По дороге в Космос

– Это ты про кого?

– Это я про солдатиков моих, стройбатовцев, мать их, – сказал Сергей и смачно сплюнул.

– За что ты их так?

– Как так? Хреново, по-твоему?

Сергей щелчком отстрелил в темноту окурок, запахнул тужурку, чтобы было теплее, и перешел на сплошную матерщину.

– Док, ты с чем имеешь дело? Или с кем? С таблетками? Со шприцами, бляха-муха? С больными, от которых тебе по большому счету ни хера не надо? Так?.. А у меня сто пятьдесят рыл в роте, и большинство среднего образования не имеют. И половина по-русски ни бельмеса. При этом я за них отвечаю, мать их, и делать они должны так, как надо. Стоишь, бляха-муха, смотришь в эту бездонную ямищу и молишься про себя, чтобы никого не засыпало или плитой бетонной не захерачило насмерть. Просекаешь, док? Они у меня, бляха-муха, майну с вирой только после ебуков начали различать.

– Ты что так разошелся, разбудишь всех, – сказал Владимир.

У него от всего увиденного и услышанного совсем упало настроение. Он поддерживал разговор, а сам думал о жене и сыновьях, младшему из которых было три месяца. И недобрым словом вспоминал холеного генерала из медуправления.

Сергей немного успокоился.

– Разошелся… Я сейчас сижу с тобой, у меня передых этой ночью, а бойцы мои, ночная смена, вкалывают там. Вот и думай о них постоянно, бляха-муха.

– Как вкалывают? Ничего же не видно, – удивился Владимир.

– Так, вкалывают! Работа у нас такая, «круглосуточная» называется, слыхал? Мачт осветительных понаставили вокруг, от генератора запитали и вперед заре навстречу, бляха-муха. И выясняется опытным путем, что без моих малограмотных бойцов ни-ку-да. Пока мы из этой пустыни миллион кубов песка с глиной не вынем, а затем сотни тонн бетона в нее не захерачим, ничего здесь не полетит.

– А что должно полететь? – с интересом спросил Владимир.

– А, ну да… Здесь, Владимир, ракеты будут запускать в даль голубую, – Сергей опять недобро засмеялся. – Да ты не дрейфь, что ты напрягся? Бумаг, что ли, много подписал? Здесь каждый столько же подписал. В отпуске только не болтай лишку и письма пиши поаккуратнее.

Владимир не захотел продолжать эту тему и перебил Сергея:

– Давно здесь?

– Летом прошлого года мы сюда прибыли. Так что я, бляха-муха, ветеран.

– А солдаты твои где живут?

– Они еще из землянок не выбрались.

Сергей посмотрел на Владимира.

– Что, затянулся, а выдохнуть не можешь? И я в землянке жил, чему удивляешься? Здесь зимой холодища и ветер. Это сейчас уже тепло, можно в палатках перекантоваться. А летом наоборот будешь зиму добрым словом вспоминать, жара невыносимая. Здесь, бляха-муха, всем хорошо, кроме людей.

– Госпиталь отсюда далеко?

– Пара бараков у них, кажется, да палатки. Пешком не дойдешь, ехать надо. Но это не твои заботы, завтра довезут, успеешь насладиться местными прелестями.

– А стационарный госпиталь строят?

– Какой, на хрен, госпиталь! – возмутился Сергей. – Людям жить негде. Бараки бы к следующей зиме на всех построить. Деревянный городок – тот строят, около реки. Две линейки коттеджей наметили. Но они не для смертных, сам понимаешь. А пока начальство в вагонах живет в Тюре, но там тоже, я думаю, не сахар… А почему госпиталем интересуешься?

– Я же врач, – подавленно ответил Владимир, вспомнив генеральские заверения в том, что госпиталь строят.

– Ну да, забыл уже. Врачи здесь нужны. Солдат калечится – ты не представляешь, сколько. При таких масштабах и такой гонке по-другому и не может быть. Солдатики здесь как песок, расходный материал.

Владимир недоверчиво посмотрел на собеседника, но решил не уточнять и сказал о себе:

– Я инфекционист.

– Инфекционист? По всякой заразе, значит. Готовься поносом заниматься, док. Сейчас жара наступит, будет море мух и поголовная дизентерия. Здесь даже нормальной воды нет, питьевая вода привозная, на станции водокачка, оттуда возят. Да что я тебе рассказываю, через неделю сам все увидишь. Утром завтра приедет водовозка, постоишь в очереди на водные процедуры, умоешься сырдарьинской водицей с рисовых чеков, зубы почистишь, и будет тебе прозрение. Только челюстями не сильно работай, а то от песка без эмали останешься.

