Пожиратель ищет Белую сову

Евгений Рудашевский

Пожиратель ищет Белую сову

In angello cum libello

Ночью она покинула стоянку. Мы больше не произносили её имени – никто не должен упоминать имени человека, ушедшего на поиски Снежного странника.

Фарли Моуэт. Снежный странник

Змеясь среди скал, вверх вела тропка. Она то скрывалась среди каменных нагромождений, то лепилась тонким карнизом над крутизной. Тропа предков.

Юрий Рытхэу. Нунивак

© Рудашевский Е. В., текст, 2023

© ООО «Издательский дом «Тинбук», 2023

Глава первая. Анипа бежит от Чёрной горы

«Медведь услышал, как чавкает лисица, и позавидовал ей.

– Делись! – заревел медведь.

– Что ты! – ответила лисица. – Для тебя тут совсем мало, ты вон какой! Я лучше научу тебя, как быть сытым, когда нечего есть.

– И как?

– Я ем свои внутренности. Они ох какие вкусные! И ты делай так же.

Медведь был глупый и поверил. Когтями вспорол себе брюхо, начал вытягивать внутренности и занемог.

– Вот недотёпа! – рассмеялась лисица.

Медведю стало обидно. Он рассвирепел и прыгнул на обманщицу, но кишками зацепился за кусты и помер.

– А вот и запас на зиму, – обрадовалась лисица».

Дослушав сказку, Матыхлюк выпустил из рук большой нерпичий поплавок и помчался за ним с холма навстречу кочкарной тундре. Анипа устала веселить брата, к тому же распухшая губа мешала ей говорить, и, когда Матыхлюк отбежал подальше, Анипа вздохнула с облегчением.

За холмом лежал простор, жёлтый, как шкура старого медведя. По одну руку он выводил к Мутной речке, по другую – к прибрежным скалам, а впереди темнели горные кручи. Родители запрещали ходить к морю, но Анипа позавчера тайком выбралась к Скале, похожей на живот, и закопала там в гальку несколько рыбьих голов. Представляла, как они с братом сегодня откопают их и будут обсасывать на обратном пути в стойбище, а пока жевала комочек нерпичьего жира.

Анипа на ходу поправляла мешок из тюленьей кожи и отмахивалась от облачка надоедливого гнуса. Месяц береговых лежбищ морского зайца – самое время собирать морошку, голубику и шикшу. Здесь, в Тихом доле, встречались и луговой лук с холодным белокопытником. Мама нехотя отпустила дочь на женскую охоту за дикоросами. Предпочла бы оставить Анипу в землянке и не сводить с неё глаз, но страх перед грозившей стойбищу бедой заставил родителей пренебречь обычной осторожностью.

Утопая в летнем разнотравье, Анипа срывала продолговатые листочки ползучей ивы и срезала нежные ивовые корешки. Поглядывала на брата и, не сдержавшись, почёсывала зудевший нос. Вслух ругала себя и даже кусала непослушные пальцы, но поделать ничего не могла. Прошло немало дней с той ночи, как бабушка Стулык нанесла ей налицо чёрные полосы, а припухлость не спадала. Анипа боялась, что навсегда останется раздутой, но гордилась собой: знала, что будет больно, с дрожью следила, как мама готовит костяную проколку, но не проронила ни звука и только не переставая плакала, из-за чего бабушка ворчала и грозила, что узор получится блёклый. Бабушка прокалывала кожу и втирала в неё перегоревший жир, затем пучком сухого мха стирала выступившую кровь. От нижней губы до подбородка опустились четыре сдвоенные полосы. Анипа не думала стать такой же красивой, как мама, покрывшая узорами и лицо, и руки, однако надеялась превзойти Укуну из соседней землянки – в детстве та не вытерпела боли: подбородок украсила, а на носу носила единственную, едва намеченную полосу. Бабушка почувствовала решимость Анипы и, не задавая вопросов, сделала первый прокол на переносице. Анипа всё равно не смогла бы ответить: открой она рот, в опережение любых слов вырвался бы стон.

