Эмеральд

–А как тебе Дэрэк? – в полголоса смеялась Гертруда, теперь уже вовсе не против снова побыть чуть-чуть Труди.

– Дэрэк хорошо, а что с ним? – пробормотал маг, зарываясь лицом в ее волосы.

– Да нет же, как тебе, если мы назовем его Дэрэк?

Арчибальд, прервавшись, воззрился на свою Труди.

–Дэрэк? Серьезно? И что, Дэрэк лучше, чем Гарри? – он выгнул белую бровь.

– Конечно, глупый, намного, – прошептала Труди в его ухо и нежно поцеловала в щеку.

– Ну боги с ним, Дэрэк, дак Дэрэк, – мысли Арчибальда Дэроу сейчас куда-то плыли на волнах ее нежного и такого близкого аромата.

– Ты только посмотри на нас Труд, прямо молодые родители, выбираем имя сынишки.

– Не говори ерунды, старый козотрах, какие из нас родители? – уже томно бормотала ему Труди

– Да ладно тебе, это было-то всего один раз. И ты сама тогда захотела превратится козой, – напомнил Арчи, и прильнул к ее чуть раскрытым губам.

А время пошло дальше…

Глава 4. Шульц

Время пошло дальше – забавная фраза. Куда оно пошло? И что будет, когда время наконец туда доберется? Не известно.

Как вообще в древности люди придумали все эти сегодня, вчера и завтра?

Легко можно представить такой разговор, происходивший на заре цивилизации:

– Слушайте, нет, вы послушайте меня! Минута состоит из шестидесяти секунд, а час из шестидесяти минут! – разгоряченно объясняет один древний мудрец соплеменникам.

– Ты только не волнуйся, Фрэнки, нам всем очень интересно, – отвечают соплеменники, осторожно подходя к оратору- новатору.

– При этом сутки состоят из двадцати четырех часов!

– Конечно, конечно, – успокаивающе говорят окружающие, – Шестьдесят, секунд, шестьдесят минут, но двадцать четыре часа. Это очень логично, ты не волнуйся, Фрэнк.

– В неделе, – Фрэнк нервно сглотнул и облизал пересохшие губы, – в неделе – семь суток, а в месяце, – его глаза нервно метались, взгляд скользил по добрым дружественным лицам, сжимавших вокруг него кольцо соплеменников.

– А в месяце – семь недель правильно, Фрэнк? – ласково произнес лидер дружелюбных людей, незаметно подходя чуть ближе.

– Нет! Их четыре! – бешено захохотал Фрэнки.

– Ну, конечно, четыре, я просто ошибся, Фрэнк, – улыбался лидер группы.

–А… а еще … – Фрэнк начал нервно переминаться с ноги на ногу, инноватор, – А еще в месяце тридцать дней, – он снова облизнул губы, в уголках которых скопилась пена, – но иногда дней бывает двадцать восемь!

– Действительно, двадцати восьми еще не было, все это логично приятель, – люди вновь медленно начали окружать Фрэнки

–Назад! Не подходите! – взвился инноватор, и люди ненамного отпрянули.

– Тише, тише, дружище, – успокаивал его лидер, – Мне с ребятами очень интересно. Да, ребята, – он оглянулся и жестами призвал толпу подтвердить заинтересованность.

– Да, да, Фрэнк, здорово ты это придумал, Фрэнк! – кивая за бормотали люди.

– Я не придумал! Я ничего не выдумывал! Это все так и есть! Это – Время!

– Спокойно приятель, конечно, время, – нежно, как если бы обращался к ребенку, проворковал мужчина, выступавший от лица собравшихся.

– Дак что там дальше? – правдоподобно изобразил он заинтересованность.

– Дальше, дальше, что дальше, – нервно хихикал Фрэнки, – Год состоит из двенадцати месяцев, – и в то же время инноватор затравлено огляделся и шёпотом прошептал, – И в году триста шестьдесят пять дней, – как бы открывая страшный секрет пошептал он, приложив ладонь к лицу так, чтоб кто-то видимый лишь ему – Фрэнку, не мог прочитать по его губам. И, снова закатившись в припадке жуткого смеха, упал на землю и принялся кататься.

– Работаем! – коротко скомандовал мужчина, который столь терпеливо вызывал к спокойствию Фрэнка.

И первые, если угодно прото-санитары, быстро схватив и скрутив оратора-инноватора по рукам и ногам подняли его над собой.

