Похождения полковника Скрыбочкина

Момент был сочтён подходящим, и к Скрыбочкину подсел майор-психолог Менахем Жмуркинд (за соседним столиком его страховали капитаны Хавкин и Штырьман).

– Простите, кажется, вы чувствуете себя не в своей тарелке… – попытался завязать разговор Жмуркинд.

– Тарелки? Не б-брал, – растопырил веки Скрыбочкин, у которого заплетался язык, отчего слова с трудом сцеплялись друг с дружкой. – Ты хто такой? А-а?

На мгновение он ощутил накипевшую тщету и предательскую тягу к непротивлению. Правда, тотчас устыдился этих поползновений – и, налив в стакан, торопливо осушил его, дабы преодолеть слабость и вернуть себя в равновесное состояние мысли. После чего грохнул кулаком по тёмному блюду с недоеденной фейжоадой из осьминога и загустил голос в требовательном наклоне:

– Нет, я не понимаю, по какому праву ты здесь появился любопытствовать? А ну-ка, хос-с-сподин хороший, предъяви документы!

– Это ни к чему, – твёрдым тоном заверил его майор. – Вы засыпались, товарищ э-э-э… Гнида.

– Ежли я подносы приватизировал, дак не в твоём же самолете, – схватился за чемодан оскорблённый гость португальской столицы. – Нарушения законности в том нету! А за гниду счас ответишь, падлюка!

При последнем слове он ударил психолога под столом обеими ногами. Пока тот вместе с обломками мебели кувыркался через зал, Скрыбочкин взмахнул табуреткой и сшиб изготовившихся к стрельбе Хавкина и Штырьмана. Потом, не обращая внимания на поднявшуюся вокруг суматоху, воротился на две секунды к своему столику, чтобы допить мадеру. И поторопился исчезнуть за дверью, среди порывов пыльного ветра и уличной темноты, в которой оставались различимыми лишь бесприютные целлофановые пакеты, волочившиеся по мостовой с жалобным шелестом, словно души забытых предков, не умеющие самостоятельно проводить себя в последний путь.

***

Утром резидент русской разведки в Лиссабоне полковник Бык бросил на стол пачку фотографий:

– Взгляните. Если и теперь станете утверждать, что в городе всё тихо, то отправитесь служить на Новую Землю! Имейте в виду: сам генерал-лейтенант сориентировал нас на эту жидкость, – он налил в стакан из графина и залпом выпил. – Слышали, что такое М-13?

– Нет! – вытянулся майор Кожвенников (присутствовавшие в кабинете подполковники Тверёзый и Шовкопряд принялись перебирать фотографии. На них был снят мужик с чрезмерным чемоданом – то в окружении собак, то в гуще новогодней толпы, то в ресторане с израильскими агентами, а то – допивающим мадеру, снова среди агентов, валявшихся под столами с обезоруженным удивлением на лицах).

– Вообще М-13 служит для очищения стекла в истребителях, – сказал Бык. – Её основа – спирт. Но есть химдобавки, которые… Короче, не знаю, как со стеклоочищением, но если употребить этой жидкости граммов сто – будешь бухой недели две, – он снова налил из графина и выпил. – В конце девяностых добывали мы М-12. На космические нужды. А теперь вон насколько прогресс продвинулся: следующий номер изобрели… Ладно, оставим лирику, дело не терпит отлагательств. Запомните мужика на фотографиях. На нём сейчас задействована вся израильская резидентура. И этот чемодан – обратите внимание на размеры – неотлучно при нём.

– А собаки? – уточнил Шовкопряд.

– Не знаю. Вероятно, какие-то отвлекающие финты, двойная страховка… Не скажу насчёт космических узлов, но касаемо М-13 у этого чемодана на рыле написано, что он имеет к ней отношение, – полковник ударил кулаком по столу. – А вы куда глядите: такого агента проморгать! В общем, чтобы завтра М-13 добыли. А курьера – перевербовать. Или убрать к чертям собачьим, чтобы концы в воду.

Когда за подчинёнными закрылась дверь, Бык поднял трубку телефона:

– Секретный отдел мне. Кто у аппарата?

– У аппарата дипломат второго ранга капитан Плодовоягоднов!

– Сколько в аппарате?

– Литров пять визуально.

– Прикажи дежурному не стрелять. Я зайду с графином.

