Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

– О, саар-саги, хозяйствование этим краем, достойно самых высоких похвал. Признаться ни в одном городе, где правят благородные энси, я не видал такого порядка и чистоты. А как много здесь красот, достойных украшать величие самого священного средоточия. У досточтимого советника Азуфа, должно быть хорошие слуги и наместники? Как все славно организовано. – Не удержался от искреннего восхищения, обычно скупой на похвалы советник счета чисел.

– Я рад и польщен, что моя родная Ки-Ури удостоилась столь высоких похвал от досточтимого са-ар шита-каш, но только, то все заслуга ее жителей, что бесконечным усердием подняли край свой из пыли и песка и построили этот град. – Уклонился Азуф от похвальных речей в свою сторону.

Его совсем не прельщала слава сановника, обустраивавшего свой далекий уютный дом, когда Великое Единодержие борется со всем ополчившимся против него миром. Его враги только и ждут, чтоб рассказать о нем что-нибудь эдакое, что недобро воспримется единодержцем и народом Киша. Вся это затея с приездом советника войн, виделась таким вот плетением заговора вокруг него, чтобы доказать государю его неблагонадежность. А сейчас это особенно скверно. В любое другое время он бы нашел, что ответить и Ур-Забаба бы его выслушал, но только не сейчас, когда все может сорваться из-за одних только подозрений или даже просто из-за срочного вызова ко двору. Да и сейчас, этот подозрительный царек может поверить наветам и против него, как когда-то; так сильно он напуган. Потому всемогущий царедворец и обхаживал сейчас этого напыщенного шакала кусающего исподтишка.

– Советник Азуф известен простотой одежд и уклада, но я не ожидал, что и нрав его столь же скромен. Только знания и опыт, полученные в чертогах нашего великого государя, смогли бы поднять град из песка и пыли. Или кравчий великого единодержца, будет с этим спорить?

Азуф догадывался, что сановник попытается его подловить, и к его неудовольствию у него это почти получалось. Пощипывая бороду длинными ухоженными перстами, он обдумывал остроумный ответ, чтоб и самому выкрутиться и охолодить пыл злорадства гостю.

– Народ Ки-Ури трудолюбив и любознателен. Мне странно слышать такое от того, кто в средоточии мира лицезрит это ежеденно – при вознесении великого дома земли и неба.

– О, я вовсе не хочу, чем-то обидеть достойных сынов Ки-Ури. Сколько храбрых и доблестных воинов служат в войсках Единодержия, в боях доказав свою преданность единой державе. А сколько умелых строителей. Но ведь у них нет таких богатств, чтобы отстроить такое. Я бывал здесь раньше, и тогда и вправду, здесь – посреди песка и пыли, стояли одни разбитые хижины, и бедные волопасы по холмам погоняли немногочисленные стада. Только очень богатые люди могли построить на пустыре, град достойный государя. Только очень большие средства, могли бы пойти на это. Я не знаю, кто сей достойный муж, не знаю, откуда у него такие средства, но я должен делать то, для чего сюда прислан: я сообщу о том, что видел совету и государю. – Уже напрямую угрожал советник счета, поглаживая стопку дощечек с подсчетами, сделанными его помощниками.

– Да, я помогаю им, как и всякий киурец вношу вклад свой по мере сил. Са-ар шита-каш, сам изволил помянуть простоту моего уклада. И верно, за богатствами я не гонюсь и пышность мне ни к чему. Весь я отдаюсь служению единой державе, преданно следуя за нашим государем, который самозабвенно поднимает ее. И потому, плату получаемую мною за ревностное служение, всю отдаю я в добрые дела, под коими я разумею и поднятие родной стороны. Лишь так как должен хотеть всякий черноголовый сын земли благородных, хочу, чтоб земля наша процветала на зависть врагам, чтоб наш благочестивый единодержец, мог отдохнуть иногда от шума столицы, в тиши садов глубинной стороны. Разве ты не хочешь, того же самого? Разве тебя не ранит, та лжа, что несется отовсюду от врагов наших, что якобы мы не заботимся о благости жизни простого люда? Я не хочу верить и не верю, что ты подобно трусливым нимийцам, будешь слушать их сплетни и плести заговоры против государя. Я знаю, что ты просто хотел выразить восхищение трудолюбию и верности единодержцу, добрых моих киурийцев.