– Я знаю, что ты снова ел те грибы, Фрэнк, спокойно сказал доисторический первый в мире психиатр.

– И, боюсь, ты не скоро теперь снова пойдешь на прогулку, – добавил он, строго глядя в безумные глаза Фрэнка.

– Нет! Это правда, это время! Время, оно идет! – извиваясь вопил безумец.

– Уносите его, парни, – скомандовал первый в мире психиатр и Фрэнка потащили по направлению к доисторической психбольнице.

Которая без сомнений понадобилась людям, намного раньше, чем концепция времени. С этим согласится любой, кто продолжительное время провел в человеческом обществе.

Когда вопли инноватора стали затихать вдали, до слуха психиатра донеслось приглушенное «время идет».

– Время идет, – печально повторил мужчина и, невесело покачав головой, ни к кому не обращаясь, добавил, – Время – что за безумие?

Однако, с тех пор время, как бы не была безумна сама эта идея, и правда пошло.

И с тех пор, уже не останавливаясь, время шло повсюду. Во всей множественной вселенной.

Шло время и в городке Мэджикшилд, что был затерян в лесу.

А точнее, он был в лесу спрятан, и очень надежно.

Ну, посудите сами. Во-первых, он был никому не нужен настолько, чтобы его искать среди мрачного и искажённого магией леса, в котором полно страшных тварей.

Во-вторых, жители остального мира считали город скорей легендой и не верили в то, что он есть.

И, наконец, в-третьих, если и находился смельчак, который ну очень сильно хотел найти мифический город и, отбиваясь от невыразимых тварей леса, пробивался к месту, где стоял Мэджикшилд, то храбрый, но скорей всего заведомо мертвый, герой просто-напросто не видел города, стой он от его стен хоть на расстоянии вытянутой руки. Ибо Мэджикшилд не зря носил свое имя, магический куполоподобный щит делал городок невидимым и неслышимым для всех, кто был по другую сторону. Если кто-то из жителей самого города выходил за пределы барьера, то не мог вернутся просто потому, что не видел больше города, с его улицами и рядами аккуратных домов, лишь лес и темноту.

Таким был Мэджикшилд, и таким его когда-то сотворили тринадцать магов, желавших скрыться от мира в те времена, когда на них велась охота.

Орден фанатиков поклялся выследить и убить всех носителей магии, после того как один недальновидный маг рассказал всем, что Понтэя круглая.

И начались облавы и костры, ловушки и засады.

Занятно, что маги всегда творили, что хотели и им все прощалось. Люди готовы забыть о любом геноциде дай им только время, но скажи им один раз, что планета похожа на шар, и все, за тобой и подобными тебе начнется самая настоящая охота.

И, устав от этого, сильнейшие из магов создали Мэджикшилд.

Но, как и следовало ожидать, не смогли учесть всего.

И после пары поколений жители волшебного города столкнулись с проблемой того, что нет притока новых генов.

Так у городка появилась страшная тайна, которая заключалась в том, что полуразумные твари леса несколько раз в поколение похищали молодых женщин соседних с лесом королевств и приносили их к барьеру города.

Только люди могли проходить через колдовской щит города.

В то время, как только маги могли создавать особый наркотик, в обмен на который и были совершены похищения.

Посредством того же наркотика и гипноза бедным женщинам стирали память, и они начинали считать, что родились и выросли в этом городе.

Лишь иногда такая женщина могла остановится прям посреди улицы и напугано озираться по сторонам как-будто не понимая, где она очутилась, но чем дольше они жили в городе, тем реже такое случалось.

Таких женщин «из вне» истинные уроженцы Мэджикшилда называли «бедняжки». Но таковы были правила жизни этого города и то, что казалось варварством, спустя годы стало именоваться – традицией.

Арчибальд Дэроу никогда не участвовал в этой традиции, однако один раз он все же прибегнул к услугам лесных тварей в тайне от остальных «Славных парней». И так, не заметно для всего Мэджикшилда в нем появился новый горожанин.

Это был некто Генрих Шульц, и, в отличие от «бедняжек», он прибыл в город добровольно.

У Арчибальда Дэроу нашлись свои, ведомые лишь ему способы, и он выбрал идеального кандидата на роль опекуна Дэрэка.

Шульц был мужчиной лет сорока, выправка и манера говорить и держатся, выдавали в нем военного человека.

