Остров звезд

Анджей Ласки

Остров звезд

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

Все события книги выдуманы. Любое совпадение персонажей с реальными людьми или эпизодами их жизни является случайностью. Автор следует только творческой задумке и не хочет оскорбить чувства фанатов и родственников упомянутых в книге реально существующих или существовавших людей. Никогда ничего подобного не происходило на самом деле.

ЧАСТЬ I

ГЛАВА 1. КЕЙ-АККОРД

Я не помню жизнь без музыки. Она сопровождала меня с самого рождения. В ту самую секунду, когда доктор поднял новорожденного меня над головой, как Симбу1, чтобы предъявить миру, родовая палата была наполнена чарующими звуками песни. Не только моим первым криком, но и волшебными нотами, из которых ловко складывалась мелодия. Я бы сам никогда не вспомнил, спасибо маме, которая годы спустя напомнила мне. Это были «Queen» с их классической «Богемской рапсодией», тот самый странный момент с оперной вставкой из-за которой в околомузыкальном мире было так много споров. Музыка разливалась по палате, качала на волнах, подхватывала дивными голосами, вопила из динамиков почти на всю громкость. Она же и заглушила мой первый крик, вдруг скакнув на высокую «си» и перейдя в тяжелое гитарное рок-соло.

Акушерка, прижав меня к груди, осторожно передала на руки маме, а сама отошла и продолжила восторженно слушать песню, отбивая в такт ногой.

С того самого дня музыка стала неотъемлемой частью меня. И где бы я ни находился, куда бы ни шел, куда бы ни бежал, летел или плыл, просто перемещался по горизонтальной поверхности без всякого смысла, она всегда звучала в ушах. Она стала мной, даже больше. Скорее, я стал ее частью. Частенько, по утрам, себя и всю свою человеческую основу я собирал из ее звуков, совершенно растворяясь в ней.

Кто-то там придумал, что в одной октаве всего семь нот, но я всегда был готов поспорить. Ведь кроме всем известных до, ре, ми, фа и так далее до следующей октавы, как и в спектре цветов – оттенков, существовали полутона. Надо было всего лишь суметь услышать их. Например, моя любимая нота «соль» содержала около ста пятидесяти полутонов, почти как розовый цвет, а жирная, насыщенная басами, особенно в низкой октаве «до», и того больше – как доминантный зеленый, что тремя сотнями оттенков может поспорить с любыми другими цветами богатой палитры.

За любовь к музыке школьные друзья, шутя, называли меня Кейси-аккорд, а некоторые сокращали до Кей-аккорда. И кто-то, самый продвинутый, даже умудрился вывести его на черно-белых клавишах пианино, и звучал он до одури странно. Впрочем, каким-то волшебным образом всегда совпадал с моим настроением и таким же характером.

Сколько себя помню, мне всегда везло. Уж не знаю, моя ли музыкальная натура влияла или просто то, что я родился под счастливой звездой. Если уж и говорить об этом, то везение мое было достаточно условным – я никогда не выигрывал миллионов и не срывал куш в игровых автоматах в казино в Лас-Вегасе потом, но в уличных драках, если такие случались, мне доставалось меньше всех. Весьма относительное везение, правда? Но даже это мне приносило ни с чем несравнимое удовольствие.

Вот так, сквозь нотную радугу, я и воспринимал окружающую меня действительность. Воспринимал, пропускал ее через музыку, и только тогда принимал ее. А приняв как факт, понимал. Весь мой внутренний мир, все присутствующие во мне чувства и эмоции, каждое из них – обязательно были окрашены в какой-либо музыкальный фон. Разложены по полочкам, как по нотам. По-другому я просто не умел, моя сущность противилась тишине в любых формах и проявлениях.

Мне никогда не мешало это в жизни, напротив, творческая натура, пронизанная музыкой насквозь, всячески находила выход в скучной рациональности. И, в том числе, помогала решать любые проблемы, благодаря более живому уму и нестандартным решениям.

Я искренне боялся, что, когда я повзрослею, все мое чудесное восприятие однажды исчезнет, растворится в серых буднях, и мне придется мучительно мириться с происходящим уже без того легкого саундтрека в голове. Но годы шли, а я все так же, как и детстве, был переполнен музыкой с головы до пят. Она не отпускала меня ни на миг, поэтому однажды я просто запер все свои страхи в темную кладовую и забыл о них навсегда.

