И солнце взойдет

Рене покачала головой. Это были опасные мысли. Так думать нельзя, если она всё ещё хотела помочь. Поэтому, чтобы хоть как-то отвлечься, Рене уставилась себе под ноги и принялась считать лужи, что вели до кафе. Оно находилось всего через несколько сотен метров от кладбища и встретило послеполуденным безлюдьем. Ланч уже закончился, а до вечернего пика ещё оставалась пара часов, потому в зале было полно свободных столиков. С расположенной следом заправки едва заметно тянуло запахом бензина, который странно мешался с ароматом растительного масла и чеснока. На стенах были картины в духе американского pin-up и постеры с фотографиями деталей машин. Рене как раз с любопытством разглядывала одну из них, когда напротив с двумя стаканчиками кофе опустилась миссис Энгтан.

– Колину бы понравилось здесь, – хмыкнула она, посмотрев на снимок чьей-то огромной фары, и, когда Роше удивлённо повернулась, пояснила: – Фастфуд, море горчицы и кетчупа, а ещё повсюду автомобили.

– Ясно, – скупо откликнулась Рене и перевела взгляд на свои пальцы, в которых крутила протянутый ей кофе. Дешёвая бодрость из утрированной крепости.

– Вы голодны? Можем заказать что-нибудь, – деликатно поинтересовалась Энгтан, чей тусклый блеск украшений и дорогое пальто смотрелись здесь инородно.

Рене не была точно уверена, да никогда бы и не подумала пересчитывать чужие канадские доллары, но чувствовала кожей это слегка выпяченное напоказ благополучие. Несмотря на уровень жизни сейчас, детство прошло среди вот таких же людей: богатых, властных и всегда эгоистичных. Потому она не знала точно, к добру ли эта их встреча. Что-то во всём облике сидящей напротив женщины тревожило и вынуждало постоянно возвращаться мыслями к Женеве. Тем временем, не дождавшись ответа, Энгтан напомнила о себе:

– Рене, раздумываете, как соблюсти приличия и при этом съесть огромный бургер? Не волнуйтесь, Колин приучил меня ко всему.

– Нет-нет, вовсе нет. К тому же я не ем подобную… пищу, – спохватилась она и покосилась на фотографию огромного poutine в закреплённом на столе держателе. От одного взгляда на жирный картофель Рене почувствовала, как нервно сжалась поджелудочная.

– Разумеется. Чарльз говорил, вы танцуете. – Миссис Энгтан сделала глоток, и, очевидно, только потрясающее воспитание и выпестованная странными пристрастиями сына сила воли не позволили ей тут же выплюнуть напиток обратно. Рене слегка улыбнулась.

– Танцевала.

Она машинально потянулась к шраму, но одёрнула себя. Это, конечно, не укрылось от взгляда Лиллиан Энгтан, однако та ничего не сказала. Лишь предприняла ещё одну смелую попытку распробовать кофейный концентрат, которая опять оказалась тщетной. Возникла пауза, во время которой Рене позволила себя хорошенько рассмотреть, пока сама пыталась собраться с мыслями. Но когда ей наконец показалось, что она нашла нужные слова, миссис Энгтан заговорила первой. И то ли это было простым совпадением, то ли всё читалось на её лице, но сидевшая напротив женщина сухо проговорила:

– Для меня не секрет, о чём вы хотели поговорить с моим сыном, мисс Роше. Тем не менее ради вашего же блага прошу: не вмешивайтесь в это дело. История старая, вы многого не знаете.

– Теперь при всём желании не получится, – грустно улыбнулась Рене. – Такие разговоры требуют определённого времени, места и настроения. И мне отчего-то казалось, что именно сегодня ваш сын смог бы если не понять, то простить…

– Волнуетесь о душе?

– Всего лишь люблю справедливость, – отрицательно покачала головой Рене.

– И не выносите конфликтов. Да-да, Чарльз как-то упоминал.

– Скорее, просто считаю их бессмысленными.

– Даже когда они помогают решить противоречия? – усмехнулась Энгтан.

– Я действительно не люблю ссор. – Рене тихо рассмеялась и подняла руки.

Миссис Энгтан чуть напряжённо улыбнулась в ответ и уставилась на свой стакан с кофе. Крутанув тот пару раз в тонких пальцах, она на секунду поджала губы, а затем с непонятным вызовом взглянула прямо в глаза.

– Думаю, довольно очевидно, что мы здесь не ради обсуждения наших семейных дрязг.

– Это действительно не моё дело, – искренне согласилась она.

– У меня есть к вам пара вопросов, которые лучше задать без лишних свидетелей… – Откашлявшись, женщина неожиданно прохладно улыбнулась и спокойно закончила фразу: – Я хотела спросить, как он ушёл.

И Рене хотела бы найти в этой фразе хоть каплю сожаления или грусти, но всей своей кожей чувствовала, что бесполезно. Лиллиан Энгтан не грустила о своём брате. Она… она не могла сказать, что именно чувствовала сейчас Энгтан.

