Если случится чудо

Он приходит в себя, потягивается.

– Прошу прощения, дамы. Зов природы – три галлона мочи призывают меня отлучиться в сортир.

Мэл встает и не спеша идет в ванную. Я понимаю, что он знает этот дом как свои пять пальцев. Он бывал здесь тысячу раз. У них с Кэтлин своя история, свои отношения. Я должна радоваться, что Кэтлин может выйти замуж за такого парня, как Мэл, если она умудрится его приручить. Такого смешливого, очаровательного и красивого.

Однако я почему-то совсем за нее не рада.

Стоит Мэлу скрыться с глаз, я качаю головой и улыбаюсь.

– Он такой непредсказуемый, правда?

Приторная улыбка Кэтлин тут же исчезает. Она выуживает из лежащей на столе сумочки блеск для губ и обильно намазывает им поджатые губы.

– Не твое дело, какой он на самом деле. Он мой. – Ее дружелюбный голос теперь холодным острым клинком проходится по моей шее.

Я резко вскидываю голову.

– Не поняла?

Она чмокает губами, берет чашку, оттопырив мизинец, и медленно делает глоток.

– Проблема в том, что Мэл падок на бродяжек. Какими бы грязными и бешеными они ни были. – Она угрожающе щурится. – И опасными.

Раскрыв от удивления рот, я замечаю, с каким отвращением она на меня смотрит и как меняется ее лицо.

Притворство.

Все сплошное притворство.

Моя сестра не милая растерянная скромница. Она дьявол.

Она меня ненавидит. И всегда ненавидела. Вот почему отец Доэрти не хотел нашей встречи. Вот почему он отправил меня к своему славному внуку. Кэт просто носит маску для Мэла.

– Знаешь, вернувшись из Парижа, папа признался, что совершил ужасную ошибку, когда стало известно, что он обрюхатил американскую шалаву. Но лично я всегда хотела познакомиться со своей младшей сводной сестрой. Потом он умер, и стало ясно, что ты прискачешь за его деньгами. Я не хотела в это верить. Искренне не хотела. Даже собиралась тебе написать.

– И все же не написала, – смело смотря ей в глаза, процеживаю я сквозь зубы. – Удобно говорить, что хотела со мной связаться, но так этого и не сделать.

Я снова чувствую холод. Хочу, чтобы Мэл вернулся и напитал комнату своим теплом.

Она язвительно улыбается.

– Забавно, что ты заявилась сразу же после его смерти.

Дыхание ускоряется, сердце сбивается с ритма. На что бы она ни намекала, все это полная чушь, далекая от правды.

– Я приехала не за деньгами, – прищурив глаза, шиплю я и молю бога, чтобы вид у меня был такой же свирепый, как хочется передать. – Я приехала посмотреть на его могилу, город, где он жил и вырос. Сделать пару снимков, чтобы смотреть на них и вспоминать, что была здесь и обрела корни. Обрела половину себя, которую не знала. Ради бога, да во мне гены незнакомого мне человека!

Она закатывает глаза и саркастично улыбается.

– Тогда почему не приехала раньше?

– Я не могла принимать такие решения, потому что была несовершеннолетней!

– Поэтому твоя мать отправила письмо моим дедушке с бабушкой с просьбой увидеть завещание? Чтобы ты могла обрести не только наследие, но и хорошую сумку от Gucci?

Удивительно, как моя челюсть не поздоровалась с полом. Хочется придушить маму. Во всяком случае, стоит. Не знаю, на что имею право, мне все равно. Не хочу его дурацких денег. Поездка планировалась не ради них.

– Послушай… – начинаю я, но Кэтлин прерывает меня.

Она наклоняется вперед, вцепившись в мою лежащую на столе руку. Кэтлин сжимает ее до боли. Неожиданно она снова наигранно улыбается. Теперь я понимаю: обнимая меня на пороге, она действительно хотела причинить мне боль. Кэтлин похожа на девчонку, которая утопит своего старого пса, чтобы уговорить родителей на покупку нового щенка.

