Недоросли. Холодные перспективы

Грегори махнул рукой, словно говоря – а не всё ль равно? Двум смертям, как известно, не бывать, а одной не миновать. Мальчишки двинулись дальше по набережной (впереди уже виднелись башни Аничкова моста), и Грегори вдруг спросил:

– А как же этот? – и мотнул головой в сторону оставшегося где-то позади Летнего сада. – Он же из чистой публики, разве нет?

– Кто? – не сразу понял Яшка. – А! Париж-то?!

– Ну да.

– Кто тебе сказал, что он из чистой публики? – развеселился атаман. Теперь, когда Грегори настоял на своём, хмурый настрой обоих как рукой сняло. – Ты вот думаешь, кто он такой?

– Да я даже и не знаю, – пожал плечами кадет. – Я сначала думал, жуир15 какой-нибудь, денди. А теперь понимаю, что не таков он, не великосветский хлюст…

– Вор он, – веско сказал атаман. – Из дорогих. Не из тех, что как мы, мелочишку из карманов у богомольцев на паперти щиплем, или там, когда повезёт, кошелёк можем срезать у раззявы. Париж берёт особняки, дворцы даже иногда…

– Дворцыыы? – протянул недоверчиво Грегори, сделав круглые глаза. В то что Париж – вор, он поверил сразу. И ничуть не удивился – мог бы и сам догадаться.

– Ну врать не буду, сам не видел, – неохотно ответил Яшка, – а только поговаривают, он дворец Белосельских-Белозерских однажды на полмиллиона обнёс. Может, и правда…

– А полиция что же?

– А что полиция, – пожал плечами Яшка. – Им с того тоже небось, мзда перепала. Не каждому, конечно, а уж полицмейстеру-то наверняка. Вот они ищут мелочь вроде тех, кого сейчас на Лиговке увидишь. А Париж на паркетах скользит…

– И высматривает на балах, где что украсть, – понял Грегори, покачав головой. Ай да воры питерские! – Сейчас вот к генеральше фон Шпильце, должно быть, добирается…

– К Амальке-то? – засмеялся вдруг Яшка и даже рукой махнул. – Вот уж нет…

– К Амальке? – удивился кадет. – Амалия Потаповна-то…

– А ты что, думаешь, она тоже из чистой публики? – губы атамана скривились. – Генеральша, как же…

– А нет? – поразился Грегори.

– Нет, конечно! Толком вообще никто не знает, кто она – не то полька, не то француженка, не то вовсе жидовка или чухонка. Она совсем недавно ещё камелией была… – весело сообщил Яшка. Казалось, ему нравится ошарашивать Грегори такими подробностями питерского дна – слишком уж смешно удивлялся кадет. – Ну содержанкой, ну!

Кадет покраснел.

– А теперь?

– А сейчас сама камелий воспитывает.

– Для чего воспитывает?

– Экий ты непонятливый, а ещё учёный, из благородных, – с сожалением сказал Яшка и снисходительно пояснил. – Ну вот подберёт на улице девочку покрасивее – из порядочных, конечно, не из нашего брата, нашим-то иногда и в двенадцать лет уже поздно бывает к такому делу, подкормит её, воспитает… а потом какому-нибудь благородному её в камелии и пристроит. Не забесплатно, понятно уж.

Грегори казалось, что покраснеть сильнее нельзя, однако ж оказалось, что можно. Сразу вспомнились вчерашние слова Ширинского-Шихматова, который назвал генеральшу фон Шпильце тёмной личностью. Князь ничего, скорее всего, не знал точно, но интуиция добрейшего Сергея Александровича, видимо, не подвела.

Тёмная личность Амалия Потаповна.

Темнее некуда.

– Это низко, – сказал он, пройдя несколько шагов в молчании. – Низко и мерзко.

– Это слова и дела господские, – чуть посмурнел Яшка. – А средь наших каждый живёт с чего может.

– Но на такое дело нужны деньги, – сказал Грегори после нового недолгого молчания. – Понятно, что она получает мзду от… – он помедлил, словно не в силах выговорить слово, – от покупателей, но для самого начала – всё равно нужны были.

– Ну а с чего ты думаешь, она с Парижем-то дружит? – засмеялся Яшка. – Может ей с того полумиллиона от Белосельских тоже что-нибудь и перепало. Потому сама и смогла из камелий вырваться.

Грегори снова умолк, переваривая услышанное. Северная Пальмира открывалась ему с какой-то новой, совершенно незнакомой стороны, и нельзя было сказать, что эта сторона была приятной. Так бывает, когда встретишь одетую по последней парижской моде даму, а тут ветер срывает с неё вуаль и парик – и вместо прекрасной незнакомки открывается облыселое морщинистое лицо Бабы Яги с торчащим изо рта единственным пожелтелым клыком.

– Тогда, наверное, и перстень этот… – сказал он. – Тоже небось из того дворца?

– Наверное, – пожал плечами Яшка, словно говоря – мне то какое дело.

– А я думал, это ваш перстень… а ты получается, его на время взял.

– Ну да, – Яшка смущённо усмехнулся. – Откуда у нас, уличников, такое счастье? Он стоит столько, сколько нам никому и не снилось никогда.

– А ты и правда его потерял, или просто возвращать не хотел? – полюбопытствовал Грегори, но атаман смолчал, глядя в сторону и только осторожно прикоснулся к распухшему уху. Краснота уже понемногу спадала на морозе, но ухо по-прежнему ещё отсвечивало малиновым.

– Бывает, конечно, и у нас удача, – задумчиво сообщил Яшка. – Вот в августе, к примеру, когда большие скачки были…

– На ипподроме?

– Да нет, – атаман чуть улыбнулся. – Англичане с Васильевского побились об заклад с нашими со Средней Рогатки. Устроили скачки – три английских жеребца – Нитроген, Шарпер и… забыл, – сообщил он сокрушённо, – против трёх наших дончаков, там жеребец Леонид в вожаках. Народищу собралось – пропасть, и как раз возле нашего Обводного. Ну мы в толпе и поживились… десятка два кошельков, небось, стянули.

– А победил кто? – сумрачно спросил Грегори, которого покоробила простодушная радость атамана, с которой тот рассказывал про два десятка обворованных им и его шайкой зевак.

– Где? – не понял Яшка.

– У коней. Англичане или наши?

– Англичане вроде бы, – подумав, сказал атаман. Видно было, что он почти и не помнит. Да и зачем ему? Двадцать вытащенных портмоне важнее.

Прошли по Невскому до Троицкого переулка, повернули на юг, а потом, от Пяти углов – на Разъезжую. Грегори оглядывался с любопытством – дома в этой стороне города, которая, он уже знал, зовётся Московской, чем-то неуловимо отличались от тех, которые он привык видеть на Васильевском. И люди, которые то и дело попадались навстречу – тоже были мало похожи. Там, на Васильевском, так и чувствовался какой-то английский или голландский дух, а здесь – словно в русской провинции оказался – армяки и гречневики, малахаи и татарские халаты. Несло запахом сбитня и горячих пирогов – с рубцом, с кашей, с мясом и рыбой, с капустой. Когда Грегори обратил на это внимание Яшки, атаман мгновенно рассеял его недоумение.

– Так оно и есть, – подтвердил он. – Там, на Васильевском и на самом деле полно англичан живёт. Потому и наши, русские, стараются на них быть похожими. На Гороховой и Вознесенском – там немецкая мастеровщина больше, у Обухова моста – жиды, на набережных, во дворцах – господа, чистая публика. А тут вот – наши русопяты, потому и зовётся – Московская сторона.

– А мы ку… – Грегори осёкся, и мгновенно поправился, – далеко мы идём-то?

Яшка покосился на него, весело хмыкнул, видимо, вспомнив, у кого в народе принято спрашивать «куда идём?», но смеяться не стал.

– В Глазов кабак идём, – ответил он серьёзно. – Страшное место, по правде-то говоря. Не передумал, баклажка?

– С чего бы? – огрызнулся Грегори, прибавляя шагу, чтобы атаман не подумал, что он и вправду боится. Яшка одобрительно кивнул головой и тоже прибавил шагу – день вот-вот должен был уже склониться к вечеру, и кто его знает, как там дела в Глазовом кабаке пойдут.

5

Глазов кабак – длинное низкое строение с нависающей над стенами черепичной кровлей и узкими окнами, похожими на бойницы в крепостной стене. Небелёный кирпич – словно пакгауз какой или казарма. Один угол чуть покосился и пошёл трещинами, его когда-то наспех замазали кладочным раствором, да так и оставили. Сейчас этот раствор взялся чёрными пятнами плесени и цвёл желтизной.

Низкая дверь, сколоченная из тяжёлых дубовых досок, неровно выглаженных когда-то скобелем, то и дело отворялась с ужасающим скрипом, пропуская людей то наружу, то внутрь – и каждый из них выглядел так, что Грегори так и тянуло взяться за плеть или за палку. Слишком уж зыркали они по сторонам. Но ни плети, ни палки при нём не было.

Увы.

– А почему он такой? – спросил Грегори негромко, когда они приблизились к низкому крыльцу.

– Какой? – не понял атаман.

– Ну… – кадет чуть замялся, словно не мог слов подобрать. – Неприглядный какой-то. Как будто тут всё тяп-ляп, едва держится… даже дверь вон скрипит так, что зубы ноют и в дрожь бросает.

– Так дешевле, – пояснил Яшка как само собой разумеющееся. Должно быть, таким оно и было, но Грегори снова сказал, чуть мотнув упрямо головой:

– Но ведь это публику отпугивает…

– Эту публику попробуй-ка отпугни, – зло засмеялся Яшка, кивая на спящего на ступеньках мещанина – тот сидя кутался в плотный казакин, надвинув на лоб войлочную шляпу, на которой уже почти не таял снег, сопел носом и чмокал губами. Сивушным духом от него несло, пожалуй, сажени на три. – А чистой здесь не бывает.

Да, верно, такого вряд ли отпугнёшь, – подумал Грегори, останавливаясь у крыльца и разглядывая спящего мещанина. – Такому пожалуй, чтоб кормили плотно и недорого, да выпить поднесли по дешёвке да покрепче. А как там стены у кабака выглядят, да где на них плесень пошла – какая разница?

– А замёрзнет ведь, – сказал кадет, всё ещё разглядывая мещанина. Почему-то вдруг стало его смертельно жаль. Пропадёт ни за грош.

– Его дело, – сурово ответил Яшка. – Ему силой никто не наливал, да и в кости играть не заставлял, если он проигрался. Обратно пойдём, если будет ещё в силах – помогу ему домой дойти, глядишь, перепадёт чего. А нет – нет. Пошли, нечего столбеть да разглядывать, не в театре, небось.

Яшка ступил на крыльцо и остановился на мгновение.

– Не передумал? – спросил он снова. Но Грегори только досадливо дёрнул плечом и кивнул на дверь – отворяй, мол.

Дверь приветствовала их таким же жутким скрежетом петель, как и остальных – а с чего её делать исключения? Двери всё равно, кто пришёл – хоть дворянин, хоть холоп, хоть разночинец, хоть мещанин. Как умеет, так и здоровается.

Пройти в дверь получилось не враз – навстречу вдруг вылетел, с трудом удерживая равновесие и торопливо переставляя ноги, обыватель в потрёпанном сюртуке, когда-то ярко-синем, а сейчас какой-то грязно-голубоватом, совершенно выцветшем и вытертом. На голове обывателя с трудом удерживалась шляпа – широкополая, немецкая.

– А ну пожалуйте вон! – неслось ему вслед.

Яшка, должно быть, привычный к такому, успел посторониться, а вот Грегори чуть оплошал. Бегущий обыватель зацепил кадета, не удержался на ногах и вылетел на крыльцо уже словно стрела из лука. Врезался в дремлющего мещанина, опрокинул его, и оба с грохотом повалились на утоптанную дорожку, нырнув головами в сугроб. Мещанин от такого обращение проснулся, резко пришёл в себя и грозно завопил что-то неразборчивое, пытаясь выбраться из сугроба. На беду, они перепутались ногами с изгнанным из трактира и сейчас барахтались в сугробе, вопя на разные голоса.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В четверть бумажного листа, т. е. А4.

2

Шиньон – женская причёска с использованием волос, собранных на затылке, то же, что и пучок (от франц. chignon – затылок). Чаще всего для шиньонов используют накладные волосы.

3

Шкот – снасть бегучего такелажа, предназначенная для растягивания нижних (шкотовых) углов парусов по рею или гику.

4

Редингот – разновидность костюма для занятий верховой ездой, представлявшая собой нечто среднее между пальто и длинным сюртуком с прямыми полами и шалевым воротником. Каррик – мужское двубортное широкое пальто с 2-мя или 3-мя воротниками – пелеринами, покрывавшими плечи (от англ. carrick).

5

Лайдак – лодырь, ледащий человек, негодяй, шатун, плут и гуляка.

6

Бикорн – шляпа-двухуголка, чаще всего военная.

7

Вальтрап – (из немецкого нем. Waldrappe), чепра́к – суконное покрывало, надеваемое под седло для защиты спины лошади.

8

Фаэтон – спортивная открытая карета, запряженная одной или двумя лошадьми, с минимальным, слегка пружинящим кузовом на четырех больших колесах.

9

Доброе пожаловать, господа! (польск.).

10

Салоп – верхняя женская одежда, широкая длинная накидка с прорезами для рук или с небольшими рукавами; скреплялась лентами или шнурами.

11

Как, простите? (франц.).

12

Адольф Фредерик, герцог Кембриджский (24 февраля 1774, Лондон – 8 июля 1850, Лондон) – британский фельдмаршал, младший сын английского короля Георга III, брат короля Георга IV, дядя королевы Виктории.

13

Лига ходеносауни – конфедерация шести индейских племён (мохоки, онайда, онондага, кайюга, сенека и тускарора), известных под общим названием ирокезов.

14

Кострома – сезонный весенне-летний ритуальный персонаж в русской и украинской традиционной крестьянской культуре. В русских обрядах «проводов Весны» Кострома – молодая девушка, закутанная в белые простыни, с дубовой веткой в руках, сопровождаемая хороводом. Существовал также ритуал «похорон Костромы»: соломенное чучело, олицетворявшее Кострому, сжигали либо хоронили, разрывали на части с обрядовым оплакиванием и пением песен.

15

Жуир – весело и беззаботно живущий человек, ищущий в жизни только удовольствий (от фр. jouir – наслаждаться).