотрела на Валентина своими карими глазами. Руки у человека дрожали. За окном, из-за тяжелейших, иссиня-черных туч, закрывших панцирем солнце, стояли непроглядные сумерки. Было холодно и сухо, резкий ветер мел листву и чувствовалось приближение дождя. Валентин застыл, смотря на неожиданного гостя как на исчадие ада, настолько был суеверен и силен страх перед этим существом. Ворон медленно расправил крылья, но, ни одно перо от порывов ветра не пошевелилось на его теле. Птица подошла косолапой походкой к окну, и с паузой трижды стукнула по стеклу. После этого раздалось хриплое и сорванное: кар-р-р!, и ворон взметнулся ввысь, скрывшись из глаз. Саргассов стоял, как пораженный молнией. Он никогда не верил в суеверия, но с детства знал, что на Руси ворон являлся предвестником скорой смерти. Она постучалась к нему в образе пернатого. Все кончено. Валентин тихо взвыл и кинулся к холодильнику, но извлеченное оттуда холодное виски успокоения не принесло.

Валентин взмок от испарины, холодной и мерзкой, как сам страх, животный ужас, испытанный им. Значит, все! Приплыли. Может, вчера не дыхание старости, а предчувствие гибели заставило его пойти в тот кабак? Кто его знает! А когда это может произойти? Наверное, сегодня. Сроки поджимают, Белов вот-вот перейдет к активным действиям…. Да, ему еще нужны кое-какие данные, но они мелочны и их легко узнать и без помощи Саргассова. Он уже не нужен, и если его собираются убирать, то это произойдет никак не позднее конца недели. Значит, пора действовать. Сейчас. Сегодня. Он опять вспомнил Толика и горько вздохнул. Те планы к спасению, которые Валентин возводил раньше, теперь уже не подходили, потому что возникла необходимость помочь Воскресному, предупредив его об опасности. Неподвластным разуму порывом, Валентин выскочил в кабинет, где на стене висела икона Спасителя. Молиться Валентин не умел, но в отчаянии он пал ниц, распростершись перед иконой, и, принялся, подбирая слова, горячо вымаливать прощение за все, что натворил за свою жизнь. Одна за другой всплывали в памяти ситуации, лица людей и эпизоды жизни. Все, что Саргассов считал темным в своем прошлом, все его жестокости и преступления, все грехи озвучивались вслух сбивчивым шепотом. Не в силах поднять на икону глаза, перед которыми все плыло от слез, он лишь молился. Он никогда и не мог предположить, что в его памяти хранится столько воспоминаний, он и не представлял, сколько всего натворил. Валентин изливал душу, вспоминая шаг ша шагом жизнь, от юности к зрелости. Это была самая настоящая исповедь, жаркая мольба. Закончил он на самом позорном грехе, на предательстве друга. Перечислив все, Саргассов понял, за что он расплачивается, и осознал, что имея за плечами такой багаж, жить на свете – преступление. По идее, его уже давно должна была поразить молния.… Хотя, этого слишком мало для Валентина. Кара будет страшнее. Наконец, Саргассов закончил, поднялся с пола, перекрестился и попросил у Бога помощи выдержать все, что уготовано на пути. Он еще раз попросил прощения, и добавил что примет все со смирением. Ему больше нечего было сказать. Свесив голову, в которой все перемешалось, Валентин прислушался к себе. Душа болела, сердце разрывалось на части скорбью, и печаль притаилась в глубине его глаз. Взгляд, мысленно брошенный в будущее, был удрученным. «Если уходишь, уходи красиво!», – промелькнул в голове Саргассова совет одного человека, данный еще в пору далекой юности. Что же, так тому и быть. Хотя бы уйдет красиво, если жил как гниль…

Может, и правы те, кто говорит, что слеза закоренелого, но раскаявшегося грешника для Всевышнего дороже слез сотни праведников? Как бы то ни было, но пелену туч разрезал лучик, который скользнул от окна вглубь комнаты и остановился под ногами Валентина. Тот удивленно посмотрел на необычное для царящей за окном погоды явление, и нерешительно подставил ладони под луч, будто собираясь зачерпнуть воды из ручья. Тепло луча согрело руки и разлилось по телу. Душа успокоилась, из сердца ушла тяжесть, и исчез страх, уступив место смирению перед судьбой и непреклонной воле в осуществлении задуманного. Будь что будет, он теперь готов действовать.