Чтобы хоть как-то уравновесить излишки внутреннего мира с миром внешним, родители приняли решение отдать меня в музыкальную школу. И правильно сделали, потому что именно там я нашел все, что мне, шестилетнему сорванцу, надо было – в первую очередь призвание, и уже потом всех самых лучших друзей, которых не смогла подарить жизнь вне этих стен. О чем еще можно было говорить?

Мы были повязаны музыкой, увлечены ею до сумасшествия. Часто ни о чем другом и не говорили, скатываясь к понотному разбору известных произведений от «Фуги и токатта» Баха и «Симфонии №40» Моцарта до «военной» «Симфонии №5» Прокофьева – всего того, что нам преподавали. Искренне спорили, и часто срывали голоса, с сожалением пропуская очередное занятие по хору.

А, порой, если мы узнавали, что кто-то из нас тайком скатывался к современной эстраде типа «Modern Talking» или «Savage», то шуток в его сторону было не избежать. Да что там шуток, до бойкота было недалеко. Много ли мы понимали в те годы?

Впрочем, я искренне был рад всем, кто окружал меня тогда. Рад и благодарен за ощущение столь близкого братства и крепкого дружеского рукопожатия всем моим друзьям.

Позже, как и полагается, мы сколотили музыкальную банду. Играть и петь толком не умели, но, несмотря на это, гордо держали в руках гитары, подмигивая очередной красавице, что крутила бедрами рядом со сценой. Ведь все с чего-то начинали, так успокаивали мы себя, даже великие The Beatles2. Джон, Пол, Джордж, Ринго – английская четверка была большим авторитетом, за их славой мы гнались, раздувая вокруг себя ветер, дым от сигарет, ванильные запахи девчачьих духов, и чьи песни настолько навязли у нас на зубах, что даже ночью я часто просыпался от очередного мотива, который накрепко засел у меня в голове.

У нашей группы даже не было названия. Можно было придумать, что-нибудь типа «The Alligators3» или «The Hawks4» – такое пострашнее, с зубами и когтями, хищное, какими мы, по сути, желторотые юнцы, представляли себя в пубертатных снах, но просто тогда никому и в голову не пришло. А когда нас хотели позвать, чтобы сдобрить очередной вечер живой музыкой и популярными хитами – школьный вечер, или местную вечеринку – обычно говорили: «Давайте позвоним этим…» И все прекрасно понимали о ком идет речь. Пожалуй, так и надо было назвать группу «Позвони этим!» – много ли странных названий в мире? Одним больше – ничего бы не изменилось. Какие уж там аллигаторы?!

Но это было не творчество, а так, хобби, развлечение, не больше, и все заканчивалось кавер-версиями популярных в то время песен. В нашем репертуаре были хиты начиная с «The Beatles» и «Bee Gees» до легендарных баллад «The Eagles» и «Scorpions», чтобы в танце можно было пощупать очередную подружку за попку. А в виде оплаты музыкантам позволялось прикоснуться к столу, в том числе и с алкоголем. Нам большего и не надо было. Ведь даже это было круто! Так что по утру некоторых из нас находили где-нибудь, в лучшем случае, в родительской спальне, храпящими на огромной кровати, или под лестницей на горе старых матрацев. Но такое случалось редко. Чаще, облеванными где-нибудь под деревьями в саду или около бассейна находили мы себя сами. Здравствуй, утреннее неумелое похмелье!

И так продолжалось довольно долго – до тех самых пор, пока наши инструменты были лишь дополнением, но не частью нас самих. Мы долго шли по грани, не понимая, чего нам надо на самом деле. Сколько – год или два? Уже и не вспомнить. Быть группой «на подхвате» – так себе перспектива, хоть и наш чужой репертуар был довольно неплох. Кто-то и на этом делает карьеру. Но, признаться, для меня изначально все это был обман, в первую очередь, себя самого. Я чувствовал, что могу достичь гораздо большего. Да что там чувствовал, я был абсолютно уверен! В тот момент зерна моих будущих больших амбиций уже упали в землю и дали уверенные ростки.