А если бы вы знали о Генрихе то, что знал о нем Арчибальд, то непременно поправили бы меня.

Скорей, его можно причислить не к военным, а к тактическому оружию, нежели к человеку. Вот как можно охарактеризовать Генриха Шульца.

Шпионаж, контршпионаж, диверсии, внедрение, ведение допросов, ментальная, психологическая и физическая подготовка, ведение боя в любых условиях, и многое, многое другое.

Но на Понтэе не было такого слова как шпион, зато было слово- speculator

Несмотря, однако, на свои невероятные умения, Шульц попался, а точнее был предан собственным господином.

И теперь после долгих пыток, истерзанный, но не сломленный, он ожидал своей казни, истекая кровью на дне ямы.

Когда на рассвете вас ждет казнь, время для вас течет иначе. Кажется, что оно летит как стрела и вместе с тем, тянется подобно патоке.

Прибывая в столь неестественном для живого существа состоянии, Генрих все же заметил, скорей благодаря привычке все замечать, нежели намеренно, как над ним, на прутьях решётки что перекрывала собой яму, лишая пленника возможности выбраться, защебетала птичка.

Это не была ворона или сова, либо какая-нибудь еще птица представительского класса.

Обычная, маленькая трясогузка, однако, стоило узнику встретится с ней взглядом, как в ее глазах вспыхнул фиолетовый свет.

И в голове Генриха зазвучал голос, он звучал непосредственно в сознании, попадая в него, минуя органы чувств.

И трясогузка предложила ему спасение и новую жизнь.

Внимательно выслушав голос, Генрих Шульц подумал: «А почему бы и нет».

О том, как был вызволен из плена и избавлен от казни speculator, можно рассказать отдельную историю.

Там было все: ревущие твари из далекого черного леса, сминающие оборону тюремного лагеря.

И минотавр, разрывающий стальные прутья решетчатого потолка, словно они не прочней ивовых прутиков.

Был пожар, были жертвы, была длительная и безуспешная для преследователей погоня, путешествие к далекому лесу, и полное переживаний для Шульца путешествие в колдовской чаще.

И бывший speculator прибыл в Мэджикшилд, дабы стать опекуном младенца.

А время шло дальше.

И не замечая ход времени, хотя кто знает, некогда рожденный и оживший в тот далекий дождливый четверг, маленький Дэрэк рос.

Рос он совершенно обычным ребенком, разве что редко какой малыш может похвастаться сразу четырьмя кормилицами, но об это знали лишь трое Арчибальд Дэроу, Госпожа Гертруда и, естественно, выполнявший обязанности опекуна Генрих Шульц.

Что же до опасений Гертруды относительно взаимодействия Генриха с девушками, то все было более чем прилично, так как бывший speculator был гомосексуалистом и не проявлял к кормилицам Дэрэка ничего кроме чуткой учтивости.

Нужно отметить, что Генрих был крайне вежлив и учтив со всеми.

Его внедрение в цитадель прошло как по нотам. Благодаря чуточке магии ведьмы, заменившей на первых неделях вопрос «Что это за мужчина?» на «Я где-то видел этого мужчину» в головах окружающих.

А неисчерпаемое обаяние и навыки внедрения Шульца сделали так, что буквально все, разумеется, за исключением магов, видели в нем лишь милейшего джентльмена с тяжёлой судьбой, оставившей его с ребёнком на руках.

Когда необходимость в грудном вскармливании отпала, чары, наложенные на девушек, были сняты и теперь они растерянно смущались, когда малыш Господина Шульца бежал к ним с детскими объятьями.

«Ах, как это мило», – вздыхали они и норовили угостить Дэрэка конфетой, пока этого не видит Генрих.

Но наивные барышни ошибались, ибо не было того, что касалось бы этого малыша и оставалось бы в тайне, от его тренированных глаз.

Хотя Генрих и начал новую жизнь, и искренне полюбил подопечного как родного, он был выбран Арчибальдом не просто так.

Speculator следил, подмечал, контролировал каждый шаг, каждый вздох, каждый контакт ребенка с кем бы то ни было, днем и ночью. Но делал он это столь мастерски, что не то что заметить слежение, но и вообразить, что Шульц находится где-то рядом было просто невозможно.

Однако, стоило мальчику споткнутся или удариться, как он оказывался в крепких руках быстрее, чем кто-либо успевал сказать «ой».

И причины для этого были.