Нос и нижняя губа распухли, занемели, будто обожжённые снегом, но Анипа была счастлива. Проворочалась бессонную ночь, а утром побежала к Звонкому ручью у Поминального холма взглянуть на своё отражение. Она и сейчас, отвлекаясь от охоты, выискивала мелкие озёрца – пересчитывала на лице сдвоенные полосы: четыре на подбородке и три на носу. Глядя на отражение в зеленоватой воде, туже затягивала жильные верёвочки на косах, трогала покрасневшую переносицу и осматривала одежду: лёгкую кухлянку из евражьих шкурок, нерпичьи штаны с росомашьей опушкой, обережной ремень. Анипа грустила, признавая, что по-прежнему выглядит обычной девочкой.

Она с прошлого года ложилась спать с Илютаком, своим мужем. Поначалу бабушка не пускала их в отдельный полог, укладывалась между ними, опасаясь, что Илютак подлезет к Анипе раньше времени и повредит её – повреждённая, она не родит ребёнка, – затем убедилась в сдержанности Илютака и оставила их наедине, а недавно, в месяц вскрытия рек, подговорила их ночью прижиматься друг к другу, сказала, что мужское тепло быстрее пробудит в Анипе женщину и они с Илютаком наконец станут настоящими мужем и женой.

Ни чёрные полосы на лице, ни запах мужа пока не помогли. Анипа бросила в озерцо камень – разбила своё отражение – и зашагала дальше, высматривая красные вкрапления кисличника. Илютак был немногим младше мамы и нетерпения не проявлял, но Анипе самой хотелось порадовать всех беременностью. На долю людей из стойбища в последнее время выпало слишком уж много невзгод.

Анипа шла в задумчивости, слепо поворачивала на голос резвившегося брата и не заботилась о выбранном направлении. Останавливалась сорвать ягоды, высвеченные по-летнему раздобревшим солнцем. Не заметила, как порыв ветра принёс летучую травяную пыль. Анипа загородила лицо руками, но укрыть его от желтоватой взвеси, в которой затерялся даже неугомонный гнус, не могла и, стиснув зубы, терпела усилившийся зуд. Вскоре примчался Матыхлюк. Анипа обняла брата, опустилась с ним на колени, зажмурилась. Они пережидали ветер, мирясь с неприветливостью тундры, и брат плакал из-за улетевшего поплавка. Анипа боялась, что Матыхлюк убежит искать любимую игрушку, поэтому занимала его сказками – прикрыв рот ладонью, говорила о мудрейшем духе, поселившемся в землянке из прозрачных слезинок, об охотнике, побывавшем в стране косаток, и старике, надевшем орлиную шкуру, чтобы подняться к хозяину Верхнего мира.

Когда ветер перестал, Анипа повела брата искать нерпичий поплавок. Матыхлюк отбегал в сторону, однако неизменно возвращался и, понурый, шёл возле сестры. Анипа давала ему свежую морошку, протягивала мешок из моржового желудка, в котором несла чистую воду, и обещала, что сделает заквашенную в крови ягодную толкушу.

– Как? – с сомнением спросил Матыхлюк. – У нас нет крови.

– Будет! Вот увидишь.

– Скоро месяц ухода из гнёзд молодых кайр.

– И что? Времени хватит! – Анипа старалась говорить уверенно.

– А если не хватит?

– Тогда съешь водоросли. Разве плохо?

Анипа руками показала, как обмакивает пучок водорослей в нерпичий жир и, запрокинув голову, медленно опускает его себе в рот. Призналась, что спрятала в прибрежной гальке рыбьи головы – они дозрели и ждут, когда Матыхлюк до них доберётся. Брат развеселился. О запрете приближаться к морю даже не вспомнил, хотя обычно боялся его нарушить. Матыхлюк вообще многого боялся. Анипе было приятно чувствовать себя смелой, хотя бы в сравнении с младшим братом. В конце концов, папа показывал ему, как бросать гарпун, значит, считал сына почти взрослым.

