Империя. Роман-утопия

Империя

Роман-утопия

Данила Чебоксаров

© Данила Чебоксаров, 2023

ISBN 978-5-0059-6314-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ИМПЕРIЯ

Романъ-утопiя

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Данила Чебоксаров, [e-mail]

Посвящается Дмитрiю Лобкову, моему другу, единомышленнику и главному читателю. Спасибо за помощь и поддержку, другъ!

***

Старейший в Дождьгороде трактир оказался полупуст – что было странно для вечернего времени выходного дня. Князь Гостомысл Алексеевич Понуров осмотрелся. Четверо мещан за столиком у стены играли в карты – видимо, в покер; а может быть, в преферанс. Красивая пожилая пара у другой стены тихо, как-то очень трогательно и благонравно беседовала за коктейлями. Два ражих широкоплечих матроса у стойки пили пиво из пузатых литровых кружек и что-то возбуждённо обсуждали. Мягкое освещение, негромко звучала симфония номер пять Чайковского.

Трактир выдержан в традиционном стиле, в духе начала 20 века. Всё натурального дерева – мебель, трактирная стойка, стеллажи с бутылками. Стены и потолок обшиты широкими досками морёного дуба. В углу у входа настоящий музыкальный автомат времён 1950х годов – в рабочем состоянии, но сейчас используемый скорее как часть антуража. На стенах множество фотографий Дождьгорода – с 20х годов прошлого века по сегодняшний день, разных годов плакаты с рекламой пива и других алкогольных напитков. Гордостью владельца трактира был большой плакат с изображением актёра Ярилы Громова1, рекламирующего тёмное «Жигулёвское». «Жигулёвское портеръ – Только его и пью! Только такъ, только с нимъ! Я. Громовъ» – гласила надпись. Внизу плаката красовался крупный автограф великого артиста: «Первостатейный кабакъ! Такъ держать! Ярила Громовъ».

В 1973 году в Дождьгороде один день снимали сцену фильма «Преступление и наказание», картину, которую потом на Западе назовут величайшим «psychological blockbuster`ом». После съёмок в трактир зашёл Громов, игравший Свидригайлова, и по просьбе отца нынешнего трактирщика оставил на плакате со своим изображением размашистый автограф красной тушью. Плотный и рослый красавец-лицедей действительно пил только жигулёвский портер и уговорил семь больших кружек.

Дождьгород был заложен в 1919 году, на месте села Мокрое Смоленской губернии. По преданию, в конце 18 века над Мокрым больше двух месяцев беспрерывно лил дождь – отсюда город и получил своё название. Мокрое славилось своими гончарными мастерами – фарфор его ценился не только в России, но и во всём мире.

Строительство началось с возведения храма, Белой Церкви, впоследствии ставшего центром поселения. Уже тогда, рядом с бытовками строителей было построено временное бревенчатое здание трактира, который открыл местный мелкопоместный дворянин Петр Васильевич Гаврилов. Здесь рабочие питались и вечером выпивали, и заведение стало приносить хорошую прибыль, а через полгода целиком окупилось.

Крест-накрест были проложены две главные дороги – так, что на их пересечении оказался храм. Одну дорогу обсадили по обочинам молодыми дубками, другую – саженцами вишни; позднее эти дороги получат название Дубового и Вишнёвого проспектов.

Когда храм был возведён, вокруг него началось строительство нежилых зданий, а затем, далее по периметру, и жилых одно- и двухэтажных домов. Центр Дождьгорода отстроили за рекордные сроки, и большинство строителей, получив бесплатное жильё, остались здесь, став его первопоселенцами. В это время был перестроен трактир Гаврилова – кабак теперь размещался в хорошем основательном каменном строении из двух этажей.

Город постепенно разрастался. По переписи населения на май 2020 года в городе проживало 23112 человек

Князь Понуров сел за стойку, подальше от матросов. Взглянул на портрет действующего государя императора Александра 4, как-то жалко и неуместно смотрящийся среди многочисленных бутылок с алкоголем. Царь на портрете почему-то был изображён совсем молодым, ещё без бороды.

– Добрый вечер, ваше сиятельство-с, – к Понурову подошел моложавый половой в красной косоворотке и темных флансах2.

– Добрый, дружище, добрый, – отозвался князь густым грудным басом.