– Слушай, а где здесь попить можно? – вдруг спохватился Владимир, услышав упоминание о воде.

– Нигде. Завтра, когда привезут питьевую воду, советую напиться впрок, как верблюд. – Сергей невесело засмеялся. – И наполнить все сосуды, какие есть.

– Да ладно тебе нагнетать, – не выдержал Владимир.

– Нагнетаю, говоришь? Ну-ну, – ухмыльнулся Сергей, – завтра вспомнишь меня. Поймешь тогда, что я правду говорил, бляха-муха. Прошлым летом народ падал без воды. Но ты пока сам не увидишь – не поверишь. Солдаты водовозки самовольно останавливали и выпивали до капли, а ты – «нагнетаешь».

– Семьи здесь есть?

– Не встречал. Женатый?

Владимир кивнул.

– Когда жилье появится, не знаешь?

– Я жильем не занимаюсь. Но своим можешь сообщить, чтобы не ждали. В лучшем случае деревянных бараков вам нашлепают. Здесь же нет ничего, кроме песка и грязной воды, все привозное. Понимаешь, что это такое? Ни деревяшки, ни кирпича, ни ржавого гвоздя. Все с большой земли. Пока здесь своя собственная строительная индустрия не заработает, хрен что здесь будет.

– Сергей, как ты согласился сюда перевестись?

– С чего ты взял? Соглашаются или нет – это когда лично тебе должность другую предлагают или в другую часть предлагают перейти. А я как был при своем строительном батальоне, так и остался. Услали за тысячу верст, и торчу теперь здесь как слива в жопе. Это вас, медиков, наверное, поштучно набирают, а нас всем колхозом пригнали.

– Да, ты прав, что нас поштучно. Но с тем же результатом, – размышляя, произнес Владимир.

– Про результат это ты в самую дырочку, док… Ты думаешь, о нас кто-нибудь после этого вспомнит? Херушки! Героями будут начальники. Но сначала столичные, конечно. Наезжают сюда планы свои сверять и жизнь подгонять под собственный график, бляха-муха.

Они еще немного посидели под мириадами звезд на черном небе и, поторапливаемые похолодевшим ветром, вернулись в палатку. От разговоров о воде Владимиру ужасно захотелось пить; в подавленном состоянии он проворочался до утра, уснуть так и не смог.

Ранним светлым утром, когда на край земли уселось огромное оранжевое солнце, все сбылось, как предрекал матерщинник Серега. Приехала водовозка с ледяной водой из реки, и офицеры с усталыми обветренными лицами и неприятно бескровными белыми торсами выстроились в очередь к огромному крану, рассчитанному на стыковку с пожарным шлангом. Они умывались, чистили зубы, обливались, как могли, подлезая под рваную струю, чертыхались от холода, затем до красноты растирали полотенцами мокрые тела.

Вода лилась и лилась из пожарного крана на давно уже сухой, позабывший скудный снег песок, а лужи под краном все не было и не было: упавшая вода мигом исчезала между верблюжьими колючками, в недрах истосковавшейся по влаге и никогда вдоволь ее не видевшей земли. Офицеры к этому привыкли и не удивлялись. А еще они знали, что водовозки с питьевой водой утром может и не быть – и пили. Все пили эту мутную сырдарьинскую дрянь. И Владимир пил. И не было у пьющих ни званий, ни должностей. Сырдарьинская вода, болтавшаяся в их желудках, уравнивала их, готовя кому скорую дизентерию, кому гепатит тюратамской разновидности, кому будущую мочекаменную болезнь, кому бог знает что еще. И никакие знания и убеждения Владимира и его будущих коллег от медицины не могли помешать этому течению жестоко спланированной жизни.

Первый день на Байконуре

Начальник госпиталя в звании подполковника поздоровался с офицерами за руку и предложил им сесть.

– Я не спрашиваю вас, как вы устроились. В сложившихся обстоятельствах этот вопрос звучит издевательски, – сказал он, обращаясь к Владимиру Петровичу.

Сам подполковник садиться не стал и принялся прохаживаться по барачной комнатке, служившей ему кабинетом. На нем были белая шапочка и белый халат, завязанный на спине на длинные тесемки в несколько рядов. Закатанные рукава халата обнажали крепкие руки. У него было моложавое лицо. Лишь виски, подернутые сединой, выдавали его настоящий возраст. Выглядел он уставшим. Но, несмотря на очевидную усталость, от него исходил бодрящий оптимизм. Говорил он по делу, без жаргона и слов-паразитов.

