Полная версия
И опять Пожарский 2
Торговлю вёл дьяк приказа Большой казны Иннокентий Скоробогатов. Царь сам прочитал ему ту часть письма Петра Дмитриевича Пожарского, в которой объяснялся принцип аукциона, и велел подготовиться. Скоробогатов долго переходил от одного подноса к другому и качал головой. Когда же ему показали чайные пары, то он чуть на колени не упал перед ними.
– Великий Государь, разве же можно это продавать? Все эти вещи надо в Тайный приказ на хранение передать.
Михаил Фёдорович глубоко вздохнул и спросил дьяка, понял ли он свою задачу. Как же не хотелось расставаться со всеми этими богатствами.
Утро аукционного дня выдалось ясным и морозным. Желающих поучаствовать собралось почти две сотни человек. Бояре на лавках тихо перешёптывались, не решаясь при царе и патриархе выражать своё недовольство присутствием здесь купцов и иноземцев. Первым на торги вынесли поднос. На солнце цветы горели ещё жарче, они, казалось, не нарисованы на подносе, а лежат на нём. Рынды пронесли поднос по рядам под восхищённые вздохи и торговля началась.
– Великий Государь разрешил продать этот поднос за один рубль. Если есть желающие купить, пусть поднимут руку.
Желающие были все.
– Раз желающих много цена поднимается до пяти рублей. Кто хочет купить за пять рублей, поднимите руки.
Рук меньше не стало.
– Теперь цена поднимается до десяти рублей.
На этот раз рук осталось половина.
– Следующая цена пятнадцать рублей.
Многие представители гостевой сотни руки опустили. Но все двадцать гостей государевых и почти все иноземцы тянули руки. Бояре руки опустили. Дьяк предупредил их, что подносов будет одиннадцать и ушлые дядьки смекнули, что раньше, чем с третьего подноса вступать в торги глупо.
Первый поднос ушёл за тридцать рублей. Второй тоже за тридцать. Пока все покупатели были из «гостей». Склоки и крики начались, когда в торговлю включились бояре. Их уловка с «подожданием» не сработала и теперь за каждый поднос шла драка. Третий и четвёртый достался боярам. Пятый за тридцать пять рублей опять ушёл к «гостям». За восьмой сцепились боярин Морозов и Милославский с попытками вырвать друг у друга клок бороды. Ели стрельцы и соседи разняли. Одиннадцатый купил английский купец Яков Ли.
Михаил, патриарх и старица Марфа сидели на тронах сбоку на специально устроенном помосте и наслаждались зрелищем. Прав был Пожарский. Такое не забудешь. Когда все успокоились после продажи последнего подноса за сорок три рубля, вынесли первую чайную пару и пронесли по рядам, демонстрируя прозрачность и звон.
Здесь уже, разгорячённые предыдущими торгами, все собравшиеся развернулись во всю. Стрельцы не успевали разнимать дерущихся. У многих из носа шла кровь. Боярин Одоевский так огрел посохом купца из гостевой сотни, что того унесли в беспамятстве. Только через час закончился первый на Руси аукцион. Довольных было только трое: сам Государь и его родители. Весь следующий день к Михаилу Фёдоровичу шли просители допустить только их к торговле новыми вершиловскими диковинами. Англичане пришли целой делегацией во главе с самим Джоном Мерриком и требовали, именно не просили, а требовали предоставить им первоочередное право скупать вершиловский фарфор беспошлинно. А также нанять мастеров делающих фарфор на английские мануфактуры.
Михаилу так хотелось выгнать их с помощью стрельцов из Кремля, но понимая важность торговли с Англией и помня заслуги самого Джона Меррика при заключении Столбового мирного договора со шведами, пришлось выслушать купцов и пообещать снизить пошлину с пятины до одной шестой. Купцы ушли недовольные. А Михаил потирал руки. Фарфор – это не пенька и не зерно. Это огромные вливания в казну.
Наконец всё царское семейство собралось перед сундуком с подарками молодого Пожарского. Дьяк протянул Государю конверт с письмом от княжича. Михаил достал ключ и открыл заветный сундук. Как и в первый раз сверху были подносы. Они в красоте не уступали первой партии, но среди них было два подноса с рисунками вместо цветов. На одном подносе на смотревшего мчалась тройка. По бокам лошади были соловые, а в центре вороной конь закусил удила и оливковыми глазами прямо буравил того, кто на него смотрел в это время. Хотелось положить поднос и отойти, а то укусит ещё.
На втором подносе, на берегу реки женщина полоскала бельё. Только река была не наша и развалины какого-то древнего храма с колоннами позади женщины говорили, что это, скорее всего Италия. Вся картина была залита солнцем. Так и хотелось очутиться рядом с прачкой и зайти в эту прохладную речку.
После подносов был ещё железный лист, но без закруглённых краёв, а на нём был изображён в этой, же манере, Иисус, который вытянул вперёд правую руку с двумя перстами, как бы собираясь перекрестить того, кто стоит перед ним. На чёрном лаковом фоне железного листа Спаситель не выглядел живым, он и был живой.
Патриарх Филарет после того, как всё семейство дружно троекратно осенило себя крестным знаменьем, взял икону и, прокашлявшись, сказал:
– Мишенька, вели Петруше, чтобы его мастера тако же ещё и Матерь Господню изобразили. Хоть и немцы лик святой писали, а чувствую, что наша она православная.
– Хорошо бы мне в Вознесенкий монастырь такую-то красоту, – не удержалась и старица Марфа.
– Как же у Петруши получается, что чтобы не сделали по его указу, всегда выходит лучшая на Руси вещь. Да и не только на Руси. Вон купцы заморские по пятам ходят за мной, чтобы я им в Вершилово доступ открыл? – в который раз задал себе вопрос Михаил Фёдорович. На этот раз вслух.
– Ты не вздумай, Миша, немцев в Вершилово допускать, – цыкнул на него Патриарх, – И надо бы ещё стрельцов туда послать. Готовь сотню молодых у кого не больше одного ребятёнка. Пусть вместе с семьями выступают через седмицу. Петруша ведь опять летом, я слышал, на Урал камень собирается. Так хоть будет, кому мастеров вершиловских в случае чего защитить.
Михаил кивнул дьяку Борисову и продолжил доставать подарки. Дальше был опять резной сундучок с фарфором. Только теперь были не просто чайные пары, а как бы набор из шести предметов. Два блюдца, две чашки и кроме того длинный прямоугольный подносик, на который кроме чашек ставилась ещё и маленькая вазочка для мёда. Все предметы были сделаны с одним рисунком, и внизу каждого предмета теперь была надпись «Пурецкая волость».
– И тут не обманул Петенька, – любовно оглядывая набор, воскликнула старица, – Эти-то гораздо лучше тех, что продали.
Кроме шести наборов в сундучке ещё находилось три больших блюда. В отличие от чайных наборов блюда были не с синим рисунком, а трёхцветные. Синие и красные цветы были собраны в букет. Цветы были на бледно-зелёных ножках, и в букете были и просто зелёные веточки какой-то травы.
– Если чайные пары разобрали с мордобитием за сорок и пятьдесят рублей, то, сколько же такое блюдо стоит? Поди, все сто? – Михаил погладил цветы на блюде, – Красивши живых.
– Эти продавать не будем, – зыркнула на царя мать.
– Да я и не собираюсь, матушка. Я их и показывать «гостям» или иноземцам-то боюсь. Ещё войну устроят.
Теперь настала очередь письма от Петра Дмитриевича.
Великий Государь хочу попросить тебя, – писал после приветствий Пожарский, – Те деньги, что выручил от аукциона, потрать на строительство приюта для беспризорников, что по Москве бедуют. Найми несколько женщин, чтобы они им еду варили и обшивали да обстирывали. Кроме того найми несколько иноземцев, чтобы учили детишек иностранным языкам, английскому, немецкому, голландскому, да французскому. Наши дьяки или подьячие пусть счёту и письму выучат, а назначенные патриархом монаси, которые пограмотнее, слову божию. Ещё стрельцов поопытнее к ним приставь, чтобы воинскому делу учили. Детишек набери в возрасте семи – восьми годков и пусть их до пятнадцати лет обучают. Больше двух десятков не набирай. И будет у тебя, Государь, через семь лет готовые толмачи, которые и здесь на Руси переведут слова иноземцев и отправить их с посольством можно в земли любые. Самое же главное станет на двадцать душ тебе преданных больше и на двадцать татей или побирушек меньше.
Ещё, Государь, сообщи об этом деяние боярам, да князьям и объяви, что кто сделает так же, то ему патриарх знак особый пожалует. Знак этот назови медалью. Одна такая медаль лежит на дне сундучка в коробочке. Может и не дорос я ещё советы Государю, да патриарху давать, только говорят, что так турецкий султан поступает, и самые лучшие воины янычары из таких детишек и вырастают у него. А ведь он, почитай, уже половину мира заграбастал. За сим откланиваюсь. Не гневайся Государь на неразумного.
Медаль была в коробочке. К серебряной пластинке с заколкой на цепочке из трёх звеньях был прицеплен кружок из серебра и на нём выгравировано «за дела угодные господу». С другой стороны был крест с распятым Иисусом.
– Не гневайся, Государь, на неразумного, – повторил Филарет последнюю строчку письма. – Правду говорят, что Соломону впору у маркиза нашего учиться. Дай бог ему долгих лет. Строй приют, Миша. А с боярами я ужо поговорю. За такую «медаль» одного приюта на Москве мало, пусть второй в другом, каком городе открывают. Скажу потом, сколько медалей Петруше заказать.
Событие шестнадцатое
Колокол получился. Пётр Дмитриевич Пожарский стоял рядом с мастером колокольным Иваном Самсоновым и уже прикидывал, где брать огромное количество меди и олова. В фильме про Царь-колокол, стоящий в Москве в Кремле, как экспонат музея под открытым небом, говорилось, что главная причина того, что колокол лопнул при пожаре – это использование при литье бронзы от старых колоколов. Чтобы получить качественный колокол, нужно лить из свежих материалов и чтобы в олове и меди было меньше примесей. Процентное соотношение 80 на 20 Пётр запомнил. Он переговорил об этом с Самсоновым ещё при закладке барака, в котором мастера будут работать, не под открытым небом ведь зимой колокола лить. Решили попробовать сначала на меленьком 26 пудовом «колокольчике».
Пётр свёл Самсонова и иконописцем Иоакимом Прилукиным и резчиком по дереву Сидором Щеглом.
– С четырёх сторон колокола должны быть иконы, а по верхнему и по нижнему поясу надпись, слова из какой ни будь молитвы. Нарисуете, позовёте, – дал задание мастерам тогда княжич и переключился на фарфор.
Через несколько дней рисунки были готовы, княжич посмотрел их и утвердил.
– Теперь делайте модель из дерева.
– Мы же всегда по лекалу льём, – запротестовал Самсонов.
– А теперь будете по модели, – обрадовал мастера Пожарский.
Соседом по даче у бывшего генерала Афанасия Ивановича был литейщик, Точнее мастер литейного цеха. Иногда летом, когда дождь работать не давал они с Олегом Петровичем «пробовали» настоечку, которую делала жена соседа, и разговаривали на разные темы. В конце концов, темы всегда съезжали на литьё, в том числе и на литьё колоколов. Вот Пётр и решил применить все накопленные таким образом знания.
– Модель должна быть очень гладкая и покрашенная, а буквы и иконы крепиться к ней на деревянных шпеньках и легко сниматься, чтобы они остались, когда будут извлекать модель, в земле.
Пётр объяснил мастерам, что такое опоки, как их сделать из досок и как сделать модель, чтобы её формовать в двух опоках. Понятно, теория теорией, а практика – это практика. Приходилось постоянно изобретать велосипед, вспоминая, задушевные разговоры с соседом. Несколько раз Пожарскому хотелось плюнуть на это и сказать Самсонову, чтобы делал, как привык. Но теперь уже Иоаким Прилукин загорелся. Пришлось напрячь все извилины и княжичу. Модель сделали с пятой попытки. Она получилась небольшая. Если на метры переводить, то чуть меньше полуметра в диаметре и метр в высоту. Сделали опоки, установили модель на плац, засыпали формовочной землёй и утрамбовали. Попробовали расшатать модель и снять опоки. Верхняя снялась легко, было всего два срыва на буквах. Подняли на верёвках нижнюю опоку с половиной модели и тут приличный кусок земли выпал вместе с моделью. Пётр вспомнил, про непонятное слово «шпросы», любимое ругательство соседа. Планки это такие, не дающие земле выпасть и сам дошёл до обратного уклона опоки.
Заформовали повторно. Опять выпал кусок. На этот раз причина оказалось в слишком тугом креплении икон к модели, ослабили шпеньки и заформовали снова. Мастера ругались над дурацкой придумкой ничего в литье не смыслящего боярича. Но теперь уже Петра вело упрямство. С десятого раза или с одиннадцатого, но форма получилось. Изготовили стержень, на этот раз по лекалу. Но Пётр приказал модель тоже делать. Собрали опоки в форму. Генерал опять вспомнил, как сосед рассказывал про «закрытую ледниковую систему», чтобы воздух не попал в отливку и заставил Самсонова это попробовать. Расплавили олово и стали добавлять медь до 80 процентов. Заливали глубокой ночью. Пока металл расплавился. Да ещё Пожарский вспомнил, про «дразнение». Этот смешной термин тоже запомнился из рассказов соседа. Это когда в бронзу берёзовую палку суют. Бронза при этом булькает недовольная тем, что её «дразнят». При этом окисляется оловянная кислота и выгоняется из металла кислород.
Колоколу дали остыть до температуры помещения и вот через два дня после заливки аккуратно вытряхнули из остатков полусгоревших опок и спёкшейся земли.
Самсонов обошёл колокол и низко поклонился княжичу.
– Прости, Пётр Дмитриевич, неразумного. Не верил я в твои придумки. Даже когда заливал, не верил. Теперь ведь, что, получается? Нет этому колоколу равных на Руси. Все гладкие льют. А тут красота такая. Заказов можно на годы вперёд набрать.
– Это мы с маленьким колоколом справились. В игрушки, можно сказать, играли. Теперь нужно пятидесятипудовый отливать, – остудил мастера Пожарский.
– Что ж, завтра и начнём, – перекрестился Самсонов.
– Так иконы и буквицы вдвое больше будут? – спросил Сидор Щегол, любовно оглаживая одну из икон, – Не думал я, что моя забава с резьбой птичек вот в такую красоту выльется.
– Великое дело вы мастера совершили, – троекратно перекрестил всех отец Матвей, пришедший посмотреть на рождение нового колокола, – Господь ведь с небес красоту эту увидит и не забудет о тех, кто сотворил сие. Молебен сегодня отслужу о здравии вашем и благословляю на дальнейшие свершения.
Событие семнадцатое
Никанор Михайлович Шульгин, а теперь дворянин Никита Михайлович Шульга ехал из своей новой вотчины в глубокой задумчивости. Получалось, что жил он все свои немалые уже годы неправильно. Происходил он из рядовых детей боярских Луховского уезда Костромской губернии. И дослужившись до первого дьяка в Казани, считал, что достиг потолка своих возможностей. В смутное время ему удалось даже и воеводой стать. Только вот поставил не на того. Нужно было держаться вновь избранного царя Михаила Романова. Только цари и избранные и самозваные менялись с такой скоростью, что, поди, разберись. Кто ж знал, что Михаил Фёдорович усидит на троне.
Теперь сыновья в ссылке, а он непонятно где. Нет, село называлось Вершилово, и было оно всего в полутора десятках верстах от Нижнего Новгорода. Только всё в Вершилове было настолько непривычное, что Шульгин иногда не верил в реальность происходящего. Как будто в сон попал и всё проснуться не может. Главная странность была в людях. Они все спешили. Куда? Нет, они не бегали бегом. Хотя, и бегом бегали. Но спешили они сделать побольше, а не куда-то конкретно.
Стрельцы весь день тренировались – спешили стать хорошими воинами. Никанор Михайлович вспоминал своё войско из казанских стрельцов и служилых татар. По сравнению с этими стрельцами это были безногие слепые калеки. Но калеки те мнили себя войском, а эти, в сотни раз превосходящие их по воинским навыкам, всё тренировались и тренировались. Царь прислал новых стрельцов и теперь обученные стрельцы взяли себе десятки и тренируют их, но опять не сидят и покрикивают, а пример показывают. Эта сотня стрельцов остановит и тысячу того сброда, что все кроме вершиловцев считают войском.
Даже немецкие рейтары заразились этой болезнью. А местные пацаны, которым сейчас от пятнадцать до двадцати. Эти отрываются от хозяйства и бегают и тренируются в стрельбе хотя бы по паре часов. Сначала бывший воевода не мог без улыбки смотреть на утренние пробежки пожилых немцев и голландцев, затянутых в общую круговерть. И вдруг оказалось, что и ему надо бегать по утрам и ходить пить лекарственные отвары к травницам. И ведь это работает. Он сейчас чувствует себя не на свои сорок пять, а как бы и не вдвое моложе.
А управляющие и мастера Вершилова, эти как с самого утра впрягаются в работу, так дотемна с двухчасовым дневным перерывом и крутятся. Они словно присутствуют сразу в нескольких местах. То слышен голос Крчмара от строящегося храма, а вот уже он мелькает среди печей на берегу Волги, а ещё через пару минут он ругается со строителями, что возводят дома для евреев. Тоже загадка, зачем они княжичу Пожарскому.
Само Вершилово, словно город из сказки. Чистота порядок, нет татей, ходи себе всю ночь по улицам, никто тебя и пальцем не тронет, наоборот, поинтересуются, не случилось ли чего, может, помощь нужна. Нужна помощь, объясните, куда он попал! Дом, что выделили бывшему дьяку государеву, был не большой. Но в нём было две печки, топящиеся по белому. Только хозяйки и не хватает. Сначала Шульгин присматривался к местным девушкам в церкви, но сложилось иначе.
Княжич попросил его заниматься с купленной вогулкой русским языком, а у неё учиться вогульскому. Никанор Михайлович проникся, на самом деле, как управлять отрезанным от Руси городом среди вогулов и не знать их языка, хотя бы немного. Во время занятий он привязался к этой простой девчонке. Она была красива своей азиатской красотой и главное она была похожа на него. Девушка тоже всему удивлялась в Вершилово. Они могли бы на пару ходить по улице с раскрытым ртом.
Девушку звали Нены. Местные монашки, что взяли над ней шефство переименовали вогулку в Надю. Надя оказалась беременна, скорее всего, от одного из стрельцов, что оставался на перекатах, при разведке на Урал камне.
Никанора Михайловича, полюбившего девушку, это не остановило, и, окрестив её в православную веру, он в этот же день женился на ней.
Сейчас в конце января, получив дворянство и вотчину из шести дворов, Никита Михайлович Шульга стал задумываться, что он ведь ничего толком не умеет из того, что потребуется, чтобы создать город на новом месте. Он стал всё свободное время проводить с Крчмаром или с Зотовым. Раз в неделю обязательно встречался с Полуяровым и расспрашивал того о выведении новых сортов злаков. Крестьянам нового дворянина не стали строить дома по образу Вершиловских, Шульга уговорил их перебраться с ним в Миасс, там сразу всё и построят. Осталось потерпеть четыре месяца, даже поменьше. Как лёд вскроется, так и отплываем.
Никита Михайлович пришпорил коня, надо спешить. Сегодня ещё с печами по производству извести разбираться. Он заболел общей болезнью. Бывший государев дьяк теперь ничего не успевал.
Событие восемнадцать
Семён Силин, гончар из Арзамаса, что рассказал о белой глине и синей краске с берегов реки Гжелки, всё не мог понять, зачем с ним так носятся. Ему год назад выделили большой тёплый дом с двумя печками, привели на двор двух коров и лошадь. Потом чуть погодя ещё привели двух коз. Снабдили кормами животных, а им выдали несколько мешков муки и различных круп. Прямо какая-то сказка получается. Только через месяц к нему в дом заглянул княжич Пожарский и спросил Семёна, грамотный ли он. Семён грамоты не знал. Пётр Дмитриевич, посмотрел на свистульки, которые лепил гончар, покачал головой и велел Силину ходить по вечерам в школу для взрослых.
К весне Семён обжился в Вершилово, завёл знакомых и осилил грамоту. Работы с него по-прежнему никто не спрашивал. Семён продолжал лепить свистульки и обжигать их в печи для обжига кирпича, на берегу Волги. С мастерами по кирпичу свёл Семёна его благодетель, управляющий княжича, Онисим Петрович Зотов.
Следующий раз Пётр Дмитриевич Пожарский посетил Силина в марте. На этот раз с ним был местная достопримечательность, резчик по дереву Фома Андронов, больше известный как – Фома Безухий. Княжич сказал, что бы Семён до осени учился у Фомы делать фигурки и вообще владеть резцом. Семён и сам пытался делать фигурки из дерева, но возиться с глиной ему нравилось больше. Тем не менее, он с того дня прилип к Фоме и перенимал у того все тонкости мастерства. Он даже помог ему сделать вторую пару медведей, взамен вывезенной князем Пожарским.
Когда начали делать фарфор, Семёна приставили к гончарам, и он вместе со всеми проводил опыты по выделке первых фарфоровых блюдец и чашечек. И вот вчера, наконец, Силин был вместе с Фомой и ещё одним резчиком Сидором Щеглом приглашён к княжичу в терем. Там уже были голландский художник Рубенс и иконописец Иоаким Прилукин.
– Хочу я кроме чашек и блюдец из фарфора фигурки разные делать, – начал княжич, оглядев собравшихся.
– Так, а мы-то тут зачем, князь батюшка? – не понял Андронов.
– Сейчас всё расскажу. Нужно чтобы художники, – он посмотрел на Рубенса и Прилукина, – Нарисовали фигурки девушек. Скажем, царицу русскую и не просто, чтобы она стояла, а пусть она, скажем, в зеркальце смотрится. Потом боярышню. Эта пусть вышивает. Купчиху ещё. Эта девица, пусть со щенком играет. Ну и крестьянку. Эта девушка пусть сидит на травке и венок плетёт. Понятно ли? – княжич обратился к Прилукину.
– Попытаемся, – неуверенно ответил иконописец.
– Резчики из дерева должны этих девиц вырезать одинаковой высоты, скажем, вершок. А Семёну потом с их помощью нужно залить всё гипсом и сделать формы для отливки из фарфора. Тут главное, чтобы формы разнялись. Для этого острых краёв не должно быть на фигурках и сильно выступающих частей, Теперь понятно?
– Сделаем, князь батюшку, не сумлевайся – теперь более уверенно кивнули резчики. Щегол про формовочные уклоны уже наслушался, он и икону для колоколов резал.
– Ну, а уважаемый Пётр Павлович Рубенс пусть сделает те же персонажи только европейские. Принцессу заморскую нарисует, только не с зеркальцем, а с розой, например. Дочь графа. Дочь аптекаря. Прачку молодую с бельём. Ну и крестьянку с серпом. Всё это в национальных голландских или немецких костюмах. Сможешь Пётр Павлович?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.