Первым порывом было сразу кинуться к Воскресному, но Валентин сел, задумавшись. Резко нельзя, вызовет подозрения. Неспешный отъезд будет лучше всего. А что? Он едет в гости к другу, чтобы попутно разузнать кое-какие сведения. Подобный ход ни у Белова, ни у его людей, подозрений не вызовет. Несмотря на предчувствия, Саргассов решил позаботиться и о себе. А что если прокатит, и он останется в живых? Тогда путь один – за кордон. Возьмет билет на ближайшее время до любой Европейской столицы, а потом в Испанию или Аргентину. Испанский он знает…

– ¿Usted habla español?

– Si señor…. ¡A buenas! – ответил он сам себе, улыбнувшись.

На крайний случай пригодится и довольно беглый английский. Все сбережения на иностранных счетах. Их хватит надолго, по крайней мере, в этой жизни истратить все деньги Валентин не успеет, как бы не старался. С собой он возьмет только кредитные карты, документы и немного наличности, сколько поместится в его пальто. С кейсом или сумкой выходить нельзя, наружка не дремлет. Как же он потом сможет добраться до аэропорта? Ладно, там видно будет. Может, Анатолий поможет? Сейчас главное спасти друга.

Валентин собрал все необходимое, оделся, и, перекрестившись перед ликом Спасителя, покинул дом. Телефон он оставил на столе, входную дверь не запирал. А зачем? В любом случае он сюда уже никогда не вернется, а добро, быть может, пригодится какому-нибудь бедолаге. Перед Валентином две дороги – либо в Аргентину, либо в могилу. Что-то из этого списка, смотря, как повезет. Выгнав из гаража машину, и закрыв пультом створки ворот, он боковым зрением заметил движение. От соседнего участка отпарковывался наглухо тонированный черный минивен.

– Наружка, – сказал он сам себе. – Как знал!

Он сел за руль и неспешно тронулся, размышляя о навсегда потерянной молодости. Наружка пристроилась сзади, ненавязчиво преследуя его Мерседес.

– И все идет по плану… – промурчал Саргассов, вспомнив мелодию какой-то песни.

Валентин закурил. Ему сорок пять, он обеспечен и ценим женщинами. Да только где оно, счастье? Он отдал бы все, что имеет хотя бы за год жизни двадцатилетним пацаном…. За то счастье без гроша в кармане, за верных друзей, за ночные костры на природе и за искренность чувств еще не испорченного фальшью сердца.

– Где же это все? – он смахнул с лица набежавшие слезы.

Девушка за рулем Тойоты, стоявшая слева от него на перекрестке, заметила этот жест и с удивлением покосилась на Валентина. Тот посмотрел на девушку в ответ, и грустно улыбнулся, подмигнув. Да, малышка, даже сухари способны на слезы, если жизнь допечет…. И детей у него нет. А как бы хотелось с гордостью взглянуть в глаза взрослому сыну, или нежно приобнять дочь! Это одному лишь Богу известно. Сколько же он потерял в жизни…. К чему деньги, если некому их оставить? Зачем нужно богатство, если оно не обеспечит кому-нибудь счастье, не даст легкость в преодолении жизненного пути? Если Саргассов выживет, то в Аргентине у него непременно будет семья. Девять или десять детей. Непременно. А что, он еще не стар. Сорок пять для мужчины – это не сорок пять для женщины, как ни крути. Все впереди, главное вырваться из этого замкнутого круга.