– Вопросами вас мучить не буду, оставлю это занятие вашему непосредственному начальнику, – он жестом указал на сидящего рядом с Владимиром Петровичем майора. – Что-то вы уже успели увидеть. Вы не первый вновь прибывший, поэтому ваше состояние я хорошо себе представляю – вы подавлены. Так ведь, если честно?

Их глаза встретились, Владимир Петрович кивнул.

– Поверьте, в первые дни мы все испытывали то же самое. Эти мазанки на станции и эту, похоже, навечно привязанную возле них козу мы запомним на всю жизнь, – улыбнулся подполковник. – Уверяю вас, это нормальная реакция нормального человека. В этой обстановке для поднятия духа могу предложить вам один универсальный рецепт: воспринимайте окружающее как данность, которую вы не в силах изменить. Понимаете меня?.. Что толку сокрушаться по поводу отвратительного местного климата, например? Согласны? Или по поводу того, что вы работаете не в ялтинском военном санатории, – пошутил начальник госпиталя, демонстрируя Владимиру Петровичу веселые глаза и ободряющую улыбку. – Ну и, конечно, работа, которой здесь непочатый край, поможет вам прийти в себя.

Оказавшись у стола, он взялся за деревянную ручку чайника, стоящего на круглой электрической плитке, и вспомнил о воде.

– Да, бытовой вам совет и приказ, если хотите: кипятите воду, другой воды не пейте. Речной водицы испробовали уже, да? Неудивительно. Пусть это будет в первый и последний раз. Песок с химией, конечно, никуда не денутся, но, по крайней мере, все остальное убьете. После этого отстаивайте и пейте. Но это в крайнем случае, если нет питьевой воды со станции. Кстати, эту воду также рекомендую кипятить. Что же касается воды для медицинских целей, то тут, как вы понимаете, двух вариантов быть не может.

За окном с характерным рыком заработал мотор санитарной «буханки». Начальник госпиталя направился к двери.

– Вот, как раз к разговору об отвратительной воде. Извините, – он вышел на крыльцо барака и кому-то закричал, перекрывая гул автомобиля: – Без воды не возвращайся! Двух часов тебе хватит? В крайнем случае ссылайся на распоряжение начальника полигона: пищеблок и госпиталь обеспечиваются водой в первую очередь. Приедешь – сразу ко мне.

Вернувшись, подполковник продолжил.

– Немного о госпитале… Нас пока недостаточное количество, двадцать три офицера, гражданского персонала и того меньше. Но главная проблема заключается не в этом. Дело в том, что в сложившихся условиях мы не можем развернуть нормальные, полнофункциональные стационары. На сегодня мы имеем всего три сборно-щитовых барака. В них разместились кабинеты для амбулаторного приема. Есть небольшая клиническая лаборатория. Еще есть палатки подсобного назначения. Инфекционное отделение только создается. Ваш начальник прибыл неделю назад. Вот вам, пока вдвоем, и придется организовывать работу отделения. У вас будет один из первых стационаров госпиталя. Это армейская палатка на сорок коек, практически полевые условия военного времени, разве что не стреляют. В теплое время года, во всяком случае, вы сможете принимать больных. С начальником первоочередные задачи мы обговорили ранее, он введет вас в курс дела.

Начальник госпиталя выразительно посмотрел на Владимира Петровича.

– Теперь о вас… Кроме всего прочего, вы еще и эпидемиолог с ростовским дипломом. Такого специалиста мы и планировали получить в штат. Я думаю, вы догадываетесь, что именно поэтому вы здесь и оказались. Надеюсь, что ваши знания по особо опасным инфекциям не будут востребованы. По крайней мере, на начальном этапе строительства полигона. Не хватало нам здесь еще чумы с холерой, – начальник госпиталя посмотрел на подчиненных. – Иначе случится катастрофа. С эпидемией подобного рода без помощи извне мы, совершенно очевидно, не справимся. И вы нам здесь нужны в первую очередь не как врач, способный лечить эту заразу, а как специалист, способный правильно диагностировать случаи заболевания на самой ранней стадии. Я подчеркиваю: на самой ранней стадии. Вы, конечно же, понимаете всю важность такого требования.

Владимир Петрович напряженно и внимательно слушал. Начальник госпиталя заметил его волнение.

