Очищение духом

– В чём? – спросила Ривелсея.

– В себе, – призналась та. – Пойдём, Ривелсея. Объяснения – когда придём. Вопросы – по дороге.

На этот раз Ривелсея кивнула. Быстро, почти мгновенно, накинула на себя плащ и так же быстро, достав меч «Ярость», прислонённый к стулу таким образом, что до этого был скрыт плащом, пристегнула его на законное место. Нирсела, как можно было судить по её лицу, сильно изумилась тому, что увидела. Ривелсея не обратила на это внимания.

– Пойдём, – сказала она.

Конечно, задавать вопросы самой для Нирселы было теперь просто неуместно. По маленькой лесенке, ведущей к двери дома Адеста, тут же застучали её шаги, а через несколько секунд, необходимых, чтобы запереть замок на ключ, шаги простучали ещё раз.

– Куда теперь? – спросила вторая девушка у первой, когда они вышли на улицу.

– За мной, – сказала та. – И быстрее.

Было ещё рано, меньше восьми часов. В деревне в это время жизнь уже всегда кипит, но Анрельт ещё не проснулся. Народу на улицах почти не было, хотя из домов уже раздавался стук и шелест, лязг и голоса. Две девушки шли по городу одинаково быстрым шагом, но всё же – очень по-разному. Ривелсея смотрела по сторонам прямо и довольно спокойно. Нирсела же напрягалась перед каждым поворотом и каждый раз, заворачивая за угол дома, быстро озиралась по сторонам.

– Нам надо на улицу Спокойствия, – сказала Нирсела на ходу. – Но мы пойдём через центр. Там много Стражи всегда, там безопасно.

– Они не посмеют напасть? – спросила Ривелсея.

– Пока – не посмеют.

– Неужели всё так серьёзно?

– Я думаю. Увидим.

Ривелсея уже стала чувствовать это. По поведению Нирселы. По её напряжённости и по тому, что ей, конечно же, очень должно хотеться поговорить и поспрашивать. Но она молчала; молчала, видимо, потому, что была всецело занята обдумыванием и рассматриванием, просматриванием местности и оцениванием обстановки. Эта предельная концентрация была в каждом жесте и просто никак не могла подсознательно не напрягать и Ривелсею.

Прошли мост, Золотую площадь миновали быстро и, свернув затем на одну из главных улиц, в скором времени вышли на другой мост через Авеир. Снова начинался заречный район, где было не так чисто и красиво и где жило не так много состоятельных и влиятельных людей. Хотя, конечно, кому, как не Ривелсее, было знать, что влияние в Анрельте – вещь очень своеобразная и что влиятельными на практике могут оказаться люди очень интересных типов.

На улицах стали появляться люди, и от этого становилось как-то спокойнее.

– Нам ещё долго идти? – спросила Ривелсея.

– Не знаю. Недалеко, – был ответ.

Когда впереди с одной стороны улицы показался красный каменный дом, а с другой – высокий деревянный забор, Нирсела ещё раз нервно оглянулась перед тем как продолжить путь. Однако Ривелсея не чувствовала никакой опасности, больше она думала о том, куда они направляются и как её там встретят. Этот вопрос, разумеется, тоже был очень важен. Ривелсея верила Нирселе, но ведь всегда нужно учитывать и продумывать все возможности и вероятности, чтобы потом чувствовать себя уверенно и не допускать ошибок. Раздумья об этом, несомненно, были очень полезными, однако они привели к тому, что она несколько опешила от неожиданности, когда Нирсела, шедшая немного впереди неё, внезапно дёрнулась всем телом и вскрикнула, делая предупреждающий жест. Из-за угла резко появились четыре человека, закутанные в плащи и, видимо, преднамеренно скрывшие лица в капюшоны. По каким-то признакам Нирсела опознала в них врагов и была права. Зазвенело железо – эти люди вытащили мечи. Слишком маленькие и тонкие, как показалось Ривелсее. Но тут же она услышала крик:

– Берегись! Они их мажут ядом!

