Путь наверх. Королева

Он забыл о времени, стоял, погружённый в размышления. Воспоминания не отпускали его.

Как же тогда он не понял всей её жертвенности, глубины и силы такой любви? Сколько дано ему было, а он, ослеплённый тщеславием, не принял! Сколько мужчин готовы были бросить всё к ногам Демиры, но только ему одному она могла отдать то, о чём грезили они. Сколько ночей, проведённых в молитвах в глухих подземельях, старался он забыть запах ветра в её волосах! И верил, что забыл, но нет, наяву помнил, точно вчера всё было!

Нужно было возвращаться в замок. Магистр снял с себя покров невидимости и зашагал по песчаной дорожке с полной сумятицей в мыслях. Он боялся увидеться с Королевой, боялся каких-то перемен, которым суждено быть, это он знал точно!

Теперь так, как мнилось, уже не будет. Будет всё иначе. О нет, Демира и сейчас не станет ему помехой на Пути. Ныне он желал сблизиться с нею, но ещё не осознавал это отчётливо, мысли путались. Он понимал только, что должен держать маску холодного равнодушия, и это легко удалось ему, ведь он носил её столетиями.

Арий Конрад вошёл в замок с заднего крыльца и прошёл в трапезную, будто бы со стороны комнаты, где провёл ночь.

– Ну, наконец-то! – воскликнул Ливий, увидев магистра. – Уже два раза за тобой посылали! Ну и горазд же ты спать!

Арий Конрад прошёл в комнату и сел за стол напротив королевы. Бросил на неё быстрый взгляд. Она смотрела на него, и в её глазах читалась отрешённая невозмутимость. Движения рук были покойны и неторопливы, покуда она разливала чай.

Рукава голубого утреннего платья до локтя открывали её руки, и Арий Конрад смотрел на них, вспоминая, какими они были тогда, исхудавшими, тёмными от солнца, израненными, крепко сжимающими в ладонях Меч Ормузда.

Демира, ослепительная в своей зловещей демонической красоте, в лучах рассвета, и Демира за утренним чаем были схожи между собой, как дикая рысь и домашняя кошка.

– Как спалось, магистр? – бесстрастным тоном поинтересовалась она.

Её глаза смотрели испытующе, она силилась дознаться, был ли он на той тропинке на рассвете. Она же почувствовала силу, заставившую её остановиться! Видел ли Арий Конрад её такой? Боле всего королева Руаны хотела сберечь свои знания в тайне.

Почему? Арий Конрад терзался догадками. Почему она не хочет открыться ему, тому, от кого получила дар посвящённых? Она знает то, что неподвластно его разуму? Она желает превзойти его по силе и доказать своё превосходство? Никогда ещё Демира не волновала магистра так, как сейчас. Он мучился неразрешёнными вопросами, она же спокойно пила свой чай.

Он прощался с нею, будто пребывая в мороке. Очертания замка, убранство комнат, люди перестали существовать. Он видел перед собою лишь её чёрные глаза, полные влажного мерцания, словно звёзды, отражающиеся в глубине колодца.

Он продолжал их видеть, когда мчал над лесами и полями верхом на Инзаре, когда вступил в чертоги скал, бывшие его домом в этом земном мире, и не мог уйти от их сияния даже, когда ночью служил мессу на чёрной горе Кулаберг.

Три дни спустя, покидая святилище Аримана, Арий Конрад слышал громовой глас Князя Тьмы: «Ты волен в своём выборе, сын мой!» и в спину еле слышное, похожее на вздох, на шёпот змеи: «Сбывается древнее пророчество!»

И он, будучи Бессмертным уже, не осмелился возразить, ибо никогда ещё искушение не было так сильно, как сейчас.

Остаток дня он провёл в молитвах в подземном святилище богини смерти Гекаты. Арий Конрад чувствовал себя точно после долгой болезни, уставшим, утратившим силу. К вечеру равновесие будто вернулось к нему. Он вышел на воздух, долго стоял у входа в свою скалу, смотрел на звёзды, необычайно яркие в чистом осеннем небе.

– Мессир! – робко окликнул его негромкий женский голос.

Магистр обернулся. Гаркана, конечно. Опять в полумаске, несмотря на сгущающийся сумрак. Стыдится своего шрама. Стоит тут, видимо, давно уже, наблюдает за ним, успела замёрзнуть, зябко поводит плечами.