…Тем временем Скрыбочкин обнаружил себя в незнакомом портовом кабаке вдрызг пьяным и почти без одежды на теле. Вокруг него увивался одноглазый вербовщик с отпечатком подошвы на щеке. Он уговаривал Скрыбочкина наняться кочегаром для плаванья на каком-то подозрительном голландце, суля море хереса и сутки на разграбление любого встречного. Впрочем, долго обдумывать упомянутое предложение не позволила внезапная блондинка с чувствительными влажными глазами. Которая отпихнула назойливого вербовщика и легкодоступным женским способом завладела вниманием Скрыбочкина. Среди поцелуев и чужого языка он не заметил, как очутился в гостиничном «люксе» с неординарно чистой постелью и прочими незамедлительными удовольствиями.

Чего ещё мог пожелать себе покинутый удачей бесхитростный человек в далёком краю, кроме мягкой двуспальной кровати и жарких объятий представительницы слабого пола? И Скрыбочкин поспешил воспользоваться тем, что паче чаяния вытанцовывалось в пределах осязаемости его органов чувств. Он вливался в негаданную блондинку, как водка вливается в пиво, когда одно нисколько не умаляет достоинств другого, и обе жидкости, смешавшись, только усиливают действие друг друга. И, конечно, ему уже ни о чём не приходилось жалеть и сокрушаться, ибо у любого нормального человека в подобной ситуации не могло возникнуть позывов к негативному умонастроению.

Блондинка стонала под Скрыбочкиным, выгибалась на постели и, царапая ему спину ногтями, отрывисто сотрясала воздух нутряным зыком наслаждающейся женщины:

– Garanhão!1

– Machão!2

– Fodedor!3

Нет, Скрыбочкин, конечно, не понимал благодарных слов партнёрши, однако ему и без этого не приходилось скучать среди собственных ощущений, похожих на горячий бред наяву, переходящий в оглушительную агонию страсти.

…Вскоре перед полковником Быком стоял давешний вербовщик.

– Значит, упустил объект, майор? – зловеще прохрипел Бык, тщательно разглядывая белый потолок, точно предполагая отыскать на нём знаки скрытого рельефа, способные дать ему ключ к безошибочному пониманию оперативного прошлого и будущего.

– Никак нет, не упустил! – выструнился одноглазый. – Ситуация остаётся под нашим полным контролем!

– Тогда докладывай: где сейчас находится курьер?

– В гостинице.

– Чем занимается?

– Понятное дело, – смутился одноглазый, – на то она и проститутка, чтобы высасывать из него валюту.

– Проститутка? Гм… Это ещё не худший вариант развития событий. А ты уверен, что она та, за кого себя выдаёт?

– Так точно. В номере присутствует наш человек. Капитан Зачатьев, под кроватью.

– Ладно, частности трогать не стану. Но учти, Медвежуев: не завербуешь агента – поедешь дослуживать на Новую Землю!

– Да говорю же, товарищ полковник: всё под контролем, от Зачатьева ещё никто не уходил!

***

Из сто семнадцатого номера Скрыбочкин появился на подгибающихся от недавнего удовольствия ногах. В голове у него было жидко, почти как в безвоздушном пространстве. Словно волна дезинфицирующего средства прокатилась сквозь его мозг, вытянув из каждой извилины всё мало-мальски живомысленное…

Некоторое время Скрыбочкин раздумчиво раскачивался на месте, точно опасался от неосторожного движения утратить свою вертикальную составляющую; а затем начал медленно перемещаться по гостиничному коридору, сопутствуемый неизменной ручной кладью, которая увеличилась за счёт тяжёлых оконных гардин и затейливого белья сегодняшней случайной знакомой. Тут в проёме одного из номеров вырисовалась жгучая брюнетка в растворённом халатике и поманила его рукой. Смущаясь и тщась объяснить на пальцах, что он в текущем месяце ещё не мылся, Скрыбочкин шагнул за отступившей девушкой… В тёмной прихожей невероятный удар опустился ему на голову, кратковременно вызвездив перед глазами неприкаянного путешественника отсутствующее наяву небо.

…В описываемый момент капитан Зачатьев, проснувшись под кроватью от собственного храпа, обнаружил на вверенном ему ложе единственную спящую шлюху. Он оставил пост на лейтенанта Мордорезова и заметался по коридору. Встретив упомянутую брюнетку, капитан осведомился, не проходил ли мимо гад с чемоданом, которому надо теперь башку оторвать. Девушка смерила его преувеличенно равнодушным взглядом и указала на дверцы грузового лифта. Зачатьев, вынув пистолет, ворвался в лифт с не успевшими открыться дверцами на теле. И рухнул в шахту, ибо лифт отсутствовал в связи с плановым ремонтом.

