Неудержимые демоны, или История женской войны. Книга вторая

Судя по портрету, эта Марта Сауновски действительно была настолько красива, насколько о ней сплетничали. Только надменное выражение, застывшее в её тёмно-синих глазах, и упрямо сложенные губы заставляли Лиордана чувствовать к ней инстинктивную неприязнь. Что-то упорно подсказывало ему: эта девушка привыкла держать всех, и мужа в том числе, под своим каблуком и никого оттуда не выпускать, даже для того, чтобы несчастные узники сумели глотнуть чистого воздуха.

– Ты насмотрелся? – отвлёк его требовательный вопрос Виллимони.

Лиордан медленно выпрямился, и, сощурившись, всмотрелся в крыльцо особняка, залитое потоками солнечного света.

– Да, конечно, – ответил он, – и, я так понимаю, мне придётся оставить портрет у тебя.

Ноули помедлил с ответом: судя по выражению, отразившемуся у него на лице, он разрывался между желанием посодействовать поискам завершиться как можно скорее и страхом потерять последнее напоминание о Марте навсегда. Лиордан вздохнул:

– Да, видимо, ты совсем потерял доверие ко мне, дружище. Если портрет красавицы тебе так дорог, я не стану отнимать его. Да и вообще, – наклонившись вперёд, он опёрся ладонями о подоконник и, вглядевшись вдаль, бесстрастно сообщил: – у меня нет никакой нужды ехать на розыски.

– Что-о?! – возмущённо вскрикнул Виллимони, выскакивая из кресла. – Ах ты, лицемерный подлец! Вот так ты исполняешь свои обещания? Наверное, раньше у меня вовсе не было глаз, раз я не видел, кого называл своим другом столько лет! Немедленно вон отсюда, я сумею найти собственную жену и без помощи прославленных следопытов!

– Ноули, спокойно, спокойно, – Лиордан даже немного испугался. Примиряющим жестом вскинув ладони вверх, он отступил от окна и мягко промолвил: – Во имя нашей старинной дружбы я отправился бы за твоей женой даже в Пятое Измерение, но, понимаешь ли, она пару секунд вошла в особняк, и, как я предполагаю, появится здесь…

Дверь распахнулась так резко и быстро, что с силой ударилась о косяк, и в комнату вскочил явно обрадованный Кертес. Широкая улыбка осеняла лицо юного слуги, глаза его восторженно сияли. Виллимони и Эммиэль быстро повернулись к нему.

– Ваше Командирство, – переливаясь счастьем, доложился он, – Ваша жена вернулась!

– Марта! – вид у Ноули сделался едва ли не более глупый, нежели у его слуги.

– …как я и говорил, она появится сию же минуту. Вот видишь, – не преминул вмешаться Лиордан, довольно складывая руки на груди, – я был прав, как, впрочем, и всегда.

Но Виллимони не слушал его: в комнате следом за радостно скачущим Кертесом появилась и хозяйка особняка. Марта вошла, как призрак; лицо у неё застыло, а глаза словно умерли. Казалось, что здесь, с ними, только её тело, в то время как душа пребывала где-то далеко… Хотя Ноули вёл себя с нею настолько вежливо и предупредительно, что знавший его с глубокого детства Лиордан лишь молча удивлялся и мысленно хватался за голову, Марта не проявляла никакого участия. Холодно отстранив Виллимони, она, не поднимая головы, подошла к креслу, где ещё недавно сидел гость, и опустилась на подушки. Её лицо по-прежнему ничего не выражало.

Тем временем даже дикий восторг Ноули заметно охладился. Может, Лиордану это и показалось, но у него в глазах отразилось нечто вроде злости.

– Где ты была, Марта? Почему ты не написала мне?!

Сверля взглядом пол, Марта молчала.

– Что с тобой? – тихо и медленно спросил Ноули, склоняясь к ней, но она не проронила ни звука.

Тут Лиордан сообразил, что ему пора откланиваться.

– Прошу прощения, – кашлянул он, – но меня ждут неотложные дела. Оставляю вас наедине со скорой надеждой встретиться вновь.

– Конечно, Лиордан, можешь зайти ещё раз, – рассеянно согласился Виллимони.

Попрощавшись с хозяином, Эммиэль из вежливости поцеловал руку у его супруги. Её протянутая ладонь показалась ему холоднее льда. Но холодность кожи не шла ни в какое сравнение с холодностью её глаз. Она явно даже не заметила Лиордана; душой она всё ещё пребывала в Федлисе.