– Да-да, конечно, я именно это и хотел сказать моему государю. – Залепетал побледневший сановник, растеряв всю свою спесь, понимая, что может поплатиться за свою самонадеянность и несдержанный язык. – Я только, чтоб выразить восхищение трудолюбивыми киурийцами и твоей бескорыстной преданностью единодержцу нашему Ур-Забабе. А твои старания в обеспечении надежного тыла для защиты нашего отечества, для освидетельствования чего я уполномочен, будут высоко оценены на Совете.

– Я никогда и не сомневался в твоей преданности государю нашему и единодержцу, ведь слава о непоколебимости и неподкупности советника счета чисел, известна по всему Каламу. Я и не сомневаюсь, что ты честно освятишь все что видел, со всеми достоинствами и недостатками, если какие есть и пересчитаешь если надо. – Благодушно щурился Азуф, сжимая мощной дланью тщедушное плечо сановника, и не обращая внимания на сморщившееся от боли лицо. – Но вот только, грубые и простоватые киурийцы, не привыкли доверять пришлым людям почем зря.

– Клянусь всеведущим Энлилем, ты будешь доволен моим отчетом! – Чуть не плача божился советник чисел.

– Зачем же мне угождать? Надо, чтобы все было по-честному, как есть, без ошибок, без лишних приписок. Я же о тебе забочусь, о твоем честном имени, которое может пострадать из-за нерадивости или чрезмерной учтивости твоих счетоводов и писцов. Верно твои люди, обсчитались из добрых побуждений, льстя нашему краю. Вот, тут, например, с размерами напутали, приписав нашему скромному городку лишних высот и ширины стен; видно с привычки измерять большие меры как в Кише. Такие стены ставят для защиты от сильного врага. А какой враг на окраинах? Ведь полководческая мудрость Ур-Забабы, навсегда обезопасила обитаемые земли от набегов с севера, когда посланные им полки истребили самое воинственное и свирепое из йаримийских племен, и эти варвары не смеют даже показать своего носа. А заставы наши крепки. Мы конечно, должны быть готовы встретить любого врага, но мы не сомневаеимся в крепости средоточия мира и его оружия, и верим, что доблестные воины Единодержия, не раз сокрушавшие самых сильных врагов, и на этот раз не подведут своего са-каля, нашего великого лугаля и единодержца. А вы думаете иначе?? Вы хотите сказать, что крепкостенный Киш может не выдержать осады и пасть под натиском варварских полчищ?? Что его доблестные защитники, не отстоят пределы родной стороны?? И ты действительно думаешь, что лугаль будет доволен такому приговору своему царствованию, от слуги которому доверял свою сокровищницу?

– О, не-ет! – Задрожав в коленях, опал побледневший царедворец.

– Это может дать повод лугалю думать, что эти стены поставлены против него. Что его верные киурийцы, готовят ему худое. Оклеветать? Ты это задумал?!

– О, нет-нет, прости меня! Я только… я только…

– А тут ополчение зачем-то моей дружиной называют, да еще приписывают ему размеры целого войска. А что плохого, что в моем городе не встретить нищих? Здесь снова неправильно, и здесь и здесь. Мне даже неловко делается, от таких обсчетов. Смотри-ка, и тут тоже ошибка, и тут и тут… – Приговаривал он, просматривая записи, и отшвыривал на каменный пол, где они разлетались в мелкие черепки или куски непросохшей глины.

– Это все мои невежественные помощники напутали. Ты прав, они наверно были слишком поражены великолепием города и его прекрасными жителями, что от восхищения своего потеряли холодность рассудка, и все им показалось красивее и больше в два раза. Я все исправлю: я заставлю их все исправить, все подсчитать заново, они у меня еще будут знать, как так нелепо и позорно ошибаться. Я им покажу! Я научу их счету и письму!

– Погоди-погоди! – Остановил раздухарившегося сановника Азуф. – Зачем же ты будешь тратить свое время и силы, на то, чтобы снова обучать их? Для этого и у меня есть мудрые счетоводы. Мудрость же досточтимого шита-каш, слишком важна для Единодержия и всемилостивейшего лугаля, и его помощь понадобится еще в будущем. Да и нет уже времени для этого. Но об отчете можешь не беспокоиться, мои люди, предвидя умопомрачение твоих счетоводов от такой срочности, составили свои подсчеты.

По хлопку Азуфа, тут же появились слуги со стопкой заполненых дощечек.