Князю Понурову 39 лет. Это мужчина богатырского телосложения и исполинского роста – почти три аршина. Сильно вьющиеся, густые соломенные волосы подстрижены необычайно смело для взрослого дворянина: длинная волнистая чёлка, ниспадающая на лопатки и грудь – и наголо выбритые виски с затылком. Могучие усы, окладистая курчавая борода цветом чуть темнее волос – за которой князь ревностно ухаживал. Крупные, правильные черты лица. Широкие ярко-синие глаза под кустистыми жёлтыми бровями, которые он никогда не подбривал. Прямой нос.

– Что-то, гляжу, народу нынче у вас не густо, – заметил князь.

– Так Горкунов же третьего дня-с новый кабак открыл. Безумные скидки, говорят, в честь открытия. Всё вроде как по высшему разряду-с: новомодная музыка, большой танцпол, игровые автоматы… striptease даже, после одиннадцати.

– Ого! Купчина наш действует с размахом, по обыкновению! Striptease в кабаке, кто бы подумал! – густо хохотнул Гостомысл Алексеевич. – И где же он открыл сие чудо?

– На юге-с. На перекрёстке Белоцерковной и Серебряной. И с названием заморачиваться не стал, так и назвал: «На перекрёсткѣ».

Князь достал из бокового кармана пиджака большую гнутую курительную трубку, кисет с табаком и серебряный темпер. Трубка была ирландская, с вместительной конической чашей, покрытой матово-коричневым лаком.

– Не разоритесь теперь? – спросил Понуров.

– Да ну! Акция закончится, народ к нам вернётся. Это уж как пить дать, – сказал половой. – Так чего изволите-с?

– «Жигулёвское» портер, пол-литра, в бокале. И стаканчик «Гавриловки».

«Гавриловка» – фирменная 50градусная настойка трактира, старый семейный рецепт: более 20 трав, пять морсов и пять сортов мёда.

– «Жигулевское» разливное? – почтительно осведомился половой.

– Разумеется. Ещё бы в кабаке бутылочное заказывать!

– Частенько спрашивают, между прочим, – заметил человек.

– Извращение, на мой взгляд, – усмехнулся князь.

– К пиву что-нибудь желаете-с? Фисташки, гренки, арахис, сыр, креветки-с?

– Фисташки.

– Сию минуту-с, – и половой отошёл к пивному крану.

Неспешно набивая трубку, Понуров ещё раз оглядел зал. В самом дальнем углу, в полусумраке, он увидел за столиком коротко стриженную светловолосую барышню, которую раньше не приметил. Лица толком рассмотреть не удалось, но чем-то девушка его заинтересовала.

Половой поставил перед князем на плетёную подставку бокал с тёмным пивом, маленький конический гранёный стакан «Гавриловки» и блюдце с фисташками.

– Благодарю, – молвил Гостомысл Алексеевич.

– С нашим удовольствием-с, – отозвался человек.

На взгляд Понурова тот излишествовал со словоерсами. Когда князь вновь перевёл взгляд в дальний конец трактира, коротковолосой барышни там уже не было. Он отпил тягучего густого «Жигулёвского», сделал глоток настойки. Сжав мундштук трубки зубами, охватил чашу пальцами, уплотнил табак указательным пальцем, чиркнул спичкой и сосредоточённо раскурил трубку, медленно проводя пламенем спички по кругу. Чайковский закончился, теперь звучал Шопен.

Со второго этажа, где располагались подсобные помещения и кабинет трактирщика, по винтовой лестнице спустился в зал владелец трактира, Николай Васильевич Гаврилов – среднего роста, полноватый и лысоватый.

– Какие люди! – весело воскликнул он, завидев Понурова. Они учились в одном классе первые два года гимназии и до сих пор поддерживали дружеские отношения.

Николай Васильевич подошёл.

– Моё почтение, княже!

– Здравствуй, старина, здравствуй!

Они пожали друг другу руки.

– Где пропадал, пройдоха? – Гаврилов грузно опустился на стул. – Давненько не заглядывал.

– Роман дописывал, – молвил князь. – Затворником жил, кабинета почти не покидал.

– О, очередной философско-порнографический шедевр?! – сказал трактирщик и крикнул служащему: – Миша, стакан сельтерской!

– На сей раз получился скорее психологический триллер, – Гостомысл Алексеевич пыхнул трубкой – две небольших затяжки и одна глубокая. – Но с элементами эротики, конечно, – он усмехнулся, – куда ж я без неё?