Сделать новый поплавок легко. Возьми цельную шкуру нерпы, соскобли жир, завяжи отверстия от ласт и головы и… надуй! Анипа справлялась с этим не хуже мамы. Однако нерпа охотникам давно не попадалась. Матыхлюк весной едва выпросил себе самый старый и потёртый поплавок. Заменить его будет трудно.

Анипа следовала за братом, перебегавшим с одного холма на другой, и собирала белокопытник, наскоро выкапывала корешки. Обещала себе утром отправиться на берег, к скале Вороний клюв, куда бурей выбрасывало бурые водоросли. Летом они горчили, а к осени становились нежными. Брат будет доволен, но есть водоросли придётся тайком, как и рыбьи головы, иначе родители узнают о вылазках к морю и больше не отпустят детей на женскую охоту.

Над головой скользили неугомонные глупыши. Они поблёскивали белым пузом, смотрели на Анипу чёрными угольками глаз и на лету кричали скрипучими голосами – так в мороз скрипит свежевыпавший снег. Поджатые лапки глупышей чуть подрагивали под куцым хвостом, крылья с тёмно-коричневыми пятнами казались перепачканными в грязи. Птицы торопились к морю, указывали путь блуждавшим по тундре людям, зазывали их с собой, прочь от болотистых ложбин.

Проводив глупышей взглядом, Анипа задумалась о том, где они живут долгую зиму, прежде чем в месяц ранних птиц вновь объявиться на побережье. Пожалуй, этого не знал и старик Айвыхак, хранивший предания о самых причудливых краях, настолько далёких, что даже зимние вьюги не достигали их пределов. Следом Анипа вспомнила о полосах на опухшем лице. Захотела найти очередное озерцо и лишний раз убедиться в собственной красоте, а если повезёт – увидеть, что припухлость спадает, но вскоре о себе напомнил Матыхлюк.

Анипа решила, что брат нашёл поплавок и зовёт её скорее идти за рыбьими головами, но в руках у прибежавшего к ней Матыхлюка был вовсе не поплавок.

– Что это?

– Мой новый оберег! – заявил Матыхлюк и протянул сестре камень с гладкими обточенными краями.

Анипа взяла находку и обнаружила, что та на удивление лёгкая, будто вырезанная из плавникового дерева. Необычный камень вполне мог стать оберегом, которому позавидовал бы Тулхи из соседней землянки. Анипа хотела поздравить брата, но заметила, что камень оставил на её пальцах бурую грязь, словно его покрыли плохой краской – истолкли сухую ольховую кору, но добавили мало воды, и краска со временем начала шелушиться, отпадать. Смутное подозрение заставило сердце сжаться. Подняв голову, Анипа вздрогнула и выронила камень.

– Ты чего?! – возмутился брат.

Они слишком увлеклись охотой за дикоросами. Бегали по просторам Тихого дола, играли и смеялись над медведем, накормившим собой лисицу-проныру. Болтали о водорослях и лакомились морошкой. Анипа беспокоилась о полосах на носу и подбородке, Матыхлюк переживал из-за улетевшего поплавка. Обманчиво длинный солнечный день, едва стеснённый бледными сумерками, убаюкал и заманил в ловушку.

Анипа попятилась. Споткнулась о кочку и, неуклюже расставив руки, села прямиком в лужу. Намочила штаны и помяла ягоды, сложенные в мешок из тюленьей кожи. Немигающими глазами уставилась на возвышавшуюся над ней Чёрную гору.

– Ой… – простонал Матыхлюк.

