И солнце взойдет

Она крепче ухватилась за документы, и руки сами потянули на себя файл. У Рене не было ни одной причины не верить доктору Филдсу. Но почему-то казалось, что она падает на дно знаменитого водопада Монморанси, где ждали совершенно иная программа, чужой город и незнакомый наставник. Господи, будет чудом, если резидент Роше не расшибётся.

Vissi d’arte…[14]

Рене положила бумаги на колени и бросила беглый взгляд на первый из документов. Что ж… согласно пригласительному письму, заведующий отделением общей хирургии доктор Энтони К. Ланг оказывал поистине фантастическую честь, принимая под крыло выпавшего из гнезда кукушонка Рене Роше, и был готов наделить великой мудростью под чутким руководством главного врача – Лиллиан Энгтан. Шумно втянув сандаловый воздух, Рене прикрыла глаза. Вот оно как. Спасательный круг для тонущего водолаза. Похоже, ей действительно следовало быть благодарной.

Как только за спиной захлопнулась тяжёлая дверь, в кармане зазвонил телефон. Кашлянув пару раз, чтобы как можно скорее избавиться от душного дурмана красной комнаты, она не глядя нажала кнопку ответа и машинально пробормотала:

– Bonjour.

– Bonjour, ma petite cerise…[15]

Голос Максимильена Роше принёс с собой ветер с французских гор и плеск женевского озера.

Глава 3

Дедушка звонил не так часто, как ему, наверное, хотелось бы. С его перегруженным расписанием всегда находились дела более срочные, первостепенные. Однако он первым поздравлял с праздниками, раз в месяц звонил в выходные, но… но на этом, пожалуй, всё. Да, их отношения давно были на том этапе, когда, закончив разговор месяц назад, они могли легко продолжить его в следующий раз. Но Рене всё равно хотелось бы слышать знакомый голос почаще. Они никогда не боялись показаться друг другу навязчивыми, для них не стоя-ло проблемы часовых поясов. Единственной причиной – ни разу не озвученной, но отнюдь не тайной – было чувство вины, засевшее внутри господина Роше и за столько лет уже неискоренимое. Вины за неудачное родительство сына, за собственную вечную занятость, за Рене.

– Как ты? – Короткий вопрос вынудил вздрогнуть, а затем шумно втянуть осенний воздух с привкусом прелой листвы. – Грустно вздыхаешь.

Она печально усмехнулась. Даже через десять лет и за тысячи миль дедушка по-прежнему знал, что с его Вишенкой что-то не так. Неожиданно пришла мысль: «А поняли бы родители?» – но в следующий момент Рене покачала головой. У них всегда было чересчур много забот.

– Я в норме, – ровно проговорила она. Не хотелось понапрасну беспокоить дедушку, потому что какой в этом толк, если ничего не изменится: ни в карьере, ни в жизни, ни в системе обучения Канады? Да и мертвецов этим она уж точно не воскресит. Так что Рене вздохнула и продолжила: – Было непростое утро, но ничего интерес…

– Ты в больнице? – перебил скупой на эмоции голос. Дедушка относился к тем людям, чьи фразы становились тем суше, чем сильнее внутри бурлило волнение. Она улыбнулась.

– Никто из моих пациентов не умер, если ты об этом. По крайней мере, Энн бы сообщила. Я ездила в университет по учёбе. Надо было решить… один вопрос. – Улыбка из искренней незаметно перешла в вымученную, а потом и вовсе увяла. Да уж, решила.

– Как прошли похороны?

Вопрос был невинным, но Рене почувствовала, что ей надо присесть. Эмоции наконец-то прорвались в ошеломлённый мозг, и руки начали подрагивать. А потому она подошла к ближайшей скамейке и опустилась на нагретое сентябрьским солнцем сиденье. И видимо, молчала так долго, что в динамике послышалось деликатное покашливание, а затем шелест бумаг.

– Рене, я тебя отвлекаю?

– Нет, всё в порядке. Искала… – Она прервалась, пытаясь подобрать слова, но потом не выдержала и тихо пробормотала: – Неважно. Знаешь, это оказалось слишком тяжело. Я… я не ожидала, что будет так.

– Тебе стоило позвонить мне, – мягко пожурил родной голос, и она усмехнулась.

– Чтобы ты выслушивал мои многочасовые всхлипы? – ласково спросила Рене.

