Город с нарисованными домами. Сборник

У нас в городе, чтобы найти дом, знать адрес мало – надо еще знать, где он находится, потому что привязка к улице и порядку номеров зачастую весьма условна. А в этом квартале даже местные жители ориентировались с трудом. Особенно когда наступали сумерки, и с адресами начинало твориться что-то невероятное.

Выйдя из подъезда, я закурил и пошёл вдоль дома в поисках вывески с названием улицы и номером дома. «Ул. Титановая, дом 17» – высветились буквы буквально за углом. «Замечательно, – подумал я, – с утра это была улица Черноморская, как известно, сама себе параллельная и перпендикулярная».

Это началось лет двадцать с чем-то назад, когда я еще ходил в детский сад. Именно тогда начали проявлять себя безликие, и начали происходить непонятные ни для кого вещи. И в один из октябрьских дней город по чьему-то распоряжению обнесли стеной, и все вскоре заметили, что, хотя за городом наступает зима, в городе по-прежнему льют дожди. Хотя та зима и была теплее обычной, она в тот год все же еще не сильно отличалась от той, что была за стеной. Но со временем все менялось, и менялось не в лучшую сторону: в городе словно застыла осень. Город медленно приходил в упадок. Жить сюда переезжали немногие, почти все, у кого были дети, старались уехать отсюда, старики постепенно умирали, и город помаленьку пустел, особенно окраины, откуда люди, напуганные близким соседством с лесом и безликими, старались перебраться поближе к центру. Кто такие безликие – не знал никто. Это была какая-то неизвестная, пугающая сила, какое-то странное сочетание тайного ордена, наподобие масонов, и чего-то нечеловеческого, вернее – надчеловеческого. Сила, одновременно пугающая и манящая, по крайней мере, меня.

Тем временем опустевшие дома постепенно разрушались, и муниципалитет, чтобы не тратить деньги на ненужный ремонт, помаленьку обтягивал их стены полотнищами, на которых были нарисованы стены, окна, карнизы. И в то же время в этих пустых, тревожных кварталах каждый вечер загорались – непонятно для кого – фонари, и их яркий, жуткий в этой безлюдности свет, падающий на почти забывшие человеческие шаги тротуары, лишь подчеркивал эту картину заброшенности. Но несмотря ни на что, те, кто остался в городе, продолжали жить своей обычной жизнью.

Будь я героем какого-нибудь голливудского триллера, я бы, наверное, зашел в местный бар, заказал бы кофе и принялся бы расспрашивать бармена на тему: «Что за ерунда здесь творится, и где мне теперь искать Леху?!» Что, скорее всего, привело бы к потасовке с какими-нибудь завсегдатаями, которым бы не понравилось мое любопытство. Чему я, если честно, был бы рад. Но я был не в Голливуде и поэтому просто купил в ларьке по пути пива и неторопливо пошел в сторону ближайшей станции метро. Как быть дальше, я не знал, единственная ниточка – адрес – чудесным образом прекратила свое существование, и я решил обсудить этот вопрос с одним из наших общих знакомых. Доехав до нужной остановки, я поднялся на поверхность, позвонил Сереге и, убедившись, что он на месте, направил свои пыльные ботинки в сторону его дома.

– Ты думаешь, он может это объяснить? – Он выключил чайник и, разлив кипяток по чашкам, сел напротив.

– Ну, объяснить, пожалуй, вряд ли, но что-то новое для нас, я думаю, он мог бы рассказать. – В ожидании, пока чай заварится и немного остынет, я закурил и, взглянув на руки, подумал, что неплохо бы подстричь ногти. – Ты за городом давно был?

– На той неделе.

– И как там?

– Да все так же, холодно и уныло, – он задумался. – А тебе зачем?

– Да съездить надо бы. Посмотреть, проветриться.

– Ну съезди, посмотри, проветрись, – в его голосе звучала легкая ирония.

Я не обиделся, я знал, что он догадывается, если не знает точно, для встречи с кем я хочу выйти.

– Как думаешь, безликие – это кто? Или что?

– Или зачем? – передразнил он меня. – Я не знаю, и никто не знает. Они просто есть. Как по мне, так они просто наблюдатели, возможно, с каким-то правом вмешиваться в определенных случаях. Что-то наподобие лаборантов, контролирующих ход эксперимента. Хотя для меня это довольно унизительно – думать, что я для кого-то не более чем лабораторная мышь.

– Ну если унизительно, так не думай. Зачем унижаться?

