Лелег

Когда открывали шлюз и вода убегала, дно прудов оставалось устлано рыбой чуть ли не на метр. Собирай, не ленись. Да Богу молись, благодари, кайся и не греши в дальнейшем. Днестр со своими притоками всегда был благосклонен к людям. Забегая на три века вперёд, хочется припомнить такой же, почти сказочный эпизод. Это было во время румынской оккупации. Население грабили, чуть что не так, пулю в лоб, не разбираясь, мужчина, женщина, старик либо дитё. Каждый румынский солдат считался хозяином, правителем, судьёй и палачом. К зиме наступил жестокий голод. Румыны выскребли не токмо сусеки с продуктами, но и души опустошили. Днестр сковало толстым льдом, морозы на ту пору выдались необыкновенные. Затихорившиеся по домам рыбничане начинали уже припухать с голоду. Матери сутками стояли пред образами на коленях, моля пощады, прощения и защиты. Но нашлись патриоты, до смерти преданные батюшке Днестру, несмотря на отощавшее состояние организма. Срочно требовалось проруби колоть, чтобы рыба не задохлась подо льдом. И вышли несколько стариков с ломами, бурами на реку. Как вдруг…

Из лунок брызнули серебристые фонтаны. В эту легенду теперь мало кто верит, но как не внять рассказам ветеранов, сие зривших собственными очами? Иначе выжили бы в ту зиму приговорённые к голодной смерти рыбничане? Из каждой проделанной проруби выбрасывалось рыбы центнерами, прямо на лёд. Оповещённое население ринулось к реке с корзинами, мешками, вёдрами. Слава богу, мороз трещал, крепко лютовал, фашисты-румыны боялись нос высунуть и весть о чуде на реке не восприняли, как объективную реальность.

Не было тогда, как и в семнадцатом веке, ни ГЭС, ни плотин, ни фабрик-заводов. Рыба обжиралась в тёплых кормовищах, плодилась с геометрической прогрессией. Господь только ладони потирал, радуясь безупречности своего хозяйственного планирования на несколько столетий вперёд. Но мы, гомо сапиенсы, самоуверенные в своём свободомыслии, очень возможно, и ошибаемся. Не на столетия, на многие эры Господь планы свои составлял. А может, и вовсе не планировал ничего. Ибо планирование предполагает временные разделы, графы и пункты. А у Бога нет ни пространства, ни времени. Всё, что нам кажется каким-то процессом, есть нечто единое, неделимое и нашему скудному мировоззрению пока не подвластное. Бог нам ссудил один совершенный дар: видеть, что есть хорошо, что плохо. А если уж выбирать, то извольте, сами-с.

Урсула родилась под Мюнхеном, в герцогстве Баварии в благородной, но обедневшей фамилии. Её дед по материнской линии принадлежал к знатному семейству Габсбургов. Дитя имело премилую внешность и по мере взросления превращалось в прелестнейшую девицу. Принадлежность к Габсбургам предоставляло ей право претендовать на роль невесты короля, но её старшие сёстры, менее привлекательные, на этом поприще претерпели фиаско, отчего над семейством зависло нечто вроде чёрного рока. Неудачные браки с королём Сигизмундом Августом поставили точку на тронных вожделениях их семейства, и Урсула продвинулась лишь в гофмейстеры королевы. И то благодаря покровительству эрцгерцогини Марии.

Она с детства воспитывалась в строгом религиозном духе, была фанатичкой иезуитов. По прибытии в польско-литовское содружество очень быстро стала самой влиятельной особой при королевском дворе Сигизмунда Третьего. В совершенстве овладев польским языком, добилась высокого положения, а также неизменных кривотолков, шума и брани со стороны завистников и недовольных. Сложилось так, что мадам Мэйерин была вовлечена во все государственные дела. Её влияние непосредственно на короля порождало всевозможные домыслы и слухи. Она стала главной гувернанткой Сигизмундовых детей и наблюдателем королевских медсестёр, некоторые из которых, в основном протестантки, её возненавидели до глубины души за иезуитство и шашни с молодым Владиславом, старшим сыном. Да и с самим Сигизмундом. Смерть первой королевы развязала Урсуле руки, и отношения с сановными мужчинами стали всё чаще выходить за рамки привязанности наставницы и хозяйки. Практически во всём заменила покойную супругу. О чём Урсула постоянно докладывала эрцгерцогине Марии, обрисовывая все детали, касающиеся и жизни короля и состояния дел его государства.

В это время в многодетном семействе Карла Второго, эрцгерцога Австрии, росло тринадцатое по счёту, очаровательное дитя, солнечная девочка по имени Констанция. С золотыми кудряшками, синими глазами и длинными ресничками. Ей уже исполнилось десять годков, когда наш герой Сигизмунд вдруг овдовел. По причине последнего обстоятельства Речь Посполита погрузилась во мрак королевской меланхолии, в сумеречных пространствах которого привидением витала тень фаворитки Урсулы Мэйерин, насаждавшей иезуитский дискомфорт среди обитателей замка, так как она чуть ли не официально заменила собой королеву.

В неземных сферах, там, где решаются кармические вопросы относительно холостяцкого положения польского монарха, однако, уже начались подвижки. Юная Констанция расцветала всё ярче и ярче. Она становилась девушкой и по миловидности могла соперничать с первыми красавицами Европы. Тем более что родословная позволяла иметь шансы на самые высокие общественные положения, которых могла бы удосужиться смертная душа. Констанция приходилась внучкой Фердинанду Первому, императору Священной Римской империи, а также последней представительнице дома Ягеллонов Анне Богемской и Венгерской, правившей королевствами Чехии и Венгрии. Это по отцовской линии, а по материнской она была внучкой герцога Баварии Альбрехта Пятого и Анны Австрийской, принцессы Богемской и Венгерской из того же дома Габсбургов.

Собственно, для Сигизмунда все эти титулы и регалии были не внове. Покойница Анна, супруга, являлась Констанции старшей сестрой. Их матушка Мария Анна Баварская вдруг подумала, что терять статус королевской тёщи в сложившейся кармической ситуации было бы непростительно. И без обиняков, прямо во время похорон старшей дочери шепнула зятьку на ушко:

– Прошу обратить, сир, внимание на невероятное сходство характером и внешностью с покойной Вашей супругой сего чудного создания, моей младшенькой Констанции. Вы только взгляните на неё.

– О… Истинная правда, сударыня-матушка. Однако что Вы имеете в виду? Правильно ли я понимаю Ваше замечание? – Сигизмунд словно очнулся от зимней спячки в эту минуту, он даже сощурился, будто от яркого солнца, юная красотка действительно была ослепительна и так напоминала ему навсегда ушедшую Анну.

– Друг мой, пройдёт совсем немного лет, и Вы обретёте счастье с этой девочкой. К тому же Вам совершенно не надо будет тратить драгоценное государственное время и средства казны на всякого рода смотрины, не надо будет лукавить, лицемерить, угождать, унижаться. Ещё неизвестно, кого подсунет Вам судьба. А здесь вот оно, чудо, пред Вами, расцветает, словно орхидея. Для Вас, Ваше Величество, мой милый зять.

Помимо приятной внешности Констанция получила хорошее образование, владела латинским, немецким, испанским, итальянским языками. Мать воспитывала её благочестивой католичкой, требовала ежедневного участия в богослужениях, изучения церковной литературы. Сигизмунд об этом прекрасно знал. И впервые взглянул на милую девочку не как на малолетнюю свояченицу, но как на совершенное творение, достойное трона королевы. Всё естество его воспылало новым чувством. Имперская ветвь дома Габсбургов всегда была ему по душе.

Но как посмотрят на эти матримониальные планы все его доверенные придворные? Часть шляхты не желала усиления реакционного католического влияния и укрепления связей с империей Карла Второго, с её иезуитской начинкой. Как бы страна не оказалась втянута в религиозные войны. Плюс неприличные слухи относительно влияния на польского короля, то есть на него, великого и неповторимого Сигизмунда Третьего Ваза какой-то мадам Урсулы Мэйерин, примазавшейся ко двору путём интриг и шпионажа в пользу вдовствующей эрцгерцогини. И кто знает, может, не только эрцгерцогини.

Мучимый душевными противоречиями Сигизмунд ударился во все тяжкие политические грехи. Даже с Россией воевать подвязался, наверняка рассчитывая тем самым усилить могущество Речи Посполитой. Державный муж, как иначе! Вообще-то интеллектом Бог его не обидел, однако уж очень податлив был король настойчивым влияниям всякого интриганского сброда, слабо представляя, сколь могущественны возможности формирующихся разведок государств Европы, Азии. Среди противников предстоящего брака был и канцлер Ян Замойский, ничего хорошего от сего союза не ждавший. Сигизмунд выбрал в жёны свояченицу, что не вписывалось в набожную иезуитскую мораль. Опытный провидец Ян Замойский понимал: вновь хлынут реки христианской крови, а её уж столько натекло на грешную землю в угоду князю тьмы, что вполне обоснованно можно было ожидать немилостей Господа Бога. Многострадальному славянскому миру сии вольности обойдутся не одним столетием тяжких испытаний.

Однако выбор монарха был одобрен Святым Престолом, и сенаторам пришлось согласиться на брак короля с юной эрцгерцогиней. Сопротивление недовольных этим союзом представителей шляхетства было подавлено армией. Судьба красавицы Констанции определилась. В середине шестьсот пятого года польский король сообщил императору Рудольфу Второму о намерении жениться на его племяннице. Невеста, в сопровождении матери, под охраной польских всадников, выехала к жениху. По пути к ним инкогнито присоединился сам король. Времени до начала брачных процедур ещё было предостаточно. Сигизмунд его использовал для более углублённого изучения предмета своей предстоящей любви, о чём никогда не пожалел. Пора пришла, и он влюбился. Официальная встреча Сигизмунда и Констанции произошла четвёртого декабря, а через неделю состоялось и бракосочетание в Вавельском соборе Кракова, за пышной церемонией которого последовала коронация Констанции. Оба события были отпразднованы с той помпезностью, после которой казна ещё долго восстанавливала отощавшее чрево.

Несмотря на большую разницу в возрасте, брак Сигизмунда и Констанции оказался счастливым для обоих супругов. У королевской четы родилось семеро детей, из которых выжили только четыре, ставшие впоследствии кто королём, кто кардиналом, епископом. Анна Екатерина, такая же миловидная польская принцесса, вышла замуж за наследного принца из древнего немецкого феодального рода. Как впоследствии Констанция ни пыталась протащить на престол одного из своих сыновей, Яна Казимира, ничего не вышло. Сигизмунд облагодетельствовал отпрыска от первой супруги, Владислава. Он его даже на российский трон усаживал на некоторое время. Глупец, конечно. Яму своему шляхетному царству рыл, даже о том не догадываясь. Разве ж мыслимо так с Русью шутить?!

Констанция, заматерев на троне, действительно под влиянием её лучшей подруги и покровительницы Урсулы стала сторонницей войны с Московией и всячески поддерживала мужа, уже осаждавшего Смоленск. В тысяча шестьсот девятом году вместе с двором она переехала в Вильно и жила там в течение двух лет, то есть пока длилась осада. Во время её пребывания в городе случился страшный пожар, причинивший большой материальный ущерб. Тогда, чтобы прокормить сопровождавших её шляхту и слуг, королева продала свои драгоценности. Это характеризовалось ей в пользу, естественно. Она, если бы не страдали нравы, снискала бы себе славу великой христианки, богопристойной дщери, облагодетельствованной провидением на сановное правление. Увы. В вышине над землёй летают не только белые аисты, но и хищные коршуны, ястребы, всевозможные падальщики.

Констанция вернулась из Вильно в Варшаву и занялась реконструкцией местного королевского замка. При ней город сделался постоянной резиденцией польских королей, Краков остался лишь местом коронации, а также их усыпальницей. Во время разразившейся в Варшаве эпидемии чумы Констанция в течение трёх месяцев на свои средства обеспечивала городскую бедноту питанием и одеждой, за что небеса ей списали многие грехи. Король поощрял увлечения супруги музыкой и коллекционированием произведений искусства. Для своей резиденции в Варшаве ими были приобретены полотна кисти Рембранта, Иорданса, Рубенса. Стены, потолки замка были украшены великолепной венецианской лепниной, всевозможные скульптуры восхищали взоры по всем комнатам, коридорам, наружным площадкам. Невероятной красоты мебель с уникальной инкрустацией в итальянском стиле. Зеркала, люстры, паркет, мраморные залы. Роскошь, эстетика, безупречный художественный вкус. Королева знала, чем засвидетельствовать своё почтение госпоже Клио, ей это даже удалось. Красота вечна.

Констанция была одарённым музыкантом и композитором, ею написаны несколько музыкальных пьес. Она не избегала веселья и, вместе с тем, серьёзно относилась к постам и церковной дисциплине. Отчасти последнее стало причиной её преждевременной смерти. Королева участвовала в процессии на празднике Тела и Крови Христовых и получила солнечный удар. Умерла от инсульта в Варшаве десятого июля шестьдесят третьего года. Смерть её глубоко потрясла уже немолодого Сигизмунда. Король был так расстроен, что не смог присутствовать на похоронах супруги. Он скончался вслед за ней менее чем через год. Сигизмунда и Констанцию похоронили в роскошной усыпальнице Вавельского собора в Кракове. Любовь, что связывала эти противоречивые натуры, любовь искренняя, возвышенная, несмотря на земные их прегрешения, даёт нам право вспоминать этих людей не злым, тихим словом.

Урсула Мэйерин умерла раньше, в тридцать пятом году в королевском замке и была похоронена в иезуитской церкви в Варшаве с торжественной церемонией похорон, почти как королева. Её могила была разграблена и разрушена шведскими и немецкими войсками во время наводнения в пятидесятых годах семнадцатого века. Умерла бездетной. Единственный, кто по ней искренне горевал, это Владислав, не знавший после неё такой нежности по отношению к себе, беззаветной материнской – и не только – любви. Исключительно его стараниями сохранились картины королевских живописцев с изображением пани Мэйерин, как обычно, в тёмных одеяниях и такой же неподдельной красавицей, каковой в самом деле и была.

– Ваше Величество! – Констанция от негромкого мягкого голоса главной фрейлины вздрогнула, поскольку сидела, глубоко задумавшись перед зеркалом, из которого на неё смотрела всё та же милая девочка с голубыми глазами и длинными ресницами, золотистыми локонами, нисколько не округлившейся после нескольких родов талией, и целые картины из ласкового прошлого возникали пред взором. – Ваше Величество, получено известие от нашего осведомителя из Порты.

– Урсула, милая, я же просила! Ты меня напугала, не надо больше так, крадучись.

– Но Вы так были прекрасно задумчивы, я никак не решалась нарушить Ваш покой.

– Ах, оставьте, мадам, Ваши нежности, – Констанция сердито сложила губки. – Знаю этого нашего осведомителя, красавца, в полном цвете лет. Косая сажень в плечах, как говорят в Московии. Хмель, что ли, объявился?

– Ну да.

– Матушка, краснеть зачем? Я и сама сейчас расцвету, как маковый цвет.

– О, солнышко наше, Вы всё время в цвету, разве не ведаете? Вон, зеркало-то не соврёт.

– Что же пишет, гайдук заморский? Главным евнухом гарема стал никак?

– Что-то вроде, госпожа, – Урсула посерьёзнела вдруг, королеве даже показалось, что прикусила губу от злости. – Наш великовельможный супруг, милая моя королева, поймал в ребро беса вместе с сединой в бороду. Кажется, так в любимой Московии шутят?

– Тьфу! Что за чушь! У него на меня сил не хватает. Не то, что…

– Мужчины самые дикие твари есть, милая Констанция. Они совершенно не предсказуемы, особенно когда нам, слабым женщинам, начинает казаться, что мы их приручили, аки медведя в цирке.

– Объяснись, голубушка, не то за дерзости сочту речь твою странную. Да что же в той шифровке такого чрезвычайного?

– А то, что господин наш, король-батюшка, заполонил одного ангелочка из Княжества Молдавского с божественным именем Михаэла. Наш верноподданный Тимур, Гиреев племянник, отбил по приказу Сигизмунда у арестованного султаном господаря Ильяша.

– То есть это как! И где оно, чудо это? У хана Гирея, в Крыму?

– Да в каком! Здесь она, оказывается. В тайных драконовых пещерах, что под замком, прямо, может, под нашими ногами.

– Этот, Тимур, он что, у нас на службе?

– Брат погибшего Хабибрасула. Того, что командовал татарскими отрядами, состоящими при нашем войске. Знаете, милая госпожа, кто его на кол посадил? Жених этой самой Михаэлы. Да Вы его видели не раз. Помните красавца-ротмистра гусарийской хоругви, легендарного Альгиса Сабаляускаса?

– Того самого? Это что же выходит, мы… То есть не мы, наш дорогой Сигизмундик самого преданного шляхтича, своего лучшего офицера смертельно обидел?