– Нет, это ты слушай. Ты ни пенни не получишь из папиных денег. Он все завещал мне, и неспроста. Я его законное дитя. Ты и тот несчастный придурок, что сыграл в ящик, всего лишь досадные ошибки. И, раз уж ты здесь, можешь трахаться с Мэлом сколько влезет, но женится он на мне. Помни об этом, когда будешь извиваться под ним и отдавать свое тело. Он, конечно, не упустит возможности тебя трахнуть, но именно я до конца наших дней буду согревать ему постель. О тебе в двух словах, Аврора: ты дешевая версия меня. В папиной жизни. И в жизни Мэла.

Она еще крепче сжимает мою руку. Я пытаюсь вырваться, но Кэтлин сильная, а я слишком потрясена, чтобы сопротивляться. Ее губы подергиваются, когда она расплывается в улыбке:

– И, пожалуйста, не постесняйся использовать уловку своей матери, чтобы залететь. Ты, безусловно, понимаешь, что он не помчит за тобой в Америку. А если ты собираешься заявиться со своим выродком ко мне домой, то тебя постигнет жестокое разочарование.

Я смотрю на нее, удивляясь, как такое возможно, что меня связывают кровные узы с этим огнедышащим зеленоглазым монстром в кардигане.

– Ты все неправильно поняла. – В очередной раз пытаюсь вырвать руку, но сестра дергает сильнее и впивается в нее накрашенными в нейтральный оттенок ногтями.

Обычно меня не так легко запугать, но сейчас, находясь в шоке и в чужой стране, услышав такое от единственного оставшегося у меня в живых родственника, кроме мамы, я замираю на месте. Значит, я не борец, не тот человек, что может за себя постоять. Я трусиха, которая сидит тут как истукан и ждет, как все обернется.

– Держись подальше от Мэла. Он мой. Деньги тоже мои. Все, что ты здесь видела, с кем познакомилась, принадлежит мне. Уезжай.

– Думаешь, я приехала за деньгами? За предметом твоего обожания? – последнее я буквально выплевываю.

Несколько минут назад я лучше бы умерла, чем пальцем притронулась к Мэлу. Но теперь? Я с радостью завалила бы его на ее обеденный стол, и лучше бы она обедала напротив.

– Я думаю, что ты жадная до денег шлюха, как и твоя мать. Она уничтожила моего отца и все, что я знала и любила. По твоей вине я уже давно его потеряла.

Давно? О чем она? Спрашивать нет смысла, потому что Кэтлин точно не собирается идти со мной на контакт.

– Ну ты и сука, – резко произношу я.

Не самая красноречивая реплика, но зато от чистого сердца.

Кэтлин улыбается.

– Да, я та сука, которой принадлежит все, что ты хочешь, и я с радостью буду носить это звание. Ну-ну, не надо так злобно на меня смотреть. Мэл любит меня больше собственной жизни. Если ты передашь ему все, что я сейчас сказала, он выкинет тебя на улицу.

В ту же самую секунду в дверях появляется Мэл и плюхается на стул. Он замечает руку Кэтлин на моей. Она заботливо похлопывает меня и выпрямляется.

– Родственные узы. Мне нравится. – Он переводит взгляд то на нее, то на меня и зевает. – Что я пропустил?

– Ничего особенного, – вкрадчиво произносит она и бросает в мою сторону приторную и многозначительную улыбку. – Я просто делилась информацией с Рори, чтобы она быстрее вошла в курс дела.

Глава третья

Восемь лет назад

Рори

– Знаешь, в чем ирония? – спрашивает Мэл, как только мы покидаем дом Кэтлин.

Меня до сих пор тошнит и трясет от нашей встречи. Когда я сообщила Мэлу, что хотела бы закругляться с дружескими посиделками, Кэтлин благородно вызвалась отвезти меня в Дублин. Поистине святоша. Нет уж, Мэл, с присущим ему тактом обкакавшегося младенца уведомил ее, что мы собирались провести ночь вместе.

