Симфония времени и медные трубы

– Можно подумать, что Смеляк без тебя уже и жить не может! Ты только учти, Машин, Смеляк терпеть не может тех, кто помимо его желания лезет ему в друзья! Такие случаи бывали, что он этим «друзьям» давал по потылице так, что долго им чесаться приходилось, это несмотря на то, что он пока только ещё капитан. Так что ты особенно часто его к себе не присоединяй.

На это Машин высокомерно ответил:

– Полагаю, что ему нужны мои консультации инженерского порядка!

Но тут уже не вытерпел Соломский. Он просто закричал:

– Да какой ты к бесу инженер? Ну какие такие инженерские консультации ты можешь давать командиру полка? Просто Смеляк тебя проверяет, дурака, что ты знаешь, что ты умеешь… вот увидит, что ты даже и «Наставления по инженерному делу» не знаешь на отлично, тут тебе и будет хана! Уж помалкивал бы!

Тут Егоров убедился, что его выводы небеспочвенны, что у своих товарищей Машин не пользуется ни симпатиями, ни авторитетом.

После обеда Трусков сказал Егорову:

– Советую вам взять ваш чемоданчик и пойти в наше жилище, устроиться отдохнуть, а по пути занесите свои аттестаты в финчасть, в ОВС, сами знаете куда. А часов в 20 – заходите за нами в штаб, пойдём ужинать. Завтра утром посмотрим, чем вам пока заняться.

Егоров последовал совету Трускова. Познакомился с начфином, невысоким, полным техником-интендантом второго ранга, с начальником обозно-вещевого снабжения, сдал им все требующиеся для них документы и наконец дошёл до домика, служащего приютом штабных командиров.

Внешне домик был очень приветлив, внутри же был оборудован весьма приближённо к условиям фронта. Из небольшой передней дверь вела в комнату, очень небольшую, большую часть которой занимали двухэтажные нары. Небольшое свободное пространство между нарами и стеной служило «входом» на нары и имело в себе два небольших окна, выходящих в зелёные заросли. На одном из углов нар лежал свёрток с постельным бельём, одеялом и туго свёрнутым в скатку матрацем. На свёртке была положена записка: «Для Егорова». Судя по тому, что и на первом, и на втором этажах постели были застланы, Егоров не увидел возможности постелить свою постель и стоял, раздумывая, куда же ему приткнуть своё ложе, но в это время открылась дверь и вошёл высокий, худощавый лейтенант с интеллигентным лицом, в пенсне, с большой, туго набитой полевой сумкой через плечо.

– Очевидно, товарищ Егоров? – обратился он. – Рад вас приветствовать. Будем знакомы! Тем более что от нынешнего дня и неизвестно по какой день мы будем с вами самыми близкими соседями! Моя фамилия Бондин, занятие – начхим, звание военное – лейтенант, довоенное – кандидат наук! А о вас я всё знаю, можете не трудиться изложением данных. Трусков поведал всё.

Егоров пожал его руку, спросил имя и отчество и рассказал ему о своём недоумении.

– Это всё ерунда! Слушайте внимательно: вот здесь, внизу, спит наша аристократия. Здесь вот, – он показал на место в углу нижнего этажа, – спит наш денежный бог, сам начфин, рядом с ним – вещевой бог, начальник ОВС, здесь начальник продснабжения. Видите, какие птицы свили себе гнёзда здесь? Здесь же они в свободное от тяжких трудов время изволят и развлекаться посредством игры в преферанс, сидя по-турецки! Зрелище, повергающее в восторг и дающее богатую пищу красноречию Соломского. Его вы уже знаете? Очень рад! Здесь же, внизу, имеет прописку и переводчик полка, Ваня Девочкин. Он в преферанс не играет, за что и подвергается насмешкам и укорам со стороны своих вельможных соседей! Но вы видите, что у них есть свободное место между матрацами, так вот я их сейчас и соединю ближе, и перемещу свою постель сверху вниз, и разделю их пагубную страсть к преферансу, заодно и научу играть по-человечески. А вот вам верхний этаж. Трусков сказал, положите Егорова рядом со мной. Пожалуйста, вот трусковское спартанское ложе, вот Соломского, вот Багрецова, а вот остапчуковское, это наш шифровальщик, есть и такая служба. Что мы делаем? Мы сдвигаем их и таким путём образовываем вам ваше место. Что вам остаётся делать? Стелитесь и предавайтесь, пока это можно, блаженству!

