Череда многоточий. Итог за 5 лет

Я полностью солидарен с Официантом в том, что для Европы являет культура этих самых старых кафе: «Кто-то сказал, что столик кафе на всем протяжении развития европейской культуры служил важнейшим центром так называемых bohemianist research1, именно тем местом, где велиcь независимые, автономные поиски ответов на вопрос, где и как жить «настоящей жизнью», или как «прожить жизнь по-настоящему». За столиком расцветали и увядали «research friendships»2.» И очень не хочется, чтобы она уходила из Осло, Брюсселя, Парижа, Рима и других городов под ударами глобалистских торгашей.

В общем, если вам интересны яркие характеры и их описание, если вам не чужда некая старомодность и вы хотите погрузиться в атмосферу старых европейских ресторанов – добро пожаловать в книгу Матиаса Фалдбаккена.

Фото Alexas_Fotos / pixabay.com / Лицензия СС0

Секс в большом городе, винтажная версия

Но миру плевать на правила, плевать на наши убеждения. Нет правил, которые распространяются на всех, Вивиан. И никогда не будет. Наши убеждения – они ничего не значат. Мир с нами попросту случается, вот что я думаю. И мы можем только принять это и жить дальше.

Фрэнк Грекко, персонаж романа

Элизабет Гилберт, «Город женщин»

Когда мне рекомендовали этот роман, сразу предупредили: это исключительно женская книга. Памятуя снятый по другому роману Гилберт фильм «Ешь, молись, люби», я приготовился к чему-то подобному, однако действительность, как это обычно бывает, оказалась совершенно иной. Но обо всем по порядку.

Кратко сюжет (без спойлеров): Вивиан Моррис, девятнадцатилетняя девушка, выросшая в провинциальной семье богатых консервативных WASP (белых протестантов-англосаксов, которые в свое время считались олицетворением типичных американцев), отправляется в Нью-Йорк, «под крылышко» своей тёти. Тётя Пег содержит вполне себе заштатный театрик, развлекающий рабочий люд из эмигрантского района непритязательными водевилями с бурлеском и шоу-гёрлс. Собственно, с этого и начинается вхождение Вивиан в богемный и гедонистический мир Нью-Йорка.

Вспомним, что это было за время – сухой закон кончился, обогатившиеся бутлегеры и гангстеры легализовывали свои капиталы, начинали влиять на профсоюзы (это еще сыграет свою роль в сюжете). Страна выползла из Великой Депрессии благодаря Президенту Рузвельту и не было повода это не отпраздновать. Как писал в свое время Билл Уилсон, «в клубах играл джаз, все швырялись тысячами и болтали о миллионах». «У тебя есть свой идеальный Нью-Йорк, у каждого он свой, – но тот город навечно принадлежит мне.» – говорит Вивиан.

Гилберт очень хорошо описывает театральную семейку тётушки Пег – её давнюю партнершу, суровую англичанку Оливию, алкоголика Дональда Герберта, который пишет для театра те самые водевильчики и гэги и танцовщиц кордебалета во главе с великолепной Селией Рэй, которая и станет для Вивиан проводницей в мир запретных удовольствий.

Вся атмосфера пресыщенных удовольствий описана с точностью и во всех подробностях. Стараниями автора картинка складывается просто кинематографичная, сразу вспоминается мюзикл «Чикаго» или бессмертное «Кабаре» Боба Фосса.

Но вся затхлость и любительский душок театра улетучиваются, когда из Англии прибывает знаменитая театральная актриса Эдна Уотсон с мужем-недотепой, а из Калифорнии приезжает бывший муж тетушки Пег – знаменитый сценарист Билли Бьюэлл. Интересно, что, когда Гилберт описывает Билли, сквозь строки так и сквозит желание автора быть похожей на Билли, который никогда не проигрывает. Его сценарии всегда бьют точно в цель. Он тончайший знаток женской натуры и тот редкий пример плейбоя, который «искренне ценит женщин».

Компания решает поставить тот самый «Город женщин», мюзикл, сюжет которого у меня вызвал ассоциации с брехтовскими «Мамашей Кураж» и «Трехгрошовой оперой».

И тут в жизни Вивиан появляется первое настоящее чувство. Вот здесь, к сожалению, Гилберт сбивается на типичную штампованную лексику бульварных романов: «А потом я почувствовала. Я даже не подозревала, что такие ощущения вообще бывают. Я сделала самый резкий в жизни вдох и не выдыхала, кажется, следующие десять минут. На время я утратила способность видеть и слышать, у меня в мозгу словно что-то замкнуло – подозреваю, что и до сих пор полностью не разомкнуло. Все мое существо было потрясено.» Уф!

С другой стороны, автор демонстрирует прекрасное знание женской натуры: «Разве я когда-то предъявляла на него права? (Разве что заставляла переехать в отдельную квартиру, тут не поспоришь. И еще просила его одеваться и говорить иначе. Меньше использовать жаргон. Поприличнее укладывать волосы. Отказаться от жвачки. И ругалась, когда он любезничал с танцовщицами. Но если кроме всего этого? Да я дала парню полную свободу!)»

Но тем не менее, как говорит Эдна, «Живи как угодно, ягодка моя, но не позволяй эмоциям сорвать чертово шоу».

Вот после постановки того самого шоу начинается череда драматических событий, о которых я, естественно, говорить не буду, чтобы не плодить спойлеры.

По большому счету, дальнейшие события – очень хорошо описанная картина того, как наши действия и ошибки влияют на всю последующую жизнь: «После определенного возраста все мы бродим по этому свету с израненными душами, неспособными исцелиться, носим в сердце стыд, печаль и старые тайны. Эта боль саднит и растравляет нам сердце, но мы как-то продолжаем жить.» Здесь, конечно, надо отдать должное автору – сюжетные повороты, описание чувств героев, их диалоги – выше всяких похвал.

Действие происходит в военное время, в пятидесятые и шестидесятые годы. Забавно, что, глядя на «сексуальную революцию» хиппи, Вивиан снисходительно говорит – да у нас такая свобода была еще в сороковых. И это правда, как говорит сама Вивиан, «в жизни каждой женщины наступает момент, когда ей просто надоедает постоянно стыдиться себя. Только тогда женщина обретает свободу и может наконец стать собой.» То есть степень раскрепощенности главной героини совершенно нехарактерна для пуританской Америки тридцатых – пятидесятых. Так что по сравнению с Вивиан Кэрри Брэдшоу и ее подруги – просто монашки-бенедиктинки.

Еще в первой части романа Эдна говорит Вивиан: «– Ты, Вивиан, – не личность, а типаж. Точнее, типичная женщина. Удручающе типичная.» Позволил бы себе с этим не согласиться. Вивиан Моррис – незаурядная героиня. И уж никоим образом роман Элизабет Гилберт нельзя назвать «удручающе типичным женским романом». (NB – маленькая ремарка: все-таки по профессии Вивиан портниха и дизайнер, так что детальные описания платьев и туалетов придется все-таки, дорогие джентльмены, потерпеть).

Я вообще считаю, что нет мужской и женской литературы, есть плохая и хорошая. Роман «Город женщин» я бы однозначно отнес к хорошей без всяких гендерных привязок.

Photo courtesy of Nastya Gepp / pixabay.com / Лицензия СС0

Синдром де Клерамбо, воздушные шары и киллеры

«Неистовая любовь», Иэн Макьюэн (CBE, FRSA, FRSL – Коммандер Ордена Британской Империи, Член Королевского Общества Изящных Искусств, Королевского Литературного Общества), входит в неофициальный Тор-3 современных английских писателей вместе с Джулианом Барнсом и Мартином Эмисом.

«Неверно, что мысли не существуют без слов. Если вина относилась к прошлому, то чем будут определяться отношения с будущим? Намерением? Нет, оно не властно над будущим. Предчувствиями. Смутным беспокойством, неприязнью к будущему. Вина и предчувствия провели границу между прошлым и будущим, вертясь в настоящем – единственной временной точке, которую можно обозначить. Это не именно страх. Страх слишком сфокусирован, у него должен быть объект. Ужас – слишком сильное слово. Боязнь будущего. И дурные предчувствия. Это были дурные предчувствия.»

Так пишет главный герой романа Макьюэна, писатель в жанре научно-популярной литературы Джо Роуз. Завязка и развитие сюжета (без спойлеров): Джо и его подруга Кларисса устраивают пикник в честь ее приезда. В это время Джо видит, как воздушный шар с маленьким мальчиком внутри отрывается от земли. Вместе с ним на помощь бегут Джед Перри, бывший учитель английского как иностранного, доктор Джон Морган и другие мужчины. Но спасение не удается, все падают с веревки, свисающей с шара, на небольшой высоте, кроме Джона Моргана, который падает с большой высоты и разбивается насмерть. Стоя у тела Джона, Джед вдруг начинает вести с Джо душеспасительные разговоры о Боге и любви. Так, собственно, рождаются две основные сюжетные линии романа: «Джо-Кларисса» и «Джо-Джед». Так мог начинаться роман Барнса, или Таунсенд3, или Элизабет Джордж4, которую Макьюэн тонко простёбывает в книге, введя в повествование тупого полицейского по фамилии Линли.

Раньше, до писательства, а пишет он псевдонаучную попсу, Джо был ученым, физиком-ядерщиком. Ему уже порядком прискучила эта деятельность, он страстно желает вернуться в Большую Науку, но, увы, поезд ушел, слишком многое изменилось. «Меня раздражало уже собственное эмоциональное состояние. Все, что я писал, не было правдой. Это была журналистика, высшим критерием которой является читабельность». Но потом он смиряется с текущим status quo. Английская писательница Эйлин Макли в Фейсбуке недавно процитировала английский писательский анекдот:

Жена писателя: интересно, дорогой, когда это ты стал специалистом по нейронным связям?

Писатель: вчера вечером.

Короче, как говорят в Англии, настоящий джентльмен должен знать понемногу, но обязательно обо всём. Вот таким и становится Джо, готовый в своих статьях и радиовыступлениях говорить на абсолютно любые темы, от генетики до телескопа «Хаббл».

Вторая линия – отношения Джо и Клариссы. Недавно пылко влюбленные, они фактически находятся на грани разрыва, и даже когда они совместно выходят из критических ситуаций, это не спасает. «Сюжетная недоразвитость, особенно в кино, своими хэппи-эндами вводит нас в заблуждение, заставляя позабыть, что длительный стресс губителен для чувств». Естественно, Джо унижает и успешность Клариссы в науке – она одна из ведущих мировых исследователей творчества Джона Китса5.

И основная, конечно, сюжетная линия – Джо и Джед. Джед достаёт Джо ежедневным стоянием под стенами дома, непрерывными звонками и письмами. Когда они встречаются на улице, Джед говорит: «Джо, ну ты же в меня влюблен! Пылко влюблен! Я же видел это там, у трупа Джона! Обрети Бога, обрети Свет и полюби меня!». «Он был фантомом, вызывать которого мог я один, неким духом, порожденным моей сдвинутостью и уязвимостью или, как Кларисса, это нежно называла, моей наивностью», – пишет Джо. Кто же Джед? Безобидный городской псих? Свихнувшийся представитель меньшинств? Опасный маньяк, страдающий синдромом де Клерамбо6? Почитайте – узнаете.

Дальше события развиваются по совершенно неописуемому сценарию. Спойлерить не буду, скажу только, что, например, 20 и 21 главы романа достойны экранизации Гаем Ритчи.

Немалую часть книги занимают рассуждения Джо на разные околонаучные темы, весьма интересные, в частности, рассуждения об истории мотивации ученых, от XV века до наших дней, или его тирада об алкоголе. Очень классное сравнение он приводит в своих сентенциях о молодых учёных, труды которых, прорывные для своего времени, отвергали ученые авторитетные: «Каждая история о юном гении, отвергнутом корифеем, по-своему пикантна. Вспомним хотя бы Человека из «Декки», Который Не Подписал Контракт с «Битлз»7 . Или его цитата о свойствах нашей памяти: «Мы не можем прийти к согласию. Мы живем в тумане ненадежных, частично заимствованных представлений, данные чувств замедляются под призмой желаний и убеждений, которая искажает и нашу память».

С другой стороны, Джо в ходе этих перипетий значительно взрослеет как личность: «Возраст – великий учитель неповиновения. Можно быть самим собой и отвечать «нет».

Короче говоря, если вы хотите узнать, что такое ССНМ (стандартная социально-научная модель), чем поэт Вудсворт обидел поэта Китса, на чем английские хиппи заработали состояния в восьмидесятых, на кого охотились в ресторане киллеры в поросячьих масках и как они ошиблись, и чем же закончились истории Джо и Клариссы, Джеда и Джо – добро пожаловать в роман одного из ведущих современных британских писателей Иэна Макьюэна «Невыносимая любовь».

P.S. Про экранизации – оказывается, роман был экранизирован в 2004 году, и главную роль доверили … экс-агенту 007 Дэниелу Крейгу. Надо посмотреть.

Photo courtesy of Markus Distelrah / pixabay.com / Лицензия СС0

Прошлое, любовь и вина

«Прошлое в виде Третьего рейха и холокоста сыграло для большинства из нас определяющую роль. Обращение к прошлому – независимо от того, насколько большую или малую роль оно играло и продолжает играть в нашей работе, – сделалось составной частью нашего самоощущения и внешних проявлений.»

Бернхард Шлинк

Бернхард Шлинк, "Чтец", 1995

Недавно, обсуждая с заведующей городской библиотекой книжные новинки, мы сошлись во мнении, что теперешние модные книжные обозреватели, имеющие тысячи подписчиков, чересчур увлекаются остроактуальными новинками, зачастую упуская из виду многие весьма достойные книги, которые выходили раньше.

К таким безусловно можно отнести и «Чтеца» Шлинка. В свое время книга была переведена на 39 языков, возглавляла книжные чарты в ряде европейских стран и США. То есть она стала своего рода откровением, хотя, казалось бы, темы этой книги не однажды поднимались в европейской литературе. Может быть, причина успеха романа Шлинка (помимо таланта автора) в том, что под таким углом и с такой сюжетной фабулой тема пост-нацистской Германии еще не рассматривалась. Ну, и конечно, успеху книги способствовал снятый по ней фильм с Кейт Уинслетт (её первый «Оскар») и Рэйфом Файнсом.

Итак, вкратце фабула (тем более что наверняка многие как минимум смотрели фильм): действие начинается в среднестатистическом немецком городке в 1958 году. Главный герой, 15-летний школьник Михаэль Берг волею судеб встречается с Ханной Шмиц, скрывающей свою судьбу женщиной за 30. Между ними разгорается бурный роман (превед, Макрон!), который затем прерывается по инициативе Ханны. Следующая встреча наших героев происходит уже в зале суда, где Ханну, командира отряда надзирательниц филиала Аушвица, судят за преступления в годы войны, а Михаэль, студент юрфака, присутствует на этих заседаниях в качестве стажера. Ну, и третий временной срез – восьмидесятые годы, окончание тюремного срока Ханны.

Конечно, главная тема книги – это последствия нацизма в Германии, последствия прежде всего для чувств и мироощущения немцев. Первая часть – это описание романа Михаэля и Ханны. Мы еще не знаем о прошлом Ханны, знаем только, что она что-то скрывает. В остальном – классическая картина романа между юнцом и зрелой женщиной. Она для него – всё и вся, абсолютно всепоглощающая любовь. Что эта связь значит для Ханны? Сложно сказать, ну уж точно эмоциональной привязанности здесь нет. Есть сочетание физиологии и желания разнообразить свою жизнь. Именно поэтому Ханна снисходительно называет своего юного любовника «малыш» и умело манипулирует им. Одна странность – Ханна все время просит Михаэля почитать ей вслух. Это важно для развития сюжета, но спойлеров давать не будем.

Михаэль говорит: «Может, это и есть то, что наводит на меня печаль? Этот пыл и эта вера, наполнявшие меня тогда и взявшие с жизни обещание, которое та так и не смогла сдержать? Иногда я вижу в лицах детей и подростков тот же самый пыл и ту же самую веру, и смотрю на них с той же печалью, с которой вспоминаю себя. Не является ли эта печаль абсолютной? Не она ли одолевает нас тогда, когда приятные воспоминания блекнут, потому что счастье, о котором мы вспоминаем, жило не только ситуацией, но и обещанием, которое никогда потом не было сдержано?»

Да и не могло быть это обещание сдержано, слишком очевиден мезальянс. Наверное, в глубине души и Михаэль понимает, что, невзирая на всю комфортность отношений с Ханной, этот роман обречен, просто боится себе в этом признаться.

Вторая часть – пожалуй, самая важная в романе. Напомним, что оккупационная администрация ФРГ, наши западные союзники, проводили программу практически насильственной денацификации. Помимо судебных процессов, это включало, если хотите, промывание мозгов и внедрение в сознание немцев чувства коллективной вины. Хотя сам Шлинк, профессор права, говорит, что юридическая практика не подразумевает такого понятия, как коллективная вина. Но здесь речь прежде всего об идеологии. Надо сказать, что денацификация удалась. Неоднократно бывая в Германии, я лично убедился в том, что то самое чувство вины впитывается немцами чуть ли не с молоком матери.

Очень хорошо передано автором отношение надзирательниц к узницам – Ханна и ее коллеги просто не воспринимали узников концлагеря как людей, так, материал.

– Почему вы еженедельно отправляли по несколько человек в «большой» Аушвиц (то есть на верную смерть)?

– Так новые же прибывали, место надо было освобождать.

– А почему вы не выпустили этих людей из горящей церкви?

– Тогда бы возник хаос.

Здесь впору вспомнить классический «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма – никакой эмоциональной вовлеченности, просто работа, и всё. И традиционное оправдание, часто звучавшее на Нюрнбергском процессе – «я просто выполнял приказы». "Я избавляю вас от химеры, именуемой совестью и моралью", – напутствовал их бесноватый ефрейтор.

Но дело не только в судах и юридических формальностях. Возник конфликт поколений: «Здесь перед судом стояло целое поколение, которое пользовалось охранниками и палачами, или не мешало их грязным делам, или хотя бы не вытолкнуло их в свое время вон, как оно могло вытолкнуть их и после сорок пятого года, и мы приговаривали это поколение на нашем процессе пересмотра и просвещения к позору.»

С другой стороны, в этом рвении Германия иногда доходит до абсурда – достаточно вспомнить травлю Нобелевского лауреата Германа Гессе, пару месяцев прослужившего в гитлерюгенде, формально входившим в состав войск СС. Ведь здесь всегда важно задать вопрос: а как бы поступил я?

Автор очень метко определяет, что Ханна ощущает свою ущербность и неполноценность. Мне кажется, служба в СС была идеальным выходом для ущербных и комплексующих людей – она давала ощущение собственной важности и зачастую безграничную власть над жизнями людей. Достаточно посмотреть на фото оберст- и обергруппенфюреров СС – никакого Ломброзо не надо.

Раскаивается ли Ханна? Не думаю. Вся история ее отношений с Михаэлем показывает, что Ханна – по сути надломленный и лишенный всяких чувств человек. Полагаю, что даже чтение шедевров мировой литературы не смогло пробудить в ней нечто человеческое.

А что же наш главный герой? Мне кажется, что на протяжении всей книги главное, что движет поступками Михаэля – страх и какое-то чувство потерянности. Он любит Ханну и в то же время боится её, желая, например, чтобы по приговору суда ей впаяли по полной, дабы избежать встреч с ней. Даже когда есть возможность, Михаэль боится навещать Ханну в тюрьме и писать ей, просто отправляя записи начитанных на диктофон книг. И постоянная тоска, та самая немецкая Sehnsucht, воспетая поэтами. Михаэль растерян и потерян, это сопровождает его всю жизнь. Он патологически боится ответственности, из всех возможных вариантов работы дипломированного юриста он выбирает тот, где не надо принимать серьезных решений. Попытка брака проваливается и заканчивается разводом. Да и вся история с Ханной со стороны Михаэля – история не сделанных вовремя шагов и не сказанных вовремя слов. Не случайно очень часто в книге упоминается «Одиссея», но не как история приключений, а как история о возвращении. Михаэль неприкаян, он никак не может обрести дом и покой. «Я также осознал, что тоска привычно возвращала меня к Ханне, не касаясь ее конкретно. Это была тоска по дому.» Вот эта тоска и преследует Михаэля всю жизнь.

Эта книга – прежде всего о памяти, о том, как наше прошлое формирует наше настоящее и наше будущее. О том, что пристанище можно так и не обрести несмотря ни на какие усилия.

«Жизнь наша многослойна, ее слои так плотно прилегают друг к другу, что сквозь настоящее всегда просвечивает прошлое, это прошлое не забыто и не завершено, оно продолжает жить и остается злободневным.»

На фото: въезд в Аушвиц, фото carlosftw / pixabay.com / Лицензия СС0

Эстрогены, трансгрессия и высокая мода

Эй, люди-невидимки,

Я вас вижу теперь,

А может, это горькое похмелье,

А может, долгая смерть.

Эй, люди-невидимки,

Я вас вижу теперь.

Ах, какая жуткая картина,

Будто в каждом проснулся зверь.

А. Григорян

Чак Паланик «Невидимки», 1999

Фотограф в моей голове кричит:

Покажи мне гнев.

Вспышка.

Покажи мне месть.

Вспышка.

Покажи мне полностью оправданное возмездие.

Вспышка.

Шаннон Макфарленд

Итак, «Невидимки». Извините, но я опять об издержках перевода. В оригинале книга называется «Invisible Monsters» – «Невидимые монстры», что, на мой взгляд принципиально важно для понимания книги, ведь она – о монстрах, которыми мы являемся снаружи и тех монстрах, которые у нас внутри.

У книги особая судьба. «Невидимки» были написаны еще до «Бойцовского клуба», но были отвергнуты издателем из-за обилия шокирующих сцен. Но после глобального триумфа фильма «Бойцовский клуб» (в котором, строго говоря, шокирующих сцен больше) издатель согласился опубликовать «Невидимок». И, перефразируя Отца Народов, могу сказать: эта штука посильнее «Бойцовского клуба».

В книге абсолютно рваная хронология, вот что об этом говорит сам автор: «Только не подумайте, что эта история будет поведана вам привычным образом: сначала случилось то-то, потом то-то, то-то и то-то. Не трудитесь искать «содержание». Оно не прячется, подобно тому, как это бывает в журналах, где-нибудь на двадцатой странице. И не надейтесь, что сразу что-нибудь отыщете. В этой книге все не по правилам, все необычно.» Каждый абзац выхватывает разные моменты из жизни Шаннон, но к этому быстро привыкаешь, это не мешает, всего лишь создает дополнительную интригу.

Итак, вкратце фабула, без спойлеров. Главная героиня книги – модель Шаннон Макфарленд. Модель успешная, снимающаяся в рекламных роликах и экстремальных фотосессиях в моргах, на скотобойнях и автомобильных свалках. Снимается она вместе со своей лучшей подругой, Эви Коттелл, которая не блещет изысканной красотой, но которую усиленно пропихивают её родители, техасские нефтяные магнаты.

Но случается катастрофа – в Шаннон стреляют, когда она едет на машине. Пулей ей сносит нижнюю челюсть, и это уродство уже не исправишь. И Шаннон решает стать невидимкой, нося органзовые вуали и платки: «Меня невозможно разглядеть, поэтому чаще всего люди просто не смотрят в мою сторону. По их лицам легко угадать, о чем они думают: «Спасибо, что не пытаешься открыть нам душу.» На все вопросы она отвечает: «Моё лицо склевали птицы.»

Мы застаем Шаннон в компании её подруги Берти Александр и друга Мануса. Они колесят по стране, под вымышленными именами прикидываясь богатыми покупателями недвижимости и воруя из богатых домов, которые они якобы присматривают для покупки, разные таблетки – эстрогены (они очень нужны Берти), психостимуляторы и транквилизаторы. Практически вся книга – просто справочник по названиям таких препаратов.

Устраивает ли такая жизнь Шаннон? «Будущего, каким я о нем мечтала, нет. Будущее, каким мне его обещали. На какое я надеялась. Нет ничего, что я ждала: ни умиротворения, ни любви, ни уюта.» Нет их, потому что в ней слишком живы воспоминания о том, когда она была любима и востребована, а сейчас её уродство не даёт ей ни малейшего шанса.

Шаннон теряет связь с родителями. Раньше она их навещала, хотя эти визиты не приносили ей ничего хорошего. Родители полностью погружены в память о её брате Шейне, гее, который заразился СПИДом, ушел из дома и, как им сообщили, умер. Даже на Рождество Шаннон получает полную коробку презервативов – родители опасаются, не повторит ли она судьбу брата.

Вообще семейные отношения и, в частности, отношения с родителями – одна из ключевых тем книги. «В момент рождения родители становятся для тебя Богом. Ты обязан им жизнью, и у них есть право тобой управлять. Каждый видит в родителях Бога. Ты любишь их и пытаешься им угодить, но живешь по своим правилам. А, достигая половой зрелости, ты превращаешься в сатану. Потому что в тебе появляется желание познать нечто лучшее.»