– Отвезешь эти отчеты в Киш и Совет успокоится, а государь будет рад и весьма тобою доволен. На словах же скажешь, что не успеет заостриться месяц, как полки киурийского ополчения будут у стен Киша, чтобы встать на защиту подступов к нему. И я – его верный слуга, сам встану во главе ополчения, чтоб он знал, как крепко будут биться за него мои северяне, плечом к плечу с его непобедимыми воинами.

– Да, я сейчас же велю своим помощникам собираться. – Оживился ободренный сановник.

– Твои слуги и поезд уже ждут тебя у выхода, мы позаботились, чтоб они ничего не забыли.

– А-аа?

– А твои нерадивые счетоводы и писцы останутся здесь. Зачем тебе такая бестолочь? Вот подучатся у меня в Аггаде на улице писцов, тогда и вернутся в Киш.

– Но они мне нужны! В средоточии мира достаточно мудрецов, чтоб научить их уму разуму!

– Ну, что ты. Как можно отвлекать столь мудрых людей на такую бестолочь? Вот наберутся ума у моих учителей, тогда пусть и идут к твоим мудрецам. Но о помощниках можешь не беспокоиться, у меня достаточно толковых счетоводов, я отправлю их с тобой. Ничего, от Аггаде не убудет, я же понимаю как нужны сейчас Кишу и нашему государю хорошие писцы и счетоводы.

Выйдя из дворца, советник счета чисел пал духом увидев своих новых помощников, телесами больше похожих на хороших бойцов. Азуф снова напутствовал гостя обнадеживающим обещанием, вложив в скарб увесистый мешочек с золотом.

– Мы надеемся, что и об ополчении, которое, к сожалению не поспешаеет, к тому, чтобы выступить немедленно, ты доложишь правду.

Напуганный до смерти сановник, только и смог утвердительно промычать.

– Смотри же, у меня всюду глаза и уши. – Ласково пригрозил советник по пирам и застольям, похоронив надежду саар шита-каш на будущее изобличение.

***

Поначалу подавленный свершенной переменой с Элилу, Аш возвращался теперь, подгоняемый обнадеживающими словами молодого вожака разбойников. Да, его ждали там, ждали так, как не ждали никогда с тех пор, как он потерял свой дом и племя. Старик был его семьей, но он всегда где-то скитался пока не приходил за ним, и его унылая клеть, так и не стала для него домом. Теперь же он чувствовал, что бродячий дом скитальцев, стал для него тем самым очагом, что ждет каждого счастливого человека. Ведь он знал, что там его ждет любящее сердце настоящей любви. Он понимал теперь, что вот – она и есть та самая кого он любит по-настоящему, не за красивые глаза, хотя нельзя было отмахнуться от того, что ему нравится ее девичья краса, но за ту теплоту какую встретил в ее сердце, и которой не хватало ему в дни расставаний. Ту человечность и понимание, которой не встретил он в самовлюбленной госпоже, и вряд ли еще встретит в ком. Он еще какое-то время страдал от досады и обиды на Элилу, но чем больше вспоминал Нин, тем больше понимал как дорога ему эта маленькая бродяжка. И был даже рад, что его не удерживают больше узы детской шалости, и уже ехал без прежней угрюмости, но с мыслью, что едет к Нин и никто больше не встанет между ними. Что не будет больше этого мучительного выбора, но судьба сама решила за него с кем ему быть. Обдуваемый встречным ветром, он дышал свободой, с радостью ожидания скорой встречи.

Вот за пылью дорог, впереди и показался Киш с доносящимся шумом жизни города, и где-то там его ждет маленький возок, примостившийся на пустыре глиномесов. Оставив его недалеко от города, возница развернув колесницу, тут же поспешил по своим делам куда-то дальше. Аш уже направился в сторону города, когда вспомнил, о том, что все путешествие от Киша и обратно, проделал, предварительно вырядившись в лучшие одежды, чтобы произвести лучшее впечатление на Элилу. Стыдясь податливости сладким обещаниям, он свернул в кусты, чтоб поскорей убрать в суму выдававшие его одежды и спрятаться в старушичьи лохмотья.