– Пойди сюда, Гаркана, – позвал Арий Конрад, притянул её к себе, обнял худенькие плечи девушки, согревая. Она тихо вздохнула, нерешительно придвинулась к нему ближе, подчиняясь.

– Посмотри вверх, Гаркана, – магистр показал ей направление, – вон туда, где созвездие Быка. Вот Семь Сестёр, ты видишь?

– Да, мессир, – девушка послушно смотрела на звёздное скопление.

– Чуть влево… но ты не сможешь увидеть, твоему взору недоступно… там сейчас нарождается новая звезда. И скоро она взойдёт на небосклон, и мы будем приветствовать рождение её.

– Это… её звезда? – безжизненно прозвучал девичий голос.

– Да, Гаркана, то зарождается на небе новая звезда. Звезда Демиры.

– Вы любите её, мессир? – она не спросила, простонала.

– И всегда любил, – просто сознался Арий Конрад.

Развернул Гаркану к себе, посмотрел ей в глаза. Она опустила голову, но магистр приподнял её за подбородок, заставляя смотреть на себя, и снял с её лица маску. Девушка вскрикнула и закрыла шрам на щеке ладонью.

– Ты красива, Гаркана, – Арий Конрад осторожно отнял ладонь от её лица и провёл по кривому шраму кончиком пальца, – и это не портит тебя, и не отвращает меня от тебя. Но я не могу любить тебя.

– Можешь! – отчаянно выкрикнула она, давясь рыданиями, рванулась, но он держал её крепко. – Ты не желаешь!

– Нет, дитя, я не могу, – вздохнул Арий Конрад, привлекая девушку к себе и гладя по волосам, – я думал, что смогу забыть Демиру, но нет, не смог. А ты уезжай, Гаркана. Я многому научил тебя. У тебя впереди вся жизнь.

– Ещё не минуло два года, – всхлипнула она, – у меня есть ещё месяц. Позволь мне остаться!

– Зачем, дитя неразумное? Терзаться иллюзиями? Я не смогу полюбить тебя. Я люблю тебя иначе, не так, как ты хочешь, – спокойно признался магистр.

– Всё равно! Быть подле тебя – истинное блаженство!

– Глупое дитя, – вздохнул Арий Конрад, – мне жаль тебя. Теперь, когда я сам так терзаюсь, я не хочу никому причинять страданий. Тебе лучше покинуть мой дом.

– Я останусь! – решительно заявила она, подняла голову и вытерла слёзы.

Магистр наклонился и поцеловал её в изуродованную шрамом щёку нежным братским поцелуем.

– Твоя воля, – согласился он, – а сейчас иди спать.

– Да, мессир, – Гаркана привыкла повиноваться, покорно пошла в свою келью.

Арий Конрад проводил её взглядом, вздохнул и вновь обратил свой взор к небу, туда, где нарождалась новая звезда, холодная и бесстрастная. Звезда Демиры.

Гаркана вернулась в свою маленькую, тесную келью, зажгла лучину в светце. Села на жёсткое ложе, расплела косы, расправила лёгкую волну тёплых рыжих волос. Достала из-под кровати маленький, обитый железом сундучок, покопалась там, нашла отполированное медное зеркальце. Подсела поближе к лучине, всматриваясь в своё отражение.

В полумраке уродливый шрам на щеке был почти незаметен, и если не поворачиваться этой стороной… Нет, к чему тешить себя несбыточными мечтами? Мессир не войдёт в её комнату, не сядет рядом, не будет смотреть взглядом, полным кипящего серебра. Тот взгляд не для неё, и с нею он будет говорить ровно и насмешливо, или участливо, или покровительственно, но голос его не дрогнет в волнении. Всё, о чём молит она богов, принадлежит не ей, а Руанской королеве, гордой и прекрасной Демире.

Но… или Бессмертный не объяснился ей, или Королева не приняла его любовь, иначе почему он вернулся в таком душевном смятении? Ещё ничто не решено, и у неё есть месяц. Целый месяц. Всего месяц. Нужно успеть.

Гаркана приподняла волосы, перебросила пряди вперёд, закрывая щёку. Нет, не спрячешь, не скроешь. Это навсегда. Он сказал: «Это не отвращает меня от тебя», но не потому, что он любит её, а потому, что жалеет. А жалость – не любовь.