– Если вдруг позабыла, то это я бинтовал тебе пальцы между выступлениями, пока ты лила безудержные слёзы в обиде на пачку, пуанты и паркет, – хмыкнул Максимильен Роше и тут же осёкся. Обычно он старался не напоминать о той жизни, в Женеве, но слова улетели раньше, чем их успели поймать. Так что дедушка снова откашлялся и нарочито небрежно закончил: – Вряд ли меня уже что-то испугает.

Несмотря на тон, в его голосе чувствовался лёгкий упрёк. Едва различимая обида на молчание и на то, что не разделила с ним своей боли. А ведь дедушка ждал именно этого. Потому что, несмотря на почти отеческую ревность к Хэмилтону, он был ему благодарен. Так что Рене действительно следовало позвонить, и она даже не раз порывалась, но…

– Тебе нездоровится последние месяцы. Не хотела волновать. Если с тобой что-то случится… я не выдержу второго раза.

Она замолчала, снова вспомнив распростёртое тело, безликий голос из реанимации и стук влажной земли о крышку гроба. Mortuus est. Не-е-ет. Нет-нет-нет.

– Прошёл почти месяц, – после недолгой паузы негромко заметил Роше.

– Но легче не стало.

– И не будет, Вишенка. Люди приходят в нашу жизнь и уходят из неё. Кто-то забирает кусочек побольше, кому-то ничего не достаётся, ну а есть те, с которыми уходит, кажется, вся душа.

– Если ты пытался таким своеобразным образом меня утешить, то вышло не очень, – фыркнула она, а сама отчаянно заморгала.

– Это всего лишь наблюдения старика. Дарить тебе утешение – это редкостный каламбур, милая.

Дедушка замолчал, послышались вздох и новый шорох бумаг, и в памяти Рене тут же всплыли десятки моментов, когда вот так же, углубляясь в документы, Роше давал себе время обдумать решение. Сейчас он очень хотел помочь, но, кажется, понял, что девочка выросла и отныне ей придётся справляться самой. Так что шелест не смолкал ещё какое-то время, прежде чем Максимильен Роше откашлялся, а затем тихо заметил:

– Ты не нуждаешься в глупых словах, только в твёрдой земле под ногами, чтобы и дальше любить этот мир. Именно поэтому я ждал твоего звонка. Хотел помочь встать обратно, но ты, похоже, справилась сама. – Последовало новое неловкое покашливание. – Знаешь, на самом деле я рад, что вы подружились с Чарльзом. Хоть он был тем ещё упрямым засранцем…

– Дедушка!

– Да-да, пусть мы каждый раз едва не дрались с ним на банкетах после конференций, однако учитель из него вышел отличный. Боюсь, второго такого тебе не найти. Впрочем, уверен, что со всем присущим ему занудством Хэмилтон успел вложить в тебя минимум на две учёные степени…

– Кстати… – Рене попробовала встрять в монолог, но безрезультатно.

– Ах, давно хотел сказать, что тебе пришла пора защищаться. Обсуди это со своим новым руководителем, и через пару лет вполне можно подать на рождественский стол двух подстреленных зайцев – лицензию и…

– Я ухожу из нейрохирургии. – Рене произнесла это быстро, но чётко, отчаянно желая прервать неудобный разговор о теперь уже несбыточных планах, и зажмурилась, когда на другом континенте наступила тревожная тишина.

Разумеется, новость следовало сообщить по-другому. Любыми другими словами, а не так, как только что поступили с самой Рене. Но факты сказаны, а мгновения, чтобы попробовать хоть как-то их объяснить, бездарно упущены. Так что теперь оставалось лишь вслушиваться в лёгкий треск помех, который всё длился… длился… и длился. Но когда где-то вдалеке три раза ударили башенные часы, в телефоне наконец прозвучал вопрос, и его тон заставил вздрогнуть. Иногда за чувством заботы и воспоминаниями легко было забыть, какой властью обладал Максимильен Роше. Но такие мгновения напоминали об этом с отрезвляющей ясностью:

– Куда?

– Монреаль, – вздохнула она. – Общая хирургия.

– Это абсурд, – отрезал Роше. – На каких основаниях?

– Наша программа резидентуры предусматривает заполнение всех вакантных мест и…

– Они хотят сказать, что во второй по величине стране мира не нашлось ни одной свободной должности для нейрохирурга? Так?! – медленно и вкрадчиво перебил он, а Рене зажмурилась.

– Да.

– Ни одного местечка, чёрт возьми, для лучшей ученицы грёбаного Хэмилтона, на которого они там молятся всем континентом?

– Дело не в том, лучшая я или нет! Здесь все равны.