Потому что именно благодаря отменной реакции, которую развил speculator за десятилетия своей тайной деятельности, Дэрэка и считали «обычным» ребенком.

Так как нет ничего обычного в том, что ребенок, падая и обдирая колени или ударяясь и получая шишку на голове, не издает не звука. Дело не в том, что малыш не плакал, Дэрэк просто не реагировал, никак, совсем.

Не было дрожания губ, шмыганья носом, или обиды в глазах, вообще ничего. Так может упасть деревянная кукла или манекен.

Дэрэк не выражал эмоции, и та маленькая хитрость с объятиями для бывших кормилиц, была ничем иным как мастерством психологии и маскировки Шульца. Полезно чтобы все говорили: «Ой, как это мило», вместо «А вы уверенны что он живой?»

Несмотря на весь колоссальный опыт Генриха Шульца, даже ему потребовался почти год, чтобы привыкнуть к этому.

Поэтому, когда Дэрэк ушибался, Шульц прижимал его к себе и начинал подбадривать: «не плачь», «будь храбрым», «какой ты смелый, мой мальчик», и, вытирая несуществующие слезы, жестами и мимикой делал знаки окружающим, говорил: «Давайте не акцентировать внимание, чтобы ребенок успокоился». И отпускал спокойного как камень ребенка.

Но странности «обычного» Дэрэка на этом не заканчивались.

Бывают дети, которые как маленькое солнышко освещают собой комнату стоит им в нее войти. Они всегда веселы, говорливы и жизнерадостны.

Но не Дэрэк, он был их полная противоположность.

Когда этот ребенок входил в комнату, вместе с ним в нее как-будто входила черная дыра, в которой гибнет даже свет.

На мгновенье, не дольше, становилось холодней и как будто темней, тревожней на душе.

Коллективное подсознания людей, прежде чем рассудок затыкал им рот, пыталось вопить: «Опомнитесь! Почему вы не видите?! Бегите!!!».

И люди принимались встревоженно оглядываться, ища причину этого чувства.

Но в этот момент, где-то падала швабра, хлопала дверь и тому подобное и люди отвлекались от гнетущего чувства, все длилось от силы секунду.

И Генриху стоило не мало трудов снабдить все комнаты, где мог появится Дэрэк системой незаметных рычагов и веревок, благодаря которой двери и швабры всегда своевременно отвлекали внимание.

Работа Генриха Шульца была постоянна и тяжела.

А чего стоили те слезы и извивания души на кухне, когда Дэрэку было три года.

Генрих рыдал, и пил, сетовал и пил, хулил богов и пил. А добрые отзывчивые люди говорили, что может все еще обойдется и наладится.

Больной Дэрэк излечится от экзотического недуга, перешедшего ему от матери, из-за которого ему нельзя ни при каких условиях выходить на улицу. Ведь только защитные чары добрых и мудрых магов оберегают дитя.

Генрих умел пить, причем он пил так умело, что посредством резиновой трубки, вшитой в шов его пиджака, все выпитое попадало точно в недра большой фляжки, крепившейся под подкладкой.

Так, он на долго избавился от вопросов о бледности подопечного и назойливых предложений: «Надо ему на свежий воздух, чтоб разрумянился».

«Нет, будьте вы не ладны! – думал Шульц, – Не разрумянится он, если я правильно понял Госпожу и Господина, этот паренек не разрумянится, хоть его на плите поджаривай.»

Дэрэк не был бледным, или недостаточно розовощеким, но был цвета подходящего мраморному бюсту.

И эксперименты Генриха с гримом ребенка не принесли плодов. Кожа Дэрэка стремилась оставаться такой. Другого объяснения Шульц не придумал.

Какие румяна он только не пробовал, а один раз в отчаяньи натер щеки Дэрэка свеклой, но цвета блекли и таяли на глазах, и вскоре кожа снова была мраморной.

«Однако кровь от очередной ссадины парня осталась красной», – отметил speculator.

Но с ранами была другая беда, терзавшая Генриха, а ведь за такую беду любая любящая мать отгрызла бы и свою руку, и руку Шульца.

Раны, любые порезы, ушибы, синяки, шишки, растяжения и прочая палитра детства, проходили если не за часы, то за сутки обязательно.

И это все было бы чудесно и просто замечательно, если бы не приходилось это скрывать.

«Одно хорошо, у нас с тобой не заводятся тараканы», как-то сказал он воспитаннику.

