Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

На нем все завершится.

Падет великий град,

Спадет личина веры,

И все услышат смрад,

Слывущий благовоньем.

Разрушится Унук

И нет ему спасенья.

Его великий царь

Врагам на посмеянье,

Под ноги брошен ниц,

Пленен как дикий зверь…

При последних словах присутствующие воспряли духом, а великий правитель от нежданной радости, выражал на своем лице младенческую блаженность. Сановник представивший старика, торжествовал, мысленно примеряя на себя облачение великого лагара. Когда старик смолк, опав на устланную поверхность пола, продолжая бормотать и раскачиваться сидя на коленях, царедворец хотел увести его, но был задержан правителем, который захотел знать больше про пророка, а заодно и всенародно отблагодарить верного слугу, приносящего столь замечательные утехи, умеющие поднять духа лучше всякого дина Азуфа, снова становящегося бесполезным. Пока радостный и ликующий в душе царедворец, расписывал все достоинства предвидящего старца и выражал благодарность и свою безмерную преданность государю, приутихший было старик, до сих пор тихо бормотавший, мирно покачиваясь на своих ветошах, вдруг снова зашевелился и вскочил:

…– Но пред теем!!!

– Заверещал он выпучивая глаза, распугав всех присутсвующих; раздались испуганные крики зрительниц. –

– Калама гордый сын,

Створит земле своей

Еще немало горя.

Польет саг-ми салмат

Потоки братской крови,

Вспылают города!

Разрушен будет столп,

Что ввысь задрал гордыню.

Господни страшны в гневе

Карающи мечи.

Дрожите, о, са-и!!

Грядет, то, вам расплата

За гордость и грехи!

Все беды бытия

Над городом Этаны,

Разверзнут небеса.

Тщеславия глупцов

Опустятся свинцом,

Вернутся срамом Агги,

И больше никогда

Ему не видеть славы.

Унижен и разбит

По воле Сатарана,

В бесчестие сойдет

Презренный царь Ур-Ана!

Тому кто сеял мрак,

Не знать конца иного,

Кто зерен не сберег -

Пожнет чужие всходы!

Провозвеща свое предсказание, старик весь затрясся, и рухнул на последнем издохе слова. Шумное и веселое пиршество, притихнув, сидело в ужасе, не смея шелохнуться; и даже стражники, пораженные страшным вещанием, забылись, стоя как столбы, а опомнившись, немедля бросились к проклятому бродяге, чтобы наказать старого охульника и самим не получить нагоняя от старших за нерасторопность. Но обстутив, так же внезапно от него отступили: старик был уже мертв. Его смерть, однако, не позволила побелевшему от страха сановнику избежать ответа за слова своего предсказателя. По молчаливому приказанию галь-ла, он тут же был схвачен и уведен, не имея даже сил пошевелить челюстями в свое оправдание.

Гости, отойдя от оцепенения, начали приходить в себя и испуганно обсуждать услышанное, Говорили, что приходит конец мира, и что уже в городе появилась сама смерть, скрывая свое старушичье обличье от людских глаз накидкой, и косит жителей своей ужасной косищей. Послышались вздохи и возгласы, кто-то зарыдал от страха, и только стражники, вынуждены были исполнять свой долг и наводить порядок, а распорядители пиршества успокаивать гостей, уверяя, что слова глупого старика, это пустые слова и происки врагов. Сам великий держатель мира, потерянно лепетал, допытываясь у приближенных, кто такой Ур-Ана. Но никто не решался дать твердого ответа, никто не мог успокоить его сердца и ответить, и сказать, что этот царь не он, не этой, а какой-то другой, далекой стороны, и лишь мялись, отворачивая глаза и беспомощно улыбаясь в ответ, и почему-то клялись в своей преданности. Тут же доложился привратный о прибытии гонца от посланного навстречу врагу войску, и в пиршественные просторы, волоча ноги, ввалился запыленный и грязный человек, чтоб рассказать о страшном поражении единодержного ополчения.