– Враньё! – раздался разгневанный вопль. – Я лично разберусь с этим. Министр здравоохранения задолжал мне парочку объяснений…

Динамик взорвался сухим надсадным кашлем, и Рене медленно выдохнула.

– Прошу тебя, не вмешивайся. Сейчас сентябрь, – принялась терпеливо объяснять она, как только в динамике утихли хрипы, – а подбор и ротация заканчиваются в марте, поэтому чудо, что мне вообще нашли место. Конечно, я могла подождать, но доктор Филдс сказал, главное – получить лицензию. Потом я уже смогу пройти нужную специализацию.

– Ну разумеется, он так сказал… – устало отозвался Роше, а затем послышался стук стеклянного стакана о деревянную столешницу. – Я понятия не имею, кто такой Филдс, не знаю о ваших программах и правилах, но обязательно это выясню.

– Не надо!

– Не перебивай! – Глава Красного Креста резко оборвал попытку сопротивления. – Выясню хотя бы потому, что уверен в одном: тебя обманули. Нагло сыграли на твоей молодости и на том, какая ты!

– Не оговаривай людей, которых, сам признался, не знаешь. – Рене почувствовала, как внутренности скручивает спазм отчаяния. Она не хотела ругаться! Не сейчас. Не с ним. Она нервно вцепилась в белокурую косу, перебирая волнистые пряди. – Меня позвала сестра профессора Хэмилтона. И это был акт доброты, а не подлости! Мы говорили с ней после похорон и…

– Ах, так там ещё эта ведьма! – едко протянул Роше. – Поди, и скандальный сынок её где-то рядом. Гнилая семейка.

– Дедушка, я прошу! Прошу, перестань, – взмолилась Рене. – Это семья моего учителя – плохая или нет, не нам судить. Да и никому из ныне живущих!

Максимильен Роше ничего не сказал на это.

– Куда тебя переводят? – последовал сухой вопрос, и стало очевидно, что каждый решил остаться при своём мнении. Однако любви оказалось достаточно, дабы прекратить неприятный разговор.

– Больница общего профиля в Монреале, – после небольшой заминки отозвалась она, с трудом расшифровав аббревиатуру под эмблемой университета.

– Господи, а ведь ты действительно считаешь это «актом доброй воли», – зло хохотнул Роше.

– Люди проявили ко мне участие, почему я должна подозревать их в теориях всемирного заговора?

– Да потому что не представляешь, куда тебя ссылают! – попробовал опять закричать он, но вовремя остановился и продолжил уже намного спокойнее: – Общий профиль больницы – это горячая точка… передовая… эпицентр кризиса и напряжения. В таких местах врачи выгорают быстрее, чем успевают сказать «зашиваем».

– У меня нет других вариантов. Поэтому, пожалуйста, не надо никому звонить, ничего спрашивать, угрожать или, не дай бог, ставить условия. Об этом тут же узнают, а я не хочу сплетен. Мне это не нужно.

Последовала небольшая заминка, а потом в трубке прошелестел голос:

– Хорошо, ma petite cerise.

Рене вдруг подумала, что слишком слаба и малодушна. Кто-то другой на её месте наверняка бы бился до последнего, не побрезговал дёрнуть за все возможные ниточки, чтобы открыть дорогу к мечте. Но она не такая. С самого детства Рене убегала от скандалов и конфликтов, а ещё – от тех людей и мест, что будили в ней недобрые и злые мысли. Каждая из них будто разрушала её изнутри, выкручивала руки и толкала под колени, вынуждая совершать ошибки, которым она не могла найти оправдания. Именно так случилось с Женевой, то же самое происходило прямо сейчас, когда всё вокруг напоминало о незнакомце на громком автомобиле. С каждым днём Рене всё отчётливее понимала, что готова возненавидеть его и тем самым провалиться в самоуничтожение. Наверное, именно это и стало причиной, почему она так легко смирилась с Монреалем. Ведь глупо обманываться: решение было принято ещё в жуткой комнате Филдса.

– Помни: ты всегда можешь вернуться домой, – проговорил дедушка и со вздохом добавил: – Но ведь не станешь.

– Не стану, – с мягкой улыбкой ответила Рене. – Всё будет так, как есть. Я поеду в Монреаль, а там посмотрим.

* * *

Неделя прошла в лихорадочных сборах. Занеся после телефонного разговора подписанные документы, она получила в ответ холодную улыбку Филдса и срок в десять дней, чтобы закончить дела в здешней больнице. Слишком мало по меркам Энн, которая любезно помогла с упаковкой вещей, и слишком много для Рене, что рвалась прочь из ставшего враз тесным города. Она здесь задыхалась. Шагала по узким улочкам старой крепости и больше не смотрела на башенки «Шато-Фронтенак», проходила мимо больницы и стремилась как можно скорее оказаться внутри, чтобы в нервном ожидании отсчитывать часы до окончания смены.

Прощание с отделением тоже вышло каким-то скомканным и натянутым, словно Рене уже была не с ними, а на острове Монреаль. Ей пытались сочувствовать, кто-то громко жаловался на несправедливость системы, но она лишь улыбалась и пожимала плечами. Всё будет к лучшему.

– Герберу свою забери, – привычно проворчала Энн. Подруга стояла в раздевалке, прислонившись плечом к одному из шкафчиков, и с утрированным интересом наблюдала, как Рене запихивала в картонную коробку те самые тапочки с вишенками. – Это чудовище едва выживало, пока ты моталась по конференциям. А уж с твоим отъездом совсем подохнет. Жалко же.

– С ней просто надо разговаривать, – рассмеялась она. Вообще-то, Роше даже не думала забирать с собой старый цветок, что скривился от нелёгкой жизни среди вечно занятых врачей, но теперь засомневалась.

– Ещё песенки предложи спеть. – Медсестра закатила глаза, а потом фыркнула, заметив смущённый румянец Рене. – Господи, Роше, ты точно диснеевская принцесса: сама доброта, кротость, и зверюшки на заливистые триоли прибегают. Того и гляди, из-под хирургического костюма вылетит стая птичек. Я надеялась, что за четыре года успела вложить в тебя хоть пару граммов цинизма, но куда там!

– Читала одно исследование, в котором описывался положительный эффект… бесед, – буркнула Рене, а сама покраснела ещё сильнее.

– Где? В «Ведьмовском еженедельнике» или в «Актуальных проблемах современного принцессеведения»? – Энн всплеснула руками. – Рене, это цветок. Просто дурацкий, привередливый зелёный хмырь, который цветёт раз в десяток лет, по особо значимым праздникам Британского Содружества. А значит, никогда!

– В прошлом месяце цвёл, – осторожно заметила Рене.

– Это всё твоя живая вода, или чем ты там его поливаешь.

– Так и быть, я оставлю тебе рецепт.

– Лучше забери уродца, – хмыкнула Энн. – Нет, я серьёзно. Погибнет же.

– Господи, да куда я его дену? – не выдержала Рене. Вынырнув из металлического шкафчика, она укоризненно посмотрела на подругу. – Моя новая квартира размером со спичечный коробок, если верить описанию и фотографиям. – Энн удивлённо подняла брови, и Рене со вздохом созналась: – На что хватило денег.

– Всё так плохо? – медсестра опустилась рядом на скамью.

– Ну… – Рене замялась. – Две тысячи красивых канадских долларов, чтобы сдать промежуточные тесты, столько же потратила на бесполезные заявки в системе, сам переезд…

– И оплата резидентуры, – тихо закончила Энн. – Дерьмово, Роше. Спросить о служебном жилье ты, конечно же, не подумала, а клянчить у своего великого и ужасного деда не хочешь. Даже не знаю, как ты там справишься без меня.

– Сначала поживу в той квартирке, потом что-нибудь придумаю. Она не плохая, просто… – Рене споткнулась, подбирая слова, но Энн перебила:

– Просто отстойная.

Рене лишь вздохнула.

– Мне будет тебя не хватать, глупая ты добрячка, – сумбурно пробормотала подруга, затем резко шагнула вперёд и до треска в рёбрах стиснула в объятиях.

Рене ничего не ответила, только шмыгнула носом и понадеялась, что это будут последние слёзы. Честное слово, всё не настолько уж плохо, чтобы лить их столь часто.

Ну а девятого дня, зажав в одной руке чемодан с самым необходимым, а другой подхватив горшок с ярко-жёлтой герберой, она сошла с поезда на Центральном вокзале. Толчею, что царила в бесконечных подземных переходах огромного здания, куда один за другим прибывали составы, Рене преодолела почти без происшествий. Лишь пару раз заплутала в коридорах расположенного под землёй торгового центра, но кричащие крупным шрифтом указатели быстро вернули на правильный путь, который привёл на поверхность. Так что ровно в полдень она вместе с деловито переговаривающейся толпой вывалилась под серое монреальское небо и упёрлась взглядом в такие же серые камни высоток.