Разговаривая, он расстелил матрац Егорова, застелил его простынёй, положил сверху одеяло, и к концу его монолога постель оказалась застеленной по всем правилам.

– Что это вы, товарищ Бондин? Зачем же? Ведь я и сам могу всё это сделать… – смущённо заговорил Егоров.

– Не расстраивайтесь, Егоров! Это я машинально, без всяких умыслов. Так, пожалуйста! Отдыхайте!

– А вы? Вероятно, я помешал вам?

– Я посижу немного, почитаю вот циркуляры по моей службе. Я человек штатский, привыкаю к военщине с трудом! Заползайте и поспите!

Спать Егоров, конечно, не мог. Он лежал на втором этаже, и разные думы роились в его голове. Прежде всего он подумал о том, что надо срочно написать Максе и дочке и сообщить им свой новый адрес, а затем от домашних дел его мысли перенеслись на беседу с командиром полка, на «разнос», полученный от комиссара, на то, что, вернее всего, опять придётся ему пережить стадию создавания оркестра из неизвестных ему людей, которых опять не на чем будет проверить, опять писать ноты и заново делать оркестровые переложения. Тут он вспомнил, что в порыве благотворительности оставил все свои партитуры и оркестровые партии, сделанные его руками в части майора Рамонова, и немного пожалел об этом. Все эти труды ох как пригодились бы теперь здесь, на голом месте! Но, к сожалению, делать было нечего, и… сожаление это прошло и сменилось чувством удовлетворённости. Нет, хорошо, что ноты остались там, пусть играют, пусть работают музыканты, пусть память о нём, о его работе – останется в части. Хорошо! А здесь? Пока ещё ничего нет, пока есть время, он исподволь займётся подготовкой нотного материала, теперь он многое знает, не страшен ему ни развод караулов, ни встречные марши. Трусков даст бумаги, время выкроится, полегоньку, без гонки, сделает он хорошо продуманные партитуры, распишет голоса, а там, глядишь, сбудется и обещанное Смеляком. Пожалуй, верно говорили и Трусков, и Смеляк. Всему будет своё время. А пока – будем готовиться!

Егоров встал, привёл себя в порядок, пошёл в штаб. Трусков посмотрел на него.

– Ну что? Не терпится? Или тоска заела? – спросил он.

Но Егоров ответил ему, что жаль терять время, что значительно лучше будет, если он займётся делом, но что сначала он просит сообщить ему почтовый адрес части, надо сообщить о себе жене.

Адрес был короток и суров. Начинался словами «действующая армия», затем шёл четырёхзначный номер полевой почты, а затем уже фамилия и имя. Егоров написал довольно подробное письмо, сообщил в нём, что кругом хорошие люди, что беспокоиться о нём пока что нет надобности, а о всех изменениях в его судьбе он будет своевременно сообщать. И почти одновременно с окончанием письма в штаб вошёл полковой почтальон, который взял и егоровское письмо. После этого Егоров попросил у Трускова бумаги, линейку и в стороне от штабников начал линовать себе на запас нотную бумагу. Работа началась!

На другой день, после завтрака, Трусков, обратившись к Егорову, сказал:

– Есть для вас дело! Как и говорил капитан Смеляк, помочь мне. Нет возражений?

– Готов в любую минуту. Что надо делать?

Трусков составлял план тактических учений. Это трудоёмкая, кропотливая работа. К участию в ней и привлёк Трусков Егорова. Спокойно и методично Трусков объяснил Егорову всё, что он должен был сделать в помощь ему, и Егоров с полной ответственностью погрузился в работу.

В штабе было тихо. Издали доносилось пощёлкивание счётов в кабинете начфина, да изредка Соломский, оторвавшись на минуту от своих папок, отпускал какую-нибудь шутку. Но вдруг довольно бурно распахнулась дверь, и в комнату шумно вошёл высокий, плечистый старший лейтенант, с лицом, изрытым оспой, красным, с белыми, выцветшими волосами, с узкими глазами, окаймлёнными белыми ресницами.

Увидев вошедшего, несмотря на его невысокий чин, все присутствовавшие в комнате встали. Встал и Егоров.

– Сидайте, ладно! – хрипловатым голосом произнёс вошедший. – Пишете всё? Ну пишите, пишите. Что у вас тут накопилось? Где подписываться, а то опять уйду!

– Вот новый командир у нас, – сказал Трусков. – Знакомьтесь, товарищ Егоров. Это исполняющий обязанности начальника штаба полка, старший лейтенант Завернихин. А это техник-интендант первого ранга Егоров, прибыл на должность военного капельмейстера полка.

– Да ну? – сказал Завернихин, протягивая руку. – Капельдудкин? Здорово, дудок нет, а капельдудкин есть! На какого же лешего он прислан? – без стеснения говорил он, не глядя на Егорова.

– Прислан он штадивом, а уж штадив, очевидно, знает, что делает. Выражаясь вашим языком, очевидно, и дудки не за горами, – спокойно и отчётливо сказал Трусков.

– А мне-то что! – совершенно неожиданно сказал Завернихин, отвернувшись в сторону. – Одним бездельником больше, одним меньше. Советская власть выдюжит!

– Может быть, вы и правы, – сказал Трусков, – только, по нашим наблюдениям, бездельники в штабах не работают и в подразделениях не днюют и ночуют, а с утра до ночи «по делам» ходят! А товарищ Егоров, кстати, с утра мне помогает, и весьма даже успешно!

– Ну ладно, ладно! Язык у тебя, Трусков, как шило, так и колет! Я же не по своей воле хожу-то!

Егоров с изумлением смотрел и слушал. Таких командиров он ещё не видел! Лицо Завернихина было лишено малейшего намёка на интеллект, окончания слов звучали у него с мягким знаком, слово «колет» у него звучало – «колить», а «выдюжит» – «выдюжа». Было сомнительно, что он кончил хотя бы семь классов. Но он всё же реально существует и, по словам Трускова, занимает видный пост в полку. Начальник штаба полка – это ум и сердце, основной, центральный нерв полка, это, в конце концов, – первый помощник командира полка, и… такое впечатление!

Завернихин моментально исчез, не сказав никому не слова.

Егоров молча посмотрел на своих товарищей. Они улыбнулись, а Соломский сказал:

– Хорош? Это, брат, тебе не фунт изюма, а наш обер-лейтенант! «Голова штабу»!

– Удивляетесь? – обратился Трусков к Егорову. – Правильно! Странно видеть! Но что же поделаешь? Это результат спешки, невозможности изучить человека. Приехал Завернихин одним из первых, полки только что приступили к формированию, надо было сюда начальника штаба, его и послали как и. о., а потом подобрали начальника штаба, капитан Варламов – это человек с большой буквы, да вот поехал в командировку в Горький, да и заболел там, вот уж месяц, как лежит в госпитале. И вот, пока его нет, сей обер-лейтенант «заправляить». Что же? Знаете, ведь и на солнце бывают пятна!

– И он всегда так груб?

– То, что он сказал по вашему адресу, в его представлении совсем не грубость! Он очень бы удивился, если бы ему сказали, что он грубит! В данном случае был образец вежливости и воспитанности.

– Да уж, это был просто «Версаль», – подтвердил Соломский.

– Но, интересно, – спросил Егоров, – в условиях работы оркестра этот самый Завернихин из Версаля будет иметь отношение к оркестру?

– Это в том смысле, что оркестры подчиняются начальникам штабов? – уточнил Трусков.

– Именно в этом смысле.

– Вы знаете, мне кажется всё-таки, что Завернихин свою власть к оркестру проявлять не станет. Но, по совести говоря, не знаю! Не думаю, чтобы когда-нибудь Завернихин имел в подчинении такие организации, как оркестр. Другое дело – комендантский взвод, хозрота, ну, пожалуй, рота связи! По-моему, как мне кажется, вами будет непосредственно заниматься Смеляк. Он любит и, как мне кажется, понимает трудности оркестровой службы и умеет вникать в это дело.

Они усердно работали вплоть до обеда, а по пути из столовой в штаб встретили Смеляка.

Смеляк был так же подтянут, так же сверкал своими петлицами, нашивками, пряжка со звездой на поясе отражала солнце.

Он подошёл к группе командиров, поздоровался с ними и, неожиданно для Егорова, обратился к нему:

– Вы зайдите ко мне, я буду через полчасика в штабе, нам надо кое о чём потолковать.

Отойдя несколько шагов, Трусков сказал Егорову:

– Видите? Ему уже не терпится, как же, капельмейстер есть, а музыки не слышно! Что-то он уже надумал!

Кабинет Смеляка никак не походил на кабинет полкового командира. Небольшая комнатка с одним окном, аккуратно побеленная, с самодельным дощатым столом, аккуратно застеленным листом зелёной бумаги, пришпиленной по углам канцелярскими кнопками, небольшой портрет руководителя правительства и три-четыре стула. Вот и всё убранство кабинета, если не считать двух полевых телефонов, стоящих на небольшой тумбочке справа от командирского стула.

Смеляк сидел за столом, положив обе руки на стол, снятая фуражка лежала на столе. Перед ним сидел на стуле пожилой старший лейтенант явно не военного вида. Они о чём-то тихо, вполголоса беседовали.

Егоров вошёл и доложил о себе.

– Вот и хорошо! Входите, товарищ Егоров. Познакомьтесь. Это товарищ Костровский, наш старший уполномоченный Особого отдела. А это наш военный капельмейстер, товарищ Егоров. Будьте хорошими друзьями! Садитесь, Егоров. Так вот, у меня к вам есть интересный вопрос. Кстати: чем вы сегодня занимались?

– По вашему приказанию помогал товарищу Трускову. Составляли планы тактических учений.

– Хорошо! Очень хорошо, что вы сразу же включились в работу! Но я подумал и решил, что это помешает вам! Давайте подумаем, как можно ускорить организацию оркестра, помимо наших, «казённых» частей? Что вам нужно в первую очередь?

– Товарищ капитан! Боюсь, что я не смогу разграничить свои нужды на очереди. Нужны люди-музыканты, это первая очередь, но им сейчас же будут нужны и инструменты, так как без них, без инструментов, от музыкантов какой же толк?

– Совершенно правильно! – очень серьёзно подтвердил Костровский.

– Ясно! – сказал Смеляк. – Ну, с людьми, по-моему, мы из положения выйдем с блеском! Помню, что и комбаты, и ротные говорили, что у них попадается ВУС-108. Музыканты! Сегодня Соломскому дам приказание – разыскать музыкантов, а потом соберём их в кучу, дадим вам землянку для них и начинайте их шлифовать!

– Чем же шлифовать-то? Словесностью? Этого надолго не хватит.

– Нет! Сейчас же надо и инструменты доставать. Вот дайте мне мысль, где, как?!

– Трудно, товарищ капитан! Знаю только одно, что в Влг** уже ничего нет. Для части майора Рамонова взяли последнее, что было. Но, товарищ капитан, может быть, вот что…

– Говорите, говорите!

– В А** инспектор военных оркестров Сенский, он инспектор военных оркестров округа, мой старый товарищ ещё по консерватории, совсем неожиданно вдруг появился однажды с инспекцией у майора Рамонова. Так когда мы с ним прощались, дал мне наказ, если что-нибудь у меня затрёт, так чтобы я тогда адресовался к нему! Может быть, написать к нему? Не знаю, конечно, что из этого получится.

– А ведь это выход! Великолепная возможность! Ну, откажет – ничего не сделаешь, а может быть, и поможет? Давайте, товарищ Егоров, пишите ему, а к письму вашему приложим заявку, это уж я сам в штадиве устрою. Только поскорее! Сегодня же напишите. А завтра я устрою заявку и пошлём. Вас это не будет ставить в неудобное положение? Нет? Да ведь вы же не для себя стараетесь, а для действующей армии!

– Что вы, товарищ капитан! Я с большим удовольствием! – с готовностью отвечал Егоров.

– Ну, вот видите, как хорошо всё получается! Вдруг да по вашему-то совету всё и выйдет? Будет просто хорошо! Да! Но подождите. А давайте-ка заглянем чуть-чуть вперёд! Допустим, всё получилось. И люди, и инструменты у нас есть. А что они будут играть? Ведь и нот же нет? А я знаю, что для того, чтобы сыграть хотя бы самый небольшой марш, нот надо очень много. Но ведь вы-то не согласитесь всегда играть один и тот же марш?

– Но надо полагать, что, дав оркестр, Сенский даст и ноты, не все, конечно, что у него есть, но на первый-то случай кое-что даст?

– Вот именно, кое-что! Даст то, что ему не нужно, даст то, что у него в излишке. А надо же иметь и своё. Верно?

– Совершенно верно, товарищ капитан.

– Тогда у меня к вам вопрос! Только не смейтесь, если вопрос мой покажется вам… ну, наивным, что ли! Я же всё-таки в музыке-то профан, только люблю, но ничего не знаю. Так вот, вы умеете, можете писать ноты?

– Не понимаю, товарищ капитан! В каком смысле? Писать – в смысле сочинять, или в смысле – писать вообще?

– Ишь ведь как! Ну, и так и этак. В общем, можете сейчас, исподволь, готовить материалы для работы оркестра?

– Так точно! Об этом я уже думал и начал черновую подготовку.

– Видите, Костровский, как всё складно получается! Так вот, Егоров! Я сказал сперва, чтобы вы помогали Трускову, так теперь я это своё решение отменяю! Занимайтесь пока только этим делом. С таким расчётом, чтобы, когда уже будут у нас и люди, и инструменты, работа началась бы у вас сразу, без остановки из-за того, что чего-то нет, чего-то не хватает. А Трусков – он и один справится, а если и понадобятся ему помощники, то найдём других. Верно, Костровский?

Костровский ответил согласно – молчаливым наклоном головы.

– Итак: вы занимаетесь подготовкой нот, а сегодня пишите письмо этому инспектору…

– Сенскому, – подсказал Егоров.

– Именно! Я завтра приношу заявку из штадива, и этот пакет мы посылаем в А**, а в это время, без вашего пока участия, Соломский подбирает нам ВУС-108, когда подберёт их достаточное количество, тогда уж вы их соберёте и поговорите по душам. Мне кажется, что люди эти не будут обманывать ни вас, ни нас. Время не то! Согласны?

– Конечно, согласен.