Напуганные страшным предсказанием и еще более страшными вестями, гости уже не сдерживали чувств отчаявшись найти спасение, и были грубо вытолкнуты стражами. Посуровевший чашеносец, чтоб успокоить государя, сказал, что немедля сам поедет к своим соплеменникам в Ки-Ури и приведет ополчение для пополнения единодержного войска, и тут же удалился, чтоб до утра успеть собраться в дорогу до Агаде. Вскоре как-то незаметно и приближенные растеклись по своим норам, и остался великий держатель мира, совсем один со своими страхами.

***

Стремительно пересекая площадь широким шагом, Азуф за время пути всем видом показывал тревожную озабоченность, но подходя к своему дому, не смог сдержать победной ухмылки, вспомнив перекошенные ужасом лица хозяев вселенной, и ворвавшись под сень чертогов, расслабился и от души ухохотался.

– Передай Амару, что я им доволен, его люди хорошо поработали со стариком, этот предсказатель и впрямь уверовал в падение Киша, а ему поверили пирующие дармоеды. – Сказал он своему домоправителю, с улыбкой почтения ожидавшего пока хозяин успокоится и поделится с ним своей радостью. – Снимать сливки с дури страхов, что может быть лучше? Слухи плодятся быстро, скоро все в Кише будут знать о страшном предсказании. Кишская знать уже подавлена и наперегонки побежит сдавать хозяина, только и успевай перехватывать.

– Истинно так господин. Но не беспокоят ли господина люди войны? Ведь войска будут верны лугалю.

– Кому нужна верность, когда нет веры? Без веры в победу, самые верные воины не страшнее агнцев.

– Многие из них стойки в вере.

– Да, это несколько мешкает дело. А долго тянуть с подмогой я не могу, это может навести са-и на ненужные мысли. Чертов нимиец! Из-за его подозрительности, мы лишились мудрости абгала! И как я не предугадал, что он свои хитрости скроет тайнописью. Надеюсь, мальчишка все же решится. Соглядатаи Амара приглядывают за ним?

– Да, господин.

– Скажи, чтобы не упустили из виду ненароком. Мальчишка очень чуток. Этот эштарот очень ценен сейчас. Если он нам не поможет…

– Будет кровопролитие?

– Этого не избежать в любом случае. – Отмахнулся Азуф. – Вспомни Нибиру. Кровопролитие – закон войны, кровью меньше, кровью больше. Что нам с того? Если люди войны захотят затопить кровью город, им же хуже…. Са-и по всему Каламу, не простят этого в будущем ни людям войны Ур-Забабы, ни людям войны Загесси. Наш же саженец, волей богов, плетущийся ныне по земле, только взовьется от того, что два ростка одного корня перевьют друг друга стеблями.

– Оо, господин воистинну очень мудр. Истинно это так!

***

Подходя к площадке, где его должны были встретить скоморохи, Аш с удивлением обнаружил, что его появление вызвало бурный переполох.

– А я им говорила, что с тобой все хорошо! – Радостно приветствовала его маленькая бродяжка. – А то, какая-то наплела нам тут …

– Что случилось? – Аша осенила тревожная догадка. – Где Элилу?

По лицу Нин пробежала обида: Аш будто не заметил ее, обеспокоившись судьбой расфуфыринной дуры.

– Где Элилу? – С нетерпением переспросил Аш. – Что вы…?

– Тут, тут они. – Поспешил ответить за Нин Пузур. – Мы не знали, что делать.

Тут из-за шатра показалась голова самой Элилу и начала жаловаться:

– Аш, ты нас обманул! Ты обещал, что меня здесь встретят и укроят от опасности, а на меня тут с кулаками кидаются!

– Что случилось? Кто вас обидел? – Он не смог отстраниться от объятий рыдающей Элилу.

– Прости, мы… – начал оправдываться Пузур.