– Не дай бог… Тысячи солдат без нормальной питьевой воды, в тяжелых бытовых и климатических условиях, в потенциально опасном районе. Круглосуточная работа на главных объектах полигона. Прошлым летом имели место даже самовольные захваты водовозок. А что можно сделать? – Подполковник стукнул кулаком по столу. – Закрыть строительство до тех пор, пока не будут обеспечены нормальные условия жизни солдат? Щитовые дома барачного типа, ежедневное горячее питание, питьевая вода, баня, наконец, раз в неделю, без пропусков, регулярная смена белья. У всех же, извините, яйца чешутся, нечем помыться. И так изо дня в день. Того и гляди педикулез накроет. Нормальные сортиры должны быть везде, в том числе и на объектах строительства… Нда!

Начальник госпиталя вздохнул и задумался, глядя в окно.

– Но это из области фантазий. Призываю вас не забывать о наших реальных возможностях, а сам позволяю себе мечтать. Если же спуститься на грешную землю, то придется констатировать, что в настоящий момент мы имеем жуткую антисанитарию. А впереди нас, между прочим, ожидает сорокаградусная жара, которая лишь усугубит все проблемы. Не хочу вас пугать, но все это ляжет на ваши плечи. Вам, Владимир Петрович, необходимо будет регулярно наведываться в пищеблок и барак, оборудованный под столовую, иначе потравим всех. И построже там, пожалуйста, без стеснений и церемоний. В этом вопросе расшаркиваться ни перед кем не следует.

В наступившей тишине подполковник несколько раз смерил кабинет шагами по диагонали.

– Если откровенно, то серьезного лечения в сложившихся обстоятельствах госпиталь предложить не можем. Всех серьезных больных направляем в ташкентский госпиталь. Может быть, ваше отделение сделает в этом направлении прорыв, и мы начнем возвращать людей в строй самостоятельно, хотя бы инфекционных больных. По-хорошему, учитывая масштабы, характер работ и сумасшедшую гонку, нам здесь в первую очередь нужен травмпункт со своим стационаром, функции которого сейчас отчасти выполняет хирургический кабинет, и ожоговый центр. Ну и ваше отделение, конечно.

Начальник госпиталя почувствовал, что увлекся темой, не относящейся к компетенции подчиненных, и перешел к завершению разговора.

– Вопросы ко мне, Владимир Петрович?

Владимир Петрович попытался встать.

– Сидите, сидите. Есть вопросы?.. Тогда я вам помогу, я все ваши вопросы знаю наперед… Когда будет жилье и когда можно привезти семью. Благоустроенное жилье обещают только к концу следующего года, не раньше. Стало быть, еще два года. Сколько квартир выделят госпиталю, не готов сказать. Бараки для проживания офицерских семей обещают к концу этого года. Забирать ли семью в бараки – решать вам. Стационарное снабжение питьевой водой к тому времени должно быть налажено.

– А когда построят госпиталь? – решился спросить Владимир Петрович.

– Вы имеете в виду нормальный, не барачный? Не раньше чем через три-четыре года. По плану он должен быть на четыреста коек, это немало. Начальник медицинской службы полигона и ваш покорный слуга, когда случается оказия, поднимаем вопрос об ускорении начала строительства, но должного понимания не находим. Здесь на полигоне строительство военных объектов на первом месте. А все остальное, к сожалению, второстепенно. Обещают дополнительные бараки – и только… Что вас еще интересует, должности? Этим летом вам капитана, кажется, получать, так? Ну и дальше будете расти, не волнуйтесь. Штат большой, должностей всем хватит. Кстати о вашей жене. Проблем с трудоустройством в госпитале не будет никаких, имейте в виду. Есть еще вопросы? Тогда я вас более не задерживаю. Да, одну минуту, что-то еще хотел вам обоим сказать.

Офицеры остановились на полпути.

– Гепатит! – вспомнил начальник госпиталя. – Было довольно много подозрений на гепатит с особенностями протекания болезни. Все больные были отправлены в госпиталь в Ташкент. Сейчас появилась возможность проследить течение болезни здесь, на месте. Прошу обратить внимание и держать меня в курсе. Вот теперь свободны, – и начальник госпиталя ободряюще улыбнулся.

Выйдя из барака, Владимир Петрович и начальник отделения направились к инфекционной палатке. В ней уже были расставлены кровати и пребывали первые больные.