Они не заметили, как отклонились к Евражьей поляне, приблизились к извитому руслу страшного Каменистого ручья и добрели до предгорья Чёрной горы. Ни птиц, ни заблудшей лисицы или полёвки. Чёрная гора отпугивала всё живое. Поднимись на её вершину, перевали через мрачный гребень – и не найдёшь обратного пути. Когда окажешься по ту сторону Чёрной горы, как ни встань, она будет у тебя за спиной. Закутает в туман и напустит морок такой силы, что всякий раз, пытаясь к ней вернуться, будешь от неё отдаляться, глубже заходить в гиблые Чёрные земли, в самое сердце Скрытого места.

Анипа стряхнула страх.

Нужно действовать. Немедленно. Пока не поздно.

Анипа вскочила. Кинулась искать веточку, листочек – что-нибудь! – только бы отшвырнуть проклятый камень и больше к нему не прикасаться. Ничего подходящего не нашла. Сорвала с плеч мешок с дикоросами, запуталась в ремнях и взвыла от досады. В отчаянии упала на колени, закричала на камень самым яростным и громким криком, на какой была способна.

Накричавшись, присмирела. Развязала обережной мешочек, сшитый из двух оленьих ушей, и отобрала лучшие бусины – самые крупные, прежде бывшие зубами молодого моржа и выточенные для Анипы папой. Вслух обратилась к хозяину предгорья, умоляя простить её с братом за то, что они нарушили его мертвенный покой. Положила три бусины возле проклятого камня. Одолев мимолётное сомнение, добавила к ним беленький птичий клювик.

Матыхлюк, ошеломлённый, наблюдал за сестрой. Не пошевелился, когда она позвала его прочь от Чёрной горы. Анипа схватила брата за руку и силой потащила за собой. Вспомнила об испачканных пальцах и принялась тереть их пучком травы. Не помогло. Тогда Анипа заметалась в поисках лужи, но кочки, как назло, всюду попадались сухие. Закружившись, услышала, как её дрожащим голосом окрикнул Матыхлюк, и поняла, что постепенно возвращается назад, к Чёрной горе. Морок действовал даже здесь, в предгорье… Анипа вернулась к брату. Достала мешок из моржового желудка – полила руки чистой водой. Оттёрла бурую грязь с пальцев и прошептала Матыхлюку:

– Бежим.

Из-за горы, из глубин Скрытого места, донёсся шипящий нарастающий гул. Хлестнул ветер. В воздух вновь поднялась травяная пыль. Хозяин предгорья не удовлетворился бусинами и клювиком. Он жаждал крови.

– Бежим! – не выпуская руки брата, повторила Анипа.

Гул и ветер преследовали их, нагоняли грозовым накатом, толкали в спину, норовили опрокинуть. Ноги подворачивались на кочках, Анипа и Матыхлюк падали, но помогали друг другу встать и мчались дальше. Только не оглядываться! Что бы там позади ни происходило, Анипа не хотела этого видеть. Рядом, задорно подпрыгивая, пролетел нерпичий поплавок. Напрасная уловка. Если брат и заметил его, то не подал виду. Свободной рукой Матыхлюк зажал ухо. Наклонив голову, спрятал глаза от ослепляющего ветра.

Анипа сквозь слёзы высматривала путь, боялась, что в желтоватой взвеси вновь обнаружит силуэт лукавой горы, однако впереди открывался привычный простор Тихого дола. Бежать становилось проще. Ветер слабел. Таинственный гул рассеивался и вскоре стал неразличимым.

Добравшись до знакомых холмов и убедившись, что Каменистый ручей далеко позади, Анипа и Матыхлюк остановились отдышаться и привести в порядок сбившуюся одежду.

– Мы были близко, – улыбнулась Анипа.

– Да, ещё чуть-чуть, и…

– …и всё! Никаких тебе водорослей и никакого моржового жира.

Анипа заглянула в мешок с дикоросами. Увидела страшную грязюху из перемешанных растений. Показала её брату, и вместе они рассмеялись, до того нелепо выглядела их добыча.