– Мы не виноваты! – Возмущенно перебила скоморошка. – Они врали нам!

– Эта дикарка меня чуть не убила. – Всхлипывая пожаловалась Элилу, и будто ища защиту сильнее прижимаясь к юноше, зная, что он не посмеет оттолкнуть плачущую женщину.

– Они сказали, что ты погиб! – В порыве отчаяния, чтоб быть услышанной, чуть не плача закричала Нин, обиженная тем, что Аш вместо того, чтобы встать на ее сторону, беспокоится за эту незваную проходимку и позволяет ей себя обнимать.

Тут в разговор вмешалась боевая служанка, готовая сама вцепиться в маленькую бродяжку.

– А откуда мы знали-то, что парень таким ловким окажется и спасется?! Из-за этого на людей кидаться надо, аа?!! – Наступала она на девчушку, уперев руки в боки.

– А мы откуда должны были знать, что вы не врете, что вас мальчишка прислал?! А если бы вы соглядатаями оказались?!! – Вступалась за Нин Эги.

Поднявшийся раздрай невольно вынудил мужчин смиренно ждать, пока закончиться женская перебранка, а их попытки вмешаться и успокоить были задавлены общим гамом, когда к нему подключились молодые. К счастью женщины вовремя одумались вспомнив об осторожности и словесная перепалка не найдя причину не переросла в ругань, и уже вскоре старшие врагини мирно беседовали.

Дождавшись пока все утихомирится, Аш убежал во дворец Азуфа, чтобы заручиться обещанием влиятельного царедворца о помощи, и тут же поспешил обратно, опасаясь, что снова начнется свара. Но, по возвращении с облегчением заметил, что женщины еще недавно готовые было накинуться друг на друга с кулаками, нашли общий язык. Элилу настолько обжилась, что успела обворожить и старого гальнара и глупого Хуваву, и даже своенравная Эги обращалась с ней теперь с почтенным обожанием. И только Нин никак не могла смириться с тем, что чья-то изнеженная женушка смеет вертеть их мужчинами, как вертит наверно мужем, вынуждая ради себя подвергать опасности жизни, а их самих использует как свою прислугу. И за время пока сомнительная особа пребывала у них, юная бродяжка ни разу не обмолвилась с ней словом, еле сдерживаясь от гнева, а чтобы снова не начать их маленькую войну, вела себя с ней отстраненно и держала на расстоянии.

***

Вскоре объявился вестовой всесильного козлоборода, чтобы увести, наконец, злосчастную гостью с собой. Однако даже перед отбытием, та сумела насолить Нин.

Несмотря на то, что возничий был одет своеобразно слугам, держался он слишком надменно и независимо для своего положения: его осанка, несмотря на молодость, выдавала в нем человека привыкшего задирать голову. Доложившись о прибытии, он не стал дожидаться и принимать скарб беглянок, приказав лишь следовать за ним. И своенравная гашан поплелась за гордым простолюдином до повозки, вместе со скоморохами и своей служанкой неся на себе скарб.

Лишь только увидев испещренное лицо возничего, Элилу обратила молящий взор в сторону Аша, в ужасе от мысли с кем им с Тешгу придеться разделять путь. Внимая безмолвной просьбе, эштарот вызвался сопровождать их до передовой, чтобы убедиться, что за время пути с его подопечными ничего не случится. Беспокойство Аша о вельможной красавице горячо задело бродяжку. Ревность и стыд за некогда трезвомыслящего юношу, потерявшего голову от внимания благородной красавицы, заставили ее открыто посмеяться над внезапно вспыхнувшими чувствами коварной гашан. Не выдержав и не желая выслушивать насмешек какой-то замарашки, Элилу воспользовавшись временем, пока Аш договоривался с возничим, решила незаметно высказаться ей в ответ, чем-то жалящим и обидным.