Двери Валентину открыл сам Анатолий Борисович, радостный, что друг сдержал обещание и приехал на обед. Хозяин дома восторженно раскинул руки и обнял друга. Саргассов тоже обнял Воскресного, но без улыбки. Он это сделал не от радости встречи, а лишь потому, что наружка могла наблюдать за его действиями, и любое отступление от общепринятых норм вызывает подозрения. Они перешагнули порог, и Валентин отстранился от друга, направившись к креслам в холле. Жестом он показал на кресло напротив, и Анатолий Борисович сел, внимательно наблюдая за гостем.

– Что-то случилось? – голос Воскресного был взволнован.

– Случилось, брат. Случилось. Аня дома?

– Нет, скоро приедет.

– Это хорошо. Поговорим без свидетелей, – Валентин потер переносицу.

– Что у тебя произошло?

– Скурвился я, брат, – Валентину не хотелось тянуть с ответом, и он решил рубить концы сходу. – Прости, если сможешь…

– Ты о чем? – Анатолий Борисович удивленно посмотрел на товарища.

– Я тебя предал, подставил… Только выслушай, не перебивай меня. Тебе знакома фамилия Белов?

– Да.

– Он давно копает под тебя, и пришел ко мне за помощью. И посулами, и угрозами, но он заставил меня собрать для него кое-какие сведения…. Я подставил тебя.

– Зачем?!.. – голос Воскресного стал горек. – Зачем, Валёк?

– Зависть, Толя. Простая зависть… Ты же во всем лучше меня.

Первым движением Воскресного было схватиться за нож, и всадить его по самую рукоятку в грудь бывшего товарища. Он резко поднялся на ноги, и, взяв лежащий на журнальном столике нож для бумаг, швырнул его в стену, от греха подальше. Для того чтобы смирить гнев и навести порядок в голове, Анатолию понадобилось не более двух минут, в течение которых он наматывал по комнате круги. Потом он сел, внимательно глядя на Валентина.

– Я догадывался… Когда ты начал лезть в мои дела, я стал осторожен и сливал тебе дезинформацию. Твоя бывшая жена в этом замешана, не так ли?

– Да…

– Я был прав. Те документы, что проходили через нее – это левые счета, цифры вкладов и данные. Они только для аромата были приправлены чем-то настоящим, чтобы казаться ценными. И я в этом не прогадал…

– У тебя всегда было редкостное чутье! – Валентин в восхищении вознес к небу руки. – Я искренне рад, что это так.

– Я не пойму тебя… Либо ты искренне раскаялся в содеянном, либо же уловил что ветер подул не в твою сторону….

– Искренне раскаялся. Даже не сомневайся. Я осознал, насколько же я гнилой человек… – он был прям, но, все же, о налете Васи и Гоши рассказывать не собирался. Так же он не хотел говорить о своем воровстве со счетов фонда. Он все-таки надеялся, что Воскресный хоть когда-нибудь сможет его простить, чего не произойдет, узнай Анатолий всю правду. Саргассову была жизненно необходима эта надежда, потому что он не хотел жить, понимая то, что натворил. Прощение стало бы ему ответом, что он, быть может, и не такой уж законченный человек. Расскажи Валентин, что это по его вине Анна чуть не погибла, Воскресный его живым не отпустит. Да, он потом раскается в содеянном, но Валентину до этого будет уже параллельно. Да и стоит ли подводить человека под срок, искушая расправой?

– Раскаялся? – Анатолий натянуто ухмыльнулся, не веря.

– Думай как хочешь… Я пришел попрощаться. Сегодня я… – он не смог озвучить свои предчувствия смерти.

– Что ты? Уедешь?

– Да… уеду! – Валентин как-то странно усмехнулся. – Меня уедут, вернее. Я не могу, чтобы у тебя осталось на меня какое-то зло. Я искренне хочу помочь, исправить то что натворил. Вот список всего, что я передал Белову по его запросу. Что лажа, а что нет – разбирайся сам. Тебе виднее. Я же надеюсь, что не опоздал. Он хотел начать войну против тебя через неделю, когда я бы принес ему данные по «Асгарду». Само собой, я уже ничего не узнаю.