– Я же обещала толкушу!

– И готовить не надо!

Матыхлюк, не удержавшись на зыбкой кочке, повалился на спину. Анипа, смеясь, опустилась рядом с ним. Устав от веселья, посерьёзнела и осмотрела ладони не перестававшего хихикать брата. Следов от злосчастного камня не нашла.

– Пора возвращаться.

Анипа и Матыхлюк отправились прямиком к Ворчливому ручью. Ни словом не обмолвились об утерянном поплавке и томившихся под прибрежной галькой рыбьих головах. Перейдя ручей, побежали и не останавливались до самого стойбища.

Глава вторая. В брюхе у кита

Анипа говорила себе, что живёт в брюхе у кита, ведь землянки стойбища Нунавак были построены из китовых костей, добытых в те далёкие годы, когда Каменистый ручей ещё не пробил русло через Евражью поляну, а Прячущиеся озёра стояли полноводные и не исчезали даже в сухие месяцы. Сама Анипа не видела, но папа рассказывал и она представляла, как её предки крепили на склоне ещё не обжитого холма первые столбы из нижних китовых челюстей, как ставили между ними цельные китовые черепа и собирали над ними крышу из китовых рёбер, будто из костей разных китов пытались слепить одного нового, особенно могучего и грозного, способного защитить людей от ветра и дождя. Прорехи в костяных стенах предки Анипы заделывали китовыми позвонками и обычными камнями, снаружи присыпали землёй, а крышу обкладывали толстыми кусками дернины, позволяя своему созданию обрасти мясом, жиром, шкурой, и оно оживало, а зимой было видно, как оно дышит: из отдушины на крыше выходил дым от горевших в землянке жирников. Летом отдушина превращалась в дополнительный вход – по плавниковому стволу с засечками можно было спуститься прямиком в мясной полог, что и сделали Анипа с Матыхлюком, когда, никем не замеченные, вернулись из вылазки в Тихий дол.

Ужас, испытанный под Чёрной горой, едва ослаб, и Анипа не хотела попасться на глаза родителям. Уговорила брата до времени спрятаться на лежанке и помалкивать о проклятом камне. Анипа первая пробралась в мясной полог, пропитанный тёплым запахом чадящих жирников. За ней бесшумно спустился Матыхлюк. Здесь, в брюхе спящего кита, Анипа почувствовала себя в безопасности. Знала, что сюда не доберётся ни одно из уродливых созданий Скрытого места – никакие уловки и наваждения не помогут им пройти мимо оберегов, упрятанных в стену древними охотниками и сохранивших силу по сей день.

За два года родители преобразили землянку, изгнали следы запустения и возвратили ей жилой вид. Когда Утатаун, папа Анипы, в позапрошлом году покинул летнее кочевье и, спасаясь от беды, привёл аглюхтугмит в Нунавак, их встретили пять захудалых землянок, соединённых узенькой, едва приметной тропинкой. Две нижние, с обвалившейся крышей, пустовали и сейчас. В новое стойбище с папой пришли столько человек, сколько у Анипы пальцев на руках, и ещё один. Трёх укрытий им вполне хватило. А ведь когда-то, по рассказам старика Айвыхака, Анипе не хватило бы пальцев на руках и ногах, чтобы посчитать всех аглюхтугмит. Не помогли бы и пальцы брата. И пальцы мамы с папой. Их род был большим, славился мужчинами, бившими кита, и женщинами, украшенными множеством чёрных полос. К ним с почтением относились и другие береговые люди, и люди оленные. Аглюхтугмит устраивали празднества, отзвуки которых достигали Верхнего и Нижнего миров.

– Так, говорят, было… – вздыхал Айвыхак. – Но было давно. Только старики и помнят.