– Эй ты, замарашка! – Надменно с высоты обоза обратилась она к обидчице, которая невольно потерла лицо рукой. – Ты, что же, решила, что он любит тебя? Бедняжка, ты и вправду решила, что эштарот – послушник Великой матери, привыкший жить в роскоши и неге; которого обхаживали лучшие жены Нибиру, по которому вздыхали благородные девы, обратит свой взор на какую-то побродяжку?

– Врешь! Ты сама это придумала! – Густо покраснела Нин.

– Ах, а тебе и вправду показалось, что он тебя любит. А-ха-ха-ха, мне жаль тебя, он поигрался с тобой как ему и положено по его званию. Сколько у него еще таких было. Смирись. Любовь гала как у всякой блудницы порочна и продажна, сегодня с тобой завтра с другой. Ты что же, вообразила себе, что с тобой по-другому будет? Охолонись девочка, он тебя не любит.

– Лгунья! – На этот раз, скоморошка возмущенно вскипела, сжимая кулачки от наглой лжи. – Ты сама клеишься к Ашу, и от злобы, что он не принимает твоих жалких ужимок вокруг него, клевещешь на него из злобы и… и… из ревности!

– Из ревности?? Я?? Уж, не к тебе ли соплячка?

– Да, ко мне! – Вскинула голову Нин, с гордостью осознав, что скрывать своих чувств больше не хочет, особенно перед этой самонадеянной гашан, чье недостойное поведение только утвердило уверенность в любви к ней Аша.

– Была б забота к замарашке ревновать, когда он итак мой. – Стараясь казаться беззаботной, дразнила бродяжку молодая супруга беглого сановника. – Ведь это со мной, он едет.

– Ага, ну да. Потянула рыло. Он только проводит вас, до твоего трусливого супружника. Вот когда вы с муженьком соеденитесь, ты со своим боровом и обжимайся, сколько душа возжелает. Вы с ним бесподобно смотритесь: его трепыхающиеся телеса, очень складны с твоим лизоблюдным рыльцем.

– Ах ты…! Маленькая побирушка! – Не найдя, что ответить выругалась Элилу.

Не ожидая от себя такой уязвимости к колкостям бродяжки, Элилу кипела от досады и негодования, оттого, что в споре ее разделывает какая-то замарашка. В ее красивой головке стремительно и отчаянно носились мысли, как бы поставить эту нахалку на место. Злость в сообществе с волнением пробирали до самой макушки, и гордая гашан раскрасневшись, будто какая-то простолюдинка, горела как на жаровне. Наконец, она решилась на отчаянный ход, на который ни за что бы не пошла, будь она в другом окружении, среди таких же благородных и достойных как она. Но здесь, в кругу бродяг, да еще и уедененно, где нет даже ушей и языков, что смогут донести ее слова до ушей завистливых гашан или самолюбивого мужа, она могла себе позволить сознаться в недостойном для благородной эрес поступке, сделанным ей когда-то в порыве отрочьего неразумия.

– А знаешь ли ты нахалка, что мы с Ашем давно любим друг друга, и пред небом повенчаны на священных скрижалях клятвой верности? – Кинула она уничтожительно. – И этому свидетелем само небо.

– Ты врешь.

– Не веришь? Так спроси его сама.

– Ты врешь!

– Что ты повторяешь одно и то же? Сказать больше нечего?

– Да! Потому, что ты лгунья! Ты не можешь быть с ним повенчана, у тебя же муж есть! – В отчаянии кричала Нин, чувствуя правду в словах соперницы.

– Муж. А что мне мешает иметь второго мужа? – Ликовала Элилу своей маленькой победе.

– Я тебе не верю!

– Ну, вот он идет. Сейчас у него самого и спросим. – Окончательно решила добить скоморошку жестокая гашан.

– Скажи ей Аш! – Гордецки выпрямившись, потребовала она у ничего не подозревающего юноши.

– Что сказать? – Изумленно вытаращил глаза эштарот.