Девушка с глубокой нежностью и благодарностью оглядела тесную комнатку, где провела ночи почти двух лет. Она всё любила здесь. Простую аскетичную обстановку ради неё Арий Конрад разнообразил, раскрасил синим и жёлтым деревянные ставни маленького оконца, медвежью шкуру постелил на пол для тепла, принёс изящный серебряный кувшин для воды. Это другая келья была, не та, в которой оправлялась от ран Демира.

Гаркана, однажды увидев ту келью, очарована была восьмигранным мозаичным окошком и игрой разноцветных бликов солнечного света на полу, спросила, можно ли ей жить здесь, но мессир не позволил. Он сказал, что это её комната, Демиры, и она будет ждать свою хозяйку, его гостью. Гаркана тогда уже знала историю Руанской королевы, и как сплетались их пути с магистром, но мало времени ещё жила в его скале, и слова его не ранили её, не отозвались болью в душе. Теперь же, по истечении двух лет, острое копьё жгучей ревности пронзало её сердце при мысли о могущественной сопернице.

Глава шестая.

Закона супротив

Гаркана была лекаркой. Жила сторонённо от деревни, в лесной избушке, где жила и мать Гарканы, и бабка, и прабабка, и все они были лекарки.

Матери она не помнила. Мать задрал вепрь, когда Гаркана только ходить училась. Бабка её вырастила и научила всему, что умела. От матери к дочери передавали лекарские секреты женщины её рода. Жили отшельницами, собирали травы, варили зелья, готовили мази, врачевали страждущих, кормились тем, что приносили с благодарностью исцелённые.

Потом бабка ушла по лунному лучу к точке невозврата, и Гаркана осталась в избушке одна. Изредка ходила в деревню, где её принимали с неизменным радушием.

Ей хорошо жилось в лесу, она слушала природу, понимала и любила её. Язык зверей и птиц ей был сродни, она определяла смену погоды по звёздам и шёпоту ветра в травах, с радостью встречала каждый новый день. Со временем Гаркане предстояло найти мужчину и родить от него дочь, чтобы передать ей свои знания, но это случится не скоро, и пока что её радовал лес, одиночество, её ремесло.

Так зимы сменяли лета, покуда в деревню не пришёл мор.

Лихоманка хватала людей одного за другим и валила в три дня. Распухало горло, больной не мог ни есть, ни пить, метался в горячке и умирал в беспамятстве. Гаркана измучилась в поисках лекарства, меняла травы, варила зелья, ничто не помогало. Люди гибли, а оставшиеся в живых на коленях умоляли о помощи. Лекарка перебралась в деревню, почти не спала, постоянно находясь подле больных, но не знала средства облегчить их страдания. Использовав всё, что умела, она обратилась к последнему средству – спросить совета у Веды Майры.

Веда Майра пророчествовала уже много лет. Она жила в пещере у Голубого Озера, и была так стара, что помнила династии всех королей за два столетия. Весь день занял путь, и к исходу дня Гаркана отыскала пророчицу.

Старая шаманка сидела у своего жилища, смотрела выцветшими глазами на спускающееся к водной глади закатное солнце. Ветер трепал седые космы, схваченные цветной повязкой на лбу. Глубокие морщины избороздили суровое лицо. Привычная к холоду и лишениям, она была боса, одета в старую, выцветшую залатанную юбку и рубаху из грубой холстины. Изношенный шерстяной платок покрывал её плечи, не согревая от ветра. Холодное лето выдалось в тот год.

Старуха обернулась к Гаркане и произнесла её имя, прежде чем девушка приветствовала её.

– Перемога-трава спасёт твоих соплеменников, – хриплым каркающим голосом произнесла Веда, – торопись, ибо собрать её можно только в полнолунье, а сейчас как раз полнолунье. Не успеешь, придётся ждать ещё месяц. Ты-то дождёшься, а твои сородичи – нет.

– Где растёт та трава, бабушка? – спросила Гаркана.

– На Змеиной Поляне, – ответствовала Веда Майра, – но ты не бойся, змеи не тронут тебя, уйдут в норы, и ты соберёшь траву. У неё маленькие белые цветы с сильным мятным запахом, ты её не спутаешь.

– Спасибо, бабушка! – Гаркана поклонилась старухе до земли, после достала из висевшего на плече мешка большую краюху хлеба и толстую вязаную шаль и положила Веде на колени.

– И тебе благодарствую, милая, – отозвалась шаманка, – не ошибись, когда будешь выбирать среди двух зол одно, – посоветовала она.

– Среди двух зол? Что это значит? – смятение охватило душу юной лекарки.