Это становилось опасно. Нирсела отпрыгнула на пару шагов и тоже достала свой меч. Ривелсея ещё не видела, как сражается её новая подруга, но было понятно, что она проиграет. Проиграла бы наверняка, будь она здесь одна. Один из нападавших с яростью бросился на неё, неистово размахивая мечом. Нирсела отбивалась хорошо и аккуратно, делая правильные выпады и вовремя ставя блоки, но без того напора и натиска, который может принести Победу. Второй враг пытался обойти её сбоку, поэтому Нирселе приходилось отступать вдоль по улице, на которой, как нарочно, не было никого, кто мог бы помочь. Ей приходилось тяжело. Спустя короткое время тот, второй, смог-таки подобраться к ней достаточно близко, чтобы тоже вступить в бой. Несколько мгновений было вообще непонятно, как одна девушка успевает сражаться сразу с двоими. Первый бил по её мечу сильно и со злостью, но довольно однообразно – видимо, не владел хорошей техникой. А вот второй был хитрее, он старался наносить удары одновременно с первым и немного сбоку. Нирсела вертела мечом отчаянно, но уже было видно, что она теряется, что сейчас он ударит ещё раз-другой, и она допустит ошибку. Это было неотвратимо, поскольку хитрый враг это рассчитал. И не его вина, что он немного не успел.

Внезапно его меч принял на себя такой выпад, что просто не удержался в руке и, вылетев из пальцев, упал на землю. Секунду спустя на землю повалился и он сам, получивший удар по голове, от которого уже никогда не очнулся.

Ривелсея на одну секунду остановилась, вновь оценивая обстановку, которая сильно изменилась. Но она не смогла всё предусмотреть. Её вмешательство было неожиданным не только для противника, но и для Нирселы, и от этого последняя на секунду растерялась. Одна секунда – но её хватило, поскольку именно секунды всё и решают. Оставшийся противник Нирселы поднял свой меч и ударил с плеча наискосок, «на угол», как сказал бы идеально знающий все существующие и теоретические приёмы Великий Мастер. Конечно, он метил в грудь, но, конечно, Нирсела сделала отвод, вот только недостаточно быстрый и энергичный. Клинок скользнул по руке и ранил плечо. Можно было бы даже сказать «оцарапал», если бы он был обычным. Не оставаясь надолго в долгу, Нирсела сделала резкий выкрут, ухватив по-другому рукоять, и, минуя вражеский клинок, ударила по держащей его руке. Заструилась и закапала сила. И не успела Нирсела сама отплатить своему врагу, как на него обрушился ратлерский гнев. «Мощь гнева» – Ривелсея сильно размахнулась и ударила рукоятью меча врага по затылку. Тот выронил оружие из раненной руки и распластался на земле. Было видно, что он был слишком слаб, чтобы сражаться по-настоящему. Ривелсея опустила оружие. Гнев, который каждый ратлер вызывает в себе во время драки, всегда приносит желание убийства, но Ривелсея находила в себе силы, чтобы справляться с ним. «Успокаивай свой гнев после битвы», – так сказал ей Повелитель. Нирсела подошла к ней.

– Ты молодец, – сказала она. – Я училась четыре года, но, сама видишь, я не настолько хорошо умею. Спасибо тебе, я бы не справилась.

– Разумеется, – кивнула Ривелсея. Она смотрела на последнего, кто остался из четвёрки нападавших – с первыми двумя она справилась ещё до того, как броситься помогать Нирселе – и раздумывала, что с ним делать. Он был жив и даже вроде бы в сознании, что было большой удачей. Несомненно, попытаться что-нибудь от него узнать было бы очень неглупо. Заметив, как этот человек дёрнулся, она мягко упёрла клинок своего меча ему в грудь и спросила:

–Побеседовать не желаешь?

Она находилась в каком-то сильном возбуждении, которое было вызвано тем, что произошло только что, её победой и превосходством, и в то же время странным и грустным ощущением того, что она уже сделала что-то не так. Это ощущение было тихим, но очень неприятным, отчего в Ривелсее появлялась и невольно росла злость на саму себя, и это только ещё сильнее увеличивало её общее возбуждение. И теперь она была озабочена тем, чтобы сейчас сделать всё как надо и по-ратлерски правильно.

– Ааа… Хорошо, – простонал тот.

– Зачем вы на нас напали? – сразу перешла она к делу.

– Вы сами начали открытую войну. Вам будут мстить. Вы должны знать, что такое Посольство. Твоё руководство ошиблось в плане действий, и наши отплатят за то, что случилось, – сказал он осторожно, видимо, опасаясь в своём положении переходить на личности.

– Моё руководство не совершает ошибок, – строго сказала Ривелсея. – А вот твоё – совершает значительно больше, посылая таких, как ты, сражаться с нами. И лучше скажи нам, что сейчас замышляет твоё Посольство.

– Зачем? – спросил тот. – С какой стати я должен что-то говорить?

– Ты хочешь жить? – спросила Ривелсея.