– Ну, с психологизмом в твоих книгах всегда всё было в порядке, – Гаврилов отпил воды из принесённого половым высокого стакана. – Но триллер… как это тебя угораздило?

Князь подумал.

– Жанры в литературе вещь весьма условная, – сказал он, – ты не находишь, Nicolas?

Возникла пауза. Трактирщик достал пачку «Петра1» без фильтра (самые популярные сигареты Российской Империи3) и вынул сигарету. Наконец, поняв, что вопрос про жанры отнюдь не риторический, переспросил, хотя и прекрасно помнил вопрос:

– Что?..

– Жанры в литературе весьма условны, не так ли? – повторил Понуров. – Или ты не согласен, Nicolas?

– Согласен, отчего же-с, – поспешно согласился Николай Гаврилович.

– Ты-то что засловоерсил?! – изумился князь. – Ошалел, что ли?..

– Забей, княже! Так, по привычке…

– По какой привычке, чёрт тебя дери! – произнёс Гостомысл Алексеевич с возмущением. – Ты же дворянин, будь ты неладен!..

– Ну, посетители вроде тебя частенько заходят, – почти извиняющимся тоном молвил трактирщик, – приличия ради приходится…

– Может, ты мне и «вы» будешь говорить, в таком случае?

– Как изволите-с, – нарочито подобострастно проговорил Гаврилов и расхохотался. – Что ты до меня дое… (он ввернул мужицкое словцо). Право, забей, княже!

– Забил! – сказал Понуров и тоже рассмеялся.

– На самом деле, это просто психологический роман, вроде «Преступления и наказания», – сказал он, возвращаясь к теме. – А триллер – скорее, для рекламы.

– Ну, «Преступление» тоже триллер своего рода.

– Конечно. Психологический триллер. Чистой воды. – Гостомысл Алексеевич выпустил клуб дыма и указал мундштуком трубки на плакат с Ярилой Громовым. – Помнишь фильм?

– Ещё бы! Я его раз семь пересматривал, если не больше. Один из моих любимых фильмов.

– Так вот, яркий пример. А картина да, хороша. И Ярила там бесподобен.

– Одна из лучших его ролей, – заметил Гаврилов.

– Согласен. Лучший Свидригайлов из тех, что я видел. Но коль уж речь зашла о триллерах… у тебя, говорят, конкурент объявился?

– Да ну, какой Горкун мне конкурент! – беспечно махнул рукой трактирщик. – Моему кабаку сто лет, полгорода завсегдатаев! Вообще не пойму, зачем ему это понадобилось – четвёртый трактир в небольшом городе. И размах совсем не горкуновский – я ещё могу понять ночной клуб со стриптизом и шлюхами…

– Ночной клуб его, кстати, мне по душе, – заметил князь, пригубив пива. – Первостатейное заведение.

– Да разве ж я спорю?! – охотно подхватил Николай Васильевич. – Сам к нему туда заглядываю, бывает. Но одно дело ночной мясотряс, и совсем другое – традиционный русский кабак. А впрочем, – он ехидно ухмыльнулся, – великие в желаниях не властны.

Заиграла мелодия входящего звонка на умофоне Понурова. Он взглянул на экран: звонила Ада Злацкая-Турин, одна из его трёх постоянных любовниц.

– Извини, – молвил князь товарищу и отошёл в сторону. – Слушаю, – сказал он, ответив на вызов.

– Внимательно? – насмешливо раздалось на другом конце провода.

– Весь внимание, Ада Николаевна!

– Куда пропал, касатик? – голос у Злацкой был низкий, грудной, томно-иронический – приятный голос.

– Работал, касатка, работал. Можно сказать, в поте лица.

– В попе лица, можно сказать? Похвально-с!

– Вы все сговорились сегодня словоерсить?.. – раздражённо произнёс Гостомысл Алексеевич в трубку.

– Кто это «мы» и сколько нас? Я просто пошутила, не валяй дурака, please, – сказала Ада Николаевна и, секунду подумав, добавила: – Просто пошутила-с.

– В каждой шутке есть доля шутки, – сухо заметил Понуров.

– Ох уж мне эти аристократы-с, – откровенно гаерски проговорила Злацкая.

