Древняя история

Он никогда не любил человека, ибо человек в том смысле, в каком все привыкли произносить это слово, есть лишь жалкое подобие того, чем может стать.

Он всегда любил человека только как возможность раскрытия в нем того великого, что есть в этом мире, полном света и огня, мрака и холода.

Он любил человека как возможность стать тем, кто сможет соединить в себе извечные противоположности мира и достичь истины, которая есть суть всех вещей того мира иллюзий, в каком по воле своего рождения помещен человек.

Бывают в жизни такие события, над которыми время не властно. Это происходит от того, что эти события властвуют над тобой и твоим временем. Эти события не имеют срока давности, и изменения, к которым они привели, остаются, не затухают со временем. И только хитрый и изворотливый человеческий ум пытается принизить их значимость. Принизить, так что начинает казаться, что ничего и не было. Что же тогда было? – думаешь ты в такие моменты, – может быть, сон? Сон, который оставил столько изменений? Ну а тогда ты думаешь: а не сон ли вся жизнь…?

* * *

Был поздний ноябрьский вечер. Я на своей старенькой «Тойоте» нарезал бессмысленные круги по разбитым и темным улицам города. Было где-то около одиннадцати. Вспоминая сейчас свое тогдашнее состояние, я порой прихожу в отчаяние, а иногда меня охватывает тихая грусть. С высоты сегодняшнего дня мне трудно описать то, что я испытывал тогда. Причина моего состояния была в том, что в тот вечер я проводил Свету. Наверное, единственную женщину, которую любил по-настоящему. В тот день она уехала в маленький городок в соседней области, где жила ее мать. Потом у нее в планах был Питер. Меня в ее планах уже не было. Не было, несмотря на то, что, прощаясь со мной на вокзале, она плакала. Она плакала совершенно так же, как плакала почти четыре месяца назад, жарким летом. Тогда она предприняла очередную попытку уехать в Ленинград. Этот город она почему-то называла старым, еще советским именем, хотя официально город, куда стремилась Света, уже давно именовался Санкт-Петербургом.

В первый раз в город своей мечты она попыталась уехать два года назад, но вернулась, по ее словам, из-за мужчины, которого любила. И вот в конце февраля того года, когда все и произошло, ее любимый мужчина нелепо погиб.

Когда мы познакомились с ней, с того трагического для нее дня прошло два месяца. Я был у нее первым мужчиной после гибели мужа, и, наверное, поэтому наши встречи сначала были странными. Она, казалось, стеснялась близости со мной, хотя ее никак нельзя было назвать недотрогой. Почему-то она считала наши встречи изменой погибшему мужу. Со временем моя настойчивость победила, и мы стали жить вместе. В те дни я был счастлив. Я никогда в жизни не был так счастлив, как тогда. Но в ее планах еще до встречи со мной был отъезд в Питер. Надо сказать, что Света по характеру была упрямой. Ее упрямство в этом случае проявилось в том, что несмотря на то, что мы вместе были очень счастливы, планов по отъезду в Питер она не оставила. И вот жарким летом, спустя три месяца после нашего знакомства, она уехала. Я тогда еще втайне надеялся, что также, как это и было уже два года назад, она вернется, но теперь уже ко мне.

Я так надеялся, потому как знал, что она меня любит. Об этом говорило все: ее поступки, слова, эмоции, которые я легко читал. Об этом говорили ее взгляды, которые я жадно ловил. Но сама она сама ничего не говорила. Она говорила, что со мной ей хорошо, но меня не любит. Я же, видя, что было скрыто за ее глупыми словами, был спокоен, надеясь, что ее истинное внутреннее состояние победит то, что она, боясь чего-то, выстраивала с помощью слов. Я по своему опыту знал, что истинная внутренняя сущность, человека всегда является определяющей и всегда выходит на поверхность. Самое удивительное, что этого не произошло. Не произошло, несмотря на все мои магические усилия. Сейчас по истечении нескольких лет я понимаю: мне просто не хватило времени. А тогда, жарким летом, она уехала, оставив во мне надежду, что ее поездка будет поездкой только для отдыха.

Ее поведение не поддавалось логике, хотя логика не обязательно присуща человеческим поступкам. После той поездки в Питер она действительно вернулась в наш город, но только затем, чтобы отработать в поликлинике, где она работала до отъезда, положенные по закону две недели. В те две недели она, опасаясь, что я смогу помешать ее планам, избегала встреч со мной, чем доставила мне неисчислимые страдания. Я же молча и глупо страдал, молча и гордо страдал, не понимая еще, что тем самым я делаю непоправимое. Будь я сейчас в той ситуации, я бы сделал все по– другому. Я бы обязательно оставил ее. Но тогда я этого не сделал. Мне, тогдашнему, было важней страдать, чувствуя себя брошенным, чем снова обрести свою любимую женщину. Говорят, что настоящая любовь приходит человеку только раз в жизни, я никогда этому не верил, сейчас же понимаю, что это все обстоит именно так. И вот из своей глупой гордости я допустил, чтобы она в очередной раз уехала.

В тот период, казалось, даже пространство было против нашего сближения. События складывались таким образом, чтобы помешать этому. Через месяц после ее первой попытки уехать в Питер, Света призналась мне, что был день, когда, находясь в гостях у своей подруги, жившей на одном этаже со мной, она хотела зайти и остаться переночевать у меня. Но в тот день я, справляя на работе чей-то день рождения, напился до такого состояния, что ребята не даже рискнули посадить меня в такси. В тот вечер я так и проспал в офисе до утра, а Света, не дождавшись, уехала.

Небольшим просветлением в наших отношениях в тот год был ее последний, зимний, приезд в Томск. Это случилось в первых числах ноября. Света потом призналась мне – главной причиной ее приезда был я. Она говорила, что очень захотела любви… У меня тогда вновь появилась надежда, что я смогу ее удержать, но этого опять не произошло… И вот, проводив ее и посадив в вагон, я бессмысленно нарезал круги по вечернему городу, который, накрывшись мокрым снежным одеялом, собирался отходить ко сну. На улице было примерно минус пять, шел противный сырой снег, и порывистый ветер заставлял редких прохожих кутаться в свою одежду…

…Этот человек возник совершенно неожиданно. Я ехал по широкому проспекту Мира, и вдруг в двадцати метрах впереди моей машины неожиданно вспыхнул свет так, словно разорвалась осветительная ракета. Но огненных брызг при этом не было. Была только яркая голубая вспышка, которая длилась доли секунды. Эта короткая и непонятная вспышка осветила темную фигуру, которая находилась или появилась вместе со вспышкой прямо посреди улицы, прямо на пути моей машины. Все произошло так неожиданно, что я невольно нажал на тормоз, но машина продолжала двигаться: под колесами был слегка припорошенный снегом голый лед. Чтобы не сбить этого странного человека, я, вывернув руль и нажав на газ, объехал его и лишь затем резко затормозил. В результате моих действий машину развернуло и она, ударившись задними колесами о бордюр, остановилась.

Мне показалось, что я зацепил пешехода, но подбежав к тому месту, где в голубой вспышке я заметил темную фигуру, понял – все обошлось… Темная фигура оказалась весьма странным созданием. Не пугайтесь, на инопланетянина создание было совсем не похоже. Это был человек, только одет он был несколько странно, но последнее меня ничуть не обеспокоило. Этот человек, одетый не по времени года, стоял, как ни в чем не бывало, и, улыбаясь, как-то беспомощно смотрел на меня. Одет он был в длинный плащ, больше похожий на греческий хитон. На голове была шляпа…, да, не удивляйтесь, шляпа с перьями… Было очевидно, что создание было нисколько не обеспокоено и не смущено, что едва не попало под колеса. Об этом говорила ироничная и в тоже время какая-то беспомощная улыбка…, и голос. Да, спокойный и слегка ироничный голос. Именно таким голосом странно одетый мужчина сказал мне:

– Милейший господин, не соизволите ли подвезти меня до ближайшей гостиницы? – Неправильно поняв мое замешательство, он продолжил. – Я Вам заплачу. Какие тут у вас ходят деньги? Форинты? Золотые дукаты? А…, наверное, долла’ры (ударение он сделал на последнем слоге) …

Говоря эти слова, странный человек машинально сунул руку под плащ, мне показалось, что он проверяет, на месте ли кошелек с деньгами, который при такой одежде мог быть только мешочком, висящим на поясе. Видно, удостоверившись, что кошелек, который наверняка был набит золотыми монетами, на месте, он взял меня, оторопевшего от всего происходящего, под локоть и повел к машине. Повозившись некоторое время с дверной ручкой, принцип работы которой, судя по всему, ему был наверняка не знаком, он открыл пассажирскую дверь и сел.

– Милейший, садитесь, пожалуйста. Кто же поведет сию карету, или… кажется Вы называете это машиной, и доставит меня по назначению? – сказал он спокойным, наигранно удивленным голосом.

Пока я садился и заводил двигатель, он внимательно и бесцеремонно рассматривал меня:

Едва двигатель тихо заурчал, он заговорил вновь:

– Да…, – сказал он, – я вижу, в таком состоянии деньги Вам ни к чему…

Сказав это, он опять замолчал, его явно заинтересовала светящаяся цветными огнями приборная панель. Он некоторое время изучал ее. Потом его заинтересовала стрелка тахометра, которая слегка колебалась около деления, показывающего тысячу оборотов в минуту. Он, хмыкнув, что-то отметил для себя и продолжил:

– А, она действительно красивая…, и самая подходящая для вас, она, несомненно, Вас любит, только по своей глупости пока еще не знает этого…, – он говорил медленно, словно читал в своей голове какой-то текст, – она еще не знает, что такое настоящая любовь… Любовь! Она считает, что любовь – это когда больно, но ведь Вы и я знаем, что любовь и боль – вещи разные. Да! Она, несомненно, Вас любит, ведь сказала же однажды: «Как хорошо, что ты есть…». Вы правы, сударь, деньги сейчас Вам ни к чему…

Сказав последние слова, которые зажгли в моей груди щемящую тоску, он опять замолчал. Двигатель машины мерно урчал, а мы оба молчали. Мне сказать было нечего. А пассажир, не обращая на меня никакого внимания, что-то просчитывал в своей голове, покрытой редкими седыми волосами (шляпу он снял и держал ее на коленях). Так прошло минут десять и все происходившее уже начинало казаться каким-то нелепым балаганом. Именно в этот момент странно одетый незнакомец вновь заговорил, он, казалось, уже забыл все произошедшее и сказанное им:

– А знаете, что? – сказал он громким и звонким голосом, так, что я вздрогнул – Я расскажу Вам одну историю… Про одного человека… Эта история очень длинная… – он опять замолчал, опять что-то хмыкнул себе под нос, и продолжил, – Но ничего, время у меня есть, да и жизнь Вам впереди предстоит длинная. Нам обоим времени на все хватит…

Я же, слушая бессмысленную, как мне показалось в первый момент, болтовню этого человека, сидел, не решаясь тронуться. Мерное урчание двигателя слегка успокоила меня, и ко мне вернулась способность анализировать. Через некоторое время до меня наконец-то дошло: мой навязчивый пассажир совершенно свободно читает мои мысли! Про себя я машинально отметил, что чтение мыслей не такая уж сложная вещь, но легкость, с которой это делал незнакомец, поразила меня.

Поняв это, я предпринял было попытку исследовать энергетику своего пассажира. Не скажу, что это удалось мне. Удалось узнать, что странный пассажир весьма непрост. Его эмоции не поддавались сканированию, но барьера, который мешал бы этому, не было. Просто, наверняка, его чувства и эмоции были столь тонки, что сквозь них я просто проскакивал. Мысли его также не читались: как только я начинал нащупывать их, они словно бы взлетали вверх, становясь «прозрачными», такими, что мои энергетические щупальца проходили насквозь, ничего не улавливая.

Все это время мой пассажир сидел и с насмешкой смотрел на меня. Он, без сомнения, чувствовал все мои потуги. Безуспешность моих попыток его только забавляла. В конце концов, он засмеялся:

– Сударь, прекратите шариться внутри моих полей. Мне щекотно.

От его громкого прозвучавшего голоса я вздрогнул и повернулся в его сторону. Наши взгляды встретились. Взгляд блекло серых глаз был бездонным. Таким бездонным, что я начал тонуть в нем. И, если бы не опыт пятилетних занятий тем, что я условно называю биоэнергетикой, я бы провалился в эти глаза и перестал бы, по крайней мере на время, существовать как самостоятельная личность. Мне все же в последний момент, чудом уцепившись за какой-то спасительный образ, неожиданно всплывший в моей памяти, удалось остановиться, и я вернулся в реальность. Собеседник отвел глаза и уже более уважительно, но все еще насмешливо сказал:

– А Вы, сударь, все-таки не так безнадежны, как показалось мне на первый взгляд. Есть в Вас тонкость! Тонкость-то есть, а вот полях лазаете, как слон в посудной лавке. Что за неуважение? Ведь умеете же! Вашей тонкости хватило сначала для того, чтобы чуть не последовать в вечность, выражением которой являются мои глаза. Этой же тонкости хватило и для того, чтобы в последний момент остановиться.

Сказав это, мой странный пассажир поудобнее уселся в кресло, проверил ремень, которым был пристегнут:

– Поехали! Долго будем мы тут стоять? Прошу Вас, милейший! Езжайте помедленней, на улице скользко, а Вы не в себе. – говорил он мне, как говорят маленьким детям, – Будьте, пожалуйста, осторожней, мне отпущена долгая жизнь, и я не хотел бы по вине какого-то начинающего мага прервать ее раньше времени. Мне нужна гостиница, комфортная гостиница и, желательно, подальше от городского шума, поближе к природе.

Я тогда, наверное, был либо загипнотизирован его голосом, либо мне тогда было на все наплевать. Я включил передачу и, отжав сцепление и подчиняясь убаюкивающему голосу незнакомца, тронулся. По дороге я машинально начал перебирать варианты, представителем какой же эзотерической школы мог быть мой попутчик. Первой догадкой было – серебровец. Но насколько я знал из рассказов, представители этой школы больший упор делали не на тонкость, а на мощность. На этих мой пассажир не был похож. Веригенцев в нашем городе было много. Но на них он тоже не был похож, все эти люди, считавшие себя учениками уважаемого мной Веригина, легко получали свои ступени, но на самом деле ничего серьезного из себя не представляли, а мой пассажир несомненно был очень серьезным человеком. Так, размышляя, я, сам того не подозревая, выбрал маршрут, конечным пунктом которого была гостиница «Рубин». Она удовлетворяла всем требованиям, которые предъявил этот странный незнакомец. Я с усмешкой отметил для себя, что выбор мной сделан либо подсознательно, либо с помощью этого странного человека, который сидел рядом в пассажирском кресле и с интересом смотрел на проплывающий за окнами вечерний город. Поймав мой изучающий взгляд, он сказал:

– Не трудитесь сударь, Вы все равно не догадаетесь, кто был моим Учителем, хотя о нём Вы много слышали. – Он помолчал некоторое время, пытаясь уловить мою реакцию, но мое состояние было таково, что мне было не до реакций. Поняв это, он продолжил. – Моим Учителем был Иисус Христос, Будда и Заратустра.

От ирреальности всего происходящего у меня уже кружилась голова, я достал сигарету, закурил. Я надеялся, что табачный дым снимет наваждение, каким мне начал казаться мой пассажир, но этого не произошло, а мой собеседник продолжал говорить таким убедительным тоном, так просто и непринужденно, что после нескольких его фраз уже не возникало никаких сомнений по поводу его искренности. Он явно не был сумасшедшим. Обычно сумасшедшие не появляются посередине улицы во вспышке голубого света. Да и опыт мой показывал, что сумасшедшие не могут обладать теми способностями, какими обладал незнакомец. Я невольно стал верить всему, что говорил этот навязавшийся мне пассажир. Но все же последние его слова никак не вязались с тем, что я знал. Я, невольно притормозив, остановил машину. Оглянувшись по сторонам, я понял, что мы стоим на проспекте Фрунзе недалеко от Советского РОВД. Мелькнувшую дурацкую мысль о том, что странного пассажира можно сдать в милицию, я отбросил и спросил:

– Вы хотите сказать, что учились по книгам этих людей? Но, насколько я знаю, тому, чем Вы владеете, нельзя научиться, читая книги.

– Нет, – сказал мой собеседник, – я сказал буквально, как все было на самом деле. – И продолжил, чеканя слова. – Моим Учителем был человек, вошедший в историю под именами, которые я только что назвал. И более того, я сам родился почти тысячу лет назад. Я немного похож на того Кощея из текста, используемого вами во время медитаций, которые почему-то называете «загрузками».

Отчеканив это, он добавил:

– Вам надо будет привыкнуть принимать все, что я говорю, буквально.

Сказав это, он очень внимательно посмотрел на меня. Меня вдруг расслабило. Его взгляд был таким понимающим и участливым, что комок подскочил к моему горлу. Напряжение этого дня готово было вот-вот вырваться наружу, и если б я не сдержался, то, наверное, заплакал бы, как маленький ребенок. Поняв мое состояние, незнакомец, как бы успокаивая и убаюкивая своим тихим участливым голосом, продолжил:

– Да… – сказал он несколько растягивая слова, – Я вижу, Вы устали, Тяжело же Вам пришлось сегодня… Вы расстались с любимой женщиной, а тут еще я свалился Вам на голову… Давайте сделаем так: Вы сейчас отвезете меня в гостиницу, а завтра мы встретимся, скажем, так, часов в двенадцать в ресторане при гостинице. Ведь при гостинице же есть ресторан? Вы будете без машины, и мы спокойно поговорим. За коньяком или водкой я Вам все расскажу. Может быть, Вам удастся меня понять. Надеюсь, наш разговор обоим пойдет на пользу.

Я тронул машину, и через десять минут мы уже были у подъезда гостиницы «Рубин». Выходя он сказал:

– Итак, сударь, (мне начинало уже нравится такое обращение ко мне, от которого веяло романтикой 19 века) не забудьте, я жду Вас завтра ровно в полдень здесь, в ресторане. До завтра!

Я не помню, как в тот вечер доехал до стоянки, как поставил машину и добрался до дома. Помню только, что по дороге домой я зашел в магазин и купил бутылку водки. Перед сном я много выпил. Во время потрясений водка на меня почти не действует, и в тот вечер выпил я много. Утром меня разбудило веселое чирикание воробьев, доносящее сквозь открытую форточку, был веселый солнечный зимний день. Произошедшее вчера казалось сном…

На часах было 11.00. Едва мой взгляд коснулся часов, как в моей еще затуманенной похмельем голове всплыли слова незнакомца: «…Я жду Вас ровно в полдень…». Да… как бы не хотелось, произошедшее вчера сном никак не могло быть… Я принял душ, почистил, стоя под струей горячей воды, зубы, наскоро перекусил остатками вчерашней закуски, и жадно закуривая сигарету, вышел из дому. Как я уже сказал, был солнечный морозный день, холодный воздух, жадно вдыхаемый мной, смыл все остатки похмелья. Взяв одну из двух машин, стоявших на стоянке, минут за двадцать я доехал до места. По дороге отметил, что у меня даже и мысли не возникло, что можно не ехать на встречу со вчерашним незнакомцем. И все же по дороге мне казалось, что, приехав на место, я никого там не застану, и все, произошедшее вчера, останется в моей памяти как какое-то нелепое наваждение, как сон, приснившийся после выпитой бутылки водки. Но как бы там ни было, ровно в 12.00 я уже входил вестибюль гостиницы. Слева от входной двери был вход в ресторан.

Все произошедшее вчерашним вечером сном не было. Мой вчерашний пассажир сидел за дальним столиком. Столик стоял то ли под фикусом, то ли под пальмой. На сей раз одежда незнакомца более соответствовала времени и моде. На нем были вельветовые кремового цвета джинсы и теплый темно-синий пуловер, вырез которого открывал светло-розовую рубашку, верхняя пуговица которой была не застегнута. Галстука не было. Диссонансом к его одеянию были восточные, с загнутыми наверх носками, тапочки без задников. Но его лицо было таким колоритным, что этот диссонанс находился в какой-то непонятной гармонии со всем его обликом.

На столике стояла запотевшая литровая бутылка водки и большое блюдо с мясным ассорти. Две маленьких стопки и тарелочки с овощным салатом, украшенным листиками петрушки и укропа, дополняли стол. Заметив меня, мой вчерашний ночной попутчик встал и, широко улыбаясь, предложил мне сесть. Я сел за стол и хотел было что-то сказать, но вчерашний пассажир жестом остановил меня, всем видом показывая, что говорить пока нельзя, наполнил две маленькие стопочки водкой, подал мне одну.

– Я жил в те времена, когда в отношениях людей большую роль играли всякие формальности. – сказал он, – Давайте, прежде чем начать приятную беседу, выполним маленькую формальность, познакомимся. Меня зовут Иуда или Давид, можете называть так, как Вам будет угоднее. Ваше имя я спрашивать не буду, я знаю – Вас зовут Алексей. Выпьем за знакомство. – сказав это, он поднес свою стопку ко рту и как-то лихо опрокинул ее себе в рот.

Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру. Водка, приятно обжигая пищевод, скатилась в желудок и бодрящим огнем разошлась по всему телу. Я повеселел и с интересом стал наблюдать за своим сотрапезником. Человек, называвший себя Иудой или Давидом, был худощавого телосложения. Эта худощавость не скрывалась, а только подчеркивалась широким пуловером, который, несмотря на то, что был по размеру, все же висел на нем как на вешалке. Лицо было удлиненным и украшалось большим горбатым еврейским носом. В принципе внешностью Давид или Иуда обладал очень ординарной. Но сочетание блекло-серых, но почему-то очень ярких глаз и этого лица делали его весьма колоритным, таким, что женщины, сидевшие за соседним столиком, уже начали заглядываться на него.

Тем временем Давид (это его имя мне больше понравилось, поэтому в дальнейшем я буду называть его так) налил по второй и снова предложил выпить, что я машинально и сделал. Водка уже начала действовать. У меня развязался язык, и я начал было:

– Так Вы говорите, что являетесь учеником Иисуса, Будды и Заратустры одновременно…

Тут Давид снова прервал меня: «Погодите, милейший, осталась еще одна маленькая формальность». Сказав это, он в третий раз за наполнил стопки, поднял свою, и мне ничего не оставалось, как поднять свою.

– Я не привык говорить «Вы», сказал он, – давайте выпьем на брудершафт и продолжим нашу приятную беседу, которая вчера началась при таких странных обстоятельствах».

Мы стоя выпили, поцеловались, сели. Я продолжил:

– Так Вы, извините, ты говоришь, что являешься учеником Иисуса, Будды и Заратустры? Но ты же сказал, что родился всего тысячу лет назад (водка, гулявшая в крови, сделала свое дело, и меня уже не смущал тот факт, что нормальный человек не может столько прожить), но, как известно, эти люди или боги жили, по крайней мере, две-три тысячи лет назад. И если поверить тому, что тебе действительно столько лет, то даже в этом случае в твоих словах есть противоречия.

Внимательно и насмешливо выслушав меня, Давид ответил вопросом:

– Кому известно, и как известно, что это было две-три тысячи лет назад? А вот мне, например, известно, что все эти люди были одним и тем же человеком, мне также известно, что этот человек жил не более тысячи лет тому назад. Это мне известно так же, как и то, что я сижу тут рядом с тобой и пью водку. Ваши историки что-то там напутали. Мне даже кажется, – он понизил голос и перешел почти на шепот, – что они это сделали сознательно для того, чтобы скрыть истину – тайну жизни этого Великого человека. Пойми меня! Этот человек не был богом, он был таким же, как и мы, как ты. Но он, в отличие от других, живо интересовался тем, что же находится за гранью обывательского восприятия. И… – он опять перешел на шепот, – ему удалось узнать это, он понял смысл земного существования. И лишь поэтому ему и удалось стать тем, кого невежи зовут богом… Это был сильный и мужественный человек, мужественный настолько, насколько мужественным может быть маг… – Он прервался, отрешенно замолчал…, потом, словно вернувшись откуда-то издалека, продолжил… – А вот люди в угоду своим низменным страстям сделали из него страдальца. Они надеются, что этот человек своими страданиями искупил все их ошибки, которые они совершили или еще совершат. Но! Он никогда не собирался искупать чужие грехи и исправлять чужие ошибки. Он знал, что это невозможно. Даже ты сам знаешь, что человек всегда сам отвечает за свои поступки. Он никогда не был страдальцем. Он всегда был человеком стремления и действия.

Последние слова мой собеседник произнес твердо, как отчеканил, в его голосе послышался звон. Я слышал, что в древности подлинность монет проверяли по их звону. Таким голосом, каким говорил Давид, невозможно говорить неправду, – подумал я. Давид же, заметив мое желание задать вопрос, сказал:

– Давай же выпьем за этого человека. Давай выпьем за этого Великого человека, а затем я тебе расскажу все, что знаю о нем. Я был одним из его учеников. Многое из всего, что с ним происходило, происходило на моих глазах.