Мы набрали обороты. И, как это часто случается, вдруг стало ясно, насколько тесно в тех музыкальных рамках, которые мы так неумело задали сами себе. Это было прозрением, моим новым прочтением музыкальной Библии – сольфеджио. Я вдруг понял, что давно уже ищу свое имя среди других в рок-энциклопедии. Таких туда не берут, это уж точно! Пока ты лабаешь чужую музыку у микрофона, жизнь стремительно пролетает мимо со скоростью гудящего экспресса. И даже в нем тебе не уготовано места, пусть и самого плохого – в проходе, на боковом сидении, возле туалета.

Чужие песни хороши лишь тем, что все их знают, и только поэтому хлопают тебе, улыбаются, восторженно пищат при очередных знакомых аккордах. А что я вложил? – только свое умение перебирать по струнам, и маленькую толику голоса. Такой ералаш5 из всем известных хитов. Хотя, надо быть честным, окружающей толпе во сто крат было бы приятнее увидеть на сцене настоящую звезду. Вот тогда бы точно пар пошел из штанов. А я лишь жалкое подобие, зиц-звезда6, неумело замещающая ее, настоящую, на музыкальном подиуме.

Не то, чтобы подобная мысль не приходила раньше, но она алела где-то на горизонте вместе с той зарей, что я часто встречал, сонно открывая глаза в обнимку с гитарой. Она вспыхивала и тут же гасла, как и я сам, вновь закрывая глаза и проваливаясь в очередной бесцветный сон, за которым маячил печальный рассвет вкупе с моей раскалывающейся башкой и желанием высосать из ближайшей бутылки хотя бы пару глотков холодной водопроводной воды.

К счастью, очередное прозрение наступило раньше, чем я успел прикоснуться к первой бутылке пива во время нашего выступления. Прямо там, на сцене, так и замер, зажав гитару в руках, в перерыве между песнями. Я вдруг решил рискнуть и полностью сменить репертуар группы – отказаться от чужих песен и начать писать свои. Этой мысли надо было дать время, немного больше, чем было у меня. Она пронзила, окатила ледяной водой из ушата, до дрожи.

– Извините, – я подошел к микрофону, отставив бутылку. – Мне надо пи-пи, – я понимал, что стоит немного успокоиться, привести себя в чувство, иначе было не до песен.

В зале раздался хохот.

– Ему надо в туалет, вы слышали? А кто тут будет музыку играть?

– Извините, – повторил я смущенно и пулей вылетел со сцены.

– Пять минут перерыв, – у микрофона стоял Хемингуэй, басист нашей безымянной группы, удивленно смотревший мне вслед. – Наливаем и пьем! Наливаем и пьем!

– Наливаем и пьем! – пространство перед сценой заполнилось хором голосов и звоном стеклянной посуды.

«Ты спас меня, брат», – я показал ему большой палец.

– Не знал, что тебе так приспичит, – повернулся он в микрофон.

Нет, не спас – зал изнемогал.

Так что же. Я решил писать песни – свои песни.

Нет, такое случалось и раньше, но было не более чем баловство. Я и не пытался сделать из текста нечто большее, чем просто набор букв, связанный единой темой. Рифмовал слова, между строчек оставляя самую суть – мол догадайтесь сами. Как и все подобное. К тому же, в них безошибочно ощущалось влияние любимых групп и исполнителей. А это, согласитесь, своего рода, тоже те же самые перепевки с похожей музыкой, пускай и с другими словами. Думаю, что любой первый встречный адвокат смог бы доказать плагиат, банально сравнив мелодии на слух. А авторское право еще никто не отменял. Возможно, мне просто не хватало опыта и вдохновения, а, скорее всего, выступления перед толпой людей, которые обязательно напьются через пару часов и к утру совершенно забудут, что у них побывала музыкальная группа – останется лишь фон, сдобренный утренним перегаром – не добавляли нужного стимула. Мне лишь только было важно находиться в потоке, в ревущей толпе. Поэтому днем мы репетировали в гараже, а вечером отжигали.

С мыслью о том, что необходимо менять все, я и вернулся на сцену, переборов внутренний голос, который старался заглушить остатки разума.

– Ну что, успел добежать до туалета? – раздался голос, сдабриваемый смехом гостей.

– Все отлично! – я показал большой палец толпе.

– Бывает, – хохотнул кто-то из парней за спиной.

– Мы продолжаем, – я улыбнулся залу, не обратив внимания на выпад. – И, раз-два-три. Can’t buy me love her…7

ГЛАВА 2. БЛУДНЫЙ СЫН

Так вот я и засел за свою первую настоящую песню. Как оказалось, писать полностью всерьез, а не проездом, куда труднее. Уже не отмажешься тем, что тебе было по фигу или не хватило времени. Но не было и такого, чтобы я из себя что-то выдавливал, нет. Было и сложно, и просто одновременно. Так хотелось сразу о многом рассказать, вложить сакральный смысл, который был в других песнях, рассказать историю – важную, честную историю, хотя и придуманную. Как легендарная «Богемская рапсодия», услышанная в первую минуту моего появления на свет.

Она, первая настоящая песня, тоже рождалась в муках, приходила ко мне постепенно, поджидая в самых неожиданных местах: чистишь с утра зубы, пялясь в полусонное лицо с темными синяками под глазами после вчерашней попойки, и в голову приходит сравнение с пандой, или рассекаешь на старом «Кадиллаке» до репетиционного гаража, подхватывая ветер в шевелюру, и все это складывается в зарифмованный текст. Там слово, тут строка. Паззл собран – песня родилась.

Я записывал слова и рифмы на кусках бумажек, салфетках, туалетной бумаге, на всем, что находилось под рукой, подходя к своей песне, порой даже слишком обстоятельно, словно решал уравнение, ответом которого и должен быть сложившийся текст.

Пара недель случайного труда, все эти записки, огрызки с текстом, рассованные по карманам. Складывал и складывал их в карманы, что тот хомяк еду за щеки. А тем временем мы продолжали репетировать и выступать за гонорар в четыре банки пива и пачку чипсов.

– Ты будешь кормить нас молоком? – усмехнулся как-то Хайер, кивнув на мои нагрудные карманы, что разбухли от скомканных бумажек. Да, они и вправду походили на грудь кормящей матери.

– Нет, – я кивнул на оттопыренные карманы джинсов, которые тоже были наполнены творческими идеями, – дам тебе лизнуть мои стальные яйца!

Эрл и Хемингуэй зашлись в хохоте. Хай, пропустив скабрезность, продолжил настраивать гитару, как ни в чем не бывало. Я уел его, в кои-то веки.

Так и летели дни.

Я собирал свою настоящую песню по крохам, по словам, по фразам. Составлял и так, и эдак, пытаясь что-то получить от Вселенной, более осознанное, чем опостылевшая рифма «кровь-любовь». И так продолжалось до тех пор, пока однажды я не заявился в наш гараж с мятым листком в руках, собрав весь пазл воедино. О, как он был тяжел! В нем слилась вся моя чувственность и мой взгляд на мир. Потрясая им, словно сводом законов, что Моисей принес с горы Синай8 (да и чувствовал себя так же), перед ребятами я, наконец, ответил на немой вопрос, что застыл на их лицах.

– Значит так, – предвосхищая самого себя, начал я, – с сегодняшнего дня мы больше не поем на чьем-нибудь заднем дворе. Наша карьера будет набирать обороты! Потому что у нас есть песня. И она – настоящая!

Я заметил на их лицах ухмылки. Что же, стоило ожидать. Вероломное нападение без предупреждения – кто бы мог подумать. И, чтобы развеять повисший в тишине скепсис, я отдал им листок с текстом.

Они склонились над ним, шевеля губами и проговаривая текст про себя. Мне же предстояло видеть, как на лицах парней проносилась целая буря эмоций: от полного непонимания и даже какой-то брезгливости, будто они держали в руках непонятное насекомое, что нашли в подвале под домом, до восхищения, перешептываний и переглядываний. А я стоял, гордо приподняв подбородок, ожидая вердикта.

Эрл, наш барабанщик – та еще многотонная махина – подняв взгляд с мятого листка, посмотрел на меня как на божество. Его глаза блестели. Будто сам Курт Кобейн9 в моем обличии заявился сюда, вдруг озарив светом нимба все помещение. Осторожно положив листок с текстом на барабан, он подошел ко мне, а в следующее мгновение сцепил в медвежьих объятьях, да так сильно, что мне показалось, что мои позвонки вот-вот хрустнут.

