Убийца шута

– И это помогает? – Мне не верилось.

– Считается, что да, но не во всех случаях. А что? Вы с Молли все еще пытаетесь зачать ребенка?

С тех пор как Чейд узнал о моем существовании, он отказывался признавать, что какие-то стороны моей жизни его не касаются. И так будет всегда. Было проще ответить, чем упрекнуть его за вмешательство не в свое дело.

– Нет. Мы уже оставили надежду. Ее детородные годы далеко позади. Неттл останется нашей единственной дочерью.

Его лицо смягчилось.

– Мне жаль, Фитц. Мне говорили – ничто не делает жизнь человека такой полной, как дети. Знаю, что ты хотел…

Я перебил:

– Мне довелось вырастить Неда. Льщу себя надеждой, что справился неплохо для мужчины, заботам которого без предупреждения поручили восьмилетнего сироту. Он все еще поддерживает со мной связь, насколько это позволяют его путешествия и менестрельские дела. Неттл выросла хорошей, и Молли разделила со мной всех своих младших детей. Хирс и Джаст мужали у меня на глазах, и мы наблюдали, как они вместе уезжают. Это были хорошие годы, Чейд. Что проку тосковать по несбывшемуся? У меня есть Молли. И по правде говоря, мне ее достаточно. Она мой дом.

Последними словами я успешно опередил Чейда, не дав ему предложить немного задержаться или переехать обратно в замок всего лишь на сезон или на год-два. Его однообразные просьбы были столь же знакомыми, что и речи Кетриккен, с той лишь разницей, что он давил на совесть, а не на чувство долга. Чейд был старым человеком и все еще мог многому меня научить. Я всегда был его самым многообещающим учеником. Дьютифулу по-прежнему требовался вышколенный убийца, а я был уникальным оружием в том смысле, что молодой король мог общаться со мной безмолвно, посредством Силы. И была еще Сила как таковая. Столько неразгаданных загадок. Столько непереведенного, столько новых секретов и техник, которые можно было почерпнуть из клада со свитками, добытого нами на Аслевджале…

Я знал все его доводы и уговоры наизусть. За годы слышал их все. И выстоял. Но игру надо было продолжать. Таков был наш прощальный ритуал, входили в него и новые поручения Чейда.

– Что ж, если ты не останешься и не займешься со мной делом, – сказал он, как будто мы уже все обсудили, – тогда, быть может, хотя бы заберешь с собой часть?

– Как обычно, – заверил я.

Он улыбнулся:

– Леди Розмари упаковала для тебя несколько свитков и договорилась на конюшне о муле, чтобы их перевезти. Она собиралась сложить их в сундук, но я ей сказал, что ты отправишься верхом.

Я молча кивнул. Прошли годы с той поры, как Розмари заняла мое место в качестве ученицы Чейда. Она служила ему вот уже двадцать лет, выполняя «тихую работу» убийцы и шпионки при королевской семье. Нет. Еще дольше. Я рассеянно спросил себя, не взяла ли она теперь собственного ученика.

Но голос Чейда вернул меня к действительности: старик начал перечислять, какие травы и корни я должен втайне достать для него. Потом опять вернулся к своей идее о том, что королю следует поселить в Ивовом Лесу ученика мастера Силы, чтобы обеспечить быструю связь с Оленьим замком. Я напомнил ему, что могу обеспечить это сам, не привечая в своем доме шпиона. Он улыбнулся в ответ и увлек меня в беседу о том, как часто можно пользоваться монолитами и насколько это безопасно. Как единственный живой человек, который заблудился в камнях и выжил, я был более склонен к осторожности, чем экспериментатор Чейд. На этот раз, по крайней мере, он не подвергал сомнениям мою точку зрения.

Я прочистил горло:

– Секретное ключевое слово – плохая идея, Чейд. Если ты в нем нуждаешься, пусть его запишут и поместят под охрану короля.

– Все записанное можно прочитать. Все спрятанное можно отыскать.

– Это правда. Вот тебе еще одна правда: если кое-кто умрет, то уже не оживет.

– Я хранил верность Видящим всю свою жизнь, Фитц. Лучше мне умереть, чем допустить, чтобы меня использовали в качестве оружия против короля.

Мне было неприятно с этим соглашаться. И все же…

– Тогда, следуя твоей логике, каждого члена круга следует запечатать. Каждого – отдельным словом, скрытым в загадке.