– Хмель так и пишет: если хоть волосок с её головы упадёт, камня на камне от Варшавы не оставит славная хоругвь.

Констанция побледнела. Кто такой сей ротмистр, ей хорошо было ведомо. Даже не дьявол, гораздо смелее и могущественнее. И кто такой Хмель, также не новость. Теперь понятно, с чего это вдруг по всей границе участились открытые вылазки. Жгут, грабят шляхетские имения, нападают на обозы, громят подразделения войска польского. Нет, он действительно на старости лет из ума выжил. При молодой-то королеве. Неужто эта молдаванка краше меня?

Ревнивое жало вонзилось под сердце, дышать стало трудно, в глазах потемнело.

– Урсула! Где сейчас благоверный?

– В Краков с вечера выехал.

– Один? Без этой?

– Один, это абсолютно точно.

– Найди мне её, немедленно! Начальника стражи сюда, живо!

Констанция подошла к огромному цельному окну. Солнце уже собиралось начать приготовления к вечерним процедурам. Озолотило гладь Вислы, раскрасило верхушки тополей, ясеней, клёны буквально вспыхнули ярко-красным пламенем. Прямо напротив замка у причала величавым очертанием красовалась галера. Мачты её также алели в солнечных лучах. Были бы спущены паруса, то и они запылали б. Зачарованная, она долго смотрела на реку. Если б не так тревожно на душе, то имело бы место истинное наслаждение привычным пейзажем, который каждый раз открывал ей какие-то новые нюансы, ту художественную прелесть, что была вельми доступна её творческой натуре. За что её любили при дворце даже те, кто вынашивал какие-то претензии. А уж Урсула и вовсе обожала и боготворила.

Скрипнула дверь за спиной. Констанция не спешила оборачиваться. Она догадывалась, даже наверняка знала, кто сейчас вошёл. Кого ввела преданная хранительница их с Сигизмундом очага, воспитательница их милых детей. Возникла тишина столь объёмная, что выносить её вскоре стало тяжко. Не оборачиваясь, Констанция протянула назад руку. Через несколько секунд к руке прильнули прохладные, невероятно приятные на прикосновение губы. И тут же кожу обожгло несколькими каплями горячих слёз.

Михаэла припала на колени и страстно, искренне целовала протянутую королевскую длань. Плечики, такие маленькие, хрупкие, нежные, содрогались в безмолвном рыдании. Чувство необычной жалости, никогда доселе не испытываемое, буквально пронзило сердце королевы. Как будто вместе с девушкой к ней в королевский покой вошло самоё совершенство женского начала вселенной, которое остро нуждалось именно в её, божией волей королевы Констанции, заступничестве. Она опустилась рядом на свои сановные, прекрасные коленки, от которых в своё время главный человек Речи Посполитой потерял жажду славы и похвал. И голову, в конце концов. Приподняла милое личико, заглянула в глаза. М-да. Сигизмундик-таки не лишён возвышенного эстетического восприятия. Она действительно божественна. Ми-ка-эль.

– Встаньте, дитя моё, прошу Вас. Дай-ка, девонька, я тебя поцелую, – она прильнула губами к её губам, и – о боже! – это настолько было приятно, что голова даже вскружилась, у Михаэлы, кстати тоже, отчего обе тут же раскраснелись до мочек ушей.

Скромно молчавшая в углу под картиной Рубенса Урсула испытывала очень противоречивые чувства. Одно из которых смахивало на яростную ревность. Она прикусила даже щеку со временем остро заточившимися коренными зубами, почувствовала солоновато-сладкий привкус. Это кровь из ранки просочилась на корень языка. Но ревность, и слава богу, не переросла в настоящую ярость. Никакой судьбоносной злобы не случилось, и королевская фаворитка легко взяла себя в руки. Михаэла ей тоже очень понравилась. И она теперь знала, что сейчас же предпримет. Пошлёт гонца в Молдавию с приглашением от имени короля прибыть с посольством новоизбранного господаря Томаша, троюродного, как недавно стало известно, дяди прелестной Михаэлы. Второго скорохода – к Богдану на Днестр.