Эммиэль постарался покинуть комнату как можно тише. Ни Ноули, ни Марта не обратили внимание на его уход. Она глубоко дышала, не поднимая головы, он ожидал ответа на свой вопрос. Но ответа не было. Виллимони повторил, уже громче и настойчивее:

– Что с тобой, Марта?

– Ничего… ничего, всё в порядке, – она постаралась улыбнуться ему, но под этой улыбкой он сразу увидел горькую боль.

– Нет, это неправда. Скажи мне честно, пожалуйста, – Виллимони заглянул ей в глаза. – Я пойму тебя, Марта.

Она вздохнула ещё раз, пытаясь загнать муку дальше в душу. Смотреть на то, как она борется с собой, было намного мучительнее, чем видеть её плачущей. Ноули бессознательно крепче сжал её сцепленные в замок руки, и только это вернуло её к жизни. Взглянув на него полным горя взглядом, она прошептала:

– Федлисские полицейские открыли охоту на революционеров.

– Ты попала к ним? – испугался Виллимони. – Эти нахалы посмели задержать и допрашивать тебя?

– Нет! – собрав последние силы, воскликнула Марта. – Ноули, разве я оказалась бы сейчас здесь, если бы полиция Федлиса всерьёз взялась за меня? Они наплевали бы на мои дворянские удостоверения и замучили бы меня пытками. А, может, вздёрнули бы на виселице, как несчастную Алисию!

– Алисия?

– Одна из революционеров, – хмуро пояснила Марта и неожиданно поднялась из кресла. – Её казнили по обвинению в государственной измене у меня на глазах. Конечно, я пыталась разобраться с этим жалким комиссаром, который приговорил её, но он не сообщил мне ничего важного. Только заверил, что он всеми силами постарается искоренить с лица земли таких, как эта несчастная девочка. Ну, нет, – лицо Марты исказилось злой гримасой, – мы ещё посмотрим, кого искоренят раньше: нас или его с его шайкой!

В волнении она заходила кругами по кабинету Виллимони. Ноули с ужасом и состраданием одновременно следил за её движениями, не зная, что можно ей сказать, как её утешить.

Марта порывисто обернулась и смерила его быстрым взглядом.

– Ноули, – прошептала она, – ты обязан вступить в Союз Справедливости и помочь мне. Только Республика восстановит справедливость в этой несчастной стране!

– Нет! – решительно отрезал он. – Власть Их Королевских Величеств для меня действительно достойна поклонения, а твои республиканские бредни, Марта, всего лишь глупая утопия. Под крылом Короны всем в этой стране живётся…

– Отвратительно! Разве ты настолько слеп, что этого не видишь? Ноули, для тебя членство в Союзе Справедливости – последний шанс на спасение! Едва мы развернёмся, вся эта сегодняшняя «элита общества», – с уничтожающим сарказмом выплюнула она, – до единого ляжет на плаху, и я лично позабочусь об этом!

– В таком случае, – парировал задетый её самоуверенным тоном Виллимони, – я, в свою очередь, приложу все силы к тому, чтобы ваше безумное восстание никогда не развернулось!

– Ноули, – неожиданно серьёзно предупредила его Марта, – будь уверен, что я сумею переступить даже через твой труп, лишь бы добиться желаемого. Что значат жизнь и страдания двух людей, когда на кону стоит судьба Кеблоно?

– Марта, а ты не думала о тех, кто поверит тебе и пострадает – из-за тебя?! – воскликнул Виллимони. – Для тебя ничто жизни всех солдат и революционеров, которые сотнями полягут на поле боя из-за тебя? Тебе наплевать на сирот, вдов, на разрушение домов и больниц?

– Наплевать! – с вызовом ответила Марта. – Мне наплевать, в точности как и твоим соотечественникам. Не думаю, что хотя бы один империшка поразмыслил о мирных жителях Кеблоно или о наших зданиях, когда врывался через ворота! Придётся нам самим заботиться о себе, раз больше никому нет до этого дела!

Повернувшись, она сделала шаг вперёд – и остановилась. Она чувствовала, что несправедливо сорвалась и накричала на него снова. Он был тут ни при чём…

– Марта, прошу тебя, успокойся, – тихо сказал Ноули и, подойдя к ней на пару шагов, взял её за руку.