– Ещё один словоерс, графиня, и я положу трубку, – отчеканил Гостомысл Алексеевич ледяным тоном. – Я не шучу.

– Мужик, а ты зануда! – сказала Ада Николаевна весело и немного удивлённо. – Слышал этот анекдот?

– Нет.

– Расскажу потом.

Она замолчала; гневно молчал и князь, злясь уже не столько на любовницу, сколько на самого себя: дались ему сегодня эти чёртовы словоерсы! Половому сам бог велел, а трактирщик с Адкой просто дурачатся – не в лакеи же они к тебе набиваются, в самом деле! – так чего ж ты так взъелся?! Графиня, конечно, потом стала назло повторять, но это же её сиятельство Злацкая-Турин, пора бы привыкнуть – love her or leave her.

– И почему я до сих пор тебя терплю, Гостомысл Алексеич, – молвила Ада Николаевна с шумным вздохом. – Грубиян, невежа, хам – даром, что князь… ты здесь ещё?

– Да, – отозвался Понуров и добавил мягко: – Прости, Ада. Я был не прав.

– Ладно уж, – произнесла Злацкая грустно, отчего её томный голос потерял всякую ироничность.

– И я вовсе не грубиян, и уж тем паче не хам, – сказал князь. – Бываю резок, это без сомнения, но таков уж по природе.

– Знаю, знаю, не оправдывайся… Роман закончил?

– Закончил.

– Приезжай, что ли, отпразднуем, – молвила графиня. – Истосковалась я по тебе…

– Уж таки истосковалась?..

– Just so4.

– Твой в отъезде?

– На неделю в Нью-Питер уехал.

Гостомысл Алексеевич взглянул на тяжёлые швейцарские наручные часы с несколькими циферблатами: четверть десятого.

– Через полчаса буду, – сказал он.

– Хорошо. Жду.

Понуров пососал мундштук трубки – та погасла. Вернулся к стойке, залпом осушил настойку и в два глотка допил пиво.

– Ладно, старина, покину тебя, – обратился он к трактирщику. – Сколько с меня?

– За счёт заведения, – махнул рукой Гаврилов.

– Благодарствую!

В Дождьгород пришла весна. Внезапно, быстро и буйно – за одну ночь – зацвела черёмуха, через два дня распустились вишни и сливы, затем богато распушилась сирень и зацвели яблони. Обильный зеленью город заблагоухал.

Гостомысл Алексеевич вышел из трактира в тёплые тихие майские сумерки. Рассыпчато заливались соловьи. Расправив широкие мускулистые плечи, князь запрокинул необычно стриженную голову и вдохнул полной грудью.

Гостомысл Алексеевич Понуров родился в 1981 году в богатой прославленной именитой дворянской семье в родовом имении под Дождьгородом. Отец его, Алексей Константинович, женился рано, 19 лет отроду – на разведённой аристократке старше его на пять лет. Графиня Раевская-Стоган являлась лакомым кусочком, и не обольститься было сложно. Красивая – красивая истинной славянской красотой, высокая, статная; фееричная, безрассудная и ненасытная в любви; весьма неглупая, образованная, начитанная молодая женщина. Елена Петровна оказалась гораздо сильнее характером и своевольнее, нежели её молодой супруг, и именно она стала негласной главой семьи.

– Юн ты, Alex, – говаривала она мужу снисходительно. – Предоставь мне заниматься семейными делами.

Впрочем, дел у молодых было немного – оба были богаты (а Елена Петровна так и очень богата) и жили большей частью как рантье. Забот прибавилось, когда в 1981 году родился сын, которого княгиня, обожавшая и предпочитавшая всё новое и необычное, нарекла довольно-таки экзотическим именем.

Ребёнок неестественно рано научился ходить и говорить, рос необычайно сообразительным и развитым, что родители приняли во внимание. Гостика показали знаменитому специалисту по одарённым детям, и тот тщательно, с учётом всех нюансов, разработал для мальчика уникальную программу обучения. С маленьким князем работали два приходящих педагога; гувернёр mr. Stayler, обрусевший англичанин, жил в имении постоянно. Он обучал ребёнка русскому, английскому и французскому языкам и арифметике; каждый день они общались на разных языках.