Смущало её одно предложение Хмеля, насчёт секретных Вавельских подвалов с золотым хранилищем. Но после всего произошедшего – плевать. Пусть возьмут, сколько надо. Там этого добра, казной между прочим не учтённого, на тысячелетие награблено. Никто, кстати, не знает, где основная масса спрятана. Так что Хмель особо не поживится. Но на гетманство ему хватит. И боярину Альгису для становления крепости с присёлком. А то ведь с него станется, чтобы действительно и Варшаву, и Краков стереть с лица земли, нас с Констанцией и Сигизмундом заодно. Это же орда! Он и казаков с собой притащит. Вислу красной сделают. Матка Бозка!

Ольгерд приказал гусарийцам прибыть на майдан для строевого смотра и проверки боеготовности. Хмель отдал такое же распоряжение казакам. Звёзды выстроились в кармическую последовательность: пора в поход. Именно сегодня, в ночь. Погода соответствующая наладилась, по реке гулял штормовой ветерок с направлением именно таким, какое было нужно. «Чайки» под парусами на таком ветре легко пойдут против течения. Может, и вёсла не понадобятся, чему весьма были рады казаки-гребцы. Судёнышки были загружены в принципе легко. Если не считать пушки, ядра, бочонки с порохом, кое-какое вооружение хоругви, то, собственно, ничего лишнего. Хоругвь пойдёт своим ходом, по степным тайным тропам, проторенным за долгие годы ротмистром Сабаляускасом.

Небо начинало разыгрываться перед вечерними увертюрами. Всевозможных раскрасок сполохи занимались то тут, то там, переливаясь в спектральных диссонансах, какие можно было увидеть только здесь, на Днестре. Какое-то к атмосферным аберрациям присоединялось колдовство, исходящее из перламутровых глубин этой легендарной сорок восьмой параллели. Ротмистр, пока его хоругвь занимала майдан в соответствующем порядке построения, внимательно следил за оттенками, быстро меняющимися в заоблачных сферах. Да, шторм на реке будет, где-то баллов три-пять, но ливней, гроз, ураганов не предвидится. Степь тоже примет, как мать родная. Во всяком случае, до Рашкова доберёмся к утру. Там осмотримся. Может, и дальше пойдём. По дубравам, лощинам, оврагам. В самом Рашкове делать, естественно, нечего. Оно, конечно, и сейчас в городе наши люди есть, тайно, разумеется, но хоругвь на пепелище не поведёшь. В пятнадцати верстах роскошная дубрава. С продовольственными схронами и добротными землянками.

Приготовления они с Хмелем пытались держать в строгом секрете. Посему и постановку непосредственной задачи оставили напоследок. То есть на сейчас. За пару часов до выхода. Казаки пойдут на «чайках», хоругвь, как было сказано, своим ходом. Необыкновенная секретность! Настолько всё засекретили, что ко времени построения боевых подразделений на майдан сбежался весь предполагаемый в недалёком будущем город. И все всё знали. Особенно женская половина. В поселении насчитывалось незамужних и вдовых казачек столько же, сколько прибыло свободных мужчин, благородных гусар польской хоругви, хлопцев из казачьих подразделений и большей половины обозных ратников. Над городком висело целое марево любовных эманаций, отчего и закаты над рекой приобретали более колоритные оттенки, и звёзды гроздились в настоящие бриллиантовые подвески, и луна приобретала черты богини тайн и вздохов нежных. Это и радовало, и настораживало. В любовном помрачении мужеские особи теряли воинственность, становились беспечными, значит, уязвимыми. Хмель только усмехался в свои льняные усищи да похлопывал брата по спине.

– Ты, боярин, в людях сумлеваться не должен. Втройне стараться будут. Любовь, брат, великое дело. Поверь, никто из твоих верных рубак не испытывал ранее ничего подобного. Наши казачки – это особая у баб каста. В любовных утехах равных им нет. Но и преданные, как собаки. Потому как ценят мужика. За этих-то панночек твои шляхтичи на любой ратный героизм подвигнутся, глазом не моргнув.

– Что, в турецком гареме не такие?

– Ну развеселил, хе-хе. Нет, конечно. У султана любовные профессионалки серьёзные, каких ещё поискать. Но ведь без души как-то у них всё. Муж для них жеребец-производитель. Не любый, не милый, не единственный.

– Тебе виднее, – Рыдва рассмеялся, демонстративно оглядел друга с ног до головы. – Думаю, султан не против такого племенного родства? – Он шутейно похлопал друга по богатырским плечам. – С таким-то хмельным наследием османская империя долго ещё простоит.