За воротами дымил большой завод

Попутно хочу сказать о твоей «коммуне» в общежитии. В университете, когда ты училась, это дело было неплохим. Но сейчас ты становишься на самостоятельный путь жизни и должна научиться сама себя обеспечивать необходимым, в том числе и продуктами питания.

Что касается поездки в ГДР, то съезди, чтоб потом никогда не ездить. Пока у тебя нет больших дел, посмотри фрицев с их фраумами. Откровенно скажу, после двух мировых войн, недолюбливаю их, а если им удастся развязать третью, то я буду в первых рядах, чтобы они сгорели, как свечки. И не только в западной части, но и в восточной. Вот так».

На каждое письмо родителей я аккуратно отвечала, зная, что если не напишу, то они начнут беспокоиться и переживать.

Снова получаю от папки письмо в ответ на моё:

«22.01.1963 г.

Здравствуй, Людмила!

Второе спешное письмо твоё получили. Оно ошеломило не столько твоими просьбами, сколько неожиданностью события в настоящее время. Подобные твои поездки от производства или как научные командировки за пределы Родины я предполагал на будущее. В этом году в твой отпуск в августе или сентябре я намечал твою поездку на южный берег Крыма – на месяц в санаторий, и путь твой должен был лежать через Ленинград, Москву с остановками на несколько дней для осмотра достопримечательностей. В августе и сентябре фрукты поспеют, и санаторный режим благоприятно скажутся на твоём здоровье. Ведь ты, кроме классов да лабораторий, на протяжении твоих прожитых лет ничего не видела. Это годы больших испытаний твоих лёгких и сердца в не очень-то физически сильном твоём организме. Но и Ленинград с Москвой посмотрела бы. Можно было бы и в Киеве остановку сделать. Хотя я не был в Германии, но мне кажется, что у нас прекрасного не меньше. И даже больше.

Не думай, что это невидаль какая-то. Мы с матерью берём путёвки зимой, потому что летом у нас огороды, но у тебя-то огородов нет, нет и других забот. Зачем тебе ехать зимой и жертвовать драгоценным отдыхом в августе-сентябре? Изучение английского языка прервёшь? Смотри, дочь. Неволить не станем. Деньги 100 рублей будем доставать и вышлем без всяких твоих условий. Поезжай с Богом. Ждём с волнением твоего ответа».

Приписка в конце письма от мамы:

«Загадку ты нам загадала. Я тоже папкиного мнения. Зима, и ты сейчас мало что увидишь. И одеть тебе нечего. Что ты думаешь одеть на ноги, также пальто и платье? Мне кажется, что производственная командировка у тебя ещё будет и не надо терять летний отпуск».

Родителям я написала, что от завода мне предлагают поехать в Германию, поощряя мою активную комсомольскую работу. О Петре я пока ничего не сообщала, потому что не думала, что наши отношения продлятся. Вон в какие штыки принял вначале папка добрачные отношения моего брата Евгения с Ритой. Узнав, что они уже и живут и спят вместе, он возмутился и активно вмешался в их жизнь. Я понимала, что у родителей возникнут дополнительные расходы на устройство их жизни, потому что брату моему предстоит ещё три года учиться в институте и на студенческую стипендию с молодой женой не проживёшь, да ещё ребёнок может появиться. Надо институт бросать, а этого папка не мог допустить.

Получила письмо от брата, в котором он пишет о поспешной своей женитьбе:

В Нижний Тагил из Челябинска.

Без даты, но, судя по тематике письма,

вероятно, в начале января 1963 г.

«Здравствуй, Люсен.

Мама после Нового года заезжала ко мне, рассказывала, как ты живёшь. Ну что же, по-моему, пока неплохо. Заезжал и папка проездом с курорта. Очень много рассказывал о Москве, Ленинграде, Риге. Жаль, что у меня ничего не получается с поездкой в Ленинград. Пока возился с зачётами, проворонили с Ритой путёвки, просто забыли о них. Сейчас сдал последний зачёт, через 4 дня первый экзамен, да тут ещё женитьба. Женюсь, Люсен. Всё, пропала моя голова. Да как женюсь! Как истинный студент. Дело это было уже решённое, но я не предполагал, что это будет именно сейчас, в экзамены, и именно так. Для скорейшего решения квартирного вопроса потребовалась регистрация, а у меня зачёты. Когда я сидел со своей записной книжкой и размышлял, где же мне взять часа два на женитьбу, то наши друзья с Ритой, которые были здесь как раз, хохотали до слёз. И всё-таки я нашёл эти два часа. Она в перерыв сбежала с работы, а я со своим портфелем пораньше вышел из дому. Встретил её на остановке, и поехали искать ЗАГС. Нашли один, но нас оттуда выпроводили, т.к. нужно регистрироваться, оказывается, только в своём районе. Нашли другой, там согласились. Написали заявление. За это время меня дважды отругали. Один раз за то, что я их торопил, т.к. нам некогда, другой – за то, что я сказал Рите, что она стоит 1 р. 50 коп. – деньги, которые я сегодня потратил.