– Мисс Роше… – напомнила о себе сестра профессора Хэмилтона, когда пауза затянулась. – Я читала результаты вскрытия, у меня есть на руках эпикриз. Но только вы были с ним в последние минуты, прежде чем спасать стало некого. Так… как?

Рене закусила губу. В голове проносились тысячи слов, от формальных «спокойно» до бессмысленных «это было ужасно», однако ни одно из них не могло описать – КАК.

– Когда я пришла, профессор был уже без сознания, – пробормотала она наконец и замолчала, наткнувшись на жадный взгляд.

– А на операции?

Она вдруг поняла, что не знает, чего на самом деле хотела эта женщина, которая чуть наклонилась вперёд и продолжила:

– У вас была совместная операция. Что-то случилось ещё там? Я знаю, после этого его никто не видел, но…

– Это неправда, – перебила Рене, а сидевшая напротив женщина вдруг жутковато улыбнулась. И неожиданно возникло ощущение, будто кто-то попался в ловушку. Рене? Мёртвый профессор? Проводивший вскрытие врач? Или кто-то ещё?

– Медсестра из вашего отделения сказала, что Чарльз отправился в кабинет, где его и нашли.

– Верно, однако профессор был не один. По крайней мере, какое-то время. – Она нервно сцепила и расцепила руки. Боже, как ей не хотелось признаваться, но и лгать не выходило. – К нему пришёл посетитель, и у них вышла нехорошая ссора, которую слышала Энн. Та самая медсестра, что общалась с вами.

– Почему же она не сказала?

– Думаю, не хотела волновать вас. А может, посчитала, что эти события не связаны между собой.

– А вы так не считаете?

Рене покачала головой.

– Я стараюсь не судить людей. Люди ругаются, люди мирятся. Такое происходит ежедневно…

– Но не всегда от этого кто-нибудь умирает, – резонно заметила миссис Энгтан.

– Да.

– Так всё же что думаете именно вы? Говорят, вы талантливый врач.

Доктор Роше дёргано улыбнулась. Вот и всё… ловушка была для неё.

– Я не могу дать вам нужный ответ, миссис Энгтан, потому что являлась предметом того самого спора.

– Поясните.

– Профессор Хэмилтон хотел отправить меня в Монреаль на стажировку. Чтобы заручиться согласием больницы, он организовал конференцию и… демонстрационную операцию. К сожалению, мне не удалось произвести достаточного эффекта на нужного человека, о чём тот сообщил моему наставнику в весьма грубой форме.

Услышав последнее, Энгтан скептически хмыкнула и подняла тонкую светлую бровь.

– Любопытно. И как же звали этого привереду? Специалистов уровня моего брата считаное количество… – Однако, заметив виноватое выражение на лице Рене, прервалась, а затем досадливо цокнула. – Хотя бы как он выглядел? Что, тоже нет?

– Высокий, темноволосый. Если честно, его машина запомнилась нам куда больше. – Рене смущённо отвела взгляд.

Повисла короткая пауза, во время которой миссис Энгтан даже перестала вертеть в пальцах стаканчик с остывшим кофе, а затем вкрадчиво переспросила:

– Машина?

– Да. Такие всегда привлекают внимание, даже если в них ничего не понимаешь. К тому же её появление вышло слишком уж громким для нашего тихого городка. Разумеется, это вызвало у всех повышенное любопытство. Здесь, в Квебек-сити, таких и не сыскать… – пробормотала Рене и задумчиво добавила: – Да и некуда на них ездить.

– Вот как. Значит, скандальный специалист – любитель громкой музыки, – словно обращаясь к самой себе, сказала Энгтан. И вновь тёмно-вишнёвые губы чуть жутковато растянулись.

– Я не говорила, но вы угадали. У нас даже стёкла дрожали.

– Вот как… – снова задумчиво произнесла женщина, потом откинулась на спинку пластикового стула и поднесла к лицу руку.

Она осторожно провела по подбородку кончиками пальцев, потёрла переносицу, и Рене могла ошибаться, но, похоже, это была попытка скрыть выражение откровенного самодовольства. Неожиданно Лиллиан Энгтан вскинула взгляд и уставилась прямо в глаза не ожидавшей такого девушке, прежде чем откровенно фальшиво улыбнулась.

– Последний вопрос, мисс Роше, и я вас отпущу.

– Je vous écoute[12], – тихо проговорила она, от внезапности сбиваясь на привычный французский.

– К кому именно на стажировку собирался отправить вас Чарльз?

Взгляд миссис Энгтан был неимоверно тяжёлым, столь же плотным, как отсыревшая земля, как намокший под дождем плащ, как… Господи! Рене отчего-то нервно сглотнула, прежде чем произнести враз пересохшими губами шесть слов.

– К Колину Энгтану. К вашему сыну.