Их взгляды перекрестились в потоках жёлтого, как лимонная долька, света. Никто не произнёс ни слова, но в комнате неожиданно стало гораздо теплее. Это растаяли лёд и безумная жажда мщения в глазах Марты. Она проронила усталым, полным скорби и боли голосом:

– Как же это трудно, Ноули…

И крепко прижалась к нему, как к своей последней защите и опоре в этом мире. Нет, она не плакала: это было бы ниже её достоинства. Хотя… разве не низко обниматься с имперцем, когда его сородичи совсем недавно казнили безвинную пятнадцатилетнюю девочку? Почему-то этот вопрос, возникнув в её сознании, не заставил её отстраниться, как раньше. Ведь она поняла кое-что, что уже никогда не смогло бы сделать её прежней.

Пусть девяносто девять процентов населения Империи – это подличающие и опустившиеся трусы, развратники, лгуны и прочее; главное, что Виллимони составляет счастливое исключение. Он – это тот вымирающий один процент, который сохранил ещё живое сердце, способное сопереживать и сочувствовать. Только сейчас она уверилась, что Ноули её не презирает: иначе он не стал бы успокаивать её одним молчаливым прикосновением.

Неизвестно, сколько времени они простояли, прижавшись друг к другу, молча, слушая только, как бьются их сердца. Постепенно сердце Марты стало стучать реже, выражение её глаз сделалось умиротворённым. Ноули выпустил её из объятий, но наваждение не рассеялось.

– Вот видишь, – сказал он, – теперь ты гораздо спокойнее. Постарайся размышлять на трезвую голову, а не кидаться в пекло с бешеными призывами: это не доведёт до добра.

– Я всегда взвешиваю свои слова, – пробормотала Марта, старательно растирая лицо ладонями, чтобы предательская краснота скорее сошла с него. Голос у неё был хриплым, как будто смущённым и сдавленным. – Ноули… ты не понимаешь, но я поклялась отомстить за гибель всех своих друзей и соотечественников. Кеблоно – это я. И каждый мёртвый житель моего города – это адская боль. Если ты действительно привязан к Байне настолько сильно, насколько утверждаешь, ты поймёшь, почему я именно такая.

Как ей хотелось бы заставить свой болтливый язык умолкнуть хоть на секунду! Этого ничтожного времени ей хватило бы, чтобы овладеть своими чувствами. Но сейчас словно произошёл какой-то сбой в системе: она не могла замолчать. Не оборачиваясь к Ноули, она чувствовала, что он внимательно следит за ней. Остатки былой гордости пытались заставить её закрыть рот – не получалось. Она надеялась, её исповедь зажжёт огонёк революционизма и в сердце Виллимони! Только это и заставляло её рассказывать ему всё. Её голос то прерывался, спускаясь до шёпота, то неожиданно креп и обретал силу. А Ноули, как она была убеждена, слушал её.

– Представляешь, – хрипло сказала она, – в Кеблоно дела обстояли намного хуже, чем докладывал Фолди! Не было никогда никакого гуманитарного коридора. Был, вернее, но только наполовину: имперцы предложили нам провести детей по безопасным тропкам прочь от города… Но первую партию они разбросали по самым худшим приютам в Империи… они обращались с детьми ужасно. Думаешь, мы отпустили бы ещё кого-нибудь? Мы решили умереть все вместе. А теперь подумай, каково это: жить под нескончаемым градом обстрелов, причём ты не знаешь, когда и куда упадёт следующий снаряд… Продуктов не хватает, люди болеют и умирают посреди бела дня, прямо в толпе. Да, да, такое было! – мрачно подтвердила она. – Крысы и мухи повсюду… лекарств нет, оружия нет, еды нет… Как жить в таких условиях? А просто: надо верить! Мы не отчаивались… Хотя мы столько раз видели смерть и боль! Представляешь, каково бывало нашим раненым солдатам, когда гангрена начинала пожирать им конечности, и врачи отхватывали им кусок плоти за куском, чтобы сохранить жизнь? А делали всё это им в ясном сознании, ведь у нас не было никаких снотворных. Даже опиума не хватало на всех. Я побывала в больничных лазаретах, и сколько крови и страданий я там навидалась! Мне хватало благоразумия не идти на фронт – поначалу. Отец и мать с сёстрами едва ли не силами удерживали меня дома. Они говорили, опасно ходить по улицам тогда, когда имперские установки швыряются в нас булыжниками с утра до ночи. Если бы я только знала, что эти предостережения бессмысленны! Жизнь человека очень легко оборвать, да только даже годы трудов и копания в некромагических книгах не дадут тебе шанса её воскресить. Я лишь отправилась за водой, которой не было в домах во всём квартале из-за ваших трижды проклятых обстрелов, и это спасло мою жизнь, – она остановилась: говорить дальше было слишком трудно. Но, упрямо вскинув голову, Марта продолжала свой рассказ, словно борясь с собственным малодушием и побеждая его в решительной схватке. – Я наклонилась к колодцу: в воде отразился яркий след от снаряда. От дикого грохота я упала и выронила своё ведро. Когда я поднялась, над моим домом курилась чёрная струя. Я бежала так быстро, как только могла. Но что у меня тогда вышло бы изменить? От нашего жилища не осталось и жалкого воспоминания. Я до сих пор вижу эту картину перед глазами, – голос Марты дрогнул, и по плечам вновь пробежался мороз. Она никогда не забывала то ужасное зрелище, навсегда перевернувшее что-то очень важное в её потрясённой душе. – Представь себе, Ноули: раздавленный дом. Раздавленные люди. От здания остались только обломки досок и осколки камней. Ровно посередине, там, где раньше находилась наша гостиная, лежал имперский снаряд. Он ещё дымился…