– Скажи ей о нашей клятве.

– Какой клятве?

– Да-да, какой? – Как за соломинку ухватилась Нин за его недоумение. – Скажи ей, пусть не лжет.

– Да о чем вы?

– Аш, заклинаю тебя именем царицы небес и возлюбленного ее Дамузи, расскажи ей о нашей клятве, произнесенной на их скрижалях! – Повысила голос Элилу, разозлившись на напускное непонимание названного супруга.

Поняв, наконец, что от него требуют, Аш потускнел.

– А, ты об этом. Но это же было давно, мы были детьми тогда. Да и скрижали те, лишь чьи-то черты на глине. – Попытался оправдаться растерянный парень, потом словно ища защиты, обратился к Нин. – Она же сама и не сдержала свою присягу, еще тогда, и тем все порушила.

Раздосадованная столь неявной победой, Элилу напустила на себя важности:

– А-Аш-Ме-Ди, ты храмовый служитель и ты знаешь: клятвы, произнесенные пред небесами священны и потому непоколебимы!

– Хах, пусть даже и так. Ты же сама говорила, что муж не мешает иметь второго. Что же ты думаешь, старая изменница-жена помешает свободе покинутого мужа?

Такого гордая гашан стерпеть уже никак не могла. И чтоб наказать нахалку, обратилась к юноше напрямую:

– Аш, я люблю тебя и я хочу, чтобы ты был всегда рядом. Скажи, ты ведь тоже любишь меня? Повтори то, что говорил мне вчера. Скажи, что ты, как и прежде мой Аш.

– Скажи – вторила ей Нин, – скажи, что это неправда.

Оторопевший эштарот, не знал что ответить, тяготясь тем, что вдруг явился причиной раздора и любое его решение причинит кому-то боль. Внезапно он почувствовал себя мотыльком, стремящимся меж двух пламеней к свету, чья гибель предрешена независимо от выбора. Но, что-то решать было надо, а вот времени на разрешение не оставалось.

– Дорогая, милая Нин, пойми, я должен сопроводить их. Ведь они доверились мне. – Попытался выкрутиться Аш.

Однако его ответ не удовлетворил ни Нин, ни Элилу.

– Нет-нет, повтори для нее слова, что говорил мне. Скажи, что тоже любишь меня, или скажи, что обманывал. – Упорно настаивала Элилу.

Нин же, больше не стала вступать в перепалку, начиная понимать, что брехня лис не всегда лжива, но все еще с надеждой ожидая, что он с негодованием отвергнет поклеп лживой гашан.

Мозги эштарота яростно зашевелились. Поразмыслив, Аш подумал, что если погрузиться в чувства то, решение придет само. Однако решение не приходило: долгое общение с Нин привязали его к ней так же, как и воспоминания о временах в обществе с юной Элилу. Слова Элилу растопили холод его сердца к ней, и, потеряв здравое мышление, он доверился заскорузлости чувств, а подлость мелкого честолюбия добавили камушка в ее пользу.

– Нет, я не обманывал. – Выжал он, наконец, обращаясь к Элилу, стараясь от стыда не смотреть в сторону Нин, чтобы не оскорбить ее чувств, не понимая, что тем лишь усугубляет унижение. – Я по-прежнему твой Аш, я говорил это и от слов не отрекаюсь. Я тоже люблю тебя. Но…

– Ах, я так и знала, так и знала! Я не сомневалась в тебе любимый! – Прервала его откровения удовлетворенная местью гашан, и не дала ему договорить, облепив поцелуями и щебетаньем нежностей.

Аш облегченно вздохнул, но не такова была мстительная гашан, чтобы окончательно не уничтожить обидчицу. Кивнув вздернутым носиком в сторону бродяжки, она сказала:

– Повтори. Скажи это еще раз, она, кажется, не поняла.