Но старуха не ответила ей, прикрыла глаза, погружаясь не то в дрёму, не то в свои мысли. Гаркана постояла подле неё, дожидаясь ответа, да так и не дождалась и не решилась более тревожить пророчицу. Повесила на плечо котомку, перебросила в правую руку посох и пошла обратно.

Не близок путь был к Змеиной поляне, всю ночь шла Гаркана, истомилась. Под утро забралась под корни старой ели, уютно устроилась на подстилке из сухих иголок, съела кусок хлеба, запила водой и уснула. К полудню поднялась и опять пошла. К ночи добралась она до места.

Лихая слава шла о Змеиной поляне. Будто бы ведьмы собираются там в Осенины, Солнцеворот и Вальпургиеву ночь на свои шабаши, приносят в жертву младенцев, пьют кровь и отдаются бесам на каменных алтарях. А днём на запах крови сползаются ядовитые змеи и греются на солнце.

С трепетом ступила лекарка на ведьмино место. Плоские чёрные камни, поросшие мхом, окаймляли его полукругом, и повсюду росли мелкие белые цветики, разливая окрест сильный пряный запах. Полная луна светила в небе, и лишь редкое уханье филина да тоскливый волчий вой в отдаленье нарушали тишину ночи. Гаркана сняла с плеча свой мешок, развязала его, наклонилась и принялась торопливо рвать траву.

Веда Майра не обманула: змеи не пугали, не тревожили девушку, сокрылись в норы. И она нарвала уже полмешка перемоги-травы, когда услышала конский топот и хотела бежать прочь, да не успела. Отряд солдат выехал на поляну.

Быстрые выносливые кони, кресты и серпы на алых щитах и плащах, чёрные мечи – слуги инквизиции Кроноса, воплощённый закон, холодные сердца, не ведающие милосердия к отступникам. Каждый год гонение на ведьм усиливалось, по всем площадям пылали костры, и надо же было оказаться Гаркане в месте ведьминских шабашей в полнолуние!

– Стой, женщина! – властно приказал предводитель отряда, на дыбы подняв коня и отрезав путь испуганной девушке. – Что ты делаешь в этом проклятом месте в глухую полночь? – он указал железным жезлом на её мешок. – Что там у тебя?

– Трава… – пролепетала Гаркана, – перемога.

– Ведьма собирала траву для своих зелий в проклятом месте, – удовлетворённо ухмыльнулся начальник, – схватить ведьму!

Она пустилась было бежать, но солдаты быстро нагнали, сбили с ног, связали спереди руки и забросили на спину коня.

– Возьмите ведьмин мешок, – велел главный, – это улика для суда Инквизиции.

– Пустите, неразумные! – кричала Гаркана. – Я не ведьма! Я лекарка! Моя деревня гибнет в моровом поветрии! Трава – это лекарство!

– Заткните ведьме рот! – потребовал начальник. – Дабы своими речами не ввела в заблуждение и не обольстила ваш разум!

Грубые руки запихали в рот Гаркане грязную тряпку, конь пошёл вскачь, она почувствовала тошноту, голова закружилась, и беспамятство овладело ею.

Худо было в пути бедняжке, полдня трясли на крупе коня, лишь единожды отвязали, да самый молоденький солдат, сжалившись над измученной пленницей, дал глотнуть воды. Но начальник отряда одёрнул его: « Не сметь потакать ведьминым хитростям! И умирающей прикинется, чтобы разжалобить! У ведьмы девять жизней, ей только костёр и страшен!»

И опять кинули поперёк седла, как мешок с просом, и опять пустили вскачь коня. К вечеру привезли полонянку в Кронийскую темницу, бросили в сырую камеру на кучу соломы, даже руки не развязали, но дали воды и хлеба, и оставили так под замком.

Гаркана была так измотана дорогой, что не смогла поесть, горло сжало, она попила воды, упала на солому и проспала до рассвета каменным сном.

Утренняя сырость наползла в темницу холодной змеёй, липкими поцелуями полезла под одежду, ознобом сотрясая тело. Пленница встала, потянулась. Тёплый шерстяной платок, накрест опоясывающий грудь и закрывающий плечи, не спасал от холода. Ломило руки, стянутые в запястьях жёсткими верёвками.

Гаркана вынула из-за пазухи вчерашний кусок хлеба и съела его, выпила воды и умылась. Тяжёлый дурманящий запах каких-то цветов она ощутила ещё вчера, едва переступила порог камеры, но сейчас он стал ещё сильнее и резче.