Пройдя все преграды в город, юный эштарот, наконец, нашел то место, где давая свои представления, его условились ждать скоморохи, но нашел только покинутую повозку. Разволновавшись и распрашивая соседей, Аш хотел тут же их искать в городе, но подумав, что Пузур никогда бы не бросил возок, а искать их в большом городе, было бы бесполезным занятием, и счел лучшим подождать их на месте, тут же завалившись спать. Проснулся он, уже когда его тормошила строгая Эги, пришедшая вместе со своим любимцем Хувавой, видно раньше Пузура и Нин. Это его не сильно удивило, Хувава почти всегда следовал за ней собачкой, и она брала его с собой, чтоб не ходить одной и спокойно пройтись по рынку, где он распугивал своей громадиной несговорчивых торговцев.

– Что ты тут разлегся, когда мы бегаем по городу как ошалелые?! – Ругалась она.

– Что-то опять случилось без меня? – Даже испугался Аш, от встрепанного вида всегда опрятной Эги.

– «Что-о-то» – Передразнивая проворчала она. – Из-за него девчонка пропала, а он – «что-о-то».

– Пропала? Как?! Когда?! Эги, как это случилось? Пузур ее ищет? Пожалуйста, расскажи мне! – Забыв про свою робость перед ней, умолял Аш.

Его не покидало чувство, что оттого, что она вынуждена была выказывать ему благодарность после спасения, неприязни к нему у нее только прибавилось. Он знал, что несмотря на свою нелюбовь к нему, она готова была его терпеть ради чувств скоморошки, и после случая с Элилу, боялся ее как огня. Но теперь было не до робости, нужно было узнать, куда ушла Нин, чтоб знать с какой стороны начать поиски. И ради маленькой бродяжки, строгая Эги простит его. Она все же была добра сердцем и простодушна как ребенок.

– Тебе же до нее дела нет, чего так разволновался? – Смягчившись, проворчала Эги. – Пузур из-за этого места себе не находит, измотался весь. Вот где он теперь?

Будто услыша их разговор о себе, показался и Пузур ведущий под уздцы своего верного кунгу. По его усталому и понурому виду, они догадались, что поиски его не увенчались успехом.

– Нигде не нашел. Немного отдохну и опять пойду. – Выдохнул он из себя, не смея поднять глаз от стыда.

– Где ты ее уже искал Пузур? Давай я поищу в этот раз.

Не замечавший до того Аша, Пузур от неожиданности вздрогнул, и тут же просветлел от радости, когда наконец заметил.

– Ааа, Аш это ты? Я знал, что ты вернешься, знал, что не бросишь. Как хорошо, что ты здесь. Теперь-то мы ее точно найдем.

– Найдем, конечно, найдем. Только расскажи, что случилось, отчего она не с вами?

– Да-да, я тебе все расскажу. Давай присядем, поедим. Тебе ведь надо подкрепиться с долгой дороги, да и набраться сил для поисков. Это очень утомительно в этом огромном городе. – Пузур будто не решался, сразу выложить всю правду.

– Долгой? Ээх Пузур, знал бы ты как ошибаешься. – Посетовал Аш, садясь за нехитрую скоморошью трапезу. – Войска-то Загесси уже стучаться в ворота Киша, дня два и они уже будут под стенами если их не остановить.

– Уже так близко? – Ужаснулся гальнар.

– Да. И пока они только готовятся к предстоящему сражению, нам нужно скорее отсюда улепетыватью А-то наши войска, я вижу не торопятся вступать в бой.

– Как же. Решатся они. – Ругнулась Эги. – Один раз, вон решились. До сих пор от страха поджилками трясутся. А Гир дуралей, завлекся на красные словца о защите родных дымов.

Аш осекся в недоумении, дивясь не столько нелестному званию, коим она наградила их друга, сколько горечи с какой она про это сказала. Заметив замешательство, Пузур решился все прояснить.

– Ты знаешь, а ведь Гир погиб; наш бедный, несчастный Гир, сгинул на этой проклятой войне. – Выдохнул он с похоронной скорбью.

– Как погиб?! Как такое возможно?! Вы точно о том знаете?! Кто вам рассказал такое?! – От столь ужасного известия, Аш даже вскочил. В его голове никак не могла поместиться мысль, что такой бравый и сильный вояка как Гир, может вот так просто сгинуть.

– Я знаю, вы недолюбливали друг друга, но я вижу, что для тебя это новость так же горька как была для нас.

– Недолюбливали? Поверь мне Пузур, я всегда относился к Гиру с уважением, а то, что мы не были близки, не значит, что мы недолюбливали друг друга, просто мы разные с ним.