Его руки, большие и все еще проворные, пробрались вдоль края покрывала, точно два костяных паука.

– Так было бы лучше всего, да. Но пока я сумею убедить остальных членов круга в том, что это необходимо, приму меры, чтобы защитить от тлетворного влияния самого ценного члена круга.

Чейд никогда не страдал от избытка скромности.

– Выходит, этот член – ты.

– Разумеется.

Я выразительно уставился на него. Он возмутился:

– Что? Ты не согласен? Знаешь, сколько секретов мне доверила семья? Сколько сведений относительно семейной истории и родословной, сколько знаний о Силе сейчас находятся только в моем разуме да в нескольких гниющих свитках, которые бо́льшей частью почти невозможно прочитать? Представь себе, что я окажусь под чьим-то влиянием. Представь, что кто-то похитит эти секреты из моего разума и использует их против Видящих.

Я похолодел, осознавая, что он абсолютно прав. Я ссутулился и погрузился в раздумья.

– Ты можешь просто сказать мне слово-ключ и поверить, что я сохраню его в тайне? – Я уже смирился с тем, что он разыщет способ повторить содеянное.

Чейд слегка подался вперед:

– Ты согласишься запереть свой разум при помощи Силы?

Я поколебался. Мне не хотелось идти на это. Я слишком живо помнил, как умер Баррич, отгороженный печатью от любых попыток его спасти. И как едва не умер Чейд. Я всегда полагал, что, имея выбор между исцелением при помощи Силы и смертью, выберу смерть. Вопрос Чейда заставил меня посмотреть правде в глаза: я хотел оставить за собой выбор. А сохранить возможность выбора скорее получится, если мой разум не будет отгорожен от тех, кто мог бы меня спасти.

Чейд прочистил горло:

– Что ж, пока ты не решишься, я буду поступать, как сочту наилучшим. Полагаю, ты тоже.

Я кивнул:

– Чейд, я…

Он пренебрежительно махнул рукой и сердито проговорил:

– Я все знаю, мальчик. И буду вести себя осторожнее. Займись этими свитками, как только сможешь, хорошо? Перевод сложный, но тебе вполне по силам. А теперь мне надо отдохнуть. Или поесть. Не могу понять, проголодался ли я или еще сильней устал. Это исцеление Силой… – Он покачал головой.

– Знаю, – напомнил я ему. – Я верну каждый свиток, как только переведу. И сохраню копию в тайнике в Ивовом Лесу. Тебе надо отдохнуть.

– Я отдохну, – пообещал Чейд.

Он откинулся на свои многочисленные подушки и закрыл глаза в изнеможении. Я тихонько выскользнул из комнаты. И еще до захода солнца преодолел немалую часть пути домой.

4. Меры предосторожности

Я не знал своего отца, покуда не прибыл в Олений замок. Мать моя была пехотинцем в армии Видящих на протяжении тех двух лет, пока силы Шести Герцогств были собраны на границе Фарроу и Калсиды. Звали ее Гиацинт Фаллстар. Ее родители были фермерами. В год удушающей лихорадки они оба умерли. Моя мать не сумела одна содержать ферму и потому сдала землю кузенам, а сама отправилась в Притопье, искать счастья. Там она стала солдатом герцогини Эйбл из Фарроу. Обучилась владению мечом и показала к этому природную склонность. Когда в приграничье разразилась война и король Шести Герцогств сам прибыл, чтобы вести войска в битву, она была там. Она оставалась с отрядами на калсидской границе, пока армию завоевателей не отбросили на их собственную территорию и не установили новую границу.

Вернувшись на ферму в Фарроу, она родила меня. Человек по имени Роган Хардхэндз последовал за ней на ферму, и она взяла его в мужья. Он служил в армии вместе с ней. Он ее любил. Ко мне, ее сыну-ублюдку, в котором не было его крови, он был не очень-то благосклонен, и я рьяно отвечал ему тем же. И все же мы оба любили мою мать, а она любила нас, так что я буду говорить о нем справедливо. Он ничего не смыслил в фермерстве, но пытался быть полезным. Он был моим отцом до того дня, когда моя мать умерла, и, хотя он был черствым человеком, считавшим меня лишь обузой, видал я отцов куда хуже. Он делал то, что, по его мнению, должен делать отец с сыном: научил меня подчиняться, трудиться как следует и не спорить со старшими. Более того, он трудился изо всех сил бок о бок с моей матерью, чтобы заработать денег и отправить меня к местному писарю учиться читать и писать – сам он этими навыками не владел, но мать считала их жизненно важными. Не думаю, что он когда-нибудь размышлял о том, любит меня или нет. Он делал то, что считал правильным. Я его ненавидел, разумеется.