– А вы, товарищ Костровский, – обратился Смеляк к особисту, – когда товарищ Егоров установит для себя более-менее реальный список нужных ему людей, посмотрите этих людей с тем, чтобы у него в оркестре не было никаких неприятностей! Имейте в виду, оркестр в полку всегда на виду, идёт первым, фактически – это лицо полка! Верю в то, что и на переднем крае оркестр будет не только трофеи собирать, а применение его будет значительно более героичным! Хотя, собственно, и трофеи дело весьма важное! Но проверку эту вы, товарищ Костровский, сделаете, бесспорно, без всякого участия товарища Егорова. Ясно?

И Костровский, и Егоров ответили согласием.

– Ну а если всё ясно, так давайте работать. Вы, Егоров, можете работать в штабе, подберите себе удобный для вас уголок, кроме шифровальщиков, и занимайтесь. Передайте об этом Трускову. Всего доброго!

Смеляк подал руку Егорову, Костровский тоже, и Егоров вышел из кабинета.

Сейчас же к Смеляку был вызван Трусков.

Глава 18

Разговор с командиром полка весьма подбодрил Егорова. Он не только написал письмо Сенскому, но и прочитал его Смеляку, который приложил к письму заявку на инструменты и ноты, подписанную дивизионным интендантом. Пакет был в тот же день отправлен. Соломскому было дано указание выявить всех красноармейцев и сержантов, имеющих ВУС-108 в ротах и спецподразделениях. О чём Соломский немедленно объявил Егорову.

– Ну, приступаю к формированию оркестра. Учти, Егоров. Для тебя стараюсь!

Но когда Егоров, вполне понятно, заинтересованный этим, подошёл к нему и предложил свои услуги, Соломский делано сердито закричал:

– Уйди, не лезь, не мешай! Я и без тебя сумею напутать. В этих списках сплошная «козлуетика» (почему-то Соломский не переносил слова «казуистика» и переиначивал его по-своему, на свой вкус и лад).

Трусков успокоил Егорова.

– Что вы беспокоитесь? Саша выверит списки, отберёт музыкантов, а заодно и связистов, и сапёров. Всё это на пользу. Всё будет хорошо. В такой массе людей, поверьте, есть не только военные музыканты, но даже артисты Малого театра! Я не шучу!

Успокоенный Егоров сел за отведённый ему край стола и углубился в свою работу. Он уже успел сделать партитуру Интернационала, Встречного марша, а теперь работал над Разводом караулов.

Время было предельно уплотнено.

Соломский ещё выверял списки и был чуть ли не выше головы завален папками с личными делами и списками личного состава, как однажды в комнату вошёл посыльный штаба и, попросив у Трускова разрешения, обратился к Егорову:

– Товарищ старший лейтенант, там спрашивают военного капельмейстера, что прикажете ответить?

– Я иду, – ответил Егоров.

На крыльце штабного дома стоял молодой, подтянутый старшина, выглядевший очень щеголевато.

– Вы ко мне, товарищ старшина? – спросил Егоров.

– Так точно, товарищ старший лейтенант. Разрешите обратиться. Я узнал, что формируется оркестр, и решил представиться вам. Я музыкант, был старшиной оркестра в № … полку, в Ленинграде. В полк прибыл из распределительного пункта. Сейчас на должности помкомвзвода в батальоне капитана Неверова. Играл вторую трубу. Из воспитанников. Фамилия – Королёв. Имя – Валерий.

– Очень рад, товарищ Королёв. Конечно, вы будете нужны. Но только не сейчас. В данное время в штабе выявляют музыкантов, и как только эта работа будет закончена, мы соберём всех, поговорим, посмотрим и уж потом соберём всех необходимых и будем сколачивать уже самостоятельную единицу, музвзвод, оркестр.

– Ясно, товарищ старший лейтенант. А позвольте узнать, по какому штату будет оркестр? Ведь если это тринадцать человек, то толку не будет!!! Полк-то по штатам военного времени вон какая махинища-то, с тринадцатью музыкантами и первый батальон музыки полностью не услышит, а что же с другими-то? Как бы это побольше-то? Может, можно?

– Молодец вы, Королёв! Видно, что болеете за оркестр. Ну, об этом поговорим с командиром полка, но ведь пока-то музыкантов-то ещё только двое, вы да я? Штат дадут, а музыкантов не будет. Как тогда-то?

– Как не быть музыкантам? Что вы, товарищ старший лейтенант? Я уже без всяких списков человек пятнадцать знаю. Правда, как они играют, не знаю, не слыхал. Но документы видел. Честное слово! И ребята хорошие.

– Не может быть! – обрадовался Егоров. – Значит, действительно, есть? Ну, это великолепно! Знаете, Королёв? Вы запишите их в свой список и поищите сами ещё, вам-то это проще можно сделать. А потом мы в штабе эти списки сличим – и порядок! Ну, вы меня обрадовали!

– Люди есть, товарищ старший лейтенант! Об этом беспокоиться нечего! А вот инструменты-то как?

– Об инструментах хлопочем! Сам командир полка включился в это дело! Я думаю, что скоро получим инструменты.

– Тогда всё ясно, товарищ старший лейтенант! Я людей поищу. И список сделаю! А вы, пожалуйста, обо мне не забудьте. Запишите мою фамилию. Старшина Королёв Валерий. Разрешите идти?

Егоров пожал ему руку, и Королёв направился к землянкам.

В штабной комнате Егоров оживлённо сообщил об этом визите своим товарищам.

– Вот удача, друзья! Пока тут суть да дело, а ко мне уже пришёл сам, без всяких списков, старшина оркестра. И говорит, что музыканты есть!

– Какой старшина оркестра? – заинтересовался Соломский.

– Старшина оркестра, трубач. Королёв Валерий. А сейчас он в батальоне Неверова, помкомвзвода. Парень – чудесный!

– Подождите, подождите! Где же это тут чудесный парень? Говорите – Королёв Валерий? У Неверова?! Сейчас, сейчас посмотрим, – Соломский достал какую-то папку и стал внимательно просматривать вложенные в неё списки.

– Королёв Валерий? Да, вот он! Правильно, Валерий. Но он же на должности! Это не шутка – помкомвзвода!

– Ну а какой ВУС у него? Посмотри внимательно, Саша! – заинтересовался Трусков.

– ВУС! Да, верно, ВУС-108! Но всё равно! Он же на должности! Этого тебе, Егоров, не получить!

– Это как же так? Музыкант, да ещё старшина, и «не получить»! Так нельзя, товарищи! Вы что, шутите, что ли?

Тут опять вмешался Трусков, умеющий своим спокойным, уравновешенным тоном моментально охлаждать и споры, и страсти.

– Соломский, не будь формалистом! Внеси этого старшину в список, а командир полка будет рассматривать его и сам решит. Приказано отобрать ВУС-108, вот и всё, ты и отбирай.

В конечном итоге старшина Королёв был включён в список. Все успокоились.

Прошла неделя, как в А** был отправлен пакет с письмом Сенскому. Но Смеляк, очевидно, не запомнивший даты отправки письма, начал беспокоиться, он почти ежедневно вызывал Егорова и учинял ему допрос:

– Ну, что пишет ваш инспектор?

– Товарищ капитан, ещё ничего не получено.

– Не получено? Что же, выходит, инспектор ваш, хоть он и музыкант, а волокитчик? Почему же он не отвечает?

– Не могу знать, товарищ капитан! Вероятно, не мы одни! А у него у самого, вероятно, не густо!

– Нет, мне это не нравится! Вот что, Егоров! Давайте пошлём ему телеграмму!

– Мне кажется, товарищ капитан, что ещё рано! Мало же времени прошло!

– Ну хорошо! Я жду ещё два дня. И шлю телеграмму, но не ему уже, а начальству. Пусть обратит внимание на него! Нет, инспектор ваш – бюрократ. И не разуверяйте меня! Ладно, подождём ещё пару дней!

– Слушаюсь, товарищ капитан!