Я иногда спрашиваю себя: а не ты ли орудовал тогда возле катапульты, чей единственный выстрел разрушил мою жизнь?! – Марта гневно сжала кулаки. – Все погибли! Все: и мама, и папа, и сёстры!.. Мама лежала ближе всех к двери. Если бы ей удалось преодолеть ещё пару шагов, она наверняка спаслась бы. Если бы, если бы только она успела… Об остальных мне горько говорить, что у них точно не было никаких шансов. Амисаллу и отца я нашла в гостиной. То, что я обнаружила, конечно, сложно было опознать. Передо мной было только мёртвое кровавое месиво: ни лица, ни тела невозможно было отличить друг от друга. Я не понимаю, как тогда мне удалось не лишиться чувств. Наверное, я была слишком шокирована. На кухне лежала Ления. Обрушившиеся потолочные балки сломали ей шею. Я помню, как мухи кружили над телами моих родных, садились на них… – Марта дёрнулась. – Меня мучает один-единственный вопрос: «Почему?»?! Почему именно они? Ведь они были такими молодыми… Лении и Амисалле и двадцати не исполнилось. Мама и папа… столько лет жизни впереди! Они ничего плохого не сделали ни Империи, ни Кеблоно, так почему же они умерли? И почему никто не держит ответ за это преступление, если, конечно, нынешнее правительство вообще квалифицирует их гибель как преступление? Ответь мне, Ноули! Пожалуйста!

Ноули стоял перед нею с таким видом, точно она обвиняла его в смерти своей семьи… Но разве она и не пыталась повесить это подлое убийство на него? Ей стало стыдно, затем – больно. Страдания Виллимони с недавних пор ощущались ею, как свои собственные…

Ноули поднял на неё твёрдый взгляд.

– Эта гибель была преступлением, Марта, я согласен с тобой. Но разве мы можем найти виновных теперь? Я и не пытаюсь предложить тебе забыть об этом – такие потрясения не забываются никогда, – но я хочу лишь одно посоветовать: постарайся отпустить мёртвых. Ты никогда уже не узнаешь, из-за кого погибли твои родные. Возможно, их убийцы давно нет в живых. Но ты держишь призраки рядом с собой, и, думаешь, им это нравится? Прошлое не вернуть.

– Так может говорить только тот, кто не переживал подобной боли! Кровь за кровь, смерть за смерть. Я придерживаюсь именно этого принципа. А теперь, – опередила она готового возразить Ноули, – признайся честно: ты хоть раз в жизни вёл обстрел по Кеблоно?

Он ни секунды не колебался.

– Нет, – последовал твёрдый ответ, – ты, конечно, можешь мне не поверить, но это на самом деле так.

– Я верю, что это не ты, – вздохнула Марта. – Потому что… – но тут она вовремя сумела прикусить язык.

– Марта… – голос Виллимони прозвучал доверительно, почти ласково, – послушай…

– Что? – она приподняла плечи, словно пытаясь защититься от очередного вторжения в свою душу.

– Я действительно сострадаю тебе и понимаю, как тебе было тяжело. Я…я никогда не посмею отрицать, что в тот день поступок наших войск был настоящим подлым, грязным преступлением.