Гаркана встала на кучу прелой соломы, на которой спала; ухватилась связанными руками за камень стены, подтянулась на цыпочках к маленькому, забранному решёткой окну, чуть-чуть смогла заглянуть. Болотистая пустошь простиралась за тюремной башней, вся покрытая пурпурно-лиловым ковром – в разгаре было цветение багульника. Чужими, нелепыми казались нарядные цветы, источающие сильный аромат за серым мшелым камнем темницы.

Мешок солдаты забрали, там было и зеркальце и гребень, и пленница довольствовалась тем, что тонкими пальцами разобрала на пряди спутанные волосы, заплела спереди несколько косичек, как носили лекарки её рода. И едва села обратно на солому, как за ней пришли двое солдат.

– Встань, ведьма, и следуй за мной! – велел ей высокий мрачный мужчина и копьём показал на дверь. – Суд Инквизиции Кроноса допросит тебя.

– Руки развяжи! – потребовала Гаркана, поднимаясь с соломы.

Она устала бояться за истекшую ночь. Она ни в чём не виновата, люди мрут от поветрия, драгоценное время стремительно уходит, она по тупоумию этих безмозглых солдат в тюрьме и не будет покорно молчать, будто жертвенная овечка.

– Может, тебе ещё свинины и вина подать, и ванну мраморную наполнить? – гоготнул солдат, грубо хватая её за плечо. – Пошла, сказал!

– Шакал трусливый! – крикнула Гаркана и попыталась лягнуть солдата, да не достала. – У тебя мякина в голове вместо мозгов!

– Топай, ведьма, и рот на замке держи! – тюремщик схватил её за шиворот и выволок из камеры в узкий тёмный коридор. – Пошла вперёд! – остриё копья упёрлось ей в спину.

Ярость охватила Гаркану. Впервые человек, слабое, хрупкое, болезное существо, жизнь которого она столько раз держала в руках, не сострадание вызвал в ней, а жгучую ненависть. Не страшась жала копья, девушка обернулась, и, сверкая глазами, процедила:

– Чтоб черви завелись в твоём животе и сожрали твои кишки! – впервые она, милосердная к немощам человеческим, призванная творить добро, пожелала зла ближнему своему.

– Что-о? – взревел солдат, багровея, и сильный удар в грудь отбросил Гаркану, так, что она едва не упала. – А ну пошла, ведьма!

– Она прокляла тебя, Первак! – подал голос второй тюремщик. – Скажи об этом Инквизитору! Ведьма послала проклятие солдату! Пусть впишут это в протокол обвинения!

– Инквизитор разрежет её на кусочки и зажарит на решётке! – рявкнул Первак, подталкивая в спину идущую по коридору пленницу. – Ведьма выть будет в агонии, как волчица, на луну, и ничто не спасёт ведьму!

– Да будет так! – поддакнул второй солдат.

– Подавится твой Инквизитор! – Гаркану трясло от злости, и страха она не чувствовала.

Подталкиваемая тычками в спину, она прошла длинный коридор, спустилась по лестнице вниз.

– Красивая ведьма, – заметил солдат, – давай её перед костром, а?

– Это когда ещё костёр будет, – резонно замечал Первак, – а то другие, может, в карауле стоять будут, не мы. Да и то, какая она будет тогда, там, может, и глядеть противно, как пройдёт руки Инквизитора, чё от неё останется.

– Ума если хватит признаться, целее будет, – согласился с ним второй солдат, – слышь, ведьма? Сознайся во всём, меньше терзать тебя будут.

– Я не ведьма! – закричала Гаркана.

– Как на уголья босыми ногами поставят, небось, сознается, – удовлетворённо заметил Первак.

– Тебе головешку в зад! –не полезла за словом в карман пленница.

Солдаты подвели её к тяжёлой, обитой железом двери, потянули на себя, открывая, и Гаркана вступила в большую комнату. Она увидела перед собою судейский стол, покрытый красной материей, книги и чернильницу на столе, и тех, что призваны были вершить суд Инквизиции.

В центре, в каменном кресле сидел сам Инквизитор – Торвальд Лоренцо, средних лет мужчина с бледным лицом, чёрными волосами, забранными назад у висков, и синими, холодными, как ледышки, глазами. Инквизитор был красив, но мрачен и бесстрастен настолько, что сам казался изваянием, высеченным из камня. Должно, из камня было и его сердце.

Гаркана слыхала, не знает он жалости к отступникам Кроноса, никого не щадит, ни прекрасных юношей, ни нежных дев, всех приговором ведёт на костёр. Он являлся воплощением закона, но невиновных, случалось такое, отпускал на волю, и далеко шла слава о справедливости и милосердии Инквизитора.

Он сидел неестественно прямо, высоко держал голову, лицо застыло непроницаемой маской, губы были плотно сжаты и, хотя в зале не было жарко, мелкие капельки пота покрывали его виски. Гаркана с первого взгляда, брошенного на него, поняла, что у Инквизитора болит голова.

По правую руку его сидел Юстинус Мор – неприятный, стареющий, худой мужчина с нездоровым жёлтым лицом и бесцветными глазами навыкате – дохтур и помощник Инвизитора. По левую руку сидела толстая рябая женщина с равнодушным взглядом – лекарка Познана, она осматривала женщин на предмет невинности или беременности.

Сбоку стоял маленький стол, и подле него на низком табурете разместился писарь с грязными, спадающими на лоб волосами и прыщавым носом. Все служители Инквизиции были облачены в алые мантии с нашитыми на них золотыми крестами и серпами – знаками Кроноса.

Один угол комнаты закрывала красная ширма, там стоял стол, где Познана осматривала женщин. Другой угол отвели под пыточный, там так же стоял стол с въевшимися в него навек пятнами крови мучеников, висели на стене плети и щипцы. Топилась печь, в ней стояла жаровня с угольями, и металлические прутья калились на углях. У стены на скамье скучали в безделье палач и его подручный в красных балахонах.

Пленницу подвели к судейскому столу.

– Утра доброго тебе, женщина, – молвил Торвальд Лоренцо, так же прямо держа голову и глядя, будто бы сквозь Гаркану.

Точно маска говорила с ней, только лишь губы чуть шевельнулись, лицо было неподвижно.

– И тебе доброго утра, Инквизитор, – ответствовала Гаркана, – оно для тебя столь же доброе, как и для меня, так ведь? – и тут же получила тычок в спину от солдата.

– Поймана на Змеиной Поляне в полночь, собирала траву, – прочёл на память протокол обвинения Инквизитор, – этого достаточно, чтобы причислить тебя к ведьминскому клану, женщина, и отправить на костёр, – он в упор посмотрел на девушку, ожидая, какой эффект окажут его слова.

Гаркана стояла перед ним прямо, свободно расправив плечи. Невысокая, золотисто-рыжие волосы заплетены спереди в косички, спускаются по спине волной. Светлая кожа, чуть тронутая первым летним солнцем, россыпь веснушек на нежных щеках и маленьком носике, румяные губы. Глаза, большие, серо-зелёные, как лесная река, смотрят на Инквизитора честно и прямо. Страха в них нет.

– Твоя воля, – кивнула она, – только я не ведьма. Я лекарка.

– Храбрая ведьма, – невесело усмехнулся Юстинус Мор, – посмотрим, при ней ли останется её храбрость, когда на костёр поведут?

– Это не храбрость, это безрассудство, – спокойно поправил его вершитель правосудия, и, не поворачивая головы, сделал знак писарю, и тот послушно макнул перо в чернильницу и придвинул к себе пергаментный лист.

– Назови своё имя, женщина, – Инквизитор прижмурил глаза от ударившего в висок приступа боли и судорожно вздохнул.

– Вели развязать мне руки, – попросила Гаркана, – посмотри! – она подняла стянутые верёвками кисти вверх и показала багровые синяки на запястьях. – Мне больно! Я со вчерашнего дня так связана! Где твоё милосердие?!

– Ведьма тщится разжалобить Инквизитора! – вскинулся Юстинус Мор. – Ведьма хитра и коварна!

Ледяные глаза Торвальда Лоренцо на миг прикрылись, судорога скользнула по щеке. Боль нарастала, ударяла в висок и разливалась волной огня. Но самообладание не изменяло ему. Он приподнял руку и чуть шевельнул пальцами в сторону солдат.

– Развяжите обвиняемую.

– Но, Справедливейший! – возмутился Юстинус Мор.

– Ей некуда бежать, – проронил Инвизитор.

Солдат нехотя развязал Гаркане руки, она с наслаждением потёрла опухшие запястья, потрясла кистями. Инквизитор возобновил допрос: