Операция «Цитадель»

Граф и в самом деле был единственным, кто давно обратил внимание, что стены покоев адмирал-регента увешаны не морскими пейзажами и романтическими видениями парусов, а суровыми в большинстве своем заснеженными вершинами гор.

– Это были не переговоры, Анташ, – мрачно проговорил адмирал, подступая к самому обрыву, словно собирался метнуться с него в бурные воды грохотавшей где-то внизу, в глубине каньона горной речушки.

– Считаете это обычной встречей?

– Я – в том смысле, что так переговоры не проходят. На высшем уровне так международные встречи не организовывают, и на переговорах так себя не ведут.

– А ведь Гитлер и не приглашал вас для переговоров, господин адмирал. – О чем бы этот отпрыск древнего дворянского рода Анташей ни говорил, на лице его всегда вырисовывалась улыбка, преисполненная презрения ко всему, что он видел и что слышал; ко всему, что пытались доказывать ему, и даже к тому, что утверждал он сам. – Он не для разговоров с вами заманивал вас в Германию.

Кароль Анташ сам считал себя наследником трона, чья родословная якобы восходила к роду первого венгерского короля Иштвана Святого и даже какой-то там ветвью – к самому князю Арпаду[18]. Однако сорокалетний Анташ прекрасно знал, что официальным преемником Миклоша Хорти парламент уже назначил его сына, и тоже Миклоша. И что в обозримом будущем страна его вряд ли сумеет вернуться к облику полноценной европейской монархии и взлелеять в стане своей аристократии новую королевскую династию.

Но даже если это произойдет, шансов оказаться в короне у него, графа Кароля Анташа, практически нет. Причем сразу по нескольким очевидным причинам. Одна из них – твердое убеждение венгерской элиты в том, что Анташ специально оставил Вену и втесался в доверие Хорти, чтобы пробиться к трону. А допустить этого нельзя, поскольку он вновь загонит несчастную Венгрию под австро-венгерскую, или – что еще хуже – под австро-венгро-баварскую корону.

Именно это обстоятельство заставляло Анташа, с одной стороны, с чувством претендента на трон иронично относиться к регентскому правлению адмирала Хорти, а с другой – всячески поддерживать его реноме правителя, дабы никогда не увидеть на этом посту, не говоря уже о пустующем троне, одного из своих врагов и завистников.

К тому же Анташ помнил, что до войны, почти в течение трех лет, вел переговоры с Муссолини и с представителями осевшей в Италии Савойской королевской династии об избрании на венгерский трон одного из ее представителей. Это раздражало Гитлера, который очень опасался, что Венгрия, к тому времени самый надежный союзник рейха, полностью окажется в сфере влияния дуче Муссолини. И такие настроения в придворных кругах регента действительно преобладали: отдаленная от границ Венгрии, слабая в военном отношении Италия казалась венграм предпочтительнее нависающей над страной Германии, которая после аншлюса Австрии вполне могла возжелать и другую часть бывшей Австро-Венгерской империи.

Но только приближенный к регенту граф Анташ знал, что на самом деле Хорти лишь создавал видимость «поисков монарха», умело играя при этом на имперских амбициях Рима и Берлина. Потому что в душе регент-адмирал и его сторонники были убеждены: никакого монарха на стороне искать не надо, он уже есть, в самом Будапеште; и уже проявил себя на службе Венгрии. Только политический слепец или враг венгерского возрождения не в состоянии разглядеть его на будапештском олимпе.

Возрадовавшись тому, что, согласно положениям Трианонского и Версальского мирных договоров, представителям династии Габсбургов запрещено было занимать венгерский трон, регент его, венгерский аристократ Миклош Хорти де Нагибанья, надеялся то ли окончательно завладеть короной, то ли сделать наследственным временный пост регента, к приему которого уже готовил своего сына, что-то вроде регент-принца. К чему он стремился на самом деле – этого не знал никто.

Но даже раздвоение столь убогой альтернативы коронации на венгерский трон представителя одной из европейских династий вызывало в лагере хортистов опасную смуту, поскольку одна часть его понуждала регента решиться на основание собственной династии, а другая, настроенная прореспубликански, призывала вообще покончить с монархическим прошлым Венгрии.

Что же касается Анташа, то он никогда не называл Хорти регентом, обращаясь к нему лишь с употреблением его более чем странного для Венгрии чина – адмирал.

– Для чего же Гитлер в таком случае приглашал меня, фон Анташ? – все еще не мог успокоиться оскорбленный Миклош Хорти. – Вы ведь находились в приемной вместе с адъютантом фюрера и, наверное, все слышали?

– Кое-что до моего слуха долетало, господин адмирал. Но в словах, которые говорил Гитлер, я не находил для себя ничего нового. По тому, как вас встречали и как вело себя окружение фюрера, было ясно, что в минуты, проведенные с вами, Гитлер решал для себя совершенно банальный вопрос: «Арестовывать этого „предателя Хорти”, или не арестовывать?».

– На арест он никогда не решился бы, – мягко возразил Хорти, слегка шокированный такой прямолинейностью адъютанта. Хотя весь регентский опыт подсказывал контр-адмиралу, что, как бы он ни оспаривал тот или иной прогноз Анташа, в конечном итоге предсказание «придворного аристократа» всегда сбывалось. – Арестовывать главу независимого государства, которого ты пригласил в свою ставку на переговоры! На такое редко решались даже правители Монголии и Персии.

– Но ведь решился же Гитлер ввести в Венгрию свои войска[19], в том числе и части СС, а также структуры СД и гестапо; а, введя, сразу же начали депортацию в концлагеря венгерских евреев и цыган.

– Германские войска были введены с нашего согласия, – как можно сдержаннее напомнил Хорти. – Как войска союзников, а также в связи с тем, что вражеские войска приближаются к нашим границам. И вообще, это не тот вопрос, который мы с вами, Анташ, обсуждаем.

– Кто знает, – философски усомнился граф. – В политике все таким странным образом взаимосвязано.

– Это не тот вопрос, Анташ, – хоть и без ощутимого раздражения, но значительно тверже повторил Хорти. – Лучше поведайте мне о ваших выводах и предчувствиях.

– Обычно вы им не доверяете. – И на сей раз иронично-снисходительная улыбка на лице графа прорезалась выразительнее обычного.

– Нынешним вашим тоже доверять не стану. Только поэтому поведайте.

– От адъютанта я узнал, что фюрер ожидал приезда в ставку обер-диверсанта рейха Отто Скорцени.

– Если Гитлер кого-то и ждал, то Еву Браун, которая, если я верно понял, возвращалась из Берлина.

Хорти недоверчиво посмотрел на графа и коротко, почти беззвучно, зато сотрясаясь всем своим обрюзглым телом, расхохотался.

– Хотите сказать, что без Скорцени они уже не решились бы арестовать меня, посадив хотя бы под домашний арест? И потом, вы что, представляете себе ситуацию, при которой Скорцени, будучи вызванным в ставку фюрера, позволил бы себе не прибыть туда?

– Скорцени – единственный, кто мог бы себе это позволить. Но адъютант фюрера Шауб сообщил мне, что за два часа до встречи фюрер отменил его вызов в ставку.

– Почему он сказал вам об этом, Анташ?

– Потому что я попросил познакомить меня со Скорцени, а, он не учуял в этом провокации.

– Может, действительно назначить вас главой разведки, а граф фон Анташ? Уже не раз обдумывал такую рокировку. Кстати, должность там генеральская.

– В принципе я не против. Однако делать этого не следует. На посту вашего секретаря мне удается знать значительно больше и достовернее, нежели я умудрялся бы знать, пребывая на посту руководителя столь слабо налаженной венгерской разведки.

– Это в вашем духе, граф. – Анташ давно приметил, что о графском титуле его регент вспоминает, только когда хочет похвалить или отблагодарить. У него это нечто вроде медали. – Но зачем фюреру мог понадобиться Скорцени? Любой эсэсовец, которому фюрер приказал бы меня застрелить, сделал бы это, не задумываясь.

– Скорее всего, для устрашения. Скорцени не зря называют «самым страшным человеком империи». Для фюрера образ Скорцени – такой же символ суда и кары, как для палача – секира.

– Значит, теперь мы с вами должны радоваться, что Скорцени не был вызван в ставку?

– Наоборот. Если бы Гитлер вызвал Скорцени, это стало бы всего лишь актом устрашения. Но если не вызвал, значит, решил, что Скорцени пора не запугивать регента Венгрии своими ритуальными шрамами, а… попросту ликвидировать его.

Хорти с трудом оторвал взгляд от копьеобразной вершины, сливающейся где-то вдали с подоблачной дымкой, и медлительно, слишком медлительно повернулся лицом к графу фон Анташу. Регент давно привык к тому, что на самые сложные вопросы его секретарь отвечает без излишней дипломатии и предельно прямолинейно. И все же сегодня граф, похоже, превзошел не только все мыслимые нормы этики, но и самого себя.

– Вы считаете, что где-то здесь может находиться… – все также медлительно осмотрелся Хорти по сторонам.

– Зная вашу страсть к горам и привычку выходить из машины, чтобы полюбоваться очередным горным пейзажем, Скорцени вполне мог бы расставить в предполагаемых местах своих снайперов. Но, во-первых, это не почерк Скорцени, а во-вторых, из соображений государственного престижа фюрер не позволил бы осуществить этот акт на территории Германии. Уверен, что сам Скорцени предпочтет делать переворот с размахом, прямо в Будапеште.

– Мне не верится в это, – покачал головой регент.

– Этот виртуоз диверсий и похищений, – как ни в чем не бывало продолжил изложение своей версии граф Кароль фон Анташ, – привык работать на публику. Зная, что с его шрамами все равно не скрыться и не замаскироваться, он избрал путь нападения с открытым забралом. Ну а что касается фюрера, то можете не сомневаться, что вместе с распоряжением об отмене вызова в ставку обер-диверсант рейха тут же получил директиву фюрера: «Готовиться к рейду на Будапешт!»

Хорти вновь хотел демонстративно хохотнуть по этому поводу, но, взглянув на непривычно суровое, без каких-либо следов сарказма лицо графа фон Анташа, решил воздержаться. Вместо этого упавшим и явно дрогнувшим голосом произнес:

– В таком случае скажите, – если вы уж столь безоглядно ударились в пророчества, – как скоро может осуществиться этот рейд Скорцени?

– Это будет зависеть от того, какова ситуация на фронтах, и как скоро вы решитесь на открытые переговоры с Россией по поводу вашего выхода из войны. Обо всех ваших предыдущих весьма несмелых попытках он уже прекрасно осведомлен.

– В этом сомневаться не приходится. Он ясно дал это понять. Так каким временем я все еще могу располагать?

– Отведено вам не много.

– Да и Германии, судя по всему, тоже не намного больше, – огрызнулся Хорти.

– Что тоже очевидно. Судя по ситуации, особо затягивать с этим рейдом фюреру не стоит. Так что ждать у себя Скорцени вам следует в конце ноября, ну максимум в начале декабря.

– Что ж, придется нашей разведке внимательно следить за передвижениями Скорцени.

– А я бы посоветовал нашей разведке больше следить не за Скорцени, а за Ференцем Салаши. Вряд ли Гитлеру удастся найти в Венгрии деятеля, настроенного более прогермански и профашистски, нежели этот амбициозный лидер венгерских национал-социалистов. Тем более что и партия у него под рукой уже имеется, причем с весьма подходящим названием – «Скрещенные стрелы».

Хорти промолчал и вообще внешне никак не отреагировал на его слова.

«А сейчас он еще резко сменит тему, сделав вид, будто ни о чем важном доселе речь не шла, – подумал Анташ. – Что и будет верным признаком того, что адмирал полностью принимает мои предостережения».

Не успел он подумать это, как Хорти, как-то внутренне взбодрившись, вдруг сказал:

– А ведь мы в Баварии, граф. Душа ваша по этому поводу не трепещет?

– Это вы покорены Альпами, а не я.

– А правду ли утверждают, что вы породнены с вымирающей баварской королевской династией Виттельсбахов?[20]

– Да, определенная породненность существует.

– Любопытно. И то, что совсем недавно группа баварских сепаратистов вела с вами предварительные переговоры о возможном – после окончательного разгрома Германии – возрождении независимого Баварского королевства во главе с представителем династии Виттельсбахов – тоже правда?..

– Как жаль, что активность вашей, господин регент, разведки не распространяется дальше вашего регентского двора.

– Мы не будем обсуждать проблемы нашей разведки. Срабатывает она по-разному, когда как. А вот что действительно странно, – что при столь разветвленно-королевской родословной, как ваша, вы до сих пор остаетесь без короны. Возможно, несуществующий баварский трон в вашем положении выглядит намного реальнее, нежели несуществующий трон венгерский?

– Относитесь, господин адмирал, к моим словам, как угодно, это ваше право. Но учтите, что опасаться вам все же надо не меня, а Салаши. Я слишком трезво и прагматично оцениваю и свои шансы, и политическую ситуацию.

– Да нет, Анташ, вы не так поняли меня, – признес Хорти, старческой походкой направляясь к машине. – В данном случае я исхожу из чисто дружеских побуждений. А вас, граф, очень часто подводит ваше стремление в любой ситуации просчитывать на три хода наперед. Свойство неплохое, но иногда нужно все же следовать порывам и девизу Бонапарта: «Главное ввязаться в драку!»

– Вот и передали бы правление мне, с провозглашением Венгрии королевством.

– Вы это серьезно, фон Анташ?

– Ввязываться так ввязываться, господа бонапартисты! А для несчастной растерзанной Венгрии такое решение могло бы стать спасительным.

– Вряд ли я или кто-либо иной в Венгрии решится на такой шаг.

– А напрасно. Притом что вряд ли у вас в запасе имеется какой-либо иной, более убедительный вариант.

– Вы слышали мое мнение. И не советую следовать традициям дворцовых переворотов.

– На переворот я никогда не пойду.

– Уже хотя бы потому, что не обладаете никакой реальной силой, никакой весомой поддержкой.

– Мне нетрудно признать правоту ваших слов, господин адмирал. Но вы сами понимаете, что сегодняшние враги Венгрии куда охотнее пойдут на переговоры с новоявленным венгерским королем, который не несет никакой личной ответственности за объявление войны Советскому Союзу, нежели с давним кровным врагом своим Миклошем Хорти. Пусть даже и с Хорти-младшим.

Уже взявшись за дверцу, Хорти со смертной тоской в глазах – словно в последний раз в жизни – оглянулся на белесые вершины Альп и сокрушительно покачал головой:

– Захват венгерского трона, граф фон Анташ, как раз и есть та безнадежная комбинация, за решение которой лучше всего приниматься, обладая вашей способность просчитывать на три хода наперед. Так сказать, во спасение.

8

С той минуты, когда Отто Скорцени переступил порог кабинета Гиммлера, общая беседа их продлилась почти час. Но и после того, как рейхсфюрер отпустил Власова и Гелена, Скорцени было предложено задержаться.

– Кальтенбруннер уже здесь? – негромко спросил Гиммлер возникшего на пороге личного порученца, штандартенфюрера СС Брандта.

– Так точно. Обергруппенфюрер ждет.

Гиммлер болезненно поморщился, пытаясь вспомнить, о чем еще хотел спросить полковника-коротышку, но, так и не вспомнив, аристократическим движением руки позволил ему уйти, обронив:

– Приглашайте.

– Очевидно, вы решили, что ваше следующее задание будет связано с Россией? – поинтересовался Гиммлер у первого диверсанта империи, тем же величественно-ленивым движением руки отвечая на приветствие начальника полиции безопасности и службы безопасности Кальтенбруннера и сразу же указывая ему место напротив подхватившегося штурмбаннфюрера. – Что вас направят вместе с русским генералом в тыл красных?

– Посылать меня в Россию вместе с Власовым бессмысленно, господин рейхсфюрер. Его слишком хорошо знают в высших армейских кругах. Но когда ваш адъютант сообщил, что у вас находится Власов, я среди прочего предположил, что речь может идти о разгроме штаба одного из советских фронтов. Или о похищении одного из командующих.

– Кого, например? – заинтригованно поинтересовался Гиммлер. И Скорцени уже чуть было не пожалел, что подбросил ему идею о столь опасной авантюре. – Неужели Рокоссовского, пострадавшего в свое время от Сталина и, наверное, затаившего обиду?

– Скорее, Жукова.

– Жукова предпочтительнее, нежели Малиновского.

Оба рассмеялись: это напоминало некую словесную штабную игру на знание имен вражеских полководцев. Тем не менее Гиммлер тотчас же посмотрел на Кальтенбруннера, как бы молча, взглядом, советуясь с ним.

– Но если вдруг подобная идея действительно одолеет наши штабные умы?.. Вы, лично вы, Скорцени, согласились бы совершить нападение на штаб какого-либо из русских фронтов?

– Операция для группы германских камикадзе?