– Не валяй дурака, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Лучше расскажи, что узнал от Леши, – ты же успел с ним поговорить?

– Да по большому-то счету ничего – он куда-то уже уходил, поэтому успел только договориться о том, что зайду сегодня после обеда, а дальше ты знаешь.

Он выпятил нижнюю губу и, уставившись куда-то вверх и вбок, задумался. В наступившей тишине часы легкими щелчками секундной стрелки шаг за шагом приближались к половине первого ночи.

– Ладно, завтра рано вставать, поеду, – я встал и потянулся.

– Может, тебе такси вызвать?

– Да нет, спасибо. Так доберусь.

На следующее утро я проснулся с отвратительным настроением – всю ночь снилась какая-то тяжелая ахинея, которую я никак не мог взять под контроль. В лучшем случае удавалось лишь снижать общий уровень негатива, смягчая ситуацию до приемлемой, или переключаться на другие, не менее тяжелые, как оказывалось, сюжеты. Взяв себя в руки, я позавтракал и поехал на работу и какое-то время искренне пытался заставить себя хотя бы изобразить бурную деятельность, но безуспешно: делать ничего не хотелось, голова была забита совершенно далекими от работы мыслями. Вскоре всё это мне надоело и, отпросившись у начальства пораньше, я все же решился съездить за город.

Выйдя из офиса, я первым делом зашел в ближайший киоск и, купив маленькую бутылку минералки, в два захода ее осушил. Почувствовав себя немного лучше, я поймал машину и, назвав адрес, задумался.

– Где остановиться? – отвлек меня от мыслей водитель.

– Да не принципиально – останови, где почище.

Я расплатился и, выйдя из машины, задумчиво огляделся по сторонам. Что-то было не так, что-то в окружающем изменилась, но вот что? Через пару минут, оставив бесплодные попытки разобраться, в чем тут дело, я уже бодро двигался по знакомой дорожке. «Ничего не поделать, – думал я, утешая себя, – надо значит надо». Подойдя к КПП, я остановился и, протянув документы в окошко, закурил и огляделся: за забором шел снег, вполне характерный для середины апреля. Получив пропуск и поблагодарив дежурного, я шагнул за ворота и неторопливо пошел по тропинке, отражаясь в лужах, полных прошлогодних листьев, и оставляя за собой на свежевыпавшем снегу темную цепочку следов. Вокруг было непривычно тихо, по крайней мере, непривычно для жителя большого города.

Полчаса побродив среди деревьев, я наконец добрался до нужного места – небольшого одноэтажного дома, наполовину уже вросшего в землю. Внутри типичный казенный запах напоминал деревенскую почту предпоследнего десятилетия прошлого века, где я не раз бывал в детстве. Такие же слабенькие пыльные лампочки, торчащие из стен, тускло освещающие окрашенные темно-зеленой масляной краской стены, которые уже изрядно потемнели из-за отложившейся на них пыли. Закопченный потолок был весь в ржавых разводах, трещинах; местами отвалившаяся штукатурка обнажала деревянные перекрытия. Я подошел к окну. Стекла на правой внутренней створке не было, стекло же внешней рамы было покрыто снизу толстым слоем льда от стекавшей конденсировавшейся влаги. Промежуток между рамами был забит бычками, смятыми сигаретными пачками и обертками от шоколадных батончиков; была даже распечатанная упаковка от презерватива.

Несмотря на то, что здание было одноэтажным, создавалось ощущение, что ты находишься в подъезде какого-то старого, из тех, что строили еще без лифтов, дома: время от времени где-то – то как будто наверху, то внизу – слышалось, как открывались и закрывались замки дверей, чьи-то негромкие голоса здоровались и прощались, и кто-то то поднимался, то спускался по лестницам. Вдруг все стихло.

– Зачем пришел?

– Ты меня звала. – Я, не оборачиваясь, закурил.

– Да, звала…

Мы замолчали. Последний раз мы виделись лет десять назад, разговаривать особенно было не о чем, и я продолжал упорно пялиться в грязное стекло.

– Ты его ищешь?

– Да. Ты знаешь, где он?

– Знаю. Он ушел…

– Понятно… – протянул я.