Супруги, не избегая частой близости между собою, начали активно изменять друг другу, в том числе и с прислугой; они развелись, когда мальчику было четыре года. Брачный контракт, скрупулезно составленный и выверенный адвокатом Раевской-Стоган, оставил разведённых супругов ровно с тем, с чем они были до женитьбы; нажитое в браке поделили пополам. (Старший Понуров скопировал контракт бывшей жены практически подчистую и впоследствии неизменно его использовал при заключении своих многочисленных браков.) Отец проявил невиданную доселе настойчивость и оставил сына у себя (впрочем, сильной привязанности к ребёнку Раевская не испытывала). Мальчик стал видеть мать несколько раз в год, приезжая к ней на некоторые праздники.

Задолго до гимназии Гостя свободно и грамотно читал и писал, помимо родного, на французском и английском языках, освоил разговорный немецкий. Получив беспримерное домашнее образование, на уроках в Дождьгородской гимназии мальчик откровенно скучал. Иной раз семилетний wunderkind задавал преподавателям вопросы, вводившие учителей в натуральный ступор.

Из одноклассников Гостик по-настоящему сдружился лишь с одним, Колькой Гавриловым, пухлым и румяным толстячком, сыном местного трактирщика. Оба были большими книгочеями; Коля предпочитал приключенческую литературу, Гостя был всеяден. Приятели обсуждали прочитанные книги, ходили вместе в кино. Случалось, что и шалили.

После двух классов стало понятно, что уровень гимназии совершенно не соответствует незаурядным способностям чудо-ребёнка. Отец перевёл Гостика в элитный Учебный пансион им. Даниэля-1, а сам переехал в Новую Москву, где вскоре снова женился.

Учиться в Пансионе оказалось несравненно интереснее. Образование здесь находилось почти на университетской высоте. Помимо общеобразовательных предметов даровитый отрок увлёкся здесь физической культурой: всерьёз занялся боевыми искусствами и атлетизмом. Три раза в неделю Гостя занимался Русским рукопашным боем с инструктором, четыре раза посещал тренажёрный зал, где проводил час с интенсивными нагрузками по программе, разработанной им самим. По куражу ходил в бассейн – иную неделю каждый день. Через три года после поступления вошёл в сборные пансионата по рукопашке и плаванию.

Спал он ровно по шесть часов в сутки, даже в выходные. Читал всё свободное время, и постепенно у Гостомысла сформировалось стойкое желание начать писать самому. Он завёл крупноформатный блокнот, куда стал записывать мысли, зарисовки, сценки из жизни, понравившиеся ему характеры и даже диалоги. Создал несколько коротких рассказов, но остался ими неудовлетворён и уничтожил. Потом написал фантастическую повесть «Туманный яр», над которой долго и усердно работал и которой в итоге остался доволен. Юный литератор показал «Яр» своему словеснику Василь Васильичу, которого ценил как педагога и уважал как человека. Учитель повесть похвалил, указал на некоторые недостатки и неточности и сообщил подопечному, что у того несомненный литературный талант.

– Для первого произведения очень, очень, очень хорошо, Гостя! Более того, просто великолепно!! – говорил Василий Васильевич, попыхивая большой гнутой вересковой трубкой. (Впоследствии, подражая любимому педагогу, отрок тоже начнёт курить трубку и станет заядлым трубокуром.) – Вам всенепременно нужно писать, Гостя! Зарывать в землю такой талант – это преступление! Пишите, пишите и ещё раз пишите! Рассказы, заметки, делайте просто зарисовки. Главное – практика! Я просто уверен, вас ждёт блестящее литературное будущее, Гостя! Вот увидите.

И Гостомысл писал, писал и писал, всенепременно показывая тексты словеснику. Понуровские новеллы стали появляться в «Дневной Звезде», литературном альманахе, издаваемом Пансионом, и пользовались огромным успехом у читателей.

Гостя делил комнату с Костей Брововым, высоким и худощавым как жердь дворянином (мещан и купцов принимали в качестве исключения и только при условии несомненной одарённости). Костя всегда был угрюм и чрезвычайно неразговорчив, и подружиться им не удалось. Позже, за выдающиеся успехи в учёбе Понурову предоставили, как и всем другим отличникам, отдельное помещение с душевой комнатой и туалетом.

Гостомысл рано развился физически и возмужал. К четырнадцати годам, когда барич приехал к отцу в поместье на летние каникулы после окончания восьмого класса, он выглядел не отроком, но юношей: рослый, атлетичный, с обильной растительностью на лице (бриться он тогда ещё не начал). Молодой красавец-барин произвёл среди женской части прислуги самый настоящий furore. Заинтересованные и зовущие взгляды девушек и молодых женщин изрядно волновали кровь половозрелого подростка.