В первый – и, надеюсь, в последний – раз в жизни я получила удовольствие при виде чужого горя. Да пусть Кэтлин хоть в аду горит, я не подам ей и лосьон для загара.

Небо напоминает бархатное одеяло голубых и оранжевых оттенков. После дождя от асфальта и деревьев исходит свежий землистый запах.

Голова до сих пор идет кругом от тех злобных слов, что Кэтлин гранатами бросила мне в лицо.

Жадная до денег.

Бродяжка.

Шлюха.

– Прием-прием, вызываю Рори. – Мэл обхватывает рукой фонарный столб и кружит вокруг него, как в сцене из фильма, а потом прыгает в лужу и расплескивает на меня воду. – О чем ты думаешь? Если бы обо мне, ты бы сейчас улыбалась.

– Не смешно, – огрызаюсь я на ходу.

Он хватает меня за запястье и разворачивает к себе. Мы стоим у его машины. Я не в настроении садиться за руль. И говорить. И дышать. Хочется, поджав хвост, просто вернуться домой, в Америку, и зализать раны. В Джерси из близких у меня только мама, а здесь ни одного чертова родственника. Вся надежда только на Саммер.

– Что произошло? Кэтлин тебя чем-то огорчила? – хмуро интересуется Мэл, положив руку на мое плечо.

Разум велит держать язык за зубами и молчать насчет речи Кэтлин в духе дона Корлеоне. Вовсе не потому, что я желаю ей лучшего, просто не хочу расстраивать Мэла. Необязательно ему знать, что подруга детства – стерва. Срок моего пребывания в Ирландии – ровно сутки. Я банальное чернильное пятно на сложном полотне под названием «Жизнь Мэла». К чему вмешиваться в их отношения, если он все равно мне не поверит? Я ведь видела, как он смотрит на Кэтлин. Без капли влечения. Да, она его забавляет, но с ней он никогда не будет.

Сущее безумие – я делаю то, на что еще никогда не решалась. Бегло бросаю взгляд на дом, убедившись, что Кэтлин стоит у окна и следит за нами.

Она следит.

Кэтлин теребит верхнюю пуговку на кардигане. Застегивает, расстегивает. Застегивает, расстегивает. Губы плотно сжаты, острый, как у ястреба, взор подмечает каждое мое движение.

Я медленно встаю на цыпочки.

«Все – мое. Твоего тут ничего нет».

Посмотрим, сестренка!

Я прижимаюсь к Мэлу губами. Осторожно. Робко. Неуверенно. Раньше я никогда не проявляла инициативу в поцелуях с парнем. Всегда было наоборот. Но я делаю это не ради удовольствия. Я целую его, чтобы позлить сестру.

Мэл нежно присасывается ко мне теплым мягким ртом. Парень явно не ожидал поцелуя. Но он так оплетает мое тело, что мы прижимаемся друг к другу каждым миллиметром. Время идет. Я вижу, как Кэтлин наблюдает за нами. Мои глаза широко распахнуты, а глаза Мэла закрыты. Я мучительно долго упиваюсь страданиями Кэтлин, а потом опускаюсь на тротуар и размыкаю объятия. Опять выглядываю из-за его плеча. Ее алые губы сжаты в такую тонкую полоску, что их почти не видно.

– Нет, – слышу хрип Мэла.

Смотрю ему в лицо, и что-то вакуумом выкачивает из моих легких кислород. Пока я целовала Мэла, его лицо стало мрачным как черная туча. Сейчас он совсем не похож на того лукавого и очаровательного парня. Он напоминает алчущего крови демона: густые брови сведены вместе, глаза мечут молнии, рот искривлен и подергивается, как ледяной шторм.

– Нет? – шепчу я.

– Нет. Ни черта на поцелуй не похоже, и это точно не наш первый поцелуй.