Действительно, все было понятнее некуда. Значит, его затянуло. И он стал одним из них. Видимо, я совсем чуть-чуть не успел, и этим-то и объяснялась вчерашняя дурацкая ситуация с адресом. Рано или поздно это могло случиться с каждым из нас, и мы все прекрасно знали это чувство, которое могло застигнуть в любой момент. Странные и страшные ощущения. Когда ты цепенеешь, пытаешься понять, что происходит вокруг и внутри тебя. Все окружающее кажется непонятным, чужим, и в то же время ты все очень ясно чувствуешь, даже слишком ясно. Ты почти видишь, как бежит кровь по твоим венам, как по трахее табачный дым затягивается в легкие, растекается среди альвеол и выходит обратно. Но видишь ты это как бы со стороны, холодно и беспристрастно, и не можешь понять: зачем это всё, зачем этот город, эти люди, зачем здесь ты, и кто ты вообще? И чем дольше ты в таком состоянии находишься, тем яснее понимаешь, что вот-вот еще немного, и назад в этот мир пути не будет, и ты уйдешь куда-то по ту сторону, в черноту, и неизвестно, что ждет тебя там. А мысли с трудом еще продолжают ворочаться в черепной коробке, со скрежетом цепляясь друг за друга и норовя ускользнуть. Выход из этого состояния есть только один: надо, напрягая сознание, постараться взглядом зацепиться за какой-нибудь предмет и мысленно принять его как своего рода якорь, как часть реального, твоего мира, за который нужно удержаться. И когда станет немного легче, собрать оставшиеся клочки воли и постепенно взять под контроль тело – пошевелить для начала хотя бы одной рукой, затем другой и, наконец, сделать первый робкий шаг на нетвердых ногах. И тогда ты спасен, правда лишь на время, потому что, если один раз тебя накроет, то можешь не сомневаться: приступы будут повторяться, и с каждым разом все интенсивнее и продолжительнее, до тех пор, пока тебя не затянет. Леху затянуло, и я прекрасно понимал, что могу стать следующим, и это знание почему-то душу совсем не грело, на этой стороне мне было пока что уютнее.

– Понимаешь, дело не в тебе и не в нем, – после паузы вдруг продолжила она, и я почувствовал в ее голосе легкую улыбку. – Есть вещи, которые неизбежны. О них можно жалеть, их можно не замечать, но они все равно будут происходить. И ты тоже, рано или поздно, придешь к нам. Не все приходят, единицы, но ты придешь – у тебя характер такой.

– Я знаю, – неожиданно спокойно ответил я. Она положила мне руку на плечо и уткнулась на секунду головой в плечо – сзади и чуть справа – так, что я почувствовал легкий запах ее духов.

– Я буду ждать.

Внезапно наверху громко хлопнула дверь, и чьи-то быстрые шаги побежали вниз. Я обернулся – рядом уже никого не было. Немного постояв, я улыбнулся и вышел наружу.

***

Через час, уже возвращаясь по сумеречным улицам домой, я размышлял над полученной информацией. Ничего особенно хорошего в том, что я узнал, не было, впрочем, нельзя было сказать, что я и раньше не догадывался о произошедшем.

Мне нужно было отвлечься, чтобы вернуться к этой теме позднее, уже без ненужных эмоций. И поэтому, когда на остановке ко мне подсел какой-то подвыпивший мужичок и, пожаловавшись на жену, выгнавшую его из дома, назойливо стал предлагать с ним выпить, я отказываться не стал. Тем более что мне всегда были интересны подобные встречи – случайные люмпены и колдыри всегда бодрили меня своей простотой и какой-то человечной искренностью, тем, чего не хватало в обычной жизни. Они никогда не спрашивали, как у меня дела, как это делали мои многочисленные знакомые, они не делали вид, что им это интересно, но всегда были готовы выслушать мою или рассказать свою историю. К тому же с этими людьми в любой момент можно было попрощаться и уйти, не договариваясь о следующей встрече и тут же забывая имена. Уверен, что и они ко мне относились точно так же. Одноразовые люди, одноразовые жилетки и платки, в которые можно поплакаться, а затем выкинуть в ближайшую урну и забыть.

Так я поступил и на тот раз. Минут пятнадцать просидев со стаканчиком сомнительного пойла в руке – выпить это я так и не решился – и слушая вполуха сбивчивый, местами повторяющийся, как старая заезженная пластинка, рассказ, я вдруг почувствовал себя лучше. Ощущение смятения прошло, и можно было начинать обдумывать сложившуюся ситуацию спокойно.