– Так почему ты тогда не откажешься от Империи? – закричала Марта, и в её голосе против её воли зазвучали надрывные нотки. – Почему ты продолжаешь цепляться за руководство, которое сам называешь бессовестным и бессердечным?

– Это – моя страна и мои правители, Марта, – серьёзно ответил ей Виллимони. – Я клялся служить им и никогда не знать дезертирства. Их Величества не так ужасны, как ты думаешь. Они слишком далеко, они не видят тех бесчинств, которые творят многие из наместников.

– Да? – придушенно фыркнула Марта. – Когда ваши войска были здесь, Король лично стоял под стенами, я даже говорила с ним! И он приказал убить всех в нашем городе, вырезать нас, как свиней или как собак! А его жена одним росчерком пера отправила на гибель сотни моих земляков, которые подчас не знали, что такое оружие!

– Марта, это – моя страна, – ещё раз повторил Виллимони. – Я не нарушу клятвы.

Марта искоса взглянула на него: ей казалось, что он хочет прибавить кое-что ещё, что-то более важное… Но он молчал. Отвернувшись, она вздохнула.

– Нам никогда не получится договориться. Мы слишком далеки друг от друга…

Это было так. Но Ноули чувствовал, что он готов пожертвовать многим, всем, что имел, лишь бы приблизиться к ней хотя бы на такое расстояние, на которое она подпускала Бирра Кавера, и доказать, что она ошибается!

Однако ради этого ему пришлось бы бросить свою присягу на верность, – единственное, от чего он не мог отказаться.

Марта отошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Она просит Виллимони достать звезду с неба. Неужели не ясно, что его не заставят измениться никакие доводы и мольбы? Виллимони останется Виллимони…

«А я навсегда останусь Мартой, – упрямо подумала она, – я не могу довериться имперцу! Как же я отдалилась от него… хотя… была ли я вообще к нему близка? Или всегда между нами была эта непроницаемая стеклянная перегородка, о которую мы, как два разозлённых барана, бьёмся лбами, но пробить никак не можем? Что же мы должны сделать, чтобы мне удалось простить и выслушать его? Наверное, это входит в сферу невозможного, ведь наши старания так и не увенчались успехом. И не увенчаются никогда… Нам не суждено стать даже друзьями. Я уверена: если бы он сейчас бросился передо мной на колени, сумел как-то вымолить прощения за бесконечные бои, в которых он так отличался, проливая кровь моих земляков; я не сумела бы довериться ему всё равно. Да, возможно, мне удалось бы простить ему его грехи, но забыть о них… никогда! Притворяться благосклонной для меня ещё тяжелее и противнее, нежели стараться изображать ненависть. Так как же мне быть, как следует поступать? Я привыкла всегда быть честной, идти до конца, никогда не сдаваться, но сейчас я саму себя загнала в тупик. Ноули как революционер – плоская шутка, Ноули как имперец – враг, и это означает, что от меня потребуют убить его! Но я не позволю им и волос тронуть на его голове! Он не помышлял о том, чтобы отдать меня в лапы Империи, а я его подло предам и выдам? Не попытаюсь вытащить его из передряги после того, как он столько раз спасал меня, когда я висела на волоске от гибели? Я обязательно помогу ему! Даже если в результате нас обоих повесят на одной виселице, я хотя бы умру с ним рядом… Это будет для меня не пыткой, а наградой: иметь возможность видеть его последним! Столько раз я пыталась приблизиться к нему, понять его, а он меня отталкивал! Но почему? Как же это мучительно: сознавать, что свет, к которому ты так настойчиво тянешься, никогда не насытит твоих глаз; что голос будет звучать ласково для кого-нибудь другого, не для тебя.

Это слишком позорно: сдаться, признаться, что ты мечтаешь стать как можно ближе, как можно лучше ради него! Нет! На такое унижение ни за что не согласится внучка моего дедушки! Ползать на коленях перед троном, на котором восседает его Эгоизм в ожидании царских почестей, лить слёзы и молить о любви – нет! Мужчины зазнаются тем больше, чем сильнее и откровеннее их любят! Виллимони не узнает ничего и никогда! Я упаду в собственных глазах, если забуду героическое прошлое своего города и стану почитать этого убийцу, душегуба и верного прислужника Империи! Нет, мои чувства – моя тайна, мой скрытый позор и мой вечный крест, который мне придётся нести, пока не умру я или он.