– Только не пытайся делать вид, что оправдываешь его – снова вмешалась жена гальнара, – Пузур вот старше нас всех, однако с ним вы близко сошлись. Может ты его просто побаивался, но он-то тебя не очень любил, и ты это знаешь. А все из-за чего? Из-за внимания несносной девчонки. Обнадежился обещанием старого дурня, что она заменит ему его изменницу-жену и размечтался, а девчонку и спрашивать не стали. Считают, что у женщин и чувств нет, и их можно как телок под любых бычков подкладывать.

Последние ее упреки были в сторону мужа, поэтому он виновато замялся:

– Ну, что ты такое говоришь Эги?

– А что, не было такого?! – Осадила его попытки возразить Эги и продолжила. – Потому и невзлюбил он тебя, что ты приглянулся маленькой Нин. Будто она бы его полюбила. Я думала, что хоть с тобой ей счастье будет, что ты не такой как другие. Потому и поговорила с Гиром, чтоб не беспокоил ее почем зря. А ты, такой же…. Вот он и ушел на войну и погиб, пропал, совсем пропал, бедный, несчастный Гир. А теперь и моя маленькая доча…. где она?

Пузур бросился успокаивать разрыдавшуюся женушку, обещая отыскать маленькую бродяжку, но та только махнула рукой и спряталась в возок.

Аш еще больше забеспокоился, и немедля засобирался, так и не прикоснувшись к еде. Чтоб не привлекать ненужного внимания, он замазался и укутался в старушечьи тряпки, так, чтоб легко можно было затеряться в толпе, хоть среди таких же старушек, дабы ничто не выдавало в нем переодетого юношу. А хоть и уставший, гальнар все суетился вокруг юноши.

– Значит, сейчас пойдешь? Не подождешь? А-то бы вместе. – Неловко топчась возле него, без явной охоты предложил Пузур.

– Не надо Пузур, оставайся, ты же только пришел. Отдохни лучше. А я быстро пройдусь по городу. Я уже тут успел освоиться, и знаю, что и где.

– Вот хорошо, если так, значит, быстро ее найдешь. А-то я все ноги истоптал, да и верхом ездить не приучен. Хоть отдохну с дороги.

Провожая, Пузур сказал, что Нин чуть не погибла, когда узнав о смерти Гира, бежала в порыве смятения, и он едва успел ухватить ее у самого обрыва.

– Она хотела убиться?! – Аш не на шутку испугался, что и в этот раз она захочет это сделать.

– Убиться? О, нет. Слава богам, наша девочка умна не по годам, и понимает, что ее смерть лишь прибавит нам горести. Ведь мы любим ее и будем страдать и плакать, если ее вдруг не станет. Она и сама была напугана тем, что чуть не лишилась жизни из-за того, что предалась отчаянию. Но, знаешь в чем дело. Это, кажется, что-то перевернуло в ней, что-то, что заставило ее быть решительней. Она вдруг начала говорить опасные вещи, что во всем этом, в смерти Гира и войне и лишениях, виноваты жадность и корысть тех, кто должен забоиться о нас, что им надо напомнить, что завещали боги. О том, что нужно рассказать об этом людям, что люди поймут и встанут и спросят с них о великом завете. И как мы не старались, нам никак не удавалось ее переубедить, она была упряма и стояла на своем. А мы, ты понимаешь, не решались перечить после пережитого ею, чтоб не делать больно. Лишь только получилось уговорить ее подумать об этом завтра, и она как будто послушала нас и осталась на ночь. Потому мы уже надеялись, что до утра она остынет и выбросит из головы свои мысли. Но наутро, мы ее уже не нашли, а с ней пропал и ее любимый бубен с бубенцами. И мы поняли, что вопреки обещанию, она все-таки задумала сама осуществить задуманное.

Рассказ гальнара еще больше встревожил сердце юного эштарота, понявшего какой опасности подвергает себя маленькая бродяжка.

– Возьми осла, верхом же быстрее.

– Да я тоже верхом на осле не ездил. Ничего, я хоть и бабушка, быстро хожу.

– Ты, однако, осторожней, как бы с твоим бегом не узнали, что ты не старая баба, а юный муж. – Не оценил шутку скоморох.

Шагом быстрым насколько позволяла старушечья согбенность и ковыляющая походка вперевалку, Аш поспешил в сторону храмовых площадей, куда скоморохи не смели даже показывать носу.