…Скрыбочкина между тем били, пока он не воротился в сознание.

– Хосподи, боже ж ты мой, – прошептал он, с трудом раздвинув распухшие глазные щели. – Дозвольте поинтересуваться, што это за страшный сон вокруг меня происходит? Игде я нахожуся?

– В руках германской разведки, – сверкнул очками сидевший на диване незнакомец со вздыбившимися лохмотьями бакенбард. И, приняв официальный вид, представился:

– Майор фон Трупп.

– Доннерветтер! – попытался проявить понимание Скрыбочкин, осторожно дёрнув руками и обнаружив, что они связаны. – Што вам надобно, хфашисты?

Его с треском подхватил за ворот куртки некто смутный и вновь принялся бить. По почкам и прочим органам, которых можно достигнуть старательными ударами со спины.

– Для начала уточним: вас зовут – э-э-э, как это правильно выразиться… – невозмутимо продолжал майор фон Трупп. – Вас зовут Гнида, не так ли?

– Пускай буду гнидой, пока обретаюсь тут под принуждением, – заплакал Скрыбочкин безответными слезами. – Всё?

– Отдохни, Ганс, – поднял руку майор.

Тотчас чужие руки, прекратив избиение, отпустили ворот пленника; и из-за его спины вышел волосатый детина с засученными рукавами. Фон Трупп, словно решив переменить маску, вдруг побагровел щеками, резко склонился вперёд и взрезал воздух угрожающим ором:

– Встать! Говори, быстро: явки, пароли, адреса! Ну?!

Скрыбочкин вскочил. В голове у него шумело с тонким призвоном на грани ультразвука. Все предметы вокруг раздваивались, и было трудно сфокусироваться сознанием на вопросах и ответах, не утеряв нити разбегавшихся в разные стороны смыслов и форм.

– С нами в молчанку играть не получится! – наседал фон Трупп. – Мы и не таких ломали! Ну что, будем говорить или нет?

– Дак я же совсем и не против посубеседовать, – осторожно подбирая слова, протянул Скрыбочкин обманчивым голосом. – Потому как за спрос не ударяют в нос, да и говорить – не устать, было бы што сказать. Ежли б ещё знать, об чём конкретно стоит вопрос на повестке момента. Но скудова я об том могу прознать-то, когда вы дураков из себя строите, будто воды в рот понабрали?

Его без промедления сшибли на пол.

Он вскочил с налившимся обидой лицом.

Его снова сшибли.

Он снова вскочил…

Это повторилось раз десять или двадцать – вести счёт ему было недосуг. А отбиваться связанными руками не имело резона даже пытаться.

Наконец майор фон Трупп устал слушать матюги допрашиваемого. Тогда он привёл Скрыбочкина в сидячее положение и принялся совать ему под нос фотографии:

– Взгляните! Эти пальчики мы сняли с вашего чемодана! А эти – с чемодана русской радистки! Что на это скажете, герр… Гнида?!

– На пушку берёшь, хфюрер, – прохрипел Скрыбочкин. После чего, сплюнув, медленно улыбнулся:

– И вообще, ты здеся зазря надрываешься горловой связкой. Охолонь чуток, приспокойся нервами и не тряси атмосферу понапрасну… Ежли по существу твоей претензии – ладно, не стану отрицать: может, я и допомог какой-никакой бабце подвезти к самолёту коляску с багажом, дак што ж теперя, обязан про всех сохранять память? Не-е, даже близко похожего обязательства я за собою вспомнить не могу. Не было такого, хучь ты меня на куски поразрезай.

При последних словах он поёрзал в надежде освободиться – впрочем, без особенной амплитуды, ибо опасался прежде времени рассердить слабопонятного пока противника.

Большинство людей умирают, будто чего-то испугавшись и не умея изъяснить своего испуга. Однако не каждый попадает в разряд подобных счастливцев; некоторые неудачники подолгу мучаются невесть для какой природной пользы или хотя бы равновесия. Скрыбочкин не желал отпускать судьбу на волю случая, грозившего причислить его ко второй категории. Оттого он лихорадочно напрягался всей своей умственной способностью в поисках выхода из неблагоприятной ситуации, но ясной позиции в его голове не складывалось.

Неизвестно, чем это могло закончиться, однако дело разрешилось само собой: внезапно дверь номера взлетела на воздух, и внутрь помещения вслед за пламенем взрыва ворвались Медвежуев и Мордорезов, размахивая связками гранат.