И это было мягко сказано, тараканы и клопы, мухи и комары, мыши и крабы не просто избегали «обычного» ребенка. А один раз, когда Шульц по поручению кухарки вместе с Дэрэком спустился в погреба цитадели, то собственными глазами видел, как мышка при виде Дэрэка покончила с собой бросившись в мышеловку. «Для них лучше смерть, чем его компания», – в ужасе подумал Генрих.

Дело в том, что животные, в отличие от людей, верят тому, что говорит им их чутье, а оно говорит одно «БЕГИТЕ!».

Но не это было самое страшное, из-за чего Генрих Шульц, забыв про осторожность, схватил Дэрэка в охапку и с нереальной для скромной сноровки камердинера, коим он якобы являлся, пронесся наверх на кухню и по коридорам цитадели, пока не оказался в их с Дэрэком комнате.

Когда капкан помог мыше совершить суицид, от тушки грызуна поднялся маленький зеленый сгусток света. И раньше, чем даже speculator успел отреагировать, светящийся шарик влетел в протянутую ладонь Дэрэка и исчез.

Господа говорили о том, что так может быть успокаивал себя Генрих.

Но ночью, когда он докладывал об увиденном Госпоже и Арчибальду, speculator узрел то, что никто и никогда не увидит боле.

И хотя Генрих Шульц повидал немало удивительных и недоступных другим чудес за свою жизнь, зрелище того, как Могущественный боевой маг чуть насмерть не подавился, откусив от удивления мундштук собственной трубки, он не смог забыть уже никогда.

Наконец отхаркнув из горла мундштук, еще задыхающийся маг, не обращая внимания на обеспокоенную его состоянием Гертруду, переспросил:

– Что… – он прервался, кашляя, – Повтори еще раз, что ты сегодня видел?

Шульц пересказал инцидент с мышью еще раз.

–Уже?! Так скоро? – маг обратился не то к ведьме, не то к Шульцу.

– Ему уже почти восемь возразила Гертруда.

– Восемь лет! Уже пошло восемь лет! Почему ты мне ничего не сказала, Труди?

– Сказала… о чем? – непонимающе спросила Гертруда, -Что, когда солнце всходит и заходит, это что-то да значит? А если с неба падает снег, это уж совсем скверный признак? – уже язвительно добавила она.

– Госпожа, Господин? Простите, что прерываю, но какие будут указания?

– Ты молодец, дружище, продолжай все, как и прежде, – отмахнулся Арчибальд.

– Одну минутку, – остановила Генриха Госпожа Гертруда, когда, он уже хотел отключить переговорный артефакт, который искусно прятал.

– Да, Госпожа, – учтиво, но с достоинством поклонился ей Генрих.

– Дэрэк растёт, и не затруднит ли вас задуматься над вопросом его образования? Может стоит найти для него учителей, как вы думаете?

– Госпожа, я уже все обдумал и лишь ждал указания приступить, – отчеканил speculator, – В учителях нет необходимости, по крайней мере настолько, чтоб подвергать риску конспирацию.

Генрих Шульц готов был убивать во имя столь тщательно сохраняемой им тайны и Гертруда это понимала.

Между словами Секретность и Жизнь он, не задумываясь, ставил знак равенства.

– Что же вы предлагаете, любезный?

– Мои познания более чем обширны, Госпожа, а образование мое, без ложной скромности, одно из лучших, которое только может получить смертный.

И это не было хвастовством или необоснованным эго. Даже Арчибальд признавал ум и эрудицию Шульца.

А Арчибальд был маг и, чтоб впечатлить его, иному человеку не хватило бы и двух жизней, подумала Госпожа Гертруда.

– Без сомнения, ваша предусмотрительность как всегда на высоте, – благосклонно произнесла ведьма, ни намеком не выдав, что она сама собиралась попросить Шульца обучать Дэрэка.

– До свиданья Генрих, – Госпожа чуть заметно, как и положено благородной даме, кивнула.

– Да-да, до скорого, приятель, – прокашлял откуда-то Арчибальд.

– Госпожа, – поклон, – Господин, – снова поклон, и магическое изображение лица Генриха исчезло.

Когда Арчи и Труди остались одни в изысканных покоях мага.

– Ох Труди с горечью сказал маг, еще пара лет, и у Дэрэка начнет ломаться голос, как бы он не разломал при этом и законы мироздания.