Потом успели ещё забежать в столовую, пообедать и выпить по стаканчику вина. После этого она – на работу, я – на зачёт.

Сама регистрация будет 25 января, как раз перед экзаменом по сопромату. Предстоящая церемония уже ясна: мы ставим свои подписи, нам жмут руки, выходим – и отправляйся, жена, на все четыре, т.к. мне некогда и «жилплощади у нас совсем нету».

Вот так, Люсен. Но надеюсь, после экзаменов мы будем вместе и в каникулы попробуем организовать что-нибудь наподобие свадьбы. Так что жди или телеграмму, или письмо и прошу не опаздывать на свадьбу.

Каникулы у нас будут с 10 февраля, если всё сдам нормально.

Всё. Надо ещё Герке написать и на физику идти. До свидания».

Крупно и размашисто рукою брата: «Жених. Потеха!»

Брату самому не верится, что он теперь жених. Столь поспешное решение немедленно жениться было вызвано житейским прагматизмом: у Риты на работе выделяли сотрудникам квартиры. Давали их, естественно, в первую очередь семейным. Для скорейшего решения квартирного вопроса требовалось свидетельство о браке. Но и без этого дело шло к свадьбе, так как в жизни брата было главное: пришла любовь.

Следующее письмо от брата получила в феврале.

«11 февраля 1963 г.

Здравствуй, Люсен.

Спасибо за поздравления. Послал тебе нашу фотографию. Планы наши пока рухнули, комнаты у нас до сих пор нет. Обещают в марте, так что и свадьбу негде соображать.

Я закончил сессию, всё сдал. Сейчас еду домой один, т.к. Рита работает, но с 17 февраля до 25 она будет отдыхать, я приеду за ней и заберу в Миасс. У меня каникулы тоже до 25-го. Твою поездку в Германию поддерживаю. Полагаю, что ты приедешь настоящим немцем. (Я имею в виду язык.)

Всё. Поеду отдыхать. Устал за сессию. До свидания».

Произошло моё заочное знакомство с Ритой по «свадебной фотографии». У меня возникло чувство симпатии к ней, потому что я видела умиротворённое, счастливое лицо брата. Я была рада за него и за то, что он нашёл свою «вторую половину». Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. У брата отменилась поездка в Ленинград. И квартиру пока не дают. Зато у меня началась сплошная сказка, которая скоро сказывалась, но и дело скоро делалось. Брат ещё не знал о том, что в моей жизни прочно занял своё место Пётр.

Снова пишет папка:

«2 февраля 1963 г.

Ну что ж ты молчишь, милая? Уж не осердилась ли ты на меня? Получила ли ты моё письмо? Как мне хотелось, чтобы ты подышала чистым морским воздухом! Ведь ты ещё в университете падала в обморок, да и сейчас не исключается, с учётом твоей работы в химической лаборатории.

Как я рад, что мне через 16 лет удалось по-человечески отдохнуть. Я бы подсказал тебе, как тебе попасть в Сочи или Ялту, а может, на Рижское побережье. Как заполнить медсправку и курортную карту, тебе надо идти в отпуск именно на курорт, а не в дом отдыха или в туристических походах и дорогах. А туристические рейды по городам сделаем тебе перед курортом, для этого 10 дней хватит. Со своей стороны обещаю помочь тебе в деньгах. И сейчас в помощи не отказываю, даже если решишь ехать в ГДР зимой. У нас с матерью появилось одинаковое желание, чтобы ты побывала дома в Миассе. Мы очень скучаем с матерью! Ждём писем от вас. Ладно, Генушка ещё пока дома, а вот уедет в будущий год, и совсем пусто будет. Мы и сейчас его мало видим. Как уйдёт утром на работу, придёт в час дня, пообедает и опять уходит. Вечером покушает, немного позанимается и уходит учиться до 11 ночи. Я рад, если раньше всех проснусь и дверь ему успею открыть раньше других.

Женька с Ритой, может быть, после 10 февраля на денёк приедут. Сейчас у Женьки экзамены. Я от него письмо не надеюсь получить, но жду. До экзаменов присылал. Гера с Аней тоже по письму прислали. К Новому году ничего не присылали. Георгий пишет, что прособирались, а потом поздно стало. Аня говорит, что комнату мыли да ёлку устраивали Сашке. Я им открытки пошлю: Аня 21 февраля, а Сашок 24 февраля – именинники. И подарок надо приготовить. Ковёр мать хороший им купила. Сват, наверное, поедет и увезёт. Целую, папка».

И написала мама впервые в отдельном от папки конверте. Её встревожило моё сообщение, что подруга моя Алёна собирается выйти замуж за ещё не разведённого человека, у которого есть дочь. Мамино сердце пророчески вещало, такая ситуация может возникнуть и в моей жизни.

«5.02.1963 г. Вечер. (Письмо порви, не разбрасывай).

Здравствуй, Люся!

Письмо твоё тревожное. Как всё это получится, прямо не знаю. На счёт поездки, если всё получится, то хорошо, но оба момента мозги крутят. Как ты всё подготовишь для поездки? В каком пальто поедешь? Какую обувь наденешь, ведь на каблучках тяжело будет ходить?

Я совершенно забыла, когда ты должна ехать в ГДР, устраивает или нет, если деньги вышлем около 20 февраля 100 рублей? Но если 100 рублей вышлем, то, наверное, не сможем больше выкрутиться, если очень нужно, то пиши, как нам лучше поступить.

Я очень не хотела бы, чтобы ты имела связь с человеком, подобным как у Аллы, т.е. с женатым, и возраст такой, как у женатого.

Они все сначала говорят хорошо и бывают непьющие и некурящие, и я такого же выбирала, а результат – сама знаешь. Ну будь осторожна, пожалуйста, и ничего не скрывай. В случае чего, пиши мне лично. У нас затруднения возникли со сборами тебя и ещё, как знаешь, Евгений зарегистрировался 25 января, и приедут к нам на неделю оба с Ритой с 10 февраля, а в середине марта им обещают дать комнату. Так что самое необходимое надо для жилья им собрать. Как всё получится, понять ещё трудно. Пиши скорее, когда едешь, какой дорогой и каким поездом. Может, нашей, так сообщи, каким поездом и когда. Писать много хотела, но мысли убегают вперёд, и я забываю, что хотела писать.

Будь здорова. До свидания. Мама».

В мою жизнь вошло нечто новое, и теперь не было дня, чтобы я не думала о Петре. Никаких слов о любви, жили одними интересами о работе, о предстоящей поездке за границу. И каждый занимался своими делами. Пётр часто ездил в Свердловск в Совнархоз. Я в группе пластификаторов занималась исследовательской работой по заданию Анатолия Абрамовича. Готовила первую мою научную статью в журнал «Заводская лаборатория». Кроме курсов английского языка, посещала курс философии – это надо было мне для сдачи экзамена кандидатского минимума. На химфак мне почему-то не хотелось возвращаться, я мечтала поступить в аспирантуру института белка в Новосибирске, но не знала, есть ли там соответствующая кафедра, надо бы послать запрос. Мечтала по-детски, думала: вот поступит мой братишка Гена учиться в институт в Академгородке и узнает, можно ли мне поступить в аспирантуру в институт белка.

Пётр раскритиковал мои планы:

– Какой ещё Новосибирск? Надо в НИИПМ в Москву поступать. Мы там с Дёмкиным заочные аспиранты, и нам тоже надо сдавать те же экзамены, что и тебе.

Надо сказать, на заводе пластмасс в Тагиле было ещё несколько заочников-аспирантов, именно для них и были организованы курсы при заводе, куда вклинилась и я. Пётр тоже записался на курсы философии с хитрым прицелом. Сидеть на занятиях ему было некогда, вместо него сидела я, писала конспекты в тетрадках, а Пётр брал эти тетрадки и читал. Когда проводились семинары по конкретной теме, он брал ту же тему, что и я. И когда на семинаре надо было отвечать по теме, он «пропускал даму», то есть меня, вперёд. Я бойко тарабанила по теме и садилась на место. А преподаватель обращался к Петру:

– Пётр Сергеевич, вы хотите дополнить выступление Кузьминой?

– Да нет. Товарищ Кузьмина доложила всё достаточно полно.

И нам ставили обоим «зачёт».

Я стыдила Петра за то, что он выезжает на занятиях за мой счёт, на моих конспектах и сидениях в библиотеке. Но он отмахивался:

– Некогда мне!

Ну и считалось, что мы занимаемся и готовимся вместе. Мне нужна была какая-то книга по философии и программа занятий, а Пётр сказал, что у него дома они есть.

– Приходи в субботу в два часа дня. Тамара уедет с Серёжей на весь день к родителям на Вагонку, будем вместе готовиться к семинару.

Он уже был разведён с Тамарой, но жили они пока в разных комнатах в квартире; каждый со своими домашней утварью и продуктами. Собрались разменивать эту квартиру на две и подыскивали варианты. Тамара хотела жить с сыном Серёжей на Вагонке, где она работала, и жили её родители.

В субботу я поехала в город, нашла дом и квартиру на Газетной улице, позвонила в дверь. Пётр впустил меня и сразу провёл в свою комнату. Причём верхнюю мою одежду и обувь взял туда же.

Мне было любопытно посмотреть, как живёт начальник ЛНП. Ничего особенного. Комната-пенал. Продавленный диван. Стол у окна. Радиоприёмник «Фестиваль» на столе – награда завода за выдающееся изобретение. Книги на полке. Шкаф у стены.

Сказал:

– Вот и вся моя мебель. Шкаф и диван мне достались «в наследство» от Дёмкина. Он вначале приехал работать в Тагил вместе с женой Женькой и сыном. Работал в ЦЗЛ, и я с ним в одной группе. Дали Дёмкиным однокомнатную квартиру тут недалеко. Сейчас в ней Мишка Зайденберг живёт. У них в Ленинграде квартира, Женьке не хотелось её терять, да и климат Тагила ей не нравился. Ну и укатила от Дёмкина в Ленинград. Встречаются во время отпусков и командировок Дёмкина. Ну а я, когда с Тамарой разъедемся, отдам ей всю остальную обстановку. С нею ведь Серёга мой остаётся. А в моей холостяцкой жизни мне мало что надо. Да я, скорее всего, буду переводиться и устраиваться на работу в НИИПМ в Москве. У меня там мама одна теперь живёт. Отец полгода назад умер.

– А зачем ты от них уехал в Тагил после окончания Менделеевки?– спросила я.

– Когда я учился в Менделеевке, папа с мамой жили в Магадане и работали там по контракту. Я после Менделеевки распределился работать в Нижнем Тагиле. А родители из Магадана вернулись в Сочи, потом обменяли квартиру на московскую.

Как я поняла, обзаводиться новой семьёй Пётр пока не собирался.

Сели заниматься. За дверями кто-то ходил.

– Тамара вернулась. Но ты не бойся, она сюда не заходит. Я сейчас схожу на кухню, согрею чай, принесу сюда бутерброды. Ты ведь, наверное, проголодалась, да и я есть захотел.

Он ушёл, а я дико волновалась, не хотела видеться с его бывшей женой. И принесённые чай и бутерброды не лезли мне в рот.

Прошло ещё немного времени: стук в дверь. Дверь открылась. В дверях стоит Мишка Зайденберг. Смеётся:

– Это я, ребята. Принёс ключи от Дёмкина, а Тамара не пускает к тебе. Говорит: «У него женщина»! Ну-ка, ну-ка! Даже интересно посмотреть на эту женщину! А тут Люська, оказывается, сидит.

Не помню, как я уходила из этой квартиры, но дала себе слово больше сюда не приходить.

Время стремительно летело. Из Свердловска ничего не сообщают: едем или не едем.

– Едем! – успокаивал меня Пётр. Деньги-то с нас взяли уже.

В общем, получалось, что с Петром мне никакие препятствия не страшны. И он постоянно в своих делах находит время встречаться со мной и решать мои проблемы. А мне не нравился его несколько запущенный вид в одежде: воротники и манжеты рубашек грязные, перхоть на плечах чёрного пиджака. Фу! И однажды я ему предложила:

– Давай я у себя в общаге выстираю твои рубашки!

Такое предложение не казалось мне несколько предосудительным, ведь я росла в семье, где у меня три брата и отец, стирка мужских рубашек была обычным женским делом.

Пётр принёс на завод пакет с грязными рубашками, я их выстирала и повесила на плечиках сушиться на кухне в общежитии.