Но что случится раньше? Если меня прикончат при попытке захватить город, я ничем не помогу Ноули: революционеры разорвут его в клочки. Они устроят ему такие пытки, перед которыми крысиная казнь покажется детской забавой. Я должна помочь ему бежать, поискать защиты… Но… Виллимони убивал кеблонцев, теперь пробил час замыкать круг. Он никогда не раскается в своих преступлениях, так зачем его жалеть?

Может, потому, что у него есть подобие сердца, и он не безжалостный сухарь вроде Страниуна или Сиара? Виллимони – военный преступник, но он уже начал сознавать, что Империя поступала подло и бесчестно. Так, может, он всё-таки перейдёт на нашу сторону? Как мне хотелось бы, чтобы это случилось, и он был в безопасности! Если он смоет с себя кровь безвинных защитников Республики, я сумею спасти его… хотя я всё равно спасла бы его, что бы ни случилось». Дни везения союзников. Часть Ị.

Королевство Авалория (истинно – Империя), Центральные Провинции, Кеблоно, новое укрытие революционеров. 9 Фурутуру по летоисчислению Авалории.

Очередное заседание Союза Справедливости было назначено на одиннадцать часов вечера. Чтобы попасть на него, Марте пришлось всячески хитрить и изворачиваться, таиться в тени фонарных столбов и украдкой пересекать улицы стремительными перебежками. Никто из соседей не должен был заметить, как она ускользает из дома ночью.

Конспирацию соблюдали и все остальные члены совета: они появлялись в укрытии, где их уже ожидали предводители, поодиночке и с большими временными интервалами. Они не произносили излишне громких звуков, не делали заметных движений. Если революционерам удалось избежать мелких ошибок и оплошностей, то можно считать, что заседание началось в атмосфере строжайшей секретности. Когда вся компания собралась, башенные часы Кеблоно, украшавшие дворец наместника Гевалы, глухо пробили полночь. Среди подпольщиков наметилось некое движение: все они, как один, подались вперёд и горящими взглядами уставились на Бирра. Многие из них не обращали на Марту никакого внимания, как будто она вовсе не была их лидером. Марта гневно фыркнула сквозь зубы. Ей придётся помалкивать: пусть революционеры сами заметят свои ошибки. В конце концов, никакого Союза Справедливости не было бы, если бы она его не создала практически из ничего; и это все здесь присутствующие знали. Марта принялась считать секунды. В последнее время ей слишком редко предоставляли слово на заседаниях: чаще всего говорили умеренные.

Это крыло Союза опасалось любых энергичных действий и решительно отвергало любые планы молниеносного восстания, чувствуя поддержку Бирра.

«Бирр! Ну неужели он не понимает, что эта черепашья возня не приведёт ни к какому результату?» – Марта обречённо качнула головой. У неё не выйдет повлиять на расстановку сил в Союзе, по крайней мере, сейчас: Бирр расформировал совет и создал новый, с перевесом своих сторонников. Это было подло… она совсем не ожидала подобного от своего лучшего друга.

Наконец, право высказаться получила одна из сторонниц Марты – Инга. Она была едва ли не единственной из прежнего совета, кого Бирр допустил на заседание. Голос Инги звучал возмущённо:

– Кавер, неужели ты предлагаешь нам умереть за подготовкой восстания, которое едва ли увидит следующее поколение?

Бирр и тут остался верен себе: на его лице не отразилось ни единого чувства, даже вполне понятного утомлённого раздражения.

– Инга, у нас слишком мало сил, – в очередной раз напомнил он. – Кто нас может поддержать? Марта, кажется, вела переписку с лидерами революционного движения в Федлисе, и они…

– Они с готовностью подтвердили своё намерение всячески посодействовать нам, – по слогам отчеканила Марта, скрестив руки на груди.

Тёмные раскосые глаза Инги удовлетворённо блеснули, и кремень в них будто сделался мягче. Марта продолжила говорить, не сводя с Бирра упрямого прожигающего взгляда:

– Они даже призывают нас быть смелее и решительнее. Покушение на наместника Федлиса запланировано на завтрашний день. А мы до сих пор не только не осмелились подойти к этому трусливому Дорапу, но даже не напали ни на кого из его приближенных. Хватит уже ползать в грязи и бояться приподнять голову! Сколько ещё можно терпеть!

– Марта, – вздохнул Бирр, – не факт, что покушение на федлисского наместника увенчается успехом! Если наших союзников арестуют и казнят завтра за их преступление, мы останемся в одиночестве. Триста двадцать человек против тысяч вышколенных имперцев – отличное соотношение сил!