Но Нин не надо было повторять, она все поняла. Сердце ее было разбито, а душа растоптана. Поняв, чего добивается его названая суженная, Аш уже пожалел о своем поступке, и ему захотелось оборотить все вспять, особенно после того как встретился с полными отчаяния и негодования глазами бродяжки, в которых заблестели капельки обиды и боли. Но он ничего уже не мог сделать, а Нин не стала ждать чуда и, отвернувшись, молча ушла, пока коварная любезница удерживала его нежными ласками. Едва освободившись от пылких объятий, он помчался в сторону скоморохов, чтобы объясниться с девушкой, но был встречен гневной отповедью Эги, вещавшей, что всегда знала, что не следует доверять бездушным гала, чей удел развлекать богатеев, да обольщать и обманывать.

– Нин!

– Ты так и не понял? Она не хочет тебя видеть. – Тихо проругалась Эги.

– Дайте нам поговорить наедине. – Попросила скоморохов сама Нин.

– Мы то, что. Мы не против. – Пузур тут же увел с собой ворчащую жену.

– Любишь ее? – Не дав сказать слова, встретила вопросом в лоб обиженная девушка.

Аш не знал, что ответить, он чувствовал, что сам не знает, любит ли он еще столь своенравную Элилу, или его удерживает лишь это тревожное чувство боязни снова все потерять. Слишком много потерь было в его жизни. Он знал только, что вот эта маленькая скоморошка, с которой довелось ему пройти вместе так много поприщ, стала ему роднее сестры. Но в том и суть, что казалось, она никогда не покинет его, а Элилу, такая далекая и недосягаемая, могла снова быть рядом с ним и такой близкой, или же быть потерянной навсегда. И он не смог пересилить этот страх и сказать, что не может любить ее как раньше. И сейчас он тоже, не смог или не успел сказать; как не дождавшись ответа, за него ответила сама Нин:

– Лююбишь.

Он только виновато опустил глаза, не зная, что сказать, и сам не зная ответа на этот вопрос, и не смея признаться о своих колебаниях, чтоб окончательно не упасть в ее глазах.

– Я только хотела сказать.… Спросить тебя… – Проступившие слезы душили ее и ей трудно давались слова, но она собрала в себе силы, чтоб не разрыдаться от обиды как ребенок и говорила, говорила. – Как можно…? Как можно играть чувствами людей? Играть в угоду и на забаву другим: чтоб только вызвать ревность у них, или просто посмеяться над чувствами простолюдинов. Кто ты? Кем мне тебя считать после такого? Разве может так поступить друг? Разве может так поступать человек??

Слова Нин, выщербленными ножами пронзили мятущееся сердце эштарота. Не вынеся упреков, но, не имея сил объясниться, всем своим видом он старался показать душевную боль от ее страданий. Но она не увидела или не захотела видеть сожаления, отстранив его порывы.

– Помнишь, что о тебе говорил наш пленитель, когда узнал твое имя? – Спокойно, но как-то очень скорбно продолжила она. – Он сравнивал тебя с собой и говорил, что вы похожи с ним, что ты это он помоложе. Я видела, как тебя кольнуло такое сравнение. Помнишь, ты рассказывал, что он собирался продать тебя в рабство в дальние земли, чтоб ты не повторял его прегрешений? Тогда я с негодованием думала, как он посмел сравнивать себя с тобой, с тобой с таким… – И вновь Аш не нашелся, что ответить, но весь вид его говорил: «Я вернусь, слышишь, я обязательно вернусь, только не плачь». Расстроганный ее слезами он готов был остаться, плюнув на свое обещание, но его порыв снова был охлажден. – Но теперь…, я даже не знаю, может он прав был и его предугадания не пусты. Ведь ты становишься, все больше похож на него…. – Видя, что это оскорбило эштарота, она поспешила успокоить. – Нет-нет, ты не злодей как он и даже не убийца, хоть тебе и приходилось убивать. Вы с ним такие разные, но такие похожие. Он губит людскую плоть, ты – не убивая ранишь души; он вынимает сердца, разрывая груди, ты, вырываешь их с корнем, даже не прикоснувшись. Разве поранить душу, не то же, что погубить тело? А теперь иди, она тебя ждет. Уйди.