В это время в Тагил приехал в очередную командировку Борис Краснов. Алёна вернулась после Нового года из Москвы почти что женой. Когда мы с Ниной Траяновой уходили утром на работу, Алёна шла работать в ЛНП во вторую смену. Борис оставался в нашей комнате и спал на кровати Алёны. Ну и когда Борис умывался и брился, он увидел сохнущие на нашей кухне мужские рубашки. И он, конечно, знал от Алёны, чьи это рубашки. С сарказмом хмыкнул:

– А кто-то Иванову уже рубашки стирает!

Я радовалась за подругу: её будущая жизнь определилась. Борис внешне грубоватый, но в душе был нежным и мягким. Писал ей из Москвы письма, называя её ласковыми словами «Детуль!» или: «Детка!» Один раз Алёна, брезгливо морщась, показала мне его письмо, вернее его приписку в конце: «Не пойму: куда ты меня целуешь?»

– Ну и куда?– спросила я её.

– Да ну его! Я написала: «Целую тебя Х + ˷» (то есть математически изобразила: икс плюс бесконечность). А он всё перевернул на свой лад. Не буду больше писать ему!

Хохоту у нас было!

Бывая в Тагиле в командировках зимой, он умудрялся играть в хоккей с местными ребятами. Приходил после игры к нам в общагу слегка поддатый и говорил:

– Ух и мороз! Отморозил себе коленки и задницу. Показать?

Иногда мы с Алёной навещали Бориса «У тёти Софы». Помню, пришли как-то вечером в его комнату. На форточке сохли постиранные им носки. Когда мы открыли дверь, от сквозняка один носок улетел через форточку вниз. Борис тут же выкинул и второй носок. Нас это удивило: в то дефицитное время носками не разбрасывались. Стыдим Бориса:

– Ну лень тебе сходить за носком, что ли?

– Да ну! Холодрыга собачья, где его в сугробе да в темноте найдёшь?

Мы не поленились с Алёной, спустились под форточку, нашли оба носка и принесли Борису.

Обе мы с Алёной были «с мужчинами», о чём писали своим подружкам, и они радовались за нас. И у нас с Алёной было общее чувство защищённости с более опытными, так сказать, «пожившими» уже, мужчинами, и старше нас, чем это было в нашем студенческом прошлом с такими же неустроенными, как мы с Алёной, в житейском плане ребятами.

Мне с Петром было комфортно и спокойно, никогда не видела его пьяным и просто навеселе, был он серьёзен, говорил больше о своей работе. Совсем как в песне: «Первым делом, первым делом самолёты, ну а девушки, а девушки потом!»

Едем в Москву, потом в Германию

Шла хрущёвская «оттепель», и советские граждане получили возможность выезжать за рубеж. Надо было пройти через партийное сито и разного рода анкетные формальности типа: не был, не участвовал, не привлекался, и чтобы пятый пункт в паспорте желательно был не еврейский, и чтобы социальное происхождение было такое, какое надо. Словом, необходимо было соответствовать нормам, определяемым свыше для советских граждан, которые собираются глянуть на западный образ жизни. Но даже при полном соответствии этим нормам власти давали возможность отправляться простым советским гражданам преимущественно в страны соцлагеря, то есть в те страны, в которых был установлен просоветский режим, находящийся под контролем «старшего брата». У нас ведь была с этими странами «братская дружба», и мы должны были по-братски любить народы этих стран.

Воспитанные советским строем в строгой изоляции от запада, мы были довольно дикими и наивными. За рубежом нас многое удивляло и, главное то, что там люди материально живут лучше, ибо там нет того постоянного товарного и продовольственного дефицита. Двигаясь к сияющим вершинам коммунизма, наша советская власть как бы забыла о людях, мы получали небольшую зарплату, которая хоть и не давала умереть с голоду, но любая дорогостоящая покупка (холодильник, стиральная машина, телевизор, не говоря уж о недосягаемом автомобиле) вызывала напряги в семейном бюджете. Человек, имеющий автомобиль в личном пользовании, относился к высшей элите общества. Это не противоречие. Если ты смог приобрести автомобиль, значит, ты находишься ближе к партийной и чиновной верхушке, пользуешься определёнными льготами и тебе дозволяется то, что не могут себе позволить простые граждане. И, конечно, простые граждане видели такую несправедливость устройства нашего общества, но молчали. «Народ и партия едины, но различны магазины!» – ходило в народе присловье.

И всё же мы были патриотами своей страны, преданными своей партии и правительству, а иначе нас бы и не выпустили за рубеж. Слова «Политически грамотен и морально устойчив» в характеристике, подписанной треугольником предприятия, где ты работал (парторг, председатель профсоюза, твой начальник), были не пустыми словами. За ними стояло многое.

И я готовилась к поездке, не веря в её возможность.

Мой гардероб был настолько убог, что стыдно было показываться в Европе в таком виде. Для выезда за рубеж мне потребовались демисезонное пальто, новые туфли, головной убор (то есть шляпка) и для полноты экипировки – перчатки и сумочка. В марте в Европе уже тепло, в зимней одежде там будешь выглядеть, как чукча с Севера.

Я уговорила Петра сшить ему пальто в том же ателье, где шила одежду и я. Одевался он, на мой тоже отсталый в моде взгляд, просто ужасно. В чёрном долгополом драповом пальто, в зимней шапке он походил на чеховского «человека в футляре».

В магазине ничего нельзя было купить. То, что висело, носить было нельзя даже внутри страны. Выбор тканей для пальто был также очень убог. Но помня, что немцы предпочитают носить всё светлое, я приобрела в магазине дешёвую ткань букле в светло-розовых тонах для себя, а Петру мы выбрали не совсем подходящую для мужского пальто плотную тёмно-синюю ткань с ворсом. Лишь бы не чёрное и тёмно-серое, в чём ходила основная масса советских людей. Мужчины носили ещё брюки с широченными штанинами, хотя передовая молодёжь давно уже влезла в обуженные брючки, носила длинноволосые причёски, за что к обладателю таких брюк и причёсок прилипала кличка «стиляга». Их считали морально неустойчивыми и за рубеж не выпускали.

Волновало и то, что Пётр хотел познакомить меня в Москве, где мы будем проездом, с его мамой. К встрече с нею я внутренне готовилась даже более ответственно, чем к поездке за рубеж.

Не так радужно были настроены мои родители. Они были напуганы моей решимостью. Петра они ещё не знали. В газетах читали о провокациях у Берлинской стены. К немцам по памяти о Великой войне относились с враждебным чувством. Но родители знали, что прямо запретить они ничего уже не могут – я вырвалась из-под их постоянной опеки и жила самостоятельной жизнью. Поэтому они пустили в ход дипломатию. В письмах писали: «У тебя слабое здоровье. Почему бы тебе не взять соцстраховскую путёвку в какой-нибудь южный санаторий? Разве мало прекрасных мест в нашей стране? И чего ты не видела у этой проклятой немчуры?» А я ликовала. Еду! Я столько всего увижу! Ура!

А вот и фигушки! Накануне нашего с Петром отъезда в Свердловск получаю вдруг телеграмму: «В виду того, что тургруппа в ГДР сформирована, вам предлагается поехать в Чехословакию».

Я чуть не плачу. Не хочу и боюсь без Петра ехать в Чехословакию! Пётр не растерялся, позвонил в обком профсоюза, настоял, что я еду от нашего завода именно на Лейпцигскую ярмарку, и меня восстановили. «Вот всегда так: под его надёжной защитой я не пропаду!» – думала я…

Трудно писать о впечатлениях, когда прошло так много лет. За это время наш «нерушимый Советский Союз» распался, а Германия – восточная и западная, наоборот воссоединилась в единое государство.

Вернувшись из ГДР, я сразу взялась за обработку путевых записей, сделанных наспех и воспроизводящих в хронологическом порядке лишь основные этапы двухнедельного путешествия. Мой путевой очерк сохранился, и я не хочу ничего прибавлять или убавлять. Я впервые в жизни попадаю за пределы моей страны и пишу обо всём подробно, ахаю, удивляюсь и восхищаюсь. Мне всё интересно до мелочей! «Пустили Дуньку в Европу!» – смеялся Пётр. Но ведь и он впервые выезжал за рубеж. Просто он мог управлять своими эмоциями, а я нет.

4 марта 1963 г.

Сегодня рано утром мы с Петром выехали в Свердловск.

Обком профсоюзов. 9 часов утра. Все туристы в сборе. В течение двух часов нам читают наставления: как нужно вести себя за границей, как есть, одеваться, переходить через улицу, садиться в автобус. Наставления сдобрены большим числом примеров из истории выездов предыдущих групп. Мол, некоторые несознательные теряли своё лицо, а заодно подрывали престиж нашей страны. Мужчины теряли лицо чаще всего из-за склонности к спиртному. Женщины (О! Женщины!), представьте себе, теряли лицо из-за тряпок, а ещё хуже из-за склонности к свободной любви с иностранными мужчинами. Ужас какой!