Ничего не поделать – жизнь продолжалась, и надо было двигаться дальше. Вот несколько правил перехода улицы в «неположенном месте», которые я стараюсь неукоснительно соблюдать: во-первых, надо идти, а не бежать; во-вторых, надо смотреть на машины с легким раздражением, как будто это они тебе мешают, а не ты им (если все делаешь правильно, то и сам это прочувствуешь). На разделительной полосе, пережидая поток, можно закурить и нетерпеливо посмотреть на часы. Двигаться, пересекая поток, нужно легко и непринужденно, с опережением. Размышляя об этом, я перебрался через дорогу, зашел в бар и заказал пиво, потом еще пиво, и еще, и еще… Через пару часов я вышел на улицу и сел в первый попавшийся трамвай.

«“Маневровая”, следующая остановка “Декабристов”» – услышав эти слова, я проснулся и вышел из вагона. Был уже поздний вечер и, судя по всему, по этому маршруту я успел проехать уже не раз и даже не два. Я огляделся и закурил. Через дорогу жил мой университетский друг, которого я не видел, наверное, больше года, но если бы он сейчас мне повстречался и спросил, что я здесь делаю, я не нашелся бы, что ответить. Поэтому, докурив, я выбросил окурок в лужу и на следующем трамвае поехал домой.

Я много чего хотел сделать сегодня, но, как и всегда, сделал от силы половину. Городские огни проплывали за стеклом и оставались где-то позади, как очередной бездарно потерянный день, как воспоминания. Вообще, мне было о чем подумать, впереди была апрельская ночь, а позади десять лет жизни, которую принято называть взрослой, так что можно было уже подводить какие-то итоги.

А итоги были довольно безрадостные. Я был свободен. Но, похоже, лишь потому, что никому до меня не было дела. Похоже, свобода и одиночество – две стороны одной медали. Преуспеть я тоже толком ни в чем не смог, и все, что мне осталось, – это лень и депрессия. И еще немного пива по дороге домой.

Вернувшись в свою квартиру, я разогрел в микроволновке ужин и, поев, завалился на диван перед телевизором. Пощелкав по каналам, я остановился на каком-то малобюджетном фантастическом фильме-катастрофе с невнятным, но пафосным сюжетом, неизвестными актерами и отвратительно дешевыми спецэффектами. Внимательно досмотрев его до конца, я выключил свет и уснул.

На следующее утро я встал в одиннадцатом часу – благо была суббота. Закинув в стиральную машину накопившуюся за неделю грязную одежду, я занялся приготовлением пищи. Наготовив на ближайшие несколько дней, я поел и развесил сушиться постиравшуюся одежду. Закончив с хозяйственными хлопотами, я завалился обратно на диван и оставшуюся половину дня убил на прохождение какой-то дурацкой игрушки на сотовом телефоне.

Воскресное утро выдалось сырым. Ливший с глубокой ночи дождь окрасил город в серые тона, и даже новостройки казались старыми и какими-то облезлыми и потертыми. Словно смутные воспоминания о когда-то ушедшей любви, когда время и алкоголь уже почти убили эмоции, и даже мысль о том, что девушка, которая, казалось бы, только что была твоей женой, занимается сексом с другим, вызывает лишь слабую, блеклую тень того неконтролируемого бешенства, которое вызывала раньше. Обшарив всю квартиру и убедившись, что курить дома нечего, я выкинул найденную на кухне пустую пачку в мусорное ведро, накинул куртку и пошел в ближайший магазин за сигаретами.

Когда я вернулся, она уже стояла возле моей двери. Платье на ней абсолютно промокло, в одной руке она держала босоножки, а в другой бутылку вина. Молча открыв дверь, я пропустил ее вперед и зашел сам.

– Уезжаю сегодня, – она вздохнула, – я от мужа ушла.

Мы прошли в комнату.

Все так же молча, я открыл бутылку и разлил вино.

– Удачи тебе. – Поверх стакана я смотрю, как она пьет маленькими глотками.

– Спасибо.

Мы оба знали, что будет дальше.

Иногда половой акт может превратиться в месть, месть за то, что когда-то было и что могло бы быть. Бескровный, сладко-болезненный выплеск агрессии, обряд прощания с прошлым, прощания навсегда. Вскоре она ушла – «Поезд не будет ждать», и я остался сам с собой наедине.

Я подошел к окну и закурил: вот она поймала такси и, как будто что-то почувствовав, обернулась и, с улыбкой помахав мне рукой, села в машину. Я улыбнулся ей в ответ, улыбнулся каким-то жалким подобием улыбки. В этом городе мне вдруг стало тоскливо, больше меня здесь ничего не держало. До глубокого вечера я стоял у окна, курил сигарету за сигаретой и, изредка прикладываясь к бутылке, смотрел, как дождь на пару с приближающимися сумерками окончательно смывали краски с домов и улиц. К ночи решение было принято. Я подошел к телефону и набрал номер.