Не успеваю я опомниться, как он хватает меня за талию и резко прижимает спиной к машине. Я выгибаюсь дугой и издаю стон, когда его руки находят мои щеки, шею, волосы. Они всюду. Он осьминогом оборачивается вокруг меня: теперь не оплетает, а обуздывает. Безумие, но внезапно дождь заканчивается и сквозь облака пробивается солнце.

Мою холодную кожу согревает солнечный свет, а остальное довершает Мэл, излучая тепло, от которого к низу живота приливает жар.

Когда наши губы снова встречаются, это не просто касание – это нападение. Мэл проталкивает мне в рот язык и испускает рык. Языки сплетаются, рыщут, изучают, дерутся. Он животное, ведомое плотским инстинктом, и по-звериному жадно меня пожирает. Мы целуемся, целуемся и целуемся. Господи, и как же невероятно он целуется. Мэл восхитительно пахнет, на вкус божественен, а когда опускает голову на мою шею, оставляя на ней засос, я округляю глаза и вспоминаю, что Кэтлин еще здесь.

Она бдит за нами через окно. По ее щекам бегут слезы, ладонь прижата к стеклу, на котором отпечатался белый след. Я практически ощущаю силу ее прикосновения, словно моя кожа и есть то стекло.

Мы с Мэлом уже не целуемся. Мы фактически занимаемся любовью посреди улицы. Он обхватывает губами мой язык и засасывает в рот.

– Господи, – шепчет он, опуская губы на чувствительную плоть моего плеча, поднимается вверх к подбородку, а потом возвращается к губам. Мэл до сих пор не подозревает, что за нами наблюдают. – Рори, ты горишь под моими пальцами. Как же мне тебя отпустить?

«Горишь». Непривычные слова, учитывая, что мне всегда холодно. Но я чувствую то же самое. Притяжение. Ноющую боль. Это ощущение не такое уж и нежное, приятное и желанное. Я, рыжеволосая ведьма, объятая пламенем у позорного столба, смотрю, как меня испепеляет огонь Мэла.

Я резко отстраняюсь от него и бормочу:

– Здесь не стоит.

Мэл снова целует мои губы. Потом нос. Потом лоб. Он не может остановиться. Совсем себя не контролирует.

– Давай заберем твои вещи из того дорогущего отеля и вернемся домой. Хочу провести в тебе каждую оставшуюся минуту до твоего отъезда.

– Что?

– С тобой. Что за пошлые у тебя мысли, девочка.

– В этом ты сам виноват! – смеюсь я.

– От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Почему мы до сих пор здесь и обсуждаем эту тему?

В смятении сажусь на пассажирское сиденье и пристегиваюсь. Мэл размещается за рулем и заводит машину. Несколько часов назад он выпил довольно много пива, но все равно выглядит трезвым. Я смотрю на дом напоследок и ловлю на себе взгляд Кэтлин. Ее глаза мокрые от слез и припухшие. Я не люблю выглядеть стервой, но и не люблю сдаваться без борьбы.

Не оглядываясь и не замечая Кэтлин, Мэл выезжает на дорогу и резко разворачивается назад, в Дублин. Наши руки соприкасаются, и я чувствую то, что не могу объяснить словами. Словно нас связывает не только плоть. Я убеждаю себя, что это чувство не значит ровным счетом ничего, что чувствую это только я, но потом убираю руку, зажав ее бедрами, и мы с Мэлом вздрагиваем, будто кто-то отключил нас от электричества.

«Гореть под твоими пальцами все равно что вернуться к жизни», – думаю я.

По пути я понимаю, о чем толковал отец Доэрти. Я – серая белка, непрошеный вредитель, который ворует у местных. Хитрая, умеющая выживать и пораженная болезнью крыса. Но злодеи – это всего лишь неверно понимаемые герои. Я узнала это в тот день, когда поняла, что заклятый враг моей матери – Глен – был героем, с которым я хотела познакомиться всю свою жизнь.