Он оскорбился, и ответил сухо и даже как-то поучительно:

– Все мы кого-то раним или делаем больно в жизни, такую участь нам уготовили боги и не нам…

– Уйди!– Резко отстранилась от него Нин, но затем, успокоившись и стараясь казаться хладнокровной, заключила. – Иди к ней. Она ждет.

Развернувшись столь же решительно, она быстрым шагом направилась в сторону города.

– Погоди – остановил Пузур, собиравшегося броситься ей вслед юношу. – Пусть она остынет.

– Пузур, я ее, кажется, обидел опять. – Упавшим голосом сказал Аш, раскаиваясь, что поддался мимолетному гневу.

– Ничего-ничего. Поезжай, проводи свою красавицу. А когда вернешься, Нин к тому времени успокоится и тогда ты все и объяснишь. Сейчас это все равно бесполезно, ты же знаешь.

Вынужденный согласиться с доводами Пузура, Аш вернулся к повозке, где его заждалась разгневанная Элилу, охрипнувшая от окриков. Зато возница, несмотря на устрашающую внешность, был спокоен как вол, Амар был призван к претворению условий наследника абгала, а не его возлюбленной.

***

Вестовой, несмотря на свою дерзость, оказался неплохим возничим и доставил их тайными тропами довольно быстро: или это вражеские войска подступили уже так близко; или же просто, вернувшееся на миг чувство из прошлого заволокло разум мнимой благостью и нежные поцелуи с ласковыми словами были так блаженны, что время казалось слишком быстротечным. Поддаваясь долгожданной неге, Аш уже мнил свое будущее в объятиях юной чаровницы, когда его мечтаниям суждено было прерваться звуками приближающегося конца.

– Подъезжаем! Нас встретят там! – Сухо бросил вестовой, показывая рукой вдаль в сторону темнеющего ивняка.

Повеяло прохлаждающим пробуждением, а вслед ему и Элилу столь ласковая с ним в пути, охладела к его любезностям и не смеялась больше над его шутками, лишь раздраженно приподнимая уголки рта, старательно напуская на себя вид благопристойности. Приняв это за озабоченность перед предстоящей встречей, и чувствуя неловкость от своей беспечности, он переключился к расспросу вестового.

– Что там за люди? Им можно довериться?

– Можно ли доверять, не знаю. По мне, и на себя порой трудно положиться. А вот, то, что они как все законопослушные каламцы, так же почтительны перед оттисками, как эти ослы перед вожжами, это верно. – С невозмутимым видом, пренебрежительно отозвался о них возничий.

– И у тебя такой оттиск есть?

– У меня, и у тебя тоже. Мы делаем общее дело. – С ухмылкой ответил возничий, вынув из-под одежд печатку. – Надеюсь и у тебя оберег с печатью Азуфа с собой?

Поняв причину, той легкости, с какой царедворец великого единодержца сумел выполнить его просьбу, Аш только кивнул в ответ, ужаснувшись осознанию того, в какую кашу дал себя втравить ради чьего-то благополучия. Возничий без всяких двусмысленностей дал понять, что верный слуга государя сношается с его врагами, а значит, и то, что Азуф так хочет получить от него, совершенно соответствуется с желанием хитрого нимийца и они связаны друг с другом. Его вовсе не беспокоила судьба Ур-Забабы, этого облезлого старца возомнившего себя божьим избранником, и его не заботили как Гира, жизни неизвестных ему людей. Но его не радовал удел быть орудием в чьих-то руках, да еще в делах столь нечистоплотных, могущих привести к погибели целые царства. Да и вновь иметь, хоть какие-то отношения с коварным нимийцем, не хотелось.