– Его магия так же естественна, как и любая другая, не говори ерунды! – холодно заявила Гертруда

– Естественна, я и не спорю, но другие маги, не могут, приревновав, скажем, какую-нибудь девчонку, начать конец света. Вот ты можешь так? И я нет, – не дождавшись ответа продолжал Арчибальд, – А я маг разрушения! Но даже если б я захотел, мне бы не хватило сил уничтожить все живое! А Дэрэк…

Маг зашёлся кашлем: «Проклятый мундштук», – сдавленно прохрипел он.

Гертруда подошла к нему и нежно погладила сотрясаемую кашлем спину.

–Да, Арчи, я понимаю. И теперь ты думаешь правильно ли мы поступили, оставив его в живых?

– Нет, Труд, я годами думал об этом решении, – наконец заговорил маг, приходя в себя, – Сейчас я думаю о другом, о том, что пора бы и нам с тобой заняться его обучением.

– Ты с ума сошёл? Как и чему мы его научим? Ты будешь учить его разрушению? – она побледнела, представив возможные последствия.

– Нет, Труди, меня осенило, когда ты говорила с Шульцем. Он просто сказал: «Я буду учить его» и все, как-будто в этом нет ничего такого. Хотя мы и объяснили ему, кто такой Дэрэк.

– Да, он, Генрих, не маг, он не понимает, – возразила Гертруда.

– Нет, дорогая Труди, – и Арчибальд вдруг просиял, – Это мы ничего не понимаем, а все так просто.

А время пошло дальше…

Глава 5. Любовь, страх и славные парни

Идея Арчибальда была проста, раньше Некромантами, а именно им был Дэрэк, становились старые, опытные, видевшие жизнь маги, и становились они ими потому, что изучили за свои долгие жизни все, что могли, кроме запретного знания.

Но, как и положено людям могущественным, а могущество развращает, были эти старцы людьми весьма сомнительной морали, причем за долго до того, как впервые начали изучать запретное знание.

Дак, что удивительного в том, что, овладев некромантией, добра они и близко не творили.

Но проще всегда признать, что виновато само знание, нежели то, что у очередного славного парня просто наступил особо опасный для всего сущего старческий маразм.

И некромантия стала под запретом, но будучи частью мирового порядка, она жаждала быть познанной, вот почему даже упоминать слово на букву «н» было чревато.

Однако Дэрэк не был стар и не был испорчен, он был чистым листом.

Поэтому от того, как и чему Арчибальд, Гертруда и Генрих будут его учить, зависит и то, какой из него будет маг, а точнее, какой некромант.

Однако любой, кто, хотя бы вскользь касался такого сложного занятия как воспитание ребенка, скажет, что это невозможно делать так, чтоб ни разу не покривить душой.

Особенно в том, что касается вопросов «хорошо и плохо».

Обман, ложь? – Это плохо! Нужно всегда говорить правду.

Но при этом сказать тетеньке, что она толстая и новый наряд этого не исправит, когда та спрашивает: «Ну, как я выгляжу в этом платье?»

Или сказать: «Бабушка, мне не нравится, как пахнет у тебя изо рта, когда ты меня целуешь», – это тоже плохо.

Несмотря на то, что это как раз правда.

Если ты разбил банку с вареньем, то должен признаться.

Но о том, что пьяный папа, когда вы были в гостях, наблевал в горшок с фикусом – говорить не стоит.

Равно как не стоит упоминать то, что однажды видел в родительской спальне.

Даже если тебе очень интересно, почему отец был в маске свиньи, а у мамы в руках была плетка. Без сомненья, это связано с тем фикусом, не иначе.

Думает малыш и продолжает жить в мире честных и правдивых людей.

Поэтому легко можно представить, на какие сделки с истиной приходилось идти Генриху Шульцу, когда он говорил с Дэрэком о добре и зле.

Шульц, несмотря на свое прошлое, а возможно, как раз из-за него, был человеком добрым и любил Дэрэка, и хотел, чтобы тот вырос порядочным человеком.

Но все же моральным компасом для мальчика стала Госпожа Гертруда.

Она часто беседовала с Дэрэком и даже иногда брала его на прогулку по городу, к вящему неудовольствию Генриха и Арчибальда.

И в кругозоре Мальчишки появились такие вещи как рынок, магазины и лавки, парк, дома, улицы, но главное – люди и то, как они общаются, так сказать, в естественной среде.