– Каждый хочет жить. Но я же вижу, что ты не собираешься оставлять меня в живых. Я не настолько глуп!

– Вот и очисти свою совесть, сейчас самое время, – сказала Ривелсея с напором. – Никому не известно, и ты не знаешь, где ты будешь через час. Тем более что, – она на секунду задумалась, проверяя свои слова на правдивость, – я могла бы тебя отпустить, если ты очень постараешься, это раз, и если я буду уверена, что ты больше не встанешь на моём пути, как в прямом, так и в переносном смысле.

– Да что я могу сказать? – закричал тот. Всё-таки желание жить – очень чувствительная струна, и играть на ней совсем несложно. – Тебя найдут и убьют, вот и всё. Раньше, позже – неважно. Ты стала опасна для Ночного Посольства, и тебе это не простят.

– Но что же они узнали? – спросила Ривелсея. И тут же сообразила, что её, наверно, выдал сбежавший охранник. «Не следовало отпускать», – подумала она. Тут же вновь ощутила себя в тот миг, вновь остро почувствовала возбуждение этой ночи, чувство страха, риска и азарта, воспоминание о котором является удовольствием, и то чистое желание совершить добро, которое она испытала в отношении человека, в принципе невиновного. Ей не захотелось причинять ему зло. Другое дело – Зенрис. Тот заслужил, и заслужил несомненно. Ривелсея осознавала, что она – личность милосердная, и она чувствовала бы сейчас угрызения совести, если бы убила тогда этого охранника. «Не убивай» – «не щади» – вот весы, которые дал ей сам Повелитель. В тот раз перевесило «не убивай», хотя, видимо, это была ошибка. Да, спустя полчаса уже перевесило «не щади» и, если говорить о весах, равновесие было соблюдено. Однако теперь за ней охотились, по всей видимости, десятки людей. Вот она, цена ошибки. И тут же в сознании у неё появилась знакомая сумрачная фигура. Словно наяву Ривелсея увидела привычные неторопливые движения, услышала знакомый хриплый и тяжёлый голос. «Сострадание и любовь к слабым сгубили уже сотни воинов Разума. И тебя, если не переборешь их, они приведут к гибели». Сколько раз говорил ей это её Великий Мастер? «Жалость пропагандируется как добро стадом безмозглых слабаков. На самом деле это лицемерное зло. Добро – это то, что укрепляет и закаляет, это есть следование к своей цели». Слова, неприемлемые для обычного человека, но ратлер должен быть разумным.

– Посольство – это страшная вещь, – прошептал всё ещё лежащий на земле враг. – Могучая и страшная. Про тебя знают всё, совершенно всё. Опасайся.

– Как? – спросила девушка.

– Не скажу, – он закашлял, задыхаясь. – Ты не знаешь, что могут те… те… те, кто всё могут. И я не предам… И ничего не скажу, или мне отомстят…

– Думаешь, успеют?

– Успеют. Они всегда успеют. Даже если там… – он снова зашёлся в приступе кашля.

– Итак, – подвела она итог. – Ты больше, видимо, ничего не скажешь? Меня преследуют – ну, это я и сама вижу. То, что меня убьют – возможно, посмотрим. По-твоему, это страшная организация, но есть и пострашнее. Скажи мне главное: что вы планируете? Я ведь тоже многое знаю: вы объединяете и прельщаете людей, хотите устроить какую-то новую бессмысленную резню, но денег у вас мало.

– Не бессмысленную, – проговорил тот. – Далеко не бессмысленную, мы откроем глаза людям.

– Да, только вам их закроют, – парировала Ривелсея. – И тебе раньше всех. Мне не нужен пафос. Цель?

– Ничего не скажу, не надейся, – был ответ.

– Это – цена жизни, – предупредила Ривелсея. – Цель?

Она не надеялась слишком сильно, но – опять подействовало.

– Ты что, не видишь? – зашептал он. – Мир погряз в несправедливости. Всё, что можно, уже прогнило. Люди. Законы. Мораль. Власть. С власти и нужно начинать, к власти должны прийти достойные, те, кто всё умеют и покажут людям, что им нужно. Тогда всё будет иначе, все поймут, всё поймут.

– То есть – опять захват власти? – уточнила Ривелсея.

– Не захват, но для спасения всех, чтобы мир существовал нормально, чтобы…

– Подожди, – прервала она. – Что-нибудь ещё скажешь по делу?

– Я сказал уже всё, что тебе можно знать. Больше тебе никто не скажет.