Но в те последние дни жизни моей матери скорбь нас объединила. Ее смерть потрясла нас обоих, ибо никуда не годная и дурацкая судьба постигла эту сильную женщину. Взбираясь на чердак коровника, она поскользнулась на старой лестнице, и глубоко в ее запястье вонзилась щепка. Мать ее вытянула, и рана почти не кровоточила. Но на следующий день вся рука распухла, а на третий день она умерла. Вот так быстро все случилось. Вместе мы ее похоронили. На следующее утро он посадил меня на мула, дал мешочек с поздними яблоками, сухим печеньем и двенадцатью полосками вяленого мяса. Еще он дал мне две серебряные монеты и велел не сходить с Королевского тракта, который в конце концов приведет к Оленьему замку. В руки мне он вложил свиток, весьма потрепанный, и наказал отдать королю Шести Герцогств. Я не видел этого свитка с того дня, как передал его из рук в руки королю. Знаю, что Роган Хардхэндз был неграмотным. Наверное, его написала моя мать. Я прочел лишь одну строчку, что была снаружи: «Пусть это откроет лишь король Шести Герцогств».

Чейд Фаллстар, «Мои ранние годы»

Вторжение Чейда было подобно шепоту на ухо. Только вот шепот не разбудил бы меня. Нельзя перевернуться на другой бок и заснуть снова, если в твой разум вторгаются посредством Силы.

Ты когда-нибудь жалел о том, что все записал, Фитц?

Чейд никогда не спал. Так было, когда я был парнишкой, а сейчас мне казалось, что чем старше он становился, тем меньше времени ему требовалось на сон. В итоге он предполагал, что я никогда не сплю, и, если я дремал после тяжелого дня физического труда и мой разум не прикрывали крепкие стены, Чейд норовил ворваться в мои сонные мысли с той же бесцеремонностью, с какой входил в мою спальню в Оленьем замке. Когда я был мальчишкой, он просто открывал потайную дверь в моей комнате, спустившись по секретной лестнице из своего логова на башне. Теперь, спустя целую жизнь и на расстоянии многих дней пути, он мог входить в мои мысли. Сила, думал я втайне, воистину чудесная магия, но с ее помощью старик способен сделаться невероятно назойливым.

Я заворочался в кровати, не понимая, где я и что со мной. Голос Чейда всегда звучал в моих мыслях гулко, с теми же командными и нетерпеливыми интонациями, как в те времена, когда я был мальчишкой, а он – куда более молодым человеком и моим наставником. Но это происходило не только из-за силы его слов. Магический контакт наших разумов позволял мне чувствовать отголоски его мнения обо мне. Неттл однажды восприняла меня в большей степени как волка, чем как человека, и до сих пор, когда мы разговаривали при помощи Силы, видела во мне дикого и опасного зверя. А для Чейда я так и остался двенадцатилетним учеником, полностью в его распоряжении.

Я собрал свою Силу и ответил ему:

Я спал.

Но ведь еще совсем рано!

Я почувствовал обстановку вокруг Чейда. Уютная комната. Он откинулся на спинку мягкого кресла, глядя на слабый огонь в очаге. Возле его локтя столик, красное вино в изящном бокале распространяет аромат, а в камине горят яблоневые дрова. Как не похоже на мастерскую убийцы над моей мальчишеской спальней в Оленьем замке… Тайный шпион, служивший королевской семье Видящих, теперь был уважаемым престарелым государственным мужем, советником короля Дьютифула. Не наскучила ли ему эта новая респектабельность? Не утомила, это уж точно!

Совсем рано для тебя, старик. Но я сегодня вечером провел много часов над бухгалтерскими книгами Ивового Леса, а завтра надо встать на рассвете, чтобы отправиться на рынок в Дубы-у-воды и поговорить с покупателем шерсти.

Нелепость! Что ты знаешь о шерсти и овцах? Пошли кого-нибудь из твоих овцепасов, чтобы поговорил с ним.