Между заварившейся дракой один Скрыбочкин не заподозрил ничего напрасного, а воспользовался тем, что у него при взрыве перерубило осколком верёвку на руках. Тихо распутавшись, он вернул себе чемодан и выпрыгнул через пустое окно на улицу, деловито приговаривая:

– Не знаю кому как, а мне точно пора скорее отсюдова сматываться. Хотя лучше уже навряд станет, но и хуже ж, наверное, не бывает…

Позади бушевала невидимая война. А он летел вниз головой под зловеще нависавшим небом и слушал вертикальный ветер, тягостно свистевший у него в ушах. Что ему оставалось делать? Ровным счётом ничего, ибо во время полёта за себя может отвечать разве только птица, но никак не человек. Скрыбочкин стремительно приближался к горизонтальной плоскости, крепко сжимая ручку чемодана, и прощался со своим прошлым ради туманного настоящего – скорее всего, неблагоприятного. Потому что закон гравитации один для всех.

…Несколькими мгновениями ранее описанного эксцесса переодетые в сантехников капитан итальянской разведки Джулио Корзино и лейтенант Чезаре Кукурузо выставили из канализационного люка подле гостиницы невидимые простым глазом микропроводки обзорных устройств и принялись монтировать скрытное оборудование для наблюдения за предполагаемым объектом своего чрезвычайного интереса. Им было поручено выяснить, что за кризис назревает вокруг прибывшего в Лиссабон русского майора Гниды… Однако завершить работу итальянцам не удалось, ибо выслеживаемый не замедлил с устрашающим криком рухнуть на головы разведчиков поверх собственноручного чемодана.

Узрев деформированных иностранцев, Скрыбочкин полез вон из канализационного нутра. И надо же было капитану Джулио Корзино в упомянутый момент связаться по рации с начальством. Пока он докладывал окровавленным ртом обстановку, Скрыбочкин различил за своей спиной только: «…руссо-гнидо»… Этого ему было достаточно для того, чтобы утратить остатки цивилизованного облика.

– Ах ты ж, рыло канализационное, – проклокотал он с хищным присвистом. – Не таким харям, как ты, перекрещивать меня в гнидский разряд! Я тута сам кого хошь вдоль и поперёк перекрещу. А коли занадобится, то и обрезание исделаю увсему вашему Лиссабону собачачьему!

С такими словами Скрыбочкин взял предполагаемого обидчика за грудки, вытянул его через распахнутый люк на свежий воздух – и со всей силой накопившегося отчаяния стал бить несчастливца об асфальт, распугивая едва успевавший тормозить и уклоняться от столкновений с ним случайный автотранспорт.

***

Добиться скудозначия своих эмоций человеку легче всего с помощью алкоголя, это известно каждому. Оттого вечером Скрыбочкин сидел в баре «Синий буйвол», предаваясь возлияниям и со смурным видом глядя в окно. За окном дул ветер, волоча по асфальту обрывки газет, конфетные фантики, порожние пачки из-под сигарет, обёртки от жевательной резинки и прочую легковесную макулатуру. Наблюдая полуотстранённым взглядом за упомянутой суетой недоступной сочувствию материи, Скрыбочкин размышлял о том, что каждый ветер наверняка имеет своё имя, понятное только облакам и растворённой в воздухе воде. Которая, сгустившись, падает в моря и реки, а через время испаряется в небо, дабы затем снова пролиться дождём или выпасть снегом. Дождинки вздрагивают в полёте и шепчут друг дружке, а снежинки, кружась, пишут в воздухе имена разных ветров; ручьи и реки журчат, смывают с земли, перемешивают имена и несут в море уже одно общее имя – нет, не ветра, а чего-то другого, гораздо большего, включающего в себя память и о нём, Скрыбочкине. Хорошо это или плохо? Бог весть. Во всяком случае, ко многому обязывает.

Скрыбочкин думал об этом и не удовлетворялся своими мыслями. Ему казалось, что он живёт сразу несколько жизней, но не параллельных, а разнонаправленных, как бы расходившихся из одной точки и день ото дня всё сильнее удалявшихся друг от друга. Это представлялось ему обидным, но как направить свои жизни в обратную сторону и собрать их воедино в прежней благоустроенной и безмятежной точке, он не ведал.

В свете всего вышеперечисленного Скрыбочкину было грустно. Оттого он лениво шевелил головой из стороны в сторону, разглядывая посетителей бара смазанным взором, и трудно было не заметить со стороны, что в человеческом мельтешении его не интересовало ничто, кроме предполагаемой возможности подраться или хотя бы покричать всласть на матерных оборотах. У Скрыбочкина чесались кулаки, и он уже был близок к разрядке и вымещению настроения на ком попало, когда вдруг к его столику приблизился сопровождаемый незнакомцем майор-психолог Жмуркинд: он деловитым движением вывалил между стаканом и тарелкой с остатками салата пачку фотографий, где Скрыбочкин был запечатлён в динамических позах подле блондинки со всей живописной страстью, какую способны выражать два совокупных тела разнополого содержания.

– Что вы на это скажете? – после торжественной паузы раздул губы Жмуркинд. – Как видите, теперь у нас есть аргумент, которому вы не сможете ничего противопоставить.

– Надо же, и вправду аргумент, – восхищённо развернул лицо Скрыбочкин. – За отакое изобразительное искусство сымаю перед вами шляпу. Дозвольте полюбопытствовать, как вам удалось подглянуть за мною?

– Сто семнадцатый номер нашпигован нашей аппаратурой. А работала с вами специалист Моссада Мара Либидович. Скажу больше. Отныне и вы будете сотрудничать с нами. В противном случае фотографии лягут на стол вашего начальства.

– Ладно, – задумчиво покивал Скрыбочкин. – Пусть лягут, штобы начальство завидовало, раз так. А фотографировать свою личность я забесплатно не дозволял. Теперь, значит, пусть половина снимков моя будет.

– Зачем половина? – оторопел Жмуркинд, и кадык, словно хищный полип, заплясал на его толстой шее. – Подпишете контракт с нами – и проблема мгновенно будет снята: сможете уничтожить все фото сразу.

– Сдурел ты, што ли, такую изобразительность уничтожать? Да я буду эти фотки вдома показывать, а то суседи не поверят.

Жмуркинд отвесил челюсть. А сопровождавший его незнакомец собрал фотографии и протянул их над столом:

– Берите. Извините майора: он впервые сталкивается с русским характером.

– Так-так, – одобрительно сощурился Скрыбочкин. И заказал стакан кальвадоса («Купор-р-росу!» – гаркнул он, и гарсон перепуганной ланью метнулся его обслуживать).

– Перейдём к практической части нашей встречи, – продолжал незнакомец. – Предлагаю вам за сотрудничество… – он достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку, написал цифру с внушительными нулями, после чего вырвал листок и протянул его Скрыбочкину.

Тот приблизил листок к глазам, с бухгалтерской размеренностью пошевелил губами, а затем спрятал его за пазуху. И уточнил деловым тоном:

– Это в рублях?

– Нет, в шекелях.

– Годовая оплата или каждомесячная?

– Разумеется, каждо… Ну, в общем, такую сумму вы будете получать в начале каждого месяца.

– Согласный, – уважительно приподнялся Скрыбочкин. – А с кем, звиняюсь, имею честь?

– Полковник Порнухер, начальник местной резидентуры. Можете называть меня просто: Соломон Вольфрамыч, – с этими словами собеседник положил на стол перед вербуемым новый лист бумаги, на сей раз крупноформатный, с отпечатанным текстом на иврите:

– Вот контракт. Подпишите.

– Вначале предъявите валюту, – сделал подозрительное лицо Скрыбочкин.

Получив пачку денег, он трижды пересчитал купюры. Затем поставил размашистую подпись на документе.

– Нет-нет, не хитрите, – бдительно вытянул шею полковник. – Напишите – как следует: Гни-и-ида…

Скрыбочкин раздражённым движением сдёрнул со щеки воображаемую муху и скупо качнул головой:

– Ладно. За валюту хучь мандавошкой обзывайте.

А сам подумал о том, что имена долговечнее людей: человек умирает, и его имя переходит к другому; иногда оно начинает новую жизнь, а иногда продолжает старую. Может быть, сейчас сама судьба подаёт ему знак, что пора устремиться к лучшей доле под чьим-то незнакомым инициалом, прояснившимся из мрака небытия для полнобуквенного существования среди свободы и денег? Оно, конечно, хорошо бы. Однако звучание нового имени Скрыбочкину не нравилось. Потому он, сморщившись, несколько раз протяжно вздохнул, будто готовился нырнуть в омут с крутоярого берега – и лишь после того, перечеркнув свою прежнюю подпись, поставил на бумаге отчётливое: «Гнида».

Жмуркинд удовлетворённо заулыбался.

– Запомните: контрольная связь – ежедневно, – он протянул Скрыбочкину часы с металлическим браслетом. – Возьмите. Сюда вмонтированы диктофон и радиомаячок. При необходимости экстренной встречи нажмите вот на эту кнопку, и наши агенты немедленно вас разыщут.

– Спасибо, – прошептал Скрыбочкин вслед направившимся к выходу агентам Моссада. Затем поднёс часы к уху, послушал их мерное тиканье. И подмигнул своему расплывчатому отражению в тёмной полировке стола:

– Вот же наконец везуха пошла. Постигло счастье за здорово живёшь… Дыблятакой агрегат вдома тыщ за пятьдесят в любой скупке из яйцами оторвут! Похоже, явреи уже окончательно разучились работать мозгами. Понятное дело: живут в достатке, вот и обленились до такой степени, што перестали пошевеливать извилинами. А я-то, дурень, думал, што сплошною недолей засеяна эта сторона! Ну и дела-а-а…

Рядом никого не было, а он всё сидел. Иногда разбавлял общее молчание мира двумя-тремя глотками кальвадоса без закуски и продолжал сидеть в расслабленном положении, не желая даже в мыслях нагружаться ничем лишним. Всего ему теперь казалось достаточно для полного внутреннего удовлетворения, и необходимости двигаться не возникало. Лишь монотонное тиканье наручных часов напоминало о том, что время ещё не остановилось окончательно: большая и маленькая стрелки пожирали вечер с малозаметной, но ласковой скоростью, хоть гляди на них, хоть не гляди. И Скрыбочкину марилось, будто часы вот-вот оживут и выстрелят в воздух зазвонистой песней – совсем не такой, которую можно исполнять каждый день, да ещё хором, под нетрезвую лавочку, а торжественной песней победы грёз и мечтаний над тёмным цветом жизненных тягостей.

Словом, было у него на сердце отрадно и бессомнительно, как давно уже не бывало. Чего ещё можно хотеть человеку в приятной компании самого себя подле бутылки кальвадоса? Ничего. И Скрыбочкин не хотел.

…А затем его с обеих сторон схватили за руки невесть откуда материализовавшиеся быстрые люди. Скрыбочкин ощутил, как ему в предплечье вонзилась тонкая игла, и по жилам потекла посторонняя жидкость, от коей моментально началось головокружение, как после литра доброго самогона. Сквозь поплывшие перед глазами клейкие тени не прорывалось ничего реального, кроме лошадиной морды майора фон Труппа, разошедшегося в крике:

– Дон Барбоза, вам плохо? Скорее вызовите «скорую»!

Затем раздалась медицинская сирена. Появились похожие на подземных ангелов гориллоподобные санитары (в одном из них Скрыбочкин узнал криво ухмылявшегося Ганса) … Его бросили на носилки и увезли в бессознательность, стукая о слабопонятные препятствия – вероятно, о стены и дверные косяки – с каверзно-насмешливым, чужезвучным сопровождением: «блым… дрым… бдр-р-рым… былым… дыбылым…»

***

Его снова били, приводя в сознание. Поначалу это ощущалось смутно, словно в прилипчивом сновидении, от которого хотелось уплыть поглубже в пучину забытья; тем более что спать он любил, понимая сон как самое полезное и безобидное занятие для своего организма. Скрыбочкин, разумеется, не ведал, зачем человеку снятся сны – возможно, затем, чтобы хоть на время освобождать его от оков времени, соединяя в себе жизнь и смерть. Впрочем, никому и десяти жизней не хватит, чтобы увидеть все сны, путешествующие по миру – тем более не каждый из них доставляет удовольствие, иногда встречаются и кошмары, после коих боязно возвращаться в явь. Однако Скрыбочкин воспринимал ночные недоумения как случайные недостатки и быстро забывал их. Приятное ему снилось гораздо чаще, нежели всё остальное. Оттого – была б его воля – он вообще спал бы круглосуточно, пробуждаясь лишь на краткий срок ради естественных неотложностей, а также, чтобы выпить, закусить и получить совокупность с какой-нибудь женщиной. К сожалению, существование в подобном режиме не представлялось возможным – ни раньше, ни теперь, когда побои становились всё явственнее, угрожая ему нешуточными повреждениями. Ничего удивительного, что Скрыбочкин наконец не выдержал. И, вернувшись в реальный мир, открыл глаза.