– Это – цена жизни, – повторила девушка, – а ты скупишься, как будто я тебе яблоки продаю. Того, что ты сказал, очень мало.

– Ты пойми, – сказал её собеседник. – Я не могу, никак не могу сказать больше.

– Понимаю, – ответила Ривелсея. – Прекрасно понимаю.

Она смотрела на него сверху вниз, и его глаза были совсем не злыми, серыми и печальными. Сквозь разорванный плащ были видны синие брюки, чёрная тонкая рубашка. Нос, немного вздёрнутый кверху, и коричневые волосы, коротко постриженные. И страх в глазах, страх вместе с печалью, которая была для Ривелсеи непонятна.

Он тоже смотрел на неё, соответственно, снизу вверх. Ратлерский плащ был расстёгнут, и её традиционная персиковая кофточка рельефно отражала тело. Рукава (и это вполне понятно с практической точки зрения) не доходили даже до локтя, что давало свободу движениям. Он смотрел на неё, и она, несмотря ни на что, казалась ему интересной и симпатичной. Ему тут же захотелось отправиться куда-нибудь с такой красивой девушкой, и мысль, что ситуация исключает эту возможность, казалась ему какой-то дикой и нелепой. В глазах Ривелсеи тоже не было гнева, ничего такого, что вызывает страх. Была лишь задумчивость и тоже какая-то печаль. И он засмотрелся на эти глаза и на её лицо, и целых несколько секунд – а ему показалось это ужасно много – смотрел словно со стороны, словно не своими глазами, а взглядом вообще. Если бы он мог заглянуть ей в душу, то почувствовал бы тоску и грусть и желание доброты. А если бы мог прочитать мысли, то увидел бы всё те же колеблющиеся весы, готовые склониться к тому или другому решению, от которого зависело для него всё. Он взглянул на меч, всё так же легко касающийся рубашки на его груди, и почему-то он в сочетании с той, которая его держала, показался ему страшным, но сам образ, вместе с Ривелсеей, был непривычно будоражащим и странным, и вообще это всё было непонятно, как во сне. Поэтому он даже не испытал никакого чувства, когда клинок отодвинулся от его тела. Девушка с каштановыми локонами, и серые манящие глаза, и тень от здания, в которой она стояла – эта картинка вспыхнула с поразительной чёткостью, а потом – почти ничего, только боль с восторгом и его шумный вздох, когда клинок легко скользнул вниз, разрезал одежду, и дальше – сквозь тело, сквозь центр пульсирующей силы – прошёл до самой земли, разъединяя связи плоти и отправляя душу – далеко, далеко, далеко, туда, откуда уже не вернуться.

Ривелсея обернулась к Нирселе. На всё это время она совсем про неё забыла. Нирсела стояла позади неё, прислушиваясь к разговору, и одновременно она отсасывала и сплёвывала на землю силу. Рана была поверхностной и небольшой, и она успела бы даже, наверное, затянуться, если бы её никто не трогал. Ривелсея быстрым движением подняла с земли один из вражеских мечей. Он был весь в пыли, из серого и неприятного на ощупь металла. Ривелсея очень осторожно провела пальцем по одной из его сторон. Палец покрылся пылью, и вместе с тем девушка заметила тонкую плёнку чего-то масляного, частично стёртую с клинка этим движением. Она поднесла палец к лицу. Пахло сладким и дурманящим, терпким и неприятным одновременно. Она задумалась.

– Пойдём, Ривелсея, – сказала Нирсела. – Я уже проверила клинок. Полагаю, это плохо кончится – для меня. Но тебя я должна в любом случае… привести, – было похоже, что она хотела сказать «спасти», но как-то не смогла.

– Пойдём. Не переживай, тебе помогут.

Нирсела без уверенности кивнула.

– Ещё немного. Минут десять, и мы на месте.

Ривелсея думала на ходу. Она несколько раз подносила палец к носу и вновь вдыхала этот запах. Он был знакомым, но только она никак не могла его вспомнить. Снова и снова она вдыхала и пыталась уловить все его тончайшие оттенки

Озарение пришло неожиданно. Память Ривелсеи показала ей один из дней, ушедших уже давно. Солнечный день, лес, поваленная ель около оврага. В руках – корзинка с лесной земляникой, которую она шесть часов собирала, ползая по безграничной земляничной поляне. Очень хочется пить, однако ягоды она твёрдо решила сохранить до дома и терпела, терпела уже целый час. Мать идёт чуть позади, тоже уставшая, с большой корзиной. Земляники в ней полно, но её не видно. Каждую минуту сверху, на ягоды, ложится то одна, то другая сорванная травка, и понемногу ягоды скрываются из виду. Если знать ценность и применение каждого растения, то лес становится как сокровищница, и всегда хочется сорвать и вынести побольше. Ривелсея рано ощутила это, но сейчас её мучает нетерпение.