Стеклянные и не очень, большие и пониже, стройные свечки и многоярусные монстры, чьи верхушки терялись в быстро пролетающих облаках, казалось, были повсюду. Неподалёку притиснулся какой-то собор с позеленевшей от времени крышей, впереди усердно сигналили скучающие в пробке машины, а позади гудел старый порт Монреаля. И Рене, что стояла посреди этого великолепия цивилизации, отчаянно улыбалась. Она восхищённо вертела головой, вдыхала аромат кофе и выпечки из расположенного через дорогу «Старбакса» и точно знала, что полюбит этот город, такой непохожий на тихий старый Квебек.

Однако долго предаваться радости и умиротворению, конечно же, ей не дали. Получив заслуженный тычок в плечо от спешащего по делам мужчины в костюме, Рене наконец-то пришла в себя, потёрла надоедливо зудящий шрам и отступила к краю дороги. Найти телефон в кармане плаща отчего-то оказалось непросто. В какой-то момент даже почудилось, что тот остался на столике поезда и придётся вновь продираться сквозь встречный поток, чтобы попасть на подземную станцию, но скользкий проказник всё же нырнул во взмокшую от волнения ладонь.

Сверившись с картой, Рене тяжело вздохнула и поудобнее перехватила увесистый цветок. Если верить маршруту на карте, то где-то неподалёку находилась её больница, а вот дом… Она ещё раз уменьшила масштаб на экране телефона и поджала губы. Три пересадки и полтора часа в душных автобусах по пробкам, а ещё… А ещё так будет каждый день. Прикрыв глаза, Рене попыталась даже в этом найти хоть что-то хорошее, например у неё будет возможность рассмотреть город. К тому же потерпеть надо лишь год – до весны, когда она сдаст все экзамены и получит лицензию. А уж если совсем повезёт, то найдёт другое жильё.

Так что, приободрённая натянуто-радостными мыслями, Рене уже было шагнула в сторону запримеченной автобусной остановки, как в следующий момент что-то больно ударило в бок, садануло по локтю и выбило злополучную герберу из рук. Горшок с хрустом упал на асфальт мостовой, а уши заложило от рокота мотора. В последний момент, прежде чем пошатнуться, она успела увидеть мелькнувшую впереди чёрную молнию мотоцикла, затем раздался визг тормозов, ну а она едва успела схватиться за фонарный столб.

– Вот же… – Сиплое ругательство лишь чудом не вырвалось изо рта, пока ладони сами ощупывали пострадавшие рёбра. Судя по всему, синяк обещал выйти ошеломительным. Тем временем взгляд упал на рассыпавшуюся землю и поломанные листья, отчего сам собой вырвался стон. – Вот же… И что мне теперь с тобой делать?

Цветок, естественно, не ответил, да и с чего бы вдруг. Всё ещё держась за пострадавший бок, она осторожно присела перед устроенным беспорядком и вздрогнула от неожиданности, когда заметила внезапно склонившуюся рядом чёрную фигуру. От неловкого движения Рене пошатнулась и непременно упала бы прямо в рассыпанную землю, но чья-то рука в перчатке оказалась быстрее, рывком схватив за плечо. О господи… Похоже, к вечеру она вся покроется синяками. И всё же Рене промолчала. Растерянно моргнув, она уставилась сначала на возникшие прямо перед ней ботинки со странной подошвой, потом на обтянутые кожей мотоэкипировки колени и немного пугающие жёсткие ребра доспеха. Затем взгляд упал на затемнённое стекло такого же чёрного шлема, стоило мужчине – что было очевидно хотя бы по росту, не говоря уже о впившихся в несчастную руку пальцах, – опуститься рядом на корточки. Раздался щелчок поднятого визора, и Рене совершенно неприлично, откровенно невоспитанно уставилась в тёмные глаза, внимательно рассматривающие её с головы до испачканного подола белого платья в цветочек. А то вполне успешно подметало собой пыль мостовой.

На какое-то мгновение ей подумалось, что у парня запущенная анемия, настолько бледным и восковидным показался открытый участок кожи. Словно он был одним из вампиров Джармуша. Но потом первый за это хмурое утро солнечный луч скользнул по улице и перебрался на лицо незнакомца, вспыхнув янтарным цветом радужки и тёмным лимбом, ну а Рене поняла, что ошиблась. Видимо, прошедшим летом этот гонщик просто ни разу не выходил в мир людей без своего защитного обмундирования. От этой мысли она улыбнулась, а незнакомец нахмурился, отчего заметные надбровные дуги нависли ещё сильнее над враз потемневшими глазами, откуда исчезло всё золото.

– Мисс, с вами всё в порядке? – вопрос прозвучал по-английски. И, похоже, её странная радость вызвала искреннее недоумение, потому что даже в приглушённом шлемом голосе слышалась обеспокоенность. – Дышать больно? Попробуйте покашлять. Мне нужно убедиться, что у вас…

– Всё хорошо, – перебила Рене, убрала бесконечно лезшие в глаза светлые пряди и улыбнулась ещё шире. – Рёбра целы.

Незнакомец внимательно, даже чуть настороженно посмотрел ей в глаза, затем перевёл взгляд на руку, которой она по-прежнему держалась за пострадавший бок, и вздохнул.

– Позвольте мне всё же лично убедиться. Переломы одного или пары рёбер некритичны и вполне срастаются сами, но хотелось бы исключить осложнения.

Его акцент был забавным, непохожим ни на один из слышанных Рене ранее. Американский? Да, наверное. Что-то ближе к Калифорнии, отчего из каждой гласной веяло солёными брызгами гигантских волн с побережья для сёрфинга. Любитель скорости и экстрима? Пожалуй. И тогда вовсе не удивительно, что вдали от родной стихии он выбрал самое близкое по выбросу адреналина – мотоцикл.

– А вы, похоже, знаете об этих травмах немало, – хмыкнула Рене и осторожно поднялась. Мужчина же немедленно протянул руку, на которую она с благодарностью оперлась. Нет, перелома не было точно, а вот ушиба избежать не удалось.

– Можно сказать и так, – пробормотал тем временем мотоциклист, пока Рене расстёгивала плащ.

Откинув одну полу, она повернулась ушибленным боком и скосила глаза на стоящую рядом с ней неожиданно высоченную фигуру. Ух ты! Да это целый небоскрёб в отдельно взятой человеческой единице. Интересно, как же он с таким ростом помещается на своём байке? Рене хотела было оглянуться в поисках источника сегодняшних проблем, но тут послышался характерный звук расцепляемой манжетной липучки.

Одна из перчаток отправилась прочь, и на вялом осеннем солнце предстала широкая ладонь с длинными пальцами. Та оказалась столь же бледной, как и лицо, отчего едва удалось сдержать идиотский смешок – ну точно нежить в городе! – однако оторвать взгляд не вышло. Не получилось даже зажмуриться! А потому, как бы она ни пыталась остановиться, всё равно пялилась на лёгкие скользящие движения, которыми незнакомец начал пальпацию. Довольно профессиональную, следовало заметить.

– Часто падаете? – спросила она, чтобы хоть как-то абстрагироваться от совершенно неуместных ассоциаций. Вампиры… Пф-ф. Господи, ну что за дура?

– Нет, – всё так же сосредоточенно ответил мужчина и неожиданно хмыкнул. – Но другие явно не столь удачливы.

Рене не была уверена, что правильно истолковала странную фразу. С одной стороны, конечно, в среде любителей погонять на двухколёсных машинах для суицидников травмы считались обычным делом, как и помощь друг другу. Но с другой – было что-то в его интонации. Некая мелочь или полутон превосходства. Но значило ли это, что парень считал себя более удачливым в плане травм? Очевидно, нет. Сегодняшний случай тому подтверждение. Скорее, его вообще не беспокоила возможность самоубийства. Он воспринимал данную вероятность… как должное? Выходило, что так. От этой мысли Рене напряглась, и это не скрылось от пальцев, которые как раз аккуратно надавливали на место ушиба.

– Больно?

Только сейчас она заметила, что незнакомец так и не снял своего шлема. Кажется, ему вообще не требовались глаза, и он улавливал все нюансы по одному лишь едва ощутимому отклику. Любопытно.

– Вам не мешает? – спросила Рене вместо ответа и махнула рукой в сторону головы.

– Ощутить крепитацию[16] может даже слепой, – ровно проговорил, безусловно, странный малый, а затем с нажимом повторил вопрос: – Больно?

– Немного. И часто вы так наезжаете на людей или только по вторникам? – Рене хотела сказать это лёгким, весёлым тоном и хоть немного разрядить слишком уж серьёзную обстановку, но вышло почему-то наоборот. Взгляд карих глаз на секунду словно прошил до мозга, отчего улыбка сама сползла с её лица, а затем вернулся к многострадальным рёбрам.