– Ты едешь?

– Да.

– Позвони Димону – предупреди, а я Серегу наберу.

– Хорошо. Когда и где встретимся?

– Не знаю, мне без разницы. Давай у меня, часа, скажем, в четыре.

– Ну давай! Тогда до встречи.

Позвонив Сереге, я положил трубку и глотнул из горла. Я знал, что сейчас в этом городе еще трое не спят и, стоя у окна, смотрят на дождь, выкуривая сигарету за сигаретой.

Вот так и вышло. Уже чужой спящий город, уже не ночь, но еще не утро, по-прежнему темно. Над самым горизонтом стоит огромная, неправильной формы оранжевая луна. Невыспавшиеся и непроспавшиеся, мы уезжали. На выезде из города слева из темноты один за другим выехали два больших самосвала и, оставляя за собой клубы пыли, бесшумно исчезли через дорогу в черном провале огромного карьера. Что-то зловещее было во всем этом, словно какая-то огромная машина продолжала работать несмотря ни на что, методично и зловеще, с какой-то ей одной понятной целью. Система, созданная неизвестно кем и неизвестно для чего и не сулящая ничего хорошего. Игравшая в машине музыка двадцатилетней давности полностью дезориентировала во времени, а езда по встречной полосе на машине с правым рулем – в пространстве. Впереди была ночь и черные низкие тучи, а может быть, громоздящиеся на горизонте огромные насыпи отсева, и лишь в зеркалах заднего вида отражался начинающийся рассвет, который не становился ярче. Создавалось ощущение, будто мы бежим от него, сбегаем от нового дня куда-то в неизвестность. Возможно, что чувствовал это лишь я один, уж больно знакомым было для последних лет ощущение потерянности и бегства. Я зевнул и, устроившись поудобнее, стал смотреть на дорогу и проносящиеся в свете фар снежинки, сквозь которые, разрезая окружающую тишину, неслась наша машина.

АМНЕЗИЯ

– Ибо так говорил Заратустра, – высокопарно заявляет Серега и закидывает пустую бутылку подальше в кусты.

– Говорил, говорил, да не заговаривался. К чему ты сейчас это сказал? – сварливо отвечаю я, откупоривая вторую. – И вообще, чего это тебе заблажило вытащить меня из кровати в четыре часа утра?

– Они вернулись.

– Давно?

– Вчера вечером.

– Скверно… И что делать будем?

– Жить, как жили.

– Ты уверен?

– Так же, как в том, что я завтра полечу на луну.

– То есть уверенности нет?

– То есть никакой.

– Обнадеживает.

Я разливаю коньяк по стаканчикам, и, отсалютовав друг другу, мы выпиваем.

Этого следовало ожидать – надолго они никогда не уходили, и рассчитывать, что они не вернутся в этот раз, было как минимум наивно. Вообще, нельзя было сказать, что присутствие безликих как-то сказывалось на нашей повседневной жизни, просто город охватывала какая-то нервозность, из-за которой жизнь словно цепенела, и от этого было как-то некомфортно.

– Говорят, их перепрофилируют, и они вернулись, чтобы закрыть эксперимент.

Я посмотрел на внезапно ставшего серьезным Серегу.

– Как думаешь, это хорошо или плохо?

– Не знаю, – он пожевал губами, – но, похоже, игра близится к концу, и выигрышных комбинаций осталось немного.

– Надеешься что-нибудь урвать напоследок?

– Надеюсь не потерять оставшееся.

– Ты для этого вернулся?

Где-то прозвенел первый трамвай – значит, новый день уже начался. Сам я приехал обратно в Город где-то с месяц назад и помаленьку уже вновь свыкался с его спокойной, размеренной жизнью. Хотя, как и все здешние жители, иллюзий по поводу того, что такая ситуация затянется хоть сколько-то надолго, не строил.