Я устраиваюсь поудобнее и, когда Мэл тянется взять меня за руку, не противлюсь, переплетая наши пальцы поверх коробки передач.

Жизнь слишком коротка, чтобы не целовать того, кого хочешь.

На полпути к Дублину я кое-что вспоминаю.

– Мэл?

– Принцесса? – отвечает он так естественно, словно мы отлично поднаторели в беседе друг с другом.

– Ты упоминал какую-то иронию, но так и не дошел до сути.

– Я? – делано-простодушно уточняет парень.

– Скажи же.

– Даже если это уже неправда?

– Тем более.

– Ну мое имя, Мэлаки, означает «ангел», но в подростковом возрасте Кэт всегда утверждала, что я дьявол, потому что однажды обязательно ее уничтожу. Уверен, в большинстве случаев она шутила. Я всегда был зачинщиком какой-нибудь проделки. Лазал по деревьям, зажигал самодельные факелы, пытался объездить корову…

Судя по его подергивающимся губам, я понимаю, что он пытается сохранить лицо, что он предчувствует готовящееся произойти бедствие.

– Но все же я чувствовал, что отчасти она искренне в это верит. Вот почему я всегда держал дистанцию. Подсознательно всегда боялся ее обидеть.

Я сжимаю его плечо.

– Ирония в том, что ангел – чей-то дьявол.

– Моя фамилия Доэрти означает «неудачник». Впрочем, мама утверждает, что ирландское везение всегда при мне.

– Так в чем ирония? – спрашиваю я.

Мэл отводит взгляд от дороги и смотрит на меня.

– Потому что отныне я не чувствую себя неудачником.

От такого заявления у меня сбивается дыхание. Ты нравишься мне, Мэлаки Доэрти. Сильнее дозволенного. Однозначно сильнее, чем разрешила мне сводная сестра.

Я отворачиваюсь к окну и прочищаю горло.

– Она тебе нравится? Поэтому ты опасаешься ее обидеть?

– Конечно. Она вполне мне нравится.

– Ты играешь с ее чувствами.

– Она получает удовольствие.

Не веря своим ушам, я удивленно смотрю на него.

– Удовольствие от того, что ей сердце разбивают?

Я обеспокоена сложившимся от этих слов впечатлением, что отношения с Кэтлин для Мэла сродни охоте. Какими бы ни были мои чувства к сводной сестре, но она не заслуживает такого от своего лучшего друга.

Мэл снова смотрит на дорогу, кусая нижнюю губу.

– Кэтлин скорее по душе быть одураченной, чем обделенной вниманием. Вот почему дважды в неделю она оказывается на пороге моего дома. Слушай, я пытался убедить ее в том, что ей не на что рассчитывать. Она плакала. Ломала мебель. А одним зимним вечером уснула у двери моего дома. Вот чего она хочет. Ей хватает и клочка надежды. Я считаю Кэтлин прекрасной девушкой, но не боюсь, что она имеет надо мной власть. Разве не в том вся суть любви? Найти ту, ради которой можно и убить? Ту, что обладает силой, возможной тебя сокрушить?

Между нами повисает молчание. Я всегда считала любовь чем-то милым и веселым. И в голову не приходило, что любовь может быть депрессивной, порочной и всепоглощающей. И все же раньше у меня и в мыслях не было влюбляться.

– Ты же, с другой стороны… – Мэл постукивает по рулю. – Тебе подвластно уничтожить меня в любое время.

– Значит, ты можешь уничтожить Кэтлин, а я – тебя? – спрашиваю я, наблюдая за пролетающей за окном картинкой. – Убийственный взгляд на ситуацию.

Под темнеющим небом поля простираются как простыни. Завтра я увижу их при дневном свете, а потом не увижу вовсе. Ловить здесь нечего. Ирландия обернулась приятной, но несбывшейся надеждой.

– Так ведь и жизнь убийственна. Внимание, спойлер: в итоге мы все умрем, – пожимает плечами Мэл.

– Я пацифистка, так что за меня не волнуйся. Я никогда тебя не уничтожу, – повернувшись к нему, признаюсь я.

Мэл грустно улыбается, чего я прежде за ним не наблюдала, берет меня за руку и, устремив взгляд на дорогу, целует мои пальцы. Я снова чувствую ту энергию, что ощущалась, когда касались наши руки. У меня нет названия для этой эмоции, но она волнует. Она осязаема. У нее даже вкус есть.

– Уже уничтожила.

Мэл относит мой чемодан в машину, а потом битый час тратит на споры с администратором отеля, пытаясь убедить ее отпустить меня без платы за номер, который я забронировала на ночь. Терпение у администратора лет пятидесяти с мешками под глазами на исходе. Они забрасывают друг друга доводами, пытаясь победить в споре. Я беру Мэла за руку и тяну на себя, умоляя его прекратить. Я заплачу. Меня не волнуют деньги. (На самом деле волнуют, но мне совсем не хочется провести оставшиеся в Ирландии минутки, наблюдая за пререканиями Мэла относительного моего счета.)

Мэл отмахивается от меня и продолжает перебранку с женщиной. Он говорит ей забраться в мою шкуру и пройтись в ней, цитируя «Убить пересмешника». Я не шучу. Одновременно хочу и спрятаться под столом, и зацеловать его до смерти.

– Эта девушка проделала долгий путь из Нью-Джерси, чтобы как следует оплакать отца, с которым никогда не встречалась. – Он тыкает в меня пальцем. – В хостеле накосячили с бронью, и она зарегистрировалась у вас только для того, чтобы было где оставить чемодан.

– Сэр, я прекрасно вас понимаю, но не в наших правилах… – возражает она.

Мэл испускает сердитый вздох и вытаскивает из заднего кармана кошелек. Бросает на стойку кипу банкнот.

– Вы победили. Надеюсь, теперь довольны и ваш босс на эти деньги купит себе виллу на Ибице для своих трех незаконнорожденных детей от секретарши.

Женщина опускает взгляд на раскиданные по столу бумажки.

– Сэр, вообще-то ночь в нашем отеле стоит триста евро.

– Ох… офигеть. – Мэл втягивает в грудь воздух, кидает еще несколько купюр, несколько оберток от жвачки, пригоршню мелочи и что-то похожее на предсказание из печенья. Он поворачивается и хватает меня за руку.

Мы выскакиваем на холодную улицу. В груди гулко стучит сердце.

– Необязательно было платить за меня. Я верну тебе деньги.

– Отстань, дорогая.

Мэл поворачивается ко мне, и я с изумлением отмечаю, что он весь сияет. Он держится так, словно ничего не случилось. Словно обо всем забыл.

– Ты не сердишься? – таращусь я на него.

– На что?

– Э-э-э… на то, что потратил ради секса заработанные за неделю деньги на номер, которым мы даже не воспользуемся.

Он отмахивается от меня и теперь смеется.

– То было минутой ранее. Пора забыть. Не волнуйся по пустякам, ладно?

Звучит безумно, но я понимаю, что он имеет в виду. Жизнь слишком коротка, чтобы париться из-за всякой ерунды.

Мы садимся в машину и возвращаемся в деревню. По пути на ферму, проезжая мимо дома Кэтлин, я все же бросаю взгляд на окно. Она ушла.

Мы подъезжаем к коттеджу в стиле Тюдоров: белого цвета с черными балками, темной крышей и массивной дверью, на которой уже появились сколы. Домик кажется небольшим, но очаровательным и самобытным – во всяком случае, в темноте. На пути к нему мы пробиваемся через кусты и неподстриженную траву, которая бьет хлыстом по лодыжкам.

– Мама гостит в Килкенни у моего старшего брата Дезмонда, так что здесь только ты и я, – рассказывает Мэл.

– Так круто, что у тебя есть старший брат. – Я пялюсь ему в затылок, когда он, приложив усилия, толкает плечом старую дверь. Она со скрипом отворяется, и мы вваливаемся в гостиную. Крепкий дощатый пол, кованые светильники и мебель из переработанной древесины наглядно демонстрируют, что я уже не в Америке. Если не обращать внимания на потертый желто-оранжевый диван и плоский телевизор, этот дом можно принять за жилье эпохи Регентства.

– Шесть, – бросив ключи в вазу рядом с дверью, добавляет Мэл, поворачивается и притягивает меня к себе.

Я таю в его объятиях.

– У тебя шесть братьев?

Я прижимаюсь к его горячему телу, терзаемая удивлением и завистью.

Мэл пожимает плечами:

– Нас семеро. У меня пять братьев и сестра. Мы же католическое семейство. Дез – старший. Еще у меня пять племянниц и четыре племянника. Не заставляй меня пересчитывать домашних питомцев.

Я откашливаюсь.

– А твой папа?

– Скончался совсем молодым. В сорок лет от сердечного приступа. Я был мальчуганом, когда он помер. Ему же хуже, потому что я слишком плохо его помню, чтобы скучать.

– Мне жаль, – все равно произношу я.

Мэл берет меня за руку и ведет на узкую старую кухню с желтым ветхим уголком. Парень толкает очередную дверь, и мы оказываемся на заднем дворе. Даже в темноте я вижу, какой он огромный. Здесь есть несколько раздельных выгонов, где их семья наверняка держит скот.

Не представляю Мэла фермером. Очевидно, как и он сам, ведь в качестве заработка выбирает уличное пение. Мэл ведет меня к газону и велит ждать здесь. Он исчезает в доме и выходит с одеялами, бутылкой виски и оранжевой пачкой какого-то печенья. Мы ложимся рядышком на траву и смотрим, как прячутся за облаками звезды.

– Ты веришь в Бога? – Я жую печенье с шоколадной глазурью. Намного проще задавать странные вопросы, когда тебя поглощает темнота. Краем глаза вижу ослепительную улыбку Мэла.

– Когда мне удобно.

– А когда тебе удобно?

– Когда нужно перекинуться с Ним словом или перед чемпионатом мира по футболу, когда Ирландия нуждается в молитвах. Моя очередь задавать вопрос.

Я уже закатываю глаза, поражаясь своим телепатическим способностям.

– Почему тебе не нравится шрам?

«Родимое пятно», – так и тянет поправить.

– С чего ты взял, что мне он не нравится?

– Ты не хочешь о нем говорить, – отвечает Мэл.

Я вздыхаю:

– А за что его любить? Он уродливый. Заметный.

– Это самое красивое, что в тебе есть. Благодаря шраму ты не просто красивая мордашка, – признается он.

Я качаю головой. Не хочу даже думать об этом.

– Моя очередь. Чувствовал ли ты когда-нибудь, что все мы просто горим в одиночку?

– Постоянно, – хрипло говорит Мэл. – Но с тобой меньше. Моя очередь: ты когда-нибудь кончала с парнем?

Я давлюсь крошками от печенья и хмуро гляжу на него. Он все так же невозмутимо смотрит на звезды.

– Мэл, какого хрена?

– Прости, но, по-моему, твой вопрос, верю ли я в Бога, такой же личный. Да ведь ты больше никогда меня не увидишь, забыла? Кому я скажу? Своей придурочной овце?

Он прав. У нашего небольшого мирка есть срок годности.

– Нет. То есть я не девственница. Просто я… все же нет. Думаю, в постели с парнем я слишком погружена в свои мысли. Моя очередь, – быстро говорю я.

Меня бесит, что он улыбается. Бесит, что из-за его улыбки покалывает каждая клеточка. Но сильнее всего бесит, что он, как наркотик, обостряет все мои чувства, а вскоре мне придется его бросить.

– Ты правда ненавидишь деньги? – спрашиваю я.

– Терпеть их не могу, – подтверждает он. – Я никогда их не копил. Во всяком случае, сознательно.