– Мама, пойдём! – кричит она.

– Сейчас. Подожди, дочка, – отвечает та и скрывается с дороги. Через три минуты появляется обратно с десятком маленьких листиков в руках.

– Это – для коровы, – поясняет она. – Чтобы не болела. Вечером в воду ей покрошу.

Ривелсея нетерпеливо трогается с места. Ей уже надоел этот лес, она хочет домой, однако дорога к дому с матерью-травницей, конечно, не отличается быстротой. То и дело – «Подожди!», то и дело – поиски в кустах около дороги, и Ривелсея начинает изнемогать. Наконец мать тоже устала – двинулись быстрым шагом, стремясь скорее добраться. И неожиданно, когда проходили через маленький ельничек, мать крикнула:

–Ривелсея!

Та подошла. Женщина склонилась над чем-то, и когда Ривелсея подошла поближе, то увидела – над тонким стебельком с двумя листьями, сочным, но еле видным от земли. Листья шершавые, тёмные, мясистые.

– Подойди, доченька, – попросила мать. – Смотри: это – древомуть. Ты, наверное, её ещё не знаешь.

Ривелсея мотнула головой.

– А зачем она нужна?

– Она не нужна, – услышала девочка в ответ. – Совсем не нужна, потому что – очень опасна. Никогда не трогай её и не вздумай ни с чем спутать. Съев древомуть, ты очень сильно отравишься. Настолько сильно, что можешь умереть.

– Хорошо, мама, – ответила Ривелсея. Она была уверена, что всё запомнить нельзя, а это ей не пригодится.

– Нет, подожди. Древомуть встретишь не часто, но её можно принять за золотильник. Но посмотри, – мать вырвала стебелёк и показала Ривелсее, – вот здесь у золотильника должны быть жёлтые прожилки. Видишь? – их нет. А главное – понюхай и запомни.

Ривелсея покорно поднесла стебелёк к носу.

– Это очень опасная вещь, – говорила ей мать. – Но если всё-таки отравишься, то, пожалуйста, не забудь: возьми стакан коровьего молока, насыпь муки, потом масла полыни…

А Ривелсея стояла и нюхала этот стебелёк. Запах сладкий и приторный, гнилой и неприятный. Запах – тот самый…

… – Нам сюда, – сказала Нирсела, указывая на чёрную деревянную дверь на фоне двухэтажного, недавно построенного, судя по яркости досок, дома. Девушка выглядела вполне нормально, но Ривелсее не понравилась неверность её голоса. Так же, как и взгляд – он был по-прежнему сосредоточенным, но направленным куда-то в пространство, словно она рассматривала не то, что было перед глазами, а нечто иное.

– Ты как? – спросила её Ривелсея.

– Хорошо. Наверное, – проговорила она и постучала. – Мы дошли. Мы молодцы.

– Да-да, – сказала Ривелсея. Было понятно, что медлить не стоит. Чем дольше тянешь, тем больше яд уходит в силу. А чем больше он уходит в силу, тем ближе конец. Поэтому первые слова, прозвучавшие, когда они вошли в дом, и обращённые к открывшему дверь человеку, который был одет в кожаные чёрные брюки и синюю куртку, с чёрными ножнами на поясе и тёмными глазами, были слова Ривелсеи, и слова эти были:

– Есть полынное масло?