Эрл действительно был огромен, словно полярный медведь, вставший в полный рост, да и выглядел так же. Единственное, что различало их с лохматым животным – серьга в ухе, у медведя такой точно не было. Но, несмотря на эту разницу, был совершенно миролюбив. Может, родись он лет на тридцать раньше, наверняка бы стал хиппи и одухотворенно покуривал бы травку, развалившись на полу разноцветного фургона. Дух путешествий – это все о нем. Да и я всегда считал, что наш гараж слишком мал для такого массивного зверя. Даже барабанные палочки в его лапищах выглядели как парочка сточенных карандашей, а сам он с трудом умещался за установкой. Но… черт подери, это был лучший барабанщик из тех, что я знал! А за все время существования нашей музыкальной банды я повидал самых разных. Эрл бомбил по тарелкам и барабанам, как немцы по Лондону во Вторую Мировую – удивительно быстро и точно для своих габаритов. И мог отстучать даже самый бешеный темп. При желании он мог играть так, что не разглядеть рук – так быстро лупил! Видел бы его Джои Джордисон10 – так просто поперхнулся от зависти. Однако, и того не требовалось, мы тут не спид-метал11 играем, в конце концов.

Так вот, он взял меня в охапку примерно с той же легкостью, как я, когда беру на руки котенка. Воздух выбило из легких, а ступни оторвались от земли. И если бы не давление на груди, я бы почувствовал себя астронавтом.

– Это значит… вам… понравилось? – проговорил я, выдохнув остатки воздуха из легких. Эрл неожиданно разжал руки, и я рухнул на пол.

– Мы и подумать не могли, что ты так умеешь, Кейси! – он помог мне встать. – Отличная песня! – и по-отечески хлопнул по плечу. Я еле удержался на ногах, даже не показав всем своим видом, что у меня слегка подогнулись колени. – Так держать! – поморщившись, я потер ушибленное место. Эрл совершенно не умел контролировать силу, когда дело не касалось его ударной установки. Бога ради, надеюсь мне повезет не подавиться в его присутствии, не то таким похлопыванием по спине он отправит меня прямо на тот свет!

Эрл вернулся за установку, покрутив в руках барабанные палочки. Хайер, хмыкнув, поудобнее ухватил гитару. Хемингуэй, посмотрев на того и другого взялся за бас-гитару. Клик-клак! Я удивительно и глубоко отпечатал исторический момент в башке, что та фотокарточка из древнего «Полароида»12, слишком уж ярким он был. Потому что родилась группа! Группа, которой раньше на самом-то деле и не было. Четыре отпрыска слонялись по пивным вечеринкам, набираясь алкоголем после выступления. Если и братство, то очень так себе. Каждый сам за себя, в своем и только о себе.

А теперь нас объединяет нечто большее – группа. Наша группа, и я точно был уверен! Группа с большой буквы!

Мы слишком долго искали себя, чтобы вот так взять и все просрать, разойтись после репетиции по уютным каморкам и продолжать вдохновляться фильмами и сериалами, а назавтра вновь собраться в опостылевшем гараже, чтобы рубить осточертевшие до оскомины хиты прошлых лет. Нет, мы здесь не для этого. У нас есть свой путь! Может быть, стоило бы попросить прощения друг у друга. Обняться, опустив головы, досчитать до трех и воскликнуть название нашей группы, которого у нас нет.

Впрочем, есть, конечно! Ведь не просто так нас свела судьба здесь, на окраине. Уходя вечером, мы всегда возвращаемся. Как тот самый сын на картине Рембранта13 – блудный сын, припавший к ногам отца, вернувшийся из долгих скитаний. Да простит мироздание.

– Блудный сын.

– Что? – Хемингуэй повернул голову.

– Название группы – «Блудный сын».

– Я бы еще подумал, – как всегда Хайер со своей мнительностью.

– Голосуем! – долгие сомнения не приведут к истине. Надо брать быка за рога прямо сейчас. – Кто за «Блудного сына»?

Три руки, считая мою, взлетели вверх – в Хеме и Эрле я не сомневался ни на мгновение.

– Ну… – Хай сделал вид, что настраивает струну. – Если вы так хотите…

– Значит, единогласно, – я взял на себя роль третейского судьи, оборвав его на полуфразе, мало ли чего он мог еще ляпнуть, посеяв в головах остальных зерна сомнений. – Значит, «Блудный сын». Решено!

И прежде, чем я побегу дальше, стоит рассказать, как нас всех четверых свела старушка-судьба. Порой изрядные финты она выделывает по дороге к славе.

Обо мне вы уже знаете достаточно, наверное, даже больше, чем мне хотелось бы на данный момент. Поэтому немного об остальных.