Не могу. Это моя забота, не их. И вообще-то, я много чего успел узнать об овцах и шерсти, пока живу здесь.

Я осторожно отодвинулся от Молли, прежде чем выбраться из-под одеяла и ногой нащупать рубаху, которую бросил на пол. Нашел, подкинул, поймал и натянул через голову. Бесшумно ступая, пересек погруженную во тьму комнату.

Я не говорил вслух, мне не хотелось потревожить Молли. В последнее время она плохо спала, и несколько раз я застал ее разглядывающей меня, словно из любопытства, с улыбкой на лице. Что-то занимало ее мысли днем и не давало покоя ночью. Я жаждал узнать ее секрет, но не рисковал давить на нее. Когда будет готова, она поделится со мной. По крайней мере, сегодня она спала крепко, и я был этому рад. Жизнь была тяжелей для моей Молли, чем для меня; ноющие и острые боли терзали ее стареющее тело, в то время как мне не приходилось платить такую цену. «Несправедливо», – подумал я и, выскользнув из нашей спальни в коридор, изгнал эту мысль.

Слишком поздно.

Молли нездоровится?

Она не больна. Просто годы берут свое.

Чейд, похоже, удивился:

Ей не обязательно страдать от болей. Круг будет рад помочь с маленькой перестройкой ее тела. Речь не о больших изменениях, просто…

Она не потерпит такого, Чейд. Мы об этом говорили, и таково было ее решение. Она справится со старением на своих условиях.

Как пожелаешь. – Я чувствовал, что он считает глупым мое невмешательство.

Нет. Как пожелает Молли.

Сила действительно могла покончить со многими ее недугами. Сам я иной раз отправлялся в постель с приступами ревматизма, но к утру был совершенно здоров. Платить за эти маленькие исцеления приходилось тем, что ел я как портовый грузчик. В самом деле, ерундовая цена.

Но ты прервал мой крепкий сон не ради того, чтобы поговорить о здоровье Молли. С тобой все хорошо?

Неплохо. Все еще набираю вес после исцеления Силой. Но поскольку это исцеление заодно побороло и множество других мелких недугов, я по-прежнему считаю, что сделка была хорошая.

Я шел по темным коридорам со стенами, обшитыми деревянными панелями, удаляясь от наших удобных покоев в главном здании. Я направлялся в западное крыло, ныне почти заброшенное. Жильцов в нашем особняке становилось все меньше, а для нас с Молли и наших редких гостей вполне хватало и главного здания. Западное крыло было самой старой частью особняка, зимой там царил холод, а летом – прохлада. С той поры как мы закрыли бо́льшую его часть, оно превратилось в последнее пристанище для скрипучих стульев, шатких столов и всего, что Ревел счел слишком обветшалым для ежедневного использования, но все еще слишком хорошим, чтобы выбросить. Поеживаясь от холода, я быстро прошел по темному коридору, открыл узкую дверь и во мраке спустился на один пролет по лестнице для слуг. Перешел в куда более узкий коридорчик, легко касаясь пальцами стены, а потом открыл дверь в свой личный кабинет. Несколько углей еще моргали в очаге. Я прошел мимо стеллажей со свитками и присел у огня, чтобы зажечь от углей свечу. Отнес ее к своему столу и одну за другой зажег несколько тонких свечек в канделябрах. На столе лежал перевод, которым я занимался минувшим вечером. Я сел в кресло и широко зевнул.

К делу, старик.

Я и правда разбудил тебя не для того, чтобы поговорить о Молли, – признал он, – хотя я беспокоюсь о ее здоровье, потому что оно влияет на твое счастье и сосредоточенность Неттл. Я разбудил тебя, чтобы задать вопрос. Все твои журналы и дневники, написанные на протяжении многих лет… ты когда-нибудь жалел о том, что сделал все эти записи?

Я ненадолго задумался. Неровно горящие свечи бросали легкомысленные отблески на края нагруженных свитками стеллажей позади меня. Многие из накрученных на стержни свитков были старыми, кое-какие просто древними. Их края истрепались, пергамент покрывали пятна. Теперь я делал копии на хорошей бумаге, часто переплетал их вместе со своими переводами. Сохраняя то, что было написано на ветшающем пергаменте, я получал удовольствие от работы, а Чейд все еще считал это дело моим долгом перед ним.