Сейчас, уже несколько часов спустя, я, вспоминая этот разговор, уже полчаса ходил по какому-то кварталу, пытаясь найти выход на другую сторону железнодорожных путей, пересекавших в этом месте Город, чтобы попасть в расположенный там старый госпиталь. Конечно, самое простое было вернуться назад и воспользоваться другой дорогой, но упрямство и самонадеянность мне этого сделать не позволяли. Поэтому эти несколько улиц я уже почти выучил наизусть. Странно, я был уверен, что квартал жилой, хотя и располагался на окраине, но пустые улицы без прохожих и машин, как и тишина, смущали. Смущали дворы, где, несмотря на солнечный летний день, не бегали детишки, а у подъездов не сидели бабки. Еще смущало то, что все газоны, лужайки заросли высокой, по пояс, травой, по которой явно никто не ходил. Странными были и закупоренные, несмотря на жару, пыльные окна, и полное отсутствие звуков. Только вдалеке, откуда я пришел, виднелись редкие фигуры прохожих. Завернув за угол очередного дома, я наткнулся на сожженный и уже проржавевший остов автомобиля и, злобно посмотрев на исписанный граффити и матом забор, за которым виднелся лес, развернулся и пошел обратно – к цивилизации.

Спустя какое-то время я все-таки добрался до больницы. Посещения в это время были запрещены, но меня это не смутило. Я спокойно прошел через приемный покой и поднялся по лестнице на третий этаж. Его палата находилась в самом конце длинного узкого коридора, с одной стороны которого располагались редкие окна, а с другой – двери палат. Так что пока я до нее дошел, мне пришлось разминуться с несколькими из пациентов. Голова одного из них была наголо выбрита сзади – от макушки до шеи, и сквозь обильную зеленку виднелись толстые, грубые, видимо, недавно наложенные швы. Оторопело заглядевшись на него, я чуть не налетел на другого абсолютно лысого человека, стоявшего с отупелым видом перед окном. Его череп, благодаря широкой и глубокой впадине на том месте, где должно бы быть правое полушарие, напоминал наполовину сдутый детский резиновый мяч. Я поежился и постарался выкинуть из головы мысли о том, что с ними могло произойти и что они сейчас чувствуют. Заглянув в нужную палату, я застал своего приятеля валяющимся на кровати.

– Здорово, симулянт!

– Сам ты симулянт, – он выглядел заспанным, – пойдем, покурим, пообщаемся. Здесь как-то… – он покосился на соседей.

– Пошли, – я тоже никогда не любил разговаривать при посторонних.

Он сел на кровати и стал ногами нашаривать тапочки. Мы спустились в курилку.

– Ну что, как самочувствие?

Хотя я и пришел по другому поводу, не задать этот вопрос я не мог – просто из вежливости, для соблюдения ритуала, чтобы ни у кого не было сомнений, что я просто забежал навестить захворавшего приятеля.

– Нормально. Ну и местечко здесь. Какие-то дела непонятные. Создается такое впечатление, что в этой больнице проводятся какие-то эксперименты на покойниках. Ну, на тех, которые никому не нужны: бомжи, старики какие-нибудь одинокие, психи. Их где-то оживляют, затем привозят сюда и для начала кладут на кровать в коридоре возле окон. Ну ты видел, да?

– Кровать? Да, видел.

– Они еще не пришли в себя, – не дослушал он, – и поэтому не помнят, как их зовут, не узнают ничего вокруг, это как будто пустые оболочки. Через некоторое время их переводят в палаты, и они постепенно начинают перемещаться по коридорам. Как зомби из фильмов ужасов. Жуть!

– Да, я уже видел. – Мой друг всегда был излишне впечатлителен и, видимо, последние события повлияли на его психику. – Просто люди после серьезных травм. Сам посуди: на хрена оживших мертвецов рядом с живыми людьми реанимировать, для их последующей социализации что ли? Ты сам-то не слишком сильно головой ударился? Может, тоже теперь из зомби?

– А почему нет? – это прозвучало как-то слишком, неприятно серьезно. – Я, например, совершенно не помню, как сюда попал. То есть просто позавчера ночью очнулся, лежа здесь в палате. Но если честно, то такие здесь кадры встречаются! Вот на днях привезли какую-то бабку, она была закутана в серые толстые шали. Абсолютно беспомощная. Мне она новорожденного огромного котенка напомнила. Так вот! Ее пытаются переложить с каталки на кровать, а она лишь отчаянно пищит и цепляется за каталку всем, чем может. И в этот момент она еще сильней похожа на котенка, которого пытаются спихнуть с полюбившегося подлокотника. Вскоре наступает ночь. Бабушка-котенок просыпается и начинает звать кого-нибудь на помощь: у нее, мол, замерзли ноги, и она жалобно просит укрыть их. К ней подходит измученная медсестра и видит, что ноги у нее укрыты и к тому же на них теплые шерстяные носки. Она пытается объяснить это старушке. Но для той это не имеет значения. Да и какой прок от носков и одеял, ведь бабушке ХОЛОДНО, бабушке СТРАШНО.