Хайер – наш соло-гитарист, вечно натягивающий струны на гитаре и стремящийся к идеальному ладу, был настоящим дворовым псом. Конечно, все мы музыканты не без бунтарского духа, что олицетворяет наша музыка и внешность, но Хай был таким из самого сердца. Начнем с того, что помимо игры на гитаре он больше ничего не умел. От слова «совсем». И не то, чтобы сообразить себе поесть, он, вероятно, и с забиванием гвоздя бы не справился. Не потому, что туп как тот несчастный гвоздь, а из-за его вопиющего безразличия ко всему остальному. Питался кое-как, в основном обжираясь на вечеринках за чужой счет, куда нас приглашали, и жил в маленьком старом трейлере на окраине, прямо рядом с нашим гаражом. Пару минут – и он уже на репетиции. Впрочем, и туда он часто опаздывал, увлекаясь игрой на гитаре – все время искал очередные интересные ходы, отрабатывая очередное соло. Человек-гений, по своему убеждению, но полный разгильдяй по жизни. Побывал я у него в гостях однажды – та еще дыра, скажу я вам. Притоны с прожженными нарками и шлюхами выглядят куда культурней. И в следующий раз заходить в его дом я буду только в костюме химзащиты.

Однако, что было в Хайере удивительно – его гитара. Инструмент, на удивление, всегда был чист и хорошо настроен. Она была определенно не нова, да и откуда взяться деньгам в его дырявых карманах, но на ее корпусе не было ни единой царапины, а струны в идеальном состоянии. Таких сейчас не делают, но готов побиться об заклад, что раньше подобное произведение искусства стоило дорого. Вот откуда ей взяться у Хайера? Мы, разумеется, постоянно допытывались, где он ее взял. Но вот незадача, даже будучи пьяным вдрызг, что, казалось бы, и родную маму продаст, только стоило завести разговор о его гитаре, как он неожиданно умолкал и лишь мрачно взирал на спросившего, пока тот не убирался восвояси.

Я лично придерживался мнения, что он украл ее с витрины магазина музыкальных инструментов или стянул прямо из рук престарелого рокера былой эпохи, пока тот, зазевавшись, раздавал очередные автографы после концерта. Хемингуэй с Эрлом же шутили, что Хайера вместе с гитарой изрыгнула преисподняя, где он играл беснующимся чертенятам.

Напротив, Хемингуэй изрядно отличался от нашей разнопестрой братии. Как минимум возрастом. На момент его появления в нашей компании ему единственному было за двадцать. Его внешний вид не содержал типичной атрибутики рок-групп. Он выглядел обычно, если не сказать интеллигентно, только что очков не хватало. Но, бьюсь об заклад, и они у него были где-то аккуратно сложены в очешнике. Я, правда, никогда их не видел. Может, он репетировал в них дома, разучивая партии, но в гараже просто закрывал глаза и играл свою партию как тот носорог, что прет напролом через джунгли. Да и одевался простенько, но со вкусом, видимо кто-то из родных привил ему подобную привычку. Сколько раз у нас заходил разговор о его прикиде, ведь на выступлении он выглядел, как выпускник, только что бонета14 на голове не хватало: брюки, заправленная в них рубашка, пиджак сверху, прилизанная челка.

К слову, о семье, как и Хайер о гитаре, Хемингуэй говорил с большой неохотой. Знал, что живы и что у них все в порядке, живут где-то в провинции Аризоны, впрочем, я не разбирался – не мое дело. Старший брат Хема был финансистом и работал в каком-то банке в Чикаго. Ну как старший – лет двадцать разницы. И если с родителями Хем общался хоть и редко, но с любовью, что читалось в его интонациях и разговоре, то брата не переваривал совершенно, как я лаймовый пирог, несмотря на то что тот очень приятен в жару. Похоже, между ними произошло что-то серьезное, что не утихло до сих пор. А, может, всего лишь разница в возрасте. Куда нам, новому поколению, понять тех, сорокалетних.

Как вы можете догадаться, Хемингуэй – всего лишь прозвище, навеянное любимым писателем. Не то, чтобы он ему соответствовал, но что там творится у него в голове – тоже не представляю. Хотя на пьяных вечеринках вечно отыскивал бутылку рома15 и уже не расставался с ней до самого утра.