Но Чейд говорил не об этих записях. Он намекал на мои многочисленные попытки написать хронику собственной жизни. Я видел много перемен в Шести Герцогствах с той поры, как появился в Оленьем замке в качестве королевского бастарда. На моих глазах мы превратились из изолированного и, как сказали бы некоторые, отсталого королевства в могущественную торговую державу. За годы, что прошли между тем и этим, я стал свидетелем предательства, порожденного злом, и верности, оплаченной кровью. Я видел, как убили короля, и в качестве убийцы свершил свое возмездие. Я не единожды жертвовал жизнью и смертью ради своей семьи. У меня на глазах умирали друзья.

Были периоды в моей жизни, когда я пытался записать все, что видел и делал. И довольно часто мне приходилось поспешно уничтожать эти записи, когда я боялся, что они попадут не в те руки. Я поморщился, подумав об этом.

Я сожалел о времени, потраченном на эти записи, лишь когда мне приходилось их жечь. Досадно долгими часами корпеть над записями только для того, чтобы они за минуты превратились в пепел.

Но ты всегда начинал заново, – заметил он.

Я чуть не рассмеялся вслух.

Начинал. И каждый раз оказывалось, что история изменилась сообразно тому, как изменились мои взгляды на жизнь. Было несколько лет, когда я воображал себя настоящим героем, а в другое время думал, что родился под несчастливой звездой, что жизнь несправедливо меня потрепала.

Я ненадолго отвлекся, погрузившись мыслями в прошлое. На глазах у всего двора я гнался за убийцами моего короля по Оленьему замку. Отважно. Глупо. По-дурацки. Так было нужно. Я не мог сосчитать, сколько раз менял мнение об этом случае за все годы.

Ты был молод, – предположил Чейд. – Молод и полон праведного гнева.

Я испытывал боль, был убит горем, – уточнил я. – Сильно устал оттого, что все мои планы рушились. Устал от необходимости следовать правилам, когда никто другой их не соблюдал.

И это тоже, – согласился он.

Внезапно мне расхотелось думать о том дне – о том, кем я был и что сделал, но главное – о том, почему я это сделал. Это было в другой жизни, которая уже не могла меня тронуть. Старые обиды больше не причиняли мне боль. Или причиняли?

Я вернул Чейду вопрос:

Почему ты спрашиваешь? Собираешься написать воспоминания о собственной жизни?

Возможно. Будет занятие на время выздоровления. Думаю, теперь я чуть лучше понимаю, почему ты предостерегал нас по поводу исцелений Силой. Клянусь яйцами Эля, мне понадобилось слишком много времени, чтобы снова почувствовать себя самим собой. Одежда висит на мне, так что я почти стыжусь показываться людям на глаза. Ковыляю, как человечек из палочек. – Я почувствовал, как Чейд резко меняет тему разговора, словно поворачиваясь ко мне спиной. Он никогда не признавал своих слабостей. – Когда ты все записывал, почему ты начинал этим заниматься? Ты всегда все записывал.

Легкий вопрос.

Это из-за Федврена. И леди Пейшенс.

Писарь, который меня учил, и женщина, которая хотела бы стать моей матерью.

Они оба часто говорили, что кто-то должен написать упорядоченную историю Шести Герцогств. Я решил, будто их слова означают, что это выпало сделать мне. Но каждый раз, когда я пытался писать о королевстве, в конце концов оказывалось, что я пишу о самом себе.

Кто, по-твоему, мог бы это прочитать? Твоя дочь?

Еще одна старая рана. Я ответил честно:

Поначалу я не думал о том, кто может это прочитать. Я все писал для себя, как будто просто для того, чтобы лучше разобраться в случившемся. Все старые сказки, известные мне, имели смысл; добро побеждало, или, возможно, герой трагически погибал, но чего-то добивался своей смертью. И я записывал свою жизнь как сказку, искал для нее счастливый конец. Или смысл.

И вновь мысли мои разбрелись. Я вернулся на много лет назад, к мальчику, который учился ремеслу убийцы ради служения семье, хоть и знал, что эта семья никогда не признает родства с ним. К воину, который с топором в руках сражался против завоевателей, прибывших на кораблях. К шпиону, который служил своему отсутствующему королю, когда вокруг воцарился хаос. Я спросил себя: был ли это я? Так много жизней прожито. Так много имен я носил. И всегда, всегда желал другой жизни.