Анатолий Борисович трижды пробежал список глазами, и когда он оторвался от бумаги, лицо его было спокойным.

– Знаешь, хорошо, что ты пришел сегодня, а не завтра. Да, тут есть кое-что опасное, но я успею принять контрмеры, и все будет улажено. Не беспокойся, я справлюсь.

– Слава Тебе!.. – Валентин вознес руки к небу.

– Ты стал набожным? – Воскресный улыбнулся. – Лучше поздно, чем никогда.

– Согласен. Не поверишь, сегодня за мной пришел ворон…

– Это кличка? – не понял Анатолий.

– Нет. Птица. Знаешь такую?

– В городе они не водятся, ты перепутал…

– Я и сам рад бы думать, что перепутал, но тут никакой ошибки. Это был он.

– Ты меня пугаешь…

– Я и сам испугался, поверь мне. Он сел на подоконник и трижды стукнул по стеклу, после чего исчез. И так бывает. Не поверишь, я не суеверен…

– Как раз в это я и поверю. За тобой мистификации никогда не наблюдалось. У тебя же калькулятор вместо сердца, – Воскресный кивнул своим словам.

– Пусть так. Но эта птица звала меня.

– Кельты верили, что ворон уносит души людей, принявших насильственную смерть.

– Я не знал об этом, но чувствую нечто подобное.

– Не бери в голову. Обычное суеверие. У тебя сейчас нервы шалят, тут уж нечего сказать.

– Может и суеверие, но прямиком от тебя я направлюсь в аэропорт. До него я не доеду.

– Тебя ведут?

– Да, за углом наружка.

– Что бы придумать? – Анатолий Борисович налил из графина бокал красного вина. – Ты будешь? Херес, двадцатилетний.

– Налей. А ты хочешь мне помочь?

– Да. Я тебя простил. Конечно, у меня на душе на счет тебя совсем неровно, мы больше не друзья и тебя я не хочу знать… но считай, что у меня хорошая память. Я помню, как ты меня спас.

– Не вспоминай. Это было давно.

– Давно. Но в том пожаре, если бы не ты, я бы сгорел.

– Забудь о том ангаре. Не вспоминай больше.

– Считай, что я всего лишь возвращаю тебе долг, – во взгляде Анатолия проскользнуло нечто вроде презрения. – И не более того. Я привык платить по счетам.

– Я понял, как скажешь.

– Я сам отвезу тебя в аэропорт…

– Нет. Тебя вместе со мной положат.

– А если охрана?

– Тогда ты спасешь меня, но не себя. Белов поймет, что ты в курсе событий, и перейдет к открытым действиям. Ты не успеешь прикрыть тылы.

– Это факт… Но, тогда, поедь ты в аэропорт даже сам, это даст подсказку, и Белов начнет войну…

В эту минуту на пороге появилась Анна. Валентин сразу отметил выражение вселенской скорби на ее лице, и то, что она как-то повзрослела. Да, боль души знает свое дело.

– Привет, – улыбнулся дочери Анатолий.

– Привет, – она устало махнула рукой. В другой раз Воскресный был бы обеспокоен моральным состоянием Анны, и засыпал бы ее вопросами, но сегодня были вещи поважнее. На кону стояло благополучие семьи. – А вы тут, чем занимаетесь? Обсуждаете насущные проблемы бизнеса?

– Да, – Воскресный кивнул. – Валентину нужно в аэропорт, но так, чтобы этого никто не заметил.

– Шпионские страсти? – Анна улыбнулась.

– Ага. Типа того. Может, дашь совет дельный? – Анатолий покосился на дочь. – Я не могу отвезти Валентина, потому что если нас увидят вдвоем в аэропорту, это испортит все дело. Все очень серьезно.

– Дядю Валентина я могу отвезти. Только тогда, чтобы все прошло незаметно, ему придется разместиться в багажнике. Вы не против? – она обернулась к другу отца.