Анипа выглянула в узкий летний проход. Возле малого очага никого не обнаружила – летом им пользовались редко, предпочитали работать у открытого большого очага с другой стороны землянки, – поэтому смело скользнула вдоль стенки и махнула Матыхлюку. Вместе они, осторожно ступая по каменным пластинам пола, перебрались в затенённый спальный полог, где Анипа жила со своим мужем. Сняли с себя мокрую одежду, вывесили её на сушильную треногу и шагнули к лежанке, чтобы переодеться в сухое, но маме потребовалась горстка жира из запасника – она пришла за ним и остановилась в проёме.

Канульга, мама Анипы, была высокой и сильной: без посторонней помощи снимала с санок убитую нерпу, ворочала валуны и растягивала моржовую шкуру так, что та звенела при порывах ветра. На входе в землянку она единственная пригибалась, а входной подкоп, сейчас затопленный талыми водами и до зимы прикрытый китовой лопаткой, папа прошлой осенью расширил и немножко углубил, чтобы маме не передвигаться по нему на коленях. Бабушка Стулык с гордостью говорила, что прежде в их роду таких женщин не было. Однако догадливостью мама не отличалась, могла не заметить странного поведения детей. Анипа улыбнулась и протянула ей мешок с перемешанными ягодами и растениями.

– Я упала, и всё помялось.

Анипа посмотрела на брата, попыталась взглядом внушить ему, что в сущности говорит правду.

– Но завтра я пойду и… постараюсь не падать.

Канульга рассеянно заглянула в мешок. Анипа не торопила её с ответом. Знала, что маме нужно время. Быстро отвечать она не умела.

Прежде, когда Анипа ещё не родилась, мама была вполне смышлёной, не выделялась ни силой, ни ростом. Всё изменилось после встречи с гнусной старухой из оленных людей. В тот день папа ушёл с мужчинами на охоту, а старуха притворилась несчастной и голодной, попросилась переночевать. Мама накормила старуху моржовым жиром. Увидев на ней изношенные штаны, отдала ей свои новенькие. Старуха якобы в благодарность взялась расчесать маме волосы. Усыпляя Канульгу диковинными напевами, она вела костяным гребнем, а когда мама уснула, срыгнула на пол съеденный жир. Обычная еда старуху не привлекала. Она просунула маме в ухо длинный крючок из моржового клыка, каким ловят навагу, – подцепив, вытащила и съела одну половину мозга. Затем через другое ухо вытащила другую и убежала, оставив маму лежать без чувств.

Утром Канульга проснулась от боли в пустой голове. Руки и ноги не слушались маму, она лишь без толку перекатывалась из стороны в сторону. Без мозга мама поглупела. Даже забыла, как жевать мясо и пить воду. Умерла бы от жажды и голода, но дедушка Кавита позвал говорящего с духами, и тот сразу понял, в чём дело. Он и раньше слышал про старуху, питавшуюся мозгом живых людей. Знал, что она и не человек вовсе, а червец, некогда бывший человеком, но лишившийся души и обречённый скитаться по тундре в непрестанном голоде. По совету того, кто говорит с духами, папа отправился к кочевым людям и привёл от них здоровую олениху; в обмен отдал двух лучших собак – знал, что иного способа спасти маму нет.

Говорящий с духами бил в бубен и просил поддержки у хозяина Верхнего мира, затем убил олениху и бережно вытащил её мозг. Отрезал от него по маленькому кусочку, разжёвывал и вливал маме через костяную трубочку, через которую обычно надувают нерпичий поплавок, то в одно, то в другое ухо. Когда голова Канульги заполнилась, говорящий с духами оставил её в покое. Приказал связать маму и держать на дне пустовавшей мясной ямы. Олений мозг постепенно загустел, и мама ожила. Ей достались сила и выносливость убитой оленихи, а вот ума убавилось. С тех пор Канульга думала медленно, но, глядя на заробевших детей, молчала слишком долго, и Матыхлюк не выдержал: давясь слезами, бросился к маме, обхватил её руками и во всём ей признался.