Не только пассивный интерес, но и настойчивость проявила горничная Люба Ивлева, девушка не столько красивая, сколько миловидная и стройная.

– Здравствуйте, барич! Чтой-то даже не смотрите на меня! Али не нравлюсь? – бывало задорно кричала 21летняя горничная юному князю.

Она сама пригласила барича в кино. Они устроились в последнем ряду новомосковского кинотеатра «Светлая ночь». Фильм оказался никчёмной романтической комедией с Алоизием Грындиным, молодым, популярным в те годы актёром, от которого Любочка была без ума.

– Любите Алоизика, барич? – в полутемноте кинозала прошептала она на ухо Понурову.

– Нет. Очень слабый артист, на мой вкус, – так же шёпотом ответил Гостя.

– А по-моему, милашка. Обожаю его!

– К тому же, он малоросс, – добавил Понуров. – Не люблю хохлов – гнилой народ.

– Строги вы, Гостомысл Лексеич, – хихикнула Ивлева.

– Зови меня Гостей, Любаша. И можешь мне «ты» говорить.

Горничная накрыла ладонь барича своею.

– А кто же вам нравится, Гостя? Из актёров, в смысле?

– Мой любимый актёр – Ярила Громов. Вот это артист, от Бога, – серьёзно ответил четырнадцатилетний князь. – Глыба, талантище!

– Ну-у, он старый уже, – разочарованно произнесла Ивлева. – Хотя в молодости он душкой был.

– При чём тут возраст?.. – удивился Понуров. – Я тебе о таланте говорю!

Фильм оказался весьма занудным, к тому же Алоизий Грындин безбожно переигрывал – это отметила даже непритязательная служанка. Большую часть киноленты парочка целовалась и довольно смело ласкалась.

Через два дня Люба Ивлева взяла отгул, и они с баричем отправились на Любином мотороллере во «Второпрестольную рощу», в лес под Новой Москвой. Взяли круассаны, фрукты, сыр и бутылку белого крымского «Бордо». Расстелили плед под древним кряжистым дубом, в уединённом месте. Гостя откупорил бутылку.

– Давайте за нас, что ли, – подняла бокал обворожительная горничная.

– За нас. До дна.

Они выпили и поцеловались. Поцелуй был сладким и затяжным. Потом Люба сняла с себя кофточку и начала расстёгивать сорочку барича…

И четырнадцатилетний князь расстался с невинностью.

– Спасибо, Любаша, – сказал Гостомысл. – Было очень хорошо.

– Мне тоже понравилось. И тебе спасибо, – отозвалась горничная. – Ты же девственником был, Гостя, да?

– Да.

– А по тебе и не скажешь, – хихикнула Люба. – Всё очень умело проделал.

– Спасибо.

Эти отношения вполне можно было назвать маленькой летней любовью. Их тайный роман продолжался всё лето.

Гостомысл преуспевал в учёбе. Уникальная память, пытливый острый ум, усердие, усидчивость – все эти качества позволяли ему учиться легко, играючи и, главное, с удовольствием. Пансион Понуров закончил экстерном, с платиновой медалью, и в том же 1997 году поступил в Императорскую офицерскую академию в Москве.

Князь стал публиковать свои рассказы в «Ниве», иногда в других литературных журналах, и критика весьма благосклонно восприняла первые произведения начинающего прозаика. С автором связался бывший редактор, а ныне начинающий литературный агент Ардалион Тимофеевич Брянцев и предложил свои услуги. Они встретились.

– Мне очень понравились ваши новеллы, Гостомысл Алексеевич, – сказал Брянцев. – Вы один из немногих действительно талантливых начинающих авторов.

– Благодарю, – отозвался князь.

– Вас ждёт большое будущее, уж поверьте мне. У меня на этот счёт чуйка. Вы не смотрите, Гостомысл Алексеевич, что я молодой. На моём счету десять лет редактуры в «Колоколе».

– Не сомневаюсь.

– Как литагент я только-только начинаю, но ведь и вы начинающий автор, не так ли? Так вот, почту за честь предложить Вам свои услуги, Гостомысл Алексеевич.