На тумбочке у входа из металлического бокса со шприцами поднимался пар, медсестра готовила укол. Она только что ввела новокаин в пузырек с пенициллином, взболтала его и затем начала медленно засасывать раствор. Набрав нужный объем, вытащила шприц из пузырька и, выгоняя остатки воздуха, выдавила из него несколько капель. После смочила ватку спиртом и направилась в дальний угол палатки, где ее ждал, лежа на кровати, солдатик-узбек с приспущенными трусами и боязливым взглядом.

Наблюдая отточенные до совершенства движения сестринских рук, Владимир Петрович начал приходить в себя. Впереди ждала работа.

…Через год он забрал на Байконур семью и тетку жены, старую деву Марусю. Благодаря Марусе Шурочка смогла пойти на работу в госпиталь, а на плечи Маруси легли заботы о малолетних детях. Им дали десятиметровую комнату в бараке. В общей кухне из крана текла белесая вода, хлорированная сверх всякой меры. На кухонной стене висело большое жестяное корыто для купания детей. На ночь детские кроватки они ставили ножками в банки с водой. Обнаглевшие клопы с легкостью выходили из положения, планируя с низенького потолка вниз за самой молодой кровью.

Случаи заболевания гепатитом тюратамской разновидности начали принимать массовый характер. Дизентерия и отравления по-прежнему не отступали. Травмы и ожоги были привычным делом.

Солдат стали мыть вовремя, со сменой белья согласно уставу. Большинство из них ютились в землянках и жили мечтой о дембеле.

Обитатели бараков и землянок и даже всезнающий матерщинник Серега не догадывались, что до запуска первого искусственного спутника Земли и триумфа самого передового общественного строя оставалось всего полгода.

24-е октября 1960 года

Владимир Петрович вспомнил страшную катастрофу шестидесятого3, и глаза его заблестели слезами.

…24-е октября, понедельник. Весь советский народ торопится новыми достижениями встретить очередную годовщину Великого Октября. Начало восьмого вечера, быстро темнеет. Стук в дверь, громкий, торопливый. Солдатик, нарочный, запыхавшийся, глаза испуганные. Доложил: «Срочно прибыть!» – «Куда?» – «В госпиталь, товарищ майор! И вашей жене тоже!» – «Что случилось?» – «Не знаю, приказ поднять по тревоге». Ноги не попадают в штанины. Выскочил!

По будущей улице Космонавтов бегут люди, проносятся шальные армейские газики. В воздухе – ощущение беды.

Так кого поднять по тревоге? Всех! Весь госпиталь! Немедленно! Нарочные не успевают. Что значит, не успевают?! Так позвонить всем! По трубе, что ли, телефонов же нет ни у кого. Как нет?! Так нет! Вашу мать…

В госпиталь прибывает медперсонал. Неразбериха. Одним: приготовиться к приему обгоревших людей! Все ресурсы – мобилизовать и ждать! Подготовить операционные! Какие? Все! Освободить палаты! Где, какие? Любые! А что случилось? Катастрофа! Ракета взорвалась! А у нас есть ожоговый центр? А у нас нет ожогового центра. Другим: обеспечить эвакуацию санитарным транспортом! Все скорые машины, все бригады – на 41-ю площадку! Немедленно! Ясно сказано? Немедленно! Забрать все имеющиеся носилки! Из реанимации все врачи, сестры – в «скорые»! Перевязочный материал! И обезболивающие с собой – морфин, промедол. Начинать только с них!

Добрались. Уже стемнело. Запах – невообразимый. Мачты освещают место. Кругом пожарные расчеты с включенными фарами. Выбрались из «санитарок», смотрят. А там – ужас.

Огонь еще не угомонился, ему все мало, близко не подпускает. Покорежившиеся, оплавленные конструкции. И черные бугорки повсюду на земле, там, где бегущих врассыпную солдат, офицеров, инженеров, конструкторов догнала и накрыла страшная многотонная огненная волна. И черные силуэты на расплавленном битуме, в котором завязли и не смогли выбраться. И черные фигурки на колючей проволоке ограждений, которую, обезумев, рвали своими телами и не смогли преодолеть, с сожженными спинами и затылками, с лопнувшими глазами. И живые разбросаны кто где, докуда успели добежать, спасаясь от адова пламени. И непострадавшие с беспомощными глазами.