– Согласен, это был бы «полет без парашютов и с заправкой горючего в один конец». Но вспомним, сколько подобных «полетов» каждый день вынуждены совершать на всех фронтах наши войска, предпринимая сотни атак, контратак, наступлений и антипартизанских рейдов.

– Последовал бы приказ, господин рейхсфюрер. Добровольцы у нас найдутся. Вспомним, сколько их нашлось, когда понадобились пилоты-смертники для ракет Фау-2. Тогда в «Отряд военных космонавтов» мы набрали более двухсот человек, оставив без удовлетворения просьбы еще стольких же парней из СС.

Гиммлер никак не отреагировал на эти аргументы обер-диверсанта. Он вообще не нуждался в каких-либо доводах. Сейчас он весь был погружен в неожиданно нахлынувшие диверсионно-романтические мечтания.

– А что если действительно забросить группу коммандос и похитить или убить маршала Жукова?

«Чтобы никогда больше ты не подбрасывал рейхсфюреру подобные идеи! – словно заклинание внушал себе Скорцени. – Дьявол тебя расстреляй, если ты еще хоть однажды решишься предложить ему нечто подобное, смертоубийственное. Любой диверсионный бред он готов воспринять как тщательно разработанную операцию!» Однако вслух полувальяжно произнес:

– Если говорить честно, после операции по освобождению Муссолини меня больше занимает личность Сталина.

Гиммлер и Кальтенбруннер удивленно, нет, скорее всего, заинтригованно, переглянулись.

– Видите ли, Скорцени, – долго и старательно протирал стекла своих очков Генрих Гиммлер, – Россия – не Италия. При том способе жизни, который ведет «вождь всемирного пролетариата», и его режиме охраны… – он покачал головой.

– Согласен, в данном случае речь скорее должна идти о покушении, – согласился Скорцени, взглянув при этом на Кальтенбруннера. Но тот продолжал удивленно поглядывать то на него, то на Гиммлера, все еще не решаясь вклиниваться в не совсем понятный ему разговор. Ко всему, прочему он еще и плохо представлял свою роль в этой беседе.

– Значит, только о покушении? – не сумел рейхсфюрер скрыть своего разочарования. Сейчас он вновь начинал вести себя так, словно уже отдал приказ о нападении на Московский Кремль.

– Поскольку не думаю, чтобы похищение каким-то образом изменило ситуацию в России или на Восточном фронте, – неожиданно завершил свою мысль штурмбаннфюрер.

– В том-то и дело, – согласился Кальтенбруннер, решив, что и ему тоже пора вступить в разговор и высказаться. – Похищение Жукова, Василевского, да, по-моему, даже Сталина на данном этапе уже мало что изменило бы в положении на Восточном фронте. Может быть, только придало бы русским ярости, да отразилось бы на судьбе тех наших генералов, которые оказались в русском плену.

Гиммлер удивленно взглянул на шефа Главного управления имперской безопасности. От кого угодно он ожидал воспринять встревоженность за судьбу пленных германских генералов, но только не от него.

– Объясню, что ни у фюрера, ни у меня пока что не возникало желания затевать подобные операции, – мрачно объяснился Гиммлер. – Разве что вы, Кальтенбруннер, бог и покровитель всех наших диверсантов, действительно вынашиваете какие-то конкретные идеи. Но это тоже не большой грех.

– Подобная роль, скорее, для Шелленберга, – невозмутимо отреагировал обергруппенфюрер.

– Мы же с вами, – взглянул Гиммлер на стоящие на камине часы, – пока что должны быть озабочены тем, что происходит не в столице нашего закоренелого врага, а в столице самого преданного друга, в Будапеште.

Рейхсфюрер выдержал паузу, достаточную для того, чтобы взглянуть на Кальтенбруннера и Скорцени. Его интересовала реакция. Она была. Оба покровителя диверсантов переглянулись и молча уставились на Гиммлера. Они ждали. Разъяснений, вопросов, наконец, приказов.

– В Будапеште? – простодушно переспросил Кальтенбруннер. Он, как никто другой, не терпел излишней дипломатии и недомолвок. – Хорти что-то затевает?

– Притом давно, – отрубил Гиммлер, не вдаваясь ни в какие объяснения по этому поводу.