Я снова потянулся к Чейду:

Все те годы, пока я не мог поговорить с Неттл или Молли, я иногда обещал самому себе, что однажды они смогут все прочесть и понять, почему я не был с ними. Даже если бы я никогда к ним не вернулся, возможно, однажды они бы узнали, что я всегда хотел это сделать. Так что сначала, да, это было что-то вроде длинного письма к ним, объясняющего, что держало меня вдали от них.

Я укрепил свои стены, не желая, чтобы Чейд почуял мою тайную мысль о том, что я, возможно, был не так уж честен в тех ранних попытках, как мог бы. Я был молод, я нашел для себя оправдания, и кто бы не представил себя в лучшем свете из возможных, записывая историю для любимого человека? Или извиняясь перед тем, с кем был несправедлив. Я отбросил эту мысль и адресовал вопрос Чейду:

А ты для кого бы написал свои мемуары?

Его ответ меня удивил до глубины души:

Возможно, со мной все обстоит так же. – Он помедлил, а когда заговорил опять, я почувствовал, что мой бывший наставник передумал о чем-то мне рассказывать. – Возможно, я пишу их для тебя. Ты настолько близок к тому, чтобы быть моим сыном, что прочее для меня не имеет значения. Возможно, я хочу, чтобы ты узнал, каким я был в молодости. Возможно, я хочу объяснить, почему направил твою жизнь в то русло, в какое направил. Может, я хочу оправдаться перед тобой за те свои давние решения.

Сказанное потрясло меня, и не потому что Чейд заговорил обо мне как о сыне. Неужели он искренне верил, что я не знал и не понимал, что им двигало, когда он меня учил и давал мне поручения? Хотел ли я объяснений? Скорее, нет. Я защитил свои мысли, размышляя над ответом. Потом я почувствовал его тихий и беззлобный смех. Выходит, это была проверка?

Ты считаешь, что я недооцениваю Неттл. Она бы не захотела, чтобы я перед ней полностью раскрылся, – заметил я.

Верно. Однако я понимаю тягу к тому, чтобы объяснить свое поведение. Что для меня сложнее понять, так это то, как ты заставил себя сесть и взяться за дело. Я пытался, потому что думаю, что мне нужно это сделать, в бо́льшей степени для себя, чем для того, кто придет после меня, кем бы он ни оказался. Может, как ты выразился, чтобы как-то упорядочить свое прошлое или придать ему смысл. Но это трудно. Что мне записать, о чем умолчать? Где моя история начинается? О чем надо рассказать в первую очередь?

Я улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

Я обычно начинаю с чего-то другого, а в конце концов оказывается, что пишу о себе. – Меня вдруг посетило внезапное озарение. – Чейд, вот о чем я бы хотел узнать – не для того, чтобы что-то объяснить, просто мне всегда было интересно. Ты кое-что о своей жизни мне рассказал. Но… кто решил, что ты станешь королевским убийцей? Кто был твоим учителем?

Подул холодный ветер, и на миг я почувствовал себя так, словно меня безжалостно душили. Ощущение пропало так же внезапно, как появилось, но я почувствовал, как Чейд спешно воздвиг стену. За ней таились темные, жестокие воспоминания. Неужели наставник Чейда вызывал у него такой же ужас и страх, как Гален – у меня? Гален был больше заинтересован в том, как бы потихоньку меня убить, а не обучить Силе. И так называемый мастер Силы почти преуспел. Под предлогом создания нового круга Силы для короля Верити, чтобы помочь ему противостоять пиратам красных кораблей, Гален избивал и унижал меня и почти убил мой магический талант. И он подорвал верность круга истинному монарху Видящих. Гален был орудием королевы Дизайер, а потом и принца Регала, которые пытались избавиться от бастарда-Видящего и посадить Регала на трон. То были темные дни. Я знал, что Чейд понимает, куда унеслись мои мысли. Я признался ему в этом, надеясь, что он немного раскроется:

Да уж. Об этом «старом друге» я не думал много лет.

Едва ли он друг. Но раз уж мы вспомнили о старых друзьях, не получал ли ты недавно весточки от своего давнего приятеля? Шута?

Намеренно ли он так резко сменил тему, пытаясь застичь меня врасплох? Это сработало. Я спрятал от него свои чувства, хоть и понимал, что это само по себе подскажет старому убийце все, что я пытаюсь скрыть. Шут. Я уже много лет ничего о Шуте не слышал.