Душераздирающий стон. Горелое мясо. Мозг заклинивает. Общее оцепенение. Очнулись: что стоим – начали! Сначала колем наркотики! В глазах слезы, руки трясутся, медсестры работать не могут. Взять себя в руки! Как? И тут еще – поперек: они к тому же отравлены, возможен отек легких. Чем отравлены? Ядовитыми парами гептила. А что это? Ракетное топливо. Как нейтрализовать? Никто не знает, не знает никто, вашу мать! Может быть, молоком? А оно есть? Его детскому саду едва хватает. Вашу мать. А как поднимать, как укладывать на носилки? Осторожно! Как хрусталь! До живых дотронуться невозможно – невыносимая смертоносная боль. Специального оборудования для транспортировки людей с обширными ожогами нет. Как нет?! Опять нет?! Значит, чем долбануть по америкосам есть, а телефонов, медицинского оборудования и молока – нет?! Диверсия?! Нет – режим. Какой такой режим? Коммунистический. Так его растак в бога, в душу, в мать…

Умирают, умирают, умирают. На руках, на носилках, в «скорых», в госпитале.

Начальники бродят в растерянности. И одно и то же: «Где маршал4?! Маршал где?!» Молчание. Маршал должен быть! А как же? Как хотите! Так ведь не отличить. И вдруг откуда-то: «Звезда Героя, по звезде Героя!» Так ведь расплавилось все! Вашу мать. Найти его черный бугорок по звезде, по чему хотите. И, отведя в сторону разные чины, пялясь жуткими глазами и понизив голос, главный из живых: «Вы понимаете, что маршал должен быть?!»

И понесли бугорки и фигурки в специальный барак до утра. И назначили один бугорок маршалом.

А главный конструктор5 жив? Главный конструктор жив, повезло, слава богу. Узнав об этом, первое лицо оттуда, из кремлевского поднебесья, главному конструктору – недовольным до ненависти тоном: «А ты! Почему остался жив, у-у-у?», подкосив инфарктом выдающегося изобретателя, создавшего межконтинентальную баллистическую ракету для военных… А не это ли первое лицо и его приближенные бонзы терзали маршала и конструктора ежедневными звонками и намеками: «Дорого яичко ко Христову дню», провоцируя невиданную спешку и беспрецедентное нарушение испытательных нормативов? И не оно ли, это первое лицо, и все его большевистские предшественники заразили страну своими коммунистическими годовщинами и юбилеями?

Отчаяние улеглось, истлело. Все уже бесполезно, бессмысленно. Агония командирского ора и начальствующих указаний. Вынянчить бы тех, кого довезли до госпиталя.

А теперь забыть. Никто, никогда и нигде не имеет право на правду. Точка. И забыли, с этим строго.

А несколько дней спустя через все бессовестные рупоры страны: «…маршал трагически погиб в авиационной катастрофе…» Один?! Один. Еще есть вопросы? Вопросов нет. Похоронить в стене, урна с прахом. Почему? По кочану! И похоронили. Первое кремлевское лицо при этом отсутствовало.

После сто телеграмм и звонков во все концы необъятных бесправных просторов: «Ваш имярек героически погиб при исполнении служебных обязанностей». А как, где, почему? Хотя бы в лицо посмотреть. Не надо вопросов! Сказано же – героически погиб при исполнении служебных обязанностей. Все! С этим и живите.

Вереница закрытых гробов и братская могила в Солдатском парке, похороны бугорков, силуэтов и фигурок, плач Байконура. И его тайна. Позже – стела.

А ровно через три года, день в день, – еще одна катастрофа. И тот же текст: «Ваш имярек героически погиб при исполнении служебных обязанностей».

Два раза – в одну воронку? Так не бывает. Главный маршал артиллерии подтвердил бы это – и ошибся. Бывает. С тех пор в этот спланированный людьми и проклятый небесами день ракетчики не испытывают, не запускают и не делают ничего – сидят по домам и пьют водку. И так навсегда.

В Самаре, в отпуске

Владимир Петрович вспомнил, какие мать пекла пирожки.

Пирожки были с незамысловатой начинкой: с картошкой и зеленым луком, с луком и яйцами, с яйцами и капустой. Они получались у матери такие вкусные, что есть их можно было без счета, пока не кончатся. Из подпола, служившего одновременно складом и погребом, доставала мама бидон холодного молока. Молоко она покупала только на рынке, знала, у кого купить, и никогда его не кипятила, несмотря на ворчание двух инфекционистов. Разливала молоко в граненые стаканы с ободком, звала к обеду и предлагала «отведать» пирожков. И начинался пир горой, сыновей было не оттащить от стола. А мама доставала из печи очередной противень, подкладывала в миску «горяченьких» и шумела на внуков, чтобы «не надламывали, а ели все подряд». Такой вкуснятины он не пробовал больше никогда в жизни.