Матыхлюк рассказал Канульге, как Чёрная гора подманила его с сестрой, как подсунула им проклятый камень и как не хотела их отпускать. Путался и придумывал небылицы, вроде круживших над головой воронов – или вороны в самом деле кружили над братом, да только Анипа, ослепнув от страха, не заметила? – а когда рассказывать больше было не о чем, Матыхлюк заодно проболтался про спрятанные на морском берегу рыбьи головы и давнее предложение Анипы тайком подняться до Реки, где видели пятнистого тюленя.

Мама слушала молча и гладила сына по голове. Никто другой не узнал бы о случившемся, но голос и плач Матыхлюка привлекли папу с бабушкой. С ними пришли Акива со своим сыном Тулхи и бездетная Нанук. Матыхлюк вновь поведал о лукавстве Чёрной горы и уже без слёз ответил на бабушкины вопросы. Анипа кивала, подтверждая его слова.

Они с братом достаточно наказали себя испытанным страхом, поэтому их никто не ругал. Папа лишь заметил, что нового поплавка Матыхлюк дождётся не скоро, потом ушёл в большой спальный полог, где последние дни перекладывал пластины пола. С тех пор как аглюхтугмит переселились в Нунавак, земля под пологом, прогретая огнями жирников, размокла и осела. Утатауну предстояло до первых холодов завалить образовавшиеся углубления камнями и моржовыми костями, а там, где этого было недостаточно, поверх старого слоя пластин положить новый.

Постепенно все разошлись. Анипа хотела разобрать мешок с помявшимися дикоросами, но в мясном пологе к ней привязался Тулхи, сын Акивы и Укуны. Он был старшим из детей в стойбище и охотился на равных с мужчинами. Он стал бы мужем Анипы, если бы папа не привёл к ней Илютака. Тулхи не скрывал досады, что, впрочем, не мешало ему учиться у Илютака охотничьим уловкам и заодно всячески заботиться об Анипе. Вот и сейчас он схватил Анипу за руку и прошептал ей на ухо:

– Не ходи в Тихий дол!

– Не пойду.

– Нельзя! Понимаешь? Неужели ты глупая?

– Нет.

– Хочешь закончить как Амкаун?!

– Не хочу… – Анипа вздрогнула, когда Тулхи назвал маминого брата по имени.

Амкаун пропал почти сразу после того, как папа встретил Илютака и призвал всех покинуть прибрежные скалы, поселиться в отдалении от моря. Прошло два года, но вспоминать брата Канульги и тем более называть его по имени никто не решался. Нет, Анипа не хотела повторить его участь. Мамин брат заботился о ней, катал её, маленькую, на спине, учил мириться с упряжными собаками и по запаху ветра узнавать о приближении холодов. Амкаун брал дочь своей сестры на первый припай – неподвижное раздолье морского льда – и позволял ей наесться мясной ягоды упы до того, как они приносили улов в землянку. Под конец он часто спорил с папой, а потом пропал, как до него пропадали и другие аглюхтугмит.

Остаток дня Анипа с грустью думала об Амкауне и помогала маме. Вместе они отбирали уцелевшие растения из нерпичьего мешка, затем отбивали ивовые корешки – смешав их с моржовым жиром, укладывали в мясную яму для сохранности. Анипа на охоте больше думала об отражении в озёрцах, пренебрегла советом бабушки выкапывать только мягкие, молодые корешки и набрала много лишнего и несъедобного, чем расстроила маму.

Сделав толкушу из помятых и пустивших воду ягод, Анипа с мамой сварили, отжали и вновь сварили листья собранного Канульгой горца. Горец к месяцу береговых лежбищ морского зайца весь зацвёл, и найти подходящие листочки было непросто. Управившись с ними, Анипа с мамой взялись за моржовую шкуру, достаточно пролежавшую в земле и теперь готовую к обработке.