Тот посмотрел на неё ошарашенно, совсем не понимая. Однако, получив краткие объяснения, понял и засуетился. Ривелсея сама даже удивилась тому, как быстро и легко она здесь стала командовать, ни с кем не познакомившись и никому не рассказав о себе. Впрочем, она представилась. Смотрели все на неё как-то странно, знакомых ей не было никого. В частности, никого из той троицы, с которой она имела дело несколько часов назад. Женщина лет тридцати в грубых зелёных брюках. Она выглядела очень настороженной. Упоминавшийся уже мужчина в синей куртке, который казался сильно растерянным. Ещё одна женщина в синей холщовой юбке, косившаяся как-то подозрительно. И человек, который сидел в углу комнаты и молчал, взирая на всю ту суету, которая вертелась вокруг него. Суета же и в самом деле была значительная. Нирсела сидела в кресле и почти не двигалась, взгляд у неё замер в одной точке. Глаза были полуприкрыты. Женщина в зелёном сидела с ней рядом, глядя на неё с большим беспокойством и периодически окликая по имени, на что Нирсела изредка кивала. Окно было распахнуто для свежего воздуха, и солнце пробивалось вместе с ним. Полынного масла в доме не оказалось, но за ним послали к кому-то в соседнем доме, и пока оттуда не принесли склянку, Ривелсея уже приготовила тестообразную кашицу из молока с мукой и лимонным соком. Когда принесли-таки полынное масло, Ривелсея аккуратно отмерила восемь ложек и вновь перемешала. На неё все смотрели с ожиданием. Да, её никто не знал; да, верить ей, возможно, было легкомысленно, но больше никто ничего предложить не мог. Девушку нужно было спасать, а как это сделать, знала только она. И то – нельзя сказать чтобы наверняка. Но она что-то делала, и это как-то подсознательно подчиняло ей всех остальных. Женщина в зелёном смотрела теперь почти что умоляюще. Видимо, Нирсела ей была дорога. Она первой встрепенулась, когда Ривелсея сказала:

– Всё готово, но нужен ещё янтарь. Один или два камня.

Женщина вскочила, но янтаря у неё не было. Мужчина в углу хмыкнул, встал и заскрипел по лестнице на второй этаж. Вернулся он минуты через две и протянул Ривелсее большой круглый оранжевый камень. Слишком красивый, чтобы он лежал просто так. Скорее, извлечённый из какого-то ценного украшения. Но сейчас это не было важно. Ривелсея приняла камень и тут же вернула его назад мужчине.

– В виде порошка.

Минуту спустя янтарь был растолчён. Ривелсея высыпала его в отдельный стаканчик, залила и размешала вновь с лимонным соком и вылила в общую массу. Затем потребовала вновь много молока и долила им своё лекарство до большого кувшина. Затем нацедила оттуда первый стакан и подошла к Нирселе.

– Пей.

Нирсела уже, видимо, плохо соображала. Однако она самостоятельно взяла стакан и осушила его – через видимое, отразившееся на лице сопротивление, поскольку жидкость эта, скорее всего, была не очень вкусной. Ривелсея за это время уже налила ей второй стакан.

– Пей ещё.

Жидкость была густой и комковатой от муки и от сока. Нирсела выпила второй стакан. Ривелсея молча подвинула третий. На третьем она закашлялась, на пятом её стало тошнить. Ривелсея подала ей шестой.

– Последний.

Нирсела героически выпила, изменившись при этом в лице.

– Теперь – на свежий воздух, – скомандовала Ривелсея. – Пока не полегчает. Должно полегчать.

– На улицу нельзя, – первый раз подал голос мужчина, принесший янтарь. – Слишком опасно. На втором этаже есть балкончик, вот там можно гулять.

– Хорошо, – откликнулась Ривелсея. И сразу внутренне перестроилась – она перестала чувствовать себя врачевательницей и снова стала рыцарем-ратлером.

Нирсела ушла вместе с женщиной. Как только это случилось, мужчина тут же придвинулся к Ривелсее.

– Итак, Ривелсея, – проговорил он, особенно тщательно выделяя её имя. – Добраться сюда тебе, к счастью, удалось. Но учти – теперь жить безопасно ты не сможешь. Итак, что ты собираешься делать?

Ривелсея задумалась, уже не в первый раз за сегодняшнее утро. Ситуация действительно выглядела критической. Самое бы время исчезнуть из Анрельта. Но поскольку она, по сути, ничего ещё не узнала, это было бы преждевременно. С другой стороны, у ситуации были и плюсы: что ни говори, события стали понемногу подвигать её к ключевым фигурам в этом городе. Вот этот человек, например – кто? Ривелсее почему-то казалось, что он тоже не из последних.

– Итак, Ривелсея, – обратился он к ней вновь. – Будем говорить серьёзно. Ты совершила необдуманный шаг – ну да что там, дело не в тебе! Тебя не снабдили инструкциями, как это часто бывает, и ты просто немного не поняла. А дело всё в том, что теперь начинается противостояние, противостояние открытое, и вообще, коротко говоря, война. Тебя надо было спасти, потому что мы не бросаем своих. Но дело, повторяю, совсем не в тебе! Сейчас начнётся борьба, она уже началась! И я боюсь, как бы мы не оказались неготовыми.

– А они? – тут же спросила Ривелсея. – По-моему, они тоже не готовы.