Дядя Валентин был не против прокатиться и на метле, не говоря уже о просторном и респектабельном багажнике Бентли. На том и решили. Перед наружкой была разыграна маленькая сцена. Когда Анна выгнала из гаража машину, Воскресный тоже вышел за ворота дома. Он подошел к дочери, и они перекинулись парой ничего не значащих фраз. Все это делалось для того, чтобы шпионы через притонированные стекла успели разглядеть: в машине кроме Анны никого нет. Тогда, используя примитивный метод исключения, шпики пришли бы к выводу, что Саргассов находится в доме, и никуда не уезжал. Валентин не зря в свое время работал с КГБ; он даже учел посадку автомобиля, и благодарил небо за исключительные качества ходовой английской марки машин. Это происходило в половине одиннадцатого утра.

Утро для Сергея Юрьевича началось в тот момент, когда Анна отъехала от дома на пути в аэропорт. Его разбудил вошедший охранник, услужливо принесший мобильный телефон. Поначалу Белов злобно фыркнул на осмелившегося потревожить покой своего хозяина, но охранник выдал волшебные слова:

– Владислав Альбертович.

Это автоматически снимало все вопросы, злобный взгляд Белова стал смирен и кроток. Кто такой был и есть Владислав Альбертович, я пояснять не буду, это не так суть важно. Главным показателем этого человека было то, что он стоял на порядок выше Белова на социальной лестнице, и имел на него огромное влияние. Белов в свою очередь, прекрасно понимая положение вещей, боялся Владислава Альбертовича как огня.

– Сережа, твою мать! Сколько можно до тебя дозваниваться?! Как до президента…. – в трубке раздалась неразборчивая матерщина.

– Здравствуйте, Владислав Альбертович! Здравствуйте, – тон Белова был донельзя заискивающим и смиренным. Хотя, оправдываться он и не стал, но его подчиненные, ни за что не признали бы в этой интонации своего господина и начальника.

– Ох… Короче, Сережа, слушай. Что у тебя с «Молотом»?

– Работаем, – по-военному четко отозвался Белов.

– Да я знаю, что не… – ему хотелось вставить что-нибудь непечатное, но он сдержался, смягчив тон. – На какой стадии?

– Через неделю перехожу к активным действиям, будем давить по всем фронтам. К тому моменту все данные будут собраны.

– Поздно. Поздно, Сережа. На меня оказывается давление со стороны моих партнеров!.. – Белов понял при этих словах патрона, о ком ведется речь, и нервно крутанул головой. В трубке продолжили. – Если я говорил, что решу это дело, то так тому и быть. Понимаешь меня?

– Понимаю.

– Ни чего ты не понимаешь, – голос патрона снова стал нервным. – Дела требуют, чтобы во вторник, ну, максимум в среду, Воскресный подал в отставку. Добровольно!!! Ты это понимаешь?

– Да…

– Или Воскресный, или ты. Ему это будет стоить карьеры, тебе же жизни.

– Я понял вас.

– Хороший мальчик. Я жду, – в трубке зазвучали гудки.

Белов положил мобильник на стол. Что же делать? Как заставить Воскресного поддаться? Убрать его было бы самым простым выходом из положения.… Да вот только нельзя. Он должен подать в отставку добровольно. Да и месть за его жизнь была бы страшна. Тогда полетит даже Владислав Альбертович, и партнеры его не спасут. Об этом прекрасно знают все. Пытки? О нет, не стоит. Во-первых, Белов знал Анатолия Борисовича, как крепкого духом, непоколебимого человека; ну а во-вторых, отречение от занимаемой должности должно быть публичным. При таком раскладе, действуй Воскресный по принуждению, он легко откажется от своих слов, и окажется под покровительством москвичей. Да и без их покровительства, он тогда будет крайне опасен, так как Воскресный никогда не забывает обид. Тогда Владислав Альбертович не успеет добраться до Белова из своей Москвы. Может, только на похороны… Да уж, незадача.