«Я еще вернусь в этот мир! Я еще пройду его от океана до океана!» – словно заклинание повторил Скорцени полюбившуюся ему фразу, смысл которой уже давно стал его кредо. – Будапешт так Будапешт. Я не собираюсь мучиться терзаниями по этому поводу. Даже если вместо Будапешта была бы названа Москва. Хотя Будапешт предпочтительнее».

– Господа, сегодня утром стало известно, что послезавтра состоится очередное совещание у фюрера.

– Зачастил он что-то, – проворчал Кальтенбруннер, давно утвердивший за собой право ворчать по поводу любых решений, в том числе и фюрера.

– Оно будет касаться положения дел в Будапеште. Не собираюсь упреждать и предрекать события. Но уверен: положение в Венгрии сейчас таково, что фюрер не решится обойтись без помощи службы безопасности.

– Не обойдется, – уверенно пробасил Кальтенбруннер. – Это невозможно.

– Кстати, вы должны знать, что фюрер остался крайне недовольным встречей с адмиралом Хорти, особенно тем, как вызывающе вел себя регент, уверовавший, что он волен выходить из союза с Германией, когда ему заблагорассудится, открывая путь русским войскам к сердцу Австрии.

– Возмутительно, – простудно прохрипел Кальтенбруннер.

– Вот почему высшему руководству рейха стало понятно, что ситуацию в Будапеште следует брать под свой контроль. Там должны быть другой правитель и другое правительство. При этом не обойтись без ваших коммандос, как любят величать своих парашютистов и диверсантов англичане.

– Мы готовы выполнить любой приказ, господин рейхсфюрер.

– До приказов пока что дело не дошло. Иное дело, что сегодня же вы получите извещение о вызове в ставку фюрера. Подготовьтесь к тому, что разговор пойдет о Венгрии. Сотрите пыль с венгерских досье, вспомните имена наших агентов и адреса явочных квартир. Соберите все, что касается адмирала Хорти, его сына, тоже Миклоша, или, как его еще называют, Николаса Хорти, и их ближайшего окружения. И еще, наройте все, что только возможно нарыть о нашем новом высокопоставленном друге – Ференце Салаши.

– Такой же негодяй, как и Хорти, – немедленно отрекомендовал его Кальтенбруннер. – Но есть одно достоинство: уже в течение многих лет мечтает стать венгерским дуче.

– Правильно замечено, Кальтенбруннер, – достоинство! В данном случае это его единственное, но крайне важное для нас достоинство. Так используем же его. Словом, я не хочу, чтобы вы предстали перед фюрером ничего не ведающими дилетантами.

– Благодарим, господин рейхсфюрер, – ответил Кальтенбруннер как старший по чину. – Мы будем готовы.

«Агентура, связи, явки…» – попытался развить его наставление Скорцени, но запнулся на банальнейшем вопросе: «Чьи связи?» Ведь не собираются же его посылать в Будапешт для того, чтобы он вылавливал пораженчески настроенных венгров, коммунистов и евреев.

Кстати, евреями там сейчас занимается команда оберштурмбаннфюрера Адольфа Эйхмана. Это по его части. Да и вообще, не хотелось бы поступать в распоряжение особого уполномоченного фюрера в Венгрии бригаденфюрера Эдмунда Везенмайера. Бригаденфюрер для того и послан в Будапешт, чтобы лишить Хорти приятной возможности последовать примеру короля Румынии, который не только почти без сопротивления капитулировал перед русскими, но и повернул оружие против своих недавних союзников.

«Неужели фюрер решится похищать Хорти небольшой группой диверсантов, не задействуя армейские части? – размышлял Скорцени. – Это будет непросто. Хорти – остающийся у власти, находящийся в своем дворце в королевской крепости, – это совсем не то, что арестованный Муссолини, пусть даже на вершине горы, в уединенном альпинистском отеле „Кампо Императоре”. Какие-то части в любом случае придется пускать в действие, в том числе артиллерийские и бронетанковые. Но при этом не доводить дело до германо-венгерской войны».

– Да, штурмбаннфюрер, в этот раз речь пойдет о Будапеште, – зачем-то повторился Гиммлер. – Я не зря только что встречался с генералом Власовым. Создавая Русскую освободительную армию, мы постепенно будем перекладывать бремя Восточного фронта на согбенные в колхозных трудах и социалистическом соревновании плечи самих русских. Но только преданных нам русских.