***

Обойдя несколько улиц со своими песнями и не найдя понимания среди редких прохожих, встречая лишь косые взгляды, Нин утешала себя мыслью, что в первой половине дня людей на них мало, так как все заняты делами насущными и им не до песен. Однако она успела привлечь к себе внимание, и это ее радовало. Ведь каждый увидевший ее, сможет рассказать о ней другим, и к вечеру народ соберется, чтоб послушать песни иные, не такие как привыкли здесь слушать, песни вдохновляющие простых людей, а не просто восхваляющие богов и именитых и богатых людей. Оттого, что люди спеша пробегали, Нин приходилось выкручиваться, распевая хоть и короткие, но подзадоривающие и колючие припевки, услышанные в Лагаше, подслушанные у людей в их долгом переходе по многострадальным землям Калама, или сочиненные самими. Несмотря на краткий слог, в них народный разум успевал вложить многое: и плачь о трудной судьбе, и жалобу на несправедливость устройства родной земли, и злую насмешку над жадными и бессовестными богатеями и чиновниками, над жестокостью стражей и лицемерием служителей храмов. Она увещевала словом, взывая людей к самоуважению, напоминая о нравах тех, кто называет себя лучшими, а на поверку оказывающихся лишь жадными глупцами; а затем, постукивая в свой звонкий бубен, заводила:

Дурак возжаждав молока,

Надумал подоить,

И выбрал в стаде среди коз облезлого козла.

Наверно б бился целый век,

Чудак наш без конца,

Когда б, не спробовал рога

Сердитого козла.

За глупость плачутся всегда,

Но только не в урок,

Раз лезут дурни иногда

Драть с нищего оброк.

О чем тогда тут говорить,

Коль так у них всегда,

Заставит знать, наверняка,

Доиться и козла.

Она призывала жен и матерей требовать от своих правителей не губить жизни отцов и сыновей, и вернуть их с полей сражений на поля урожайные, замирившись с воинственным соседом. Если же правители не хотят мира, то пусть они сами и воюют, а не забирают чужие жизни. И тут же запевала:

Грозился лис курятник разорить,

Чтоб как цыплят задир передушить;

Бахвалился всех кур перетоптать,

Попрать своей мохнатой лапой,

Но лишь заслыша лай соседских псов,

Смельчак наш был таков.

Пропев услышанное где-то на юге, она добавляла свое, навеянное пережитым:

Вопросов нет к такому храбрецу,

Вопрос всего один:

Зачем лисят ты бросил?!

Вопреки ее ожиданиям, люди не собирались толпами вокруг, как это было всюду прежде, но усердно увиливали от нее, испуганно шарахаясь от кощунственных призывов и песен, или хмуря брови, сердито ворчали и пробегали мимо, иные же осыпая проклятиями, стращали градскими и гнали со своей улицы. Не добившись желаемого в одном месте, Нин подобрав полы и подхватив бубенец, поцеловав на удачу, своего мышонка, упархивала на другую, не такую неприветливую улочку, но там повторялось такое же снова, пока кто-то, пылая праведным гневом, угрожая побить и крича городскую стражу, не попытался ее задержать. Это не на шутку напугало девушку, охладив пыл обличения, и заставил отказаться от своего замысла.

Пробираясь до оставленного становья, девушка мысленно ругала себя за то, что не послушала мудрых советов старших, отговаривавших ее от необдуманного поступка. Надо было хотя бы дождаться их. Неужели не пусты были опасения Аша с Пузуром, выступать в этом городе. Неужели правы суждения о самодовольстве сытых, и их не волнуют судьбы тех, кому не посчастливилось так же как им, но единственная их забота – подобно свиньям оставаться в сытости и дальше, трясясь за мнимое благополучие, славя хозяев и проклиная недовольных, раскормленными лежать в своей грязи. Раздавленная осознанием бессильности перед неумолимой действительностью, Нин осторожно кралась вдоль ставших вдруг такими опасными узких улочек. Из опасения вновь встретиться с грозившими ей недоброжелателями, маленькая бродяжка выбирала другие, не пройденные еще дороги, которые – как ей казалось, должны были привести ее к друзьям, отчего путь ее становился лишь дольше, и страшней своей бесконечной безысходностью. Надежды не встречать нежелательных теперь горожан, оправдывались, но никогда в своей недолгой жизни Нин не испытывала такого необъятного одиночества, блуждая по притихшим улицам чуждого города. Дрожа не то от страха, не то от вечерней прохлады, скоморошка воспрянула духом, увидав свет открывающейся площади, когда услышала за спиной скрежет злобного голоса: