Хронология жизни в профессии

Поездка в столицу меня ошеломила. Я не думал, что есть такие высокие дома, выше нашей абаканской школы. Тогда я впервые попробовал томатный сок, три – четыре стакана выпьешь и можно весь день не есть. Правда, когда стояли в очереди в мавзолей, я чуть не лопнул. Благо какая-то учительница, заметив мою маяту, выхлопотала у милиционера «спасение», отправив в туалет ГУМа. Запомнил: от храма на Маломосковской улице до студии им. Горького был пустырь и мусорная свалка. Одиноко возвышалась скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница». Вблизи она поражала своей громадностью. ВДНХ же!

На операторский факультет ВГИКа, куда я приехал поступать, конкурс был 24 человека на одно место. Я не прошел, но встретил своего земляка Василия Кирбижекова. Он за три года до этого поступил по направлению от Хакасии. Рьяно стал меня втягивать в обойму студенчества.

После моего провала во ВГИК, Вася потащил меня к депутату Верховного Совета от Хакасии Ивану Александровичу Пырьеву. Вася уже бывал на квартире у него, так как проходил практику на его фильме. Мы отправились к высотке на Котельнической набережной, по дороге попали под ливень. Консьержка нас пропустила, и мы позвонили в дверь. Пырьев встретил нас в халате и провел в комнаты. «В ливень угодили?» – игриво спросил он. Вася, не обращая внимания на вопрос, обратился сразу по делу. Не может ли Иван Александрович помочь мне с поступлением во ВГИК. Пырьев неожиданно стал говорить о том, насколько непредсказуем труд в кино. Взмахнув рукой, он показал на свой рабочий стол: «Я, вот, несколько лет по заданию Сталина готовил новый фильм об Иване Грозном. А теперь это никому не нужно… ничего. А годы ушли… Может, тебе не стоит идти в кино?» Потом все-таки посоветывал получше подготовиться на следующий год.

Вернувшись в Абакан, я начал готовиться для поступления на второй год. Директор Дома пионеров – Анна Михайловна Жданова – взяла меня инструктором фотокружка. Параллельно я наверстывал упущенное в школе. Написал 42 сочинения, повторив их на шпаргалках-гармошках. Следующий год был для меня успешным, иначе грозила армия.

На нашем курсе были ребята с трех-четырехлетним стажем поступления. А Володя Фостенко, поступил только на пятый год. Я видел его работы, они были безупречны.

Мастером нашего курса был Леонид Косматов. Встретившись с нами, он объяснил, что занят, так как снимает с режиссером Рошалем три серии фильма «Хождение по мукам», а вслед начинает с ним же «Вольницу». Он сообщил, что курировать нас будет сам декан факультета Анатолий Дмитриевич Головня и старший предподаватель Константин Степанович Венц.

На нашем курсе набора 1954 года учились немцы: Франк Томс, бывший комсорг завода «Цейс» и Хорст Харт, который женился на улыбчивой студентке актерского факультета Нарышкиной и увез ее в Германию. Франк в нашей комнате № 209 жил три года. Банок Тибор – венгр, женился на махонькой девице из соседнего с общежитием барака. Учились поляки: Ежи Гостик. С ним была связана памятная история. Именно он заявил в милицию на ударившего его Шукшина за фразу «Ваш Суворов палач!». Судимость над Шукшиным висела несколько месяцев. Выговор в личное дело ему занесли. Другой поляк: Бруно Баранецкий – добродушный семьянин, радетельный хозяин, попросил меня купить ему разных жостовских подносов. Я купил два – забирая их, он спросил стоимость, а услышав, удивился:

– Почему ты на все деньги их не купил?

– Я даже не подумал, а потом мне стыдно брать много.

– Эх, Толье, не комерсуальный ты человек, – вынес он мне приговор.

У нас учились два албанца: Анагности Виктор и Дика Драч. В 90-х будучи в Госкино, встретился мне вгиковский выпускник из Еревана Алик Явурян. Он только вернулся из загранкомандировки. «Снимали, – говорит, – секретаря Объединенных Наций Дага Хаммаршельда. Было много операторов, но как только я включил свой тарахтящий «Конвас», секретарь Объединенных Наций пригнулся, думая, что стрельба началась – покушение. После этой истории посол России похлопотал, и я получил для Армении новенькую камеру «Арифлекс». На этой съемке встретил Дика Драча, а он мне шепотом: «С Вами общаться категорически нельзя». Вечером в гостинице его встретил, он оглядывается. «Я личный оператор президента Энвера Ходжи, а Виктор Анагности репрессирован».

Вот еще немного о судьбе нашего курса. Еще нашими сокурстниками были: Ким Зон Фун из Северной Кореи и китаец Ян Ван Сик. Перс – Сироп Мелик Саядьян – жил на нашем этаже в общежитии и часто готовил на кухне. Кореец был героем войны, несколько раз контуженный. Он в МГУ три года изучал русский, чтобы поступить во ВГИК, получал большую стипендию за свои подвиги. Однажды в субботний вечер он притащил приемник «Фестиваль». Тяжелый и дорогой, его качественный звук оценили любители рок-н-рола Лили Горанова и Юрий Ткаченко – шустрый выпускник мастерской Гальперина.

Турды Надыров, узбек, ютился с китайцем в комнате № 214. Стал личным оператором Первого секретаря ЦК Узбекистана Рашидова. Жил припеваючи. Я встретил его в Ташкенте, когда помогал Валере Федосову снимать крупные планы для фильма «Двадцать дней без войны», где он гениально запечатлел Алексея Петренко. Тогда Турды вспомнил и о своем соседе китайце. Ян Ван Сиг остался в Казахстане, не вернулся в Китай, где шла Культурная революция. Многих его земляков, отозванных из СССР, отправили в шахты, где они и сгинули.

А еще на курсе была группа прибалтов. Латыши: Ян Целмс, огромного роста, из состоятельных. Всегда при галстуке, одеколоном, которым он пользовался, несло за версту. Он разыгрывал пантомимы с ужимками, припевками, сопровождавшимися жестикуляцией пальцев. Лицо широкое номерклатурного толка.

Разные лекторы преподавали нам азы киноязыка. Курс режиссуры нам излагал преподаватель Широков, а практический монтаж пленки – Филонов, эдакий Кулибин в своем ремесле. Однажды Широков, усмиряя спорщиков, его одолевающих, начал:

– Пушкин – это всегда режиссура. Слушайте: «Стоит Истомина» – общий план. «Она» – крупный план…

В это время Ян на все аудиторию вставляет:

– «Забил снаряд я в пушку туго» – параллельный монтаж!

Аудитория взрывается единым раскатом рукоплесканий, а преподаватель покидает аудиторию. После этой истории, мы занимались только с Филоновым монтажом эпизодов из прокатных фильмов (факультативно, то есть, кто пожелает).

Штучной личностью на курсе был Улдис Браун, бывший ветеринар. Он поступил по направлению от Латвии. Трудолюбиво относился к пополнению знаний и съемок; у него был мотоцикл с коляской. Все лето он на нем путешествовал, много снимал на фото, в итоге он стал заметным документалистом советского пространства. Поскольку он был беден, как и я, мы нашли халтуру. Снимали детский сад мукомольного комбината в Сокольниках. Многие студенты ВГИКа промышляли тогда съемкой в школах и детсадах, заработок назывался «червончик с головы». Обучаясь во ВГИКе, я ждал окончания, надеясь, что из будущей зарплаты уж треть-то я буду тратить на сладкое. С Улдисом сняли мы лица в садике, расплатились с нами там исправно. На следующий год Улдис уехал на каникулы в Ригу, а меня директриса, которой мы отдавали фотокарточки, пригласила домой. Я позвонил и пришел по адресу: Олений Вал, дом 14, второй этаж. Хозяйка дома познакомила меня с мужем. Он оказался работником банка, высокий гражданин, не толстый, в отличие от меня белобрысого, седой. Они накормили меня рыбой, черной икрой, все расспрашивали о моих корнях и предложили мне в конце весны, когда я закончу семестр, помочь им вывести для сохранности вещи в ломбард. Я с радостью согласился. Несколько раз бывал у них на воскресных обедах. Однажды они завели со мной разговор о том, что хотели бы меня усыновить. Я опешил, испугался, с дрожью удалился и после того разговора никогда у них не появлялся. Боже, как же я могу отказаться от мамы… Что задумали эти старцы, недурно скопившие вещей такую прорву?

Улдис наловчился нырять с маской и колоть угрей, для того он зимой изготавливал свою карту на участках Рижского взморья и обозначал «ямы и поля» водорослей, где рыба летом будет кормиться. Он присылал мне открытки с предложением приехать и попробовать угрей, им пойманных…

Совсем другого свойства был Валдис Крогис, эксцентричный танцующий сердцеед. Где он, я о нем ничего не слышал.

Еще был у нас спартанец-баскетболист Пятрас Абукавичус, часто с ним была его жена Гражина. Какой-то нетипичный литовец. Он всегда был весел и незлобив. Видя меня подавленным на первом курсе, всегда пытался поддержать: «Попробуй, литовский хлеб или вот, попробуй, нашу водку DAR PO VIENA— что в переводе означает, «еще по глотку»». Высокий с густой шевелюрой, шатен, он был ведущим игроком сборной ВГИКа по баскетболу. Из института в городок Моссовета, в Ростокинское общежитие, мы с ним ходили пешком за двадцать пять минут под путепроводом Ярославского шоссе, сохранившимся по сей день. Проходя берегом Яузы рядом с виадуком 18 века, вдоль взгорка к Ростокину лежал асфальтированный тротуар, по бокам росли три многолетние ивы. Под ними нам как-то зимой встретился старшекурсник Ваня Артюхов, участник войны. Оглядев нас, шагающих без шапок, строго объявил: «Сегодня днем минут 24. Безголовые, укройте головы! В Ваши годы и у меня как у вас была шавелюра». При этом он обнажил от ушанки лысый череп. Мы смолчали и ускорили шаг.

Другой раз, уже ближе к окончанию курса, в конце весны у этих ив висела черная туча, накрапывал дождичек. Мы о чем-то болтали, а когда сверкнула яркая молния, я сказал Пятрасу: «Я никогда не видел, чтобы молния разбивала что-нибудь». Не доходя полсотни метров, а то и ближе, молния шибанула в одну из ив. В небо полетели белые щепки, а мы рухнули без команды на землю… Дождавшись тишины и усилившегося дождя, Пятрас закричал: «Ну что, посмотрел, как молния работает? Накликал…»

После института о Пятрасе ничего не слышал. В 1965 году поехал на уазике провести досъемки для документального фильма о мавзолее Барклая-де-Толли, находящегося возле города Валга, а потом вернуться в Питер и снять в Эрмитаже галерею Героев войны 1812 года, созданную художником Доу. Там и портрет Барклая был. Я ехал через Каунас, в самом центре у старинного дома вижу, стоит Пятрас, его ни с кем не спутаешь. Водителя прошу притормозить. Подлетаю к нему сбоку и кричу: «Старик, здравствуй!» Он тоже взревел, смеется, по-литовски говорить начал, обнялись… Он в Каунасе снимал боксера Альгердаса Шоцикаса. Познакомил нас. Пришлось заночевать в Каунасе. Рано утром поехал в Питер, голова болела, а побазарили дружелюбно. Потом Пятрас разыскал меня в Москве, когда запускались с фильмом «Степан Разин» на студии им. Горького, а он ехал на остров Врангеля снимать розовую чайку. Работал над серией фильмов о птицах и животных Севера. Потом через несколько лет услышал, что Пятраса сгубил рак или сердце надсадилось. Вспоминая его, вижу красивую улыбчивую голову снизу, а рост не обозреваю, и лицо Гражины. Они выглядели на редкость гармоничной парой.

Был на курсе еще соплеменник Пятраса из Каунаса – Эвальдас Нарунас. Я путал его с Валдесом Крогисом, одинакового роста – выше среднего, всегда при галстуках в темных костюмах, набриолиненные редкие волосы. Латыш жестикулировал, литовец напевал. Сидели они всегда в разных углах аудитории.

Всех иных земель граждан на курсе было четырнадцать человек и двадцать четыре человека, рожденных в Советском Союзе.

1. Владимир Снежко, из Одессы, член партии, украинец. Самый голосистый правдоискатель общественник.

2. Александр Трофимов из Нижнего Тагила. Большой внешне трудоголик. Рукастый практик, учиться ему не надо, он все умел; член партии.

3. Смирнов, до поступления фотограф закрытого НИИ. Он владел камерами «Лингоф-Пресс», «Хассельблад» с кучей объективов фирмы «Цейс». На вид ему было за пятьдесят лет.

4. Андрей Вагин, широкий, высокий, но не толстый; имел взгляд интеллигентного ученого, читающего лекции где-нибудь в Бауманском или МГУ. Эрудит. Златоуст. Он организовывал поездки по Подмосковью для съемки туманов, например, к храму в Дубровицах на Оке. У костра он много разглагольствовал, употребляя уйму иностранных слов. Презрительно вздрагивал, если его спрашивали об их смысле. Чтобы понимать его, не задавая вопросов, купил словарь иностранных слов.

5. Суджиков, великовозрастный заикающийся верзила, после первого семестра он исчез.

6. Степной из Харькова. Крепкий брюнет, не снимал темных очков, всегда в помятых костюмах, после второго семестра исчез.

7. Борис Яровой с Украины. Говорил с одесским акцентом, суетливый. После третьего курса растворился.

8. Юра Сокол из Харькова. Очень крепкий, похож на молодого ворона. Остроумный, снимал с Шепитько и Храбровицким. В годы перестройки эмигрировал в Израиль, оттуда переселился в Австралию, там до сего дня. Крепкий в теории и хитрый по жизни, уровень его мастерства мне известен.

9. Борис Брожовский. Отец – второй режиссер у Михаила Ромма.

10. Олег Згуриди. Сын худрука студии Центрнаучфильм.

11. Савва Кулиш, отец – оператор студии ЦСДФ.

12. Игорь Валентинович Богданов, русский из Люберец. Поступал после школы с золотой медалью. Я с ним снимал первую курсовую работу. Работал на кафедре по приглашению Головни. Во время учебы московские плейбои измывались над ним, не меньше чем надо мной.

13. Анатолий Дмитриевич Заболоцкий – я.

14. Владимир Фостенко, москвич. Фотографии его были божественны. В год нашего поступления в институт был заворожен дипломной работой Авдеева и Ашрапова «На Оке». Помню его глаза, ни на кого непохожие. Профессиональная судьба его не захватила в оборот. Прибрал его Савва Кулиш, он так на него и трубил! В 90-х годах встретились в проходной «Мосфильма», он пригласил к себе на улицу Пырьева. Дома громко щелкал попугай; увидев нас, закричал: «Ира, или сюда!», а уже через час спрашивал меня: «Толя, чаю хочешь?». Потом, когда по телевизору показывали, как С. А. Герасимов награждал Л. И. Брежнева очередной наградой за «Малую Землю», попугай спрашивал: «Чего хочешь?». Я Володе заметил:

– Рискуешь с таким вольнодумцем.

– Я спасаюсь цитатой из Бунюэля, что политические взгляды моего попугая я не разделяю…

Ира Калганова, жена Володи, тоже операторский закончила. Очень опрятно подтянутая, профи, гармоничная, редко встречающаяся в киносреде семья.

15. Владимир Чумак из Владивостока, протеже Павла Русанова – ведущего оператора студии ЦСДФ в Лиховом переулке. Володя жил в нашей комнате. Он был фаворитом всех мастеров операторского цеха и преподавателей ВГИКа. Был распределен на «Ленфильм», позже стал преподавать в альма-матер.

15. Лева Бунин, москвич. С ним мы снимали на втором курсе в Одессе истребителей-перехватчиков МИГ-17. Много лет проработал на телевидении.

16. Эрнст Яковлев, москвич. Лев Бунин и Эрик неразлучные друзья, диплом снимали вместе. А также курсовую работу А. Гордона и А. Тарковского «Сегодня увольнения не будет» (1958). Эрнст Яковлев был направлен на «Ленфильм» вместо меня. Много позже, когда мы ехали с Шукшиным в Питер, встретили Эрика. Макарыч, наблюдая, как мы беседовали, написал рассказ «Вечно недовольный Яковлев».

17. Роберт Рувинов, москвич. Очень скрытный; вежливый всегда, куда он распределился – не знаю.

18. Исмет Кутуб Заде. Отец – кинооператор, снимавший войну. Смеялся, пуская звук через ноздри, больше такого не встречал.

19. Нина Филенковская – единственная представительница прекрасного пола, способная, чутьем награжденная, но очень прямодушная, качество гиблое для кино. Сняла курсовую работу О. Иоселиани «Акварель».

20. Александр Проконов, москвич. С ним меня определили снимать диплом «Две смерти».

21. Валера Контарев из Ростова. Жил со мной в комнате. Интересный характер, он влюбился в актрису Эмму Зубкову, талантливую душу, одна из подающих надежд у Ольги Пыжовой. Валера не пустил ее на пробы, а увез в Европу на Корпункт от Центрального телевидения. Вездесущий рак настиг его лет двадцать тому назад.

22. Юрий Тунтуев из Куйбышева. Тихий, домашний, первый нашел путь, как зарабатывать червонцы. Служил на самарском телевидении.

23. Нодар Палиашвили из Тбилиси. Зара Долуханова приносила ему чурчхелу и другие яства, он прятал их под матрац и ел ночью под одеялом. Валера Контарев насыпал ему под матрац спички, Нодар, приходя поздно, лез за чурчхелой, а находил россыпи спичек. Жаловаться ходил, вскоре ушел в академический отпуск. О его судьбе мне больше ничего не известно. Жив ли? Он был очень разборчив в еде, рассказывал о любовных утехах.

24. Савва Кулиш, москвич. Первые два года был старостой курса. Самый активный общественник. На практике работал на фильме М. Ромма «Обыкновенный фашизм», ушел в режиссуру.

Даже через семьдесят лет читая список поступивших, не пойму, как можно было из толпы разноязычных разновозрастных мужиков, исповедующих несовместимые убеждения, собрать артель и научить за пять лет профессии кинооператора широкого профиля, способного снимать художественные, комбинированные, научно-популярные и все другие возникающие по жизни сюжеты? Пройдя изнурительный конкурс, сорок счастливчиков рванулись овладевать профессией. Это было похоже на соревнование атлетов, бегущих стометровку в надежде, что каждый из них финиширует с рекордом.

Начиная учебу, нам объявили: пять человек с худшими показателями будут отчислены. В чем только не проявлялась конкуренция. Больше всего в практическом курсе фотокомпозиции (натура, интерьер, портрет, натюрморт, жанр). Для учебных работ в выходной день нас пускали в Останкинский дворец, в метро разрешали снимать только после закрытия. Одни таились со своими работами, другие собирались в группы, третьи воровали идеи. Закон – человек человеку волк – торжествовал. Действовал он в лаборатории: засвечивали, царапали пленки, смешивали проявитель с закрепителем.

Много было идеологического в лекциях по марксизму-ленинизму. Спасало множество кинопросмотров. В институте были орлы, бегавшие смотреть по шесть фильмов в день, крутили их в четырех залах. Никто никого не выгонял. Поразительное желание людей учиться и жить! Шел девятый год после разрушительной войны. До первого Всемирного фестиваля молодежи и студентов в 1957 году в стране ощущалась атмосфера воли. Мы студенты чувствовали, каждый из нас – хозяин в метро и в институте. Все свободно колотили себя в грудь, доказывая свое я. Сразу после войны в институт принимали детей репрессированных, лишь бы хорошо учились. Сколько их было и среди ВГИКовцев, чьи отцы сгинули в коллективизацию? Тот же Шукшин, чей отец был расстрелян, поступил в два института.

Страна училась в массе своей.

Конечно, добро и зло вековечны. Приведу два примера. Однажды я взял журнал «Искусство кино» из библиотеки института. Мой сокурсник Турды Надыров попросил почитать его и испачкал пловом. С испугу я побежал в библиотеку и вернул журнал, даже не прочитав. А через неделю он оказался в руках проректора Юрия Геника. Он вызвал меня и заявил, что мне не место в кино, обещал исключить из вуза, пока я «не напакостил в искусстве». Долго меня таскали. Защитили от исключения художники Юрий Пименов и Иосиф Шпинель, а Головня только посмеялся.

В другой раз в воскресный зимний день я поехал в Голицыно на натурные съемки. Кружась по заснеженому полю, вдруг угодил в огромную яму, выкопанную для высоковольтной опоры. С трудом выбравшись из снежного колодца, мокрый, уставший, продолжал все же фотографировать. Вся одежда на мне заледенела, пока я пробирался к электричке. У касс меня встретили люди в штатском, потребовали документы. Я показал студенческий билет и был отпущен. Через несколько дней меня вызвал декан факультета. Головня строго спросил: «Что ты снимал в Голицыно? Куда ты там провалился?» Выслушав мой репортаж, посмеялся: «Там секретное производство… Что ты там искал? И вообще, что с тобой происходит? То ты журнал испортил, то бродишь с фотоаппаратом, где не положено?». В итоге он доброжелательно отпустил меня и пожелал трудиться «с умом».

Нечастые встречи нашего курса с Анатолией Дмитриевичем Головней были памятными. После звонка в ожидании его прихода воцарялась тишина. Его боялись, внимательно слушали, запоминали реплики. Многие из них я помню до сих пор. Головня наставлял: «Профессия дорогая в учении, рабская по затрате. У хороших операторов не бывает крепкой семьи. Дерзайте, не ждите славы, для вас она будет ох, какой редкой гостьей. Научитесь работать за других, овладевая разными профессиями, которых в кино очень много». «Если вы внедритесь в профессию, полюбите ее кочевые неудобства существования, все это будет ничто по сравнению с бессонной радостью ощутить, что твоя камера помогла втянуть зрителя в происходящее на экране. Как это случилось с Сергеем Урусевском в «Летят журавли», с Игорем Шатровым «Они были первыми», с Вадимом Юсовым «Иваново детство» и «Я шагаю по Москве», с Маргаритой Перелихиной в «Заставе Ильича»…»

Не реже двух-трех раз в месяц Головня проводил собрания нашей группы или всех курсов. Это были беседы о жизни, профессии, литературе. Он был человеком энциклопедических знаний. Иногда анализировал фильм, его зацепивший, рецензировал наши учебные съемки. Особенно если они были проведены совместно с режиссером. На всю жизнь запомнил однажды произнесенную рецензию на фильм «шалого» студента. Куда он запал, в какую щель? Мне он по жизни не встречался, фамилия его была Смагин. На первой своей учебной работе он написал: «режиссер-постановщик». Минут шесть длился фильм, склеенный из дерганных осколков. После его окончания Головня изрек: «Дэточка, чтобы ставить, нужно хотя бы стоять»!»

Он умел видеть в учебных работах будущие возможности студента, конечно, у него были любимчики. Я в их число не входил, но слушал его всегда проникновенно и запоминал уроки. «Пишите записные книжки, они вас воспитают в жизни и в профессии, – часто повторял он в аудитории. – Не рассказывайте мне, какой он оператор, покажите мне его записи в ежедневнике…»

Учился я, что есть мочи. К концу первого семестра чувствовал себя профнепригодным из-за отношения студентов ко мне. Подозрительность и высокомерие… Все это демонстрировали москвичи. Я тосковал по дому, намеревался бросить учебу и уехать в Абакан. С таким настроением ехал я в метро до станции «Проспект мира», а дальше 2 или 14 троллейбусы везли до ВГИКа. В метро меня буквально одернула Лидия Павловна Дыко – преподаватель по фотокомпозиции. Она спросила: «Почему, Вы, так невеселы, скоро каникулы!?» Я ей без паузы: «Хочу бросить учебу, мучительно существую… Каникулы в одиночестве в общежитии мне не перенести». Она меня стала искренне утешать, а потом удалилась быстрым шагом. Вскоре меня вызвал преподаватель Константин Степанович Венц и сообщил мне, что в каникулы мне назначена съемка курсовой работы под руководством Александра Андреевича Левицкого. О нем восхищенно рассказывал мне еще Вася Кирбижеков в первый год моего поступления во ВГИК: «Левицкий из семьи художника, работы его прадеда ты увидишь в Третьяковской галерее. Он учился фотографии у Шишкина. Александр Андреевич снял хронику субботника в Кремле, на котором Ленин с Бонч-Бруевичем тащили известное бревно. Благодаря этим съемкам, он и уцелел, и даже сегодня с ним всегда слуга-немец Гипп … Он ему регулярно чай подносит!».

И вот в зимние каникулы десять дней в учебном павильоне ВГИКа, которое размещалось в левом крыле студии им. Горького, на втором этаже, я снимал с великим Левицким раскадровку по повести Гоголя «Майская ночь». Типовая декорация. Изба под соломенной крышей, вокруг искусственный сад, плетень и два статиста в украинской одежде. Александр Андреевич объясняет назначение прожекторов, показывает, как надо распоряжаться светом, как компоновать, постоянно смотреть на матовое стекло фотоаппарата на треноге. Наконец мы экспонируем несколько кассет, и я иду на первый этаж в лабораторию. «Мокрую пластинку, проявленную, смотри на фонаре», – Александр Андреевич втолковывает мне, где поставить метраж резкости или несколько читаемых теней делает, потом убирает, я снова проявляю. Обсуждаем. К 15 часам ассистент мастера разбирает прожекторы, а я должен повторить поставленный профессором свет. В конце смены проявляю свою работу и оставляю в сумке все пластинки. На другой день печатаю контакты. Левиций дает оценку, и я ставлю свет, учитывая замечания.

Отработав это задание, Александр Андреевич обучает ночному освещению декорации, затем пасмурному или туманному. Для туманных съемок дымили в декорации. Так незаметно прошли десять дней, а положено было снимать в павильоне в учебное время всего три. Причем работа проходила в каникулярной тишине, обычно же ВГИК был переполнен студентами. Проделанная работа с мастером вселила в меня надежду, что я овладею профессией.

Поразительно, в памяти сохранились уроки актерского мастерства на курсе Александра Бибикова и Ольги Пыжовой, где мы снимали студенческие этюды уже на пленку. Здесь впервые почувствовал я природу передачи актером характера, написанного автором текста. Пыжова была педагогом от Бога. Она в общении с учениками не употребляла прилагательных, их заменяли длинные паузы.