* * *

Рене сидела за столом в ординаторской и машинально раскачивала и без того расшатанный стул. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Её взгляд бездумно следил, как мерцал на экране портал для резидентов. Голубыми конвертами там светились пятнадцать заявок в больницы провинции, и по прошлому опыту она уже знала, что впереди её ждут изматывающие недели бесконечных интервью. На них тщательнейшим образом проверят её теоретические знания, зачитают curriculum vitae и едва ли не по буквам разберут скопившиеся за десять лет публикации в научных журналах. А после всего останется только ждать и надеяться, что её не сошлют куда-нибудь на отшиб Тадусака. Несмотря на полученный вид на жительство, Рене была чужой для этой страны. Она вздохнула и снова качнулась на стуле.

Спустя несколько дней после похорон отделение нейрохирургии жило в привычном темпе, не в силах хотя бы на минутку остановиться и отдышаться. Кто-то куда-то спешил, кто-то что-то зубрил или же с криками обсуждал, наставники ругались на резидентов, резиденты спорили между собой: кто виноват и что стоило делать. Из динамиков то и дело доносилось привычное информирование про «код синий» где-нибудь в неотложке, после чего сразу слышался топот. Крутанувшись в кресле, Рене замерла и упёрлась взглядом в светло-зелёный костюм операционной сестры.

– Разговор может подождать до конца обеда? – вяло спросила Рене и кивнула в сторону почти нетронутого контейнера с едой, пока сама накручивала на палец прядь белокурых волос.

– Ты всё равно не ешь, – пожала плечами Энн.

– Жду, пока выветрится аромат твоих тюрингских колбасок.

– Вообще-то, франкфуртских! – возмутилась медсестра, а затем принюхалась и скривилась: – Фу! Что за дрянь?

– Цветная капуста с приправой из франкфуртских колбасок недельной давности, – всё так же равнодушно откликнулась Рене, но Энн не слушала.

– Ты бы хоть кленовым сиропом её полила. Иначе же невозможно! Кошмарная гадость. – Она скривилась, вызвав ответный длинный вздох. Кажется, ждать до конца положенного обеденного перерыва медсестра не собиралась.

– Чего ты хотела?

Рене выпрямилась и наконец посмотрела на недовольно хмурящуюся рыжеволосую подругу. Та бросила последний скептический взгляд в сторону ни в чём не повинной еды, а затем демонстративно шлёпнула по столу объёмной папкой.

– Из университета прислали документы на подпись. Как я поняла, твоя резидентура в нашей больнице закончилась.

– Документы? – Рене непонимающе уставилась на внушительную стопку листов. – В смысле? Ещё не было ни одного интервью или хотя бы приглашения. Да и программа молчит.

Она махнула рукой в сторону по-прежнему равнодушно мелькающих голубых конвертов. Система подбора новой больницы начиналась только после всех собеседований, месяца эдак через два.

– Было или нет, им из твоего университета виднее. Конверт прислали с курьером пятнадцать минут назад, так что, похоже, тебя куда-то срочно переводят.

Энн развела руками и присела рядом на краешек стола. Ну а Рене потянулась за первым листком, где обнаружила информационное письмо, обязывающее явиться к директору резидентуры Квебека. Ого!

– Странно, – задумчиво пробормотала она, а сама провела кончиком пальца по тиснённой золотом эмблеме кафедры медицины. – Тебе так не кажется?

Медсестра задумчиво почесала нос и поправила привычные хвостики.

– Ничего не происходит просто так, – наставительно начала она и с важным видом скрестила на груди руки. – И в такой поспешности с резидентурой я чувствую подкрадывающуюся удачу. Думаю, Роше, ты вытянула джокер.

– В прошлый раз твоё чутьё подвело, – тихо пробормотала она, посмотрев на свои «вишенки». Энн проследила за её взглядом и вздохнула.

– Чья-то аура оказалась сильнее твоего врачебного дара спасения, – так же негромко ответила медсестра, и обе знали, кем был этот «кто-то». – Но для того ты и учишься, чтобы однажды его победить.

Рене посмотрела в голубые и чистые глаза Энни, рассмеялась и покачала головой.

– Боже, не верю, что веду разговоры о потусторонних силах.

– Не надо, – отрезала подруга, и улыбка на лице Рене превратилась в вымученную. – Интуиция меня никогда не подводит. Профессор Хэмилтон умер, когда твоя смена закончилась, значит, «вишенки» справились. Так что, поверь, тебя ждёт нечто грандиозное.

Ничего на это не ответив, Рене поднялась и захлопнула крышку контейнера. В глазах предательски защипало, но она спокойно убрала еду в холодильник и вернулась, чтобы сложить бумаги. Продолжать дискуссию на тему третьих сил, которые то и дело мерещились медсестре, не было настроения. Однако стоило Рене схватить злополучную папку, как плеча осторожно коснулись.

– Нам тоже его не хватает, – прошептала Энни. – Как будет не хватать и тебя. Иди, солнышко. Пришло время взойти в новом месте.

Рене порывисто обняла подругу и молча направилась прочь, возможно, в последний раз дарить заботу своим пациентам.

Глава резидентуры Джонатан Филдс вызывал у всех выпускников медицинских школ нервный трепет. Властный вершитель судеб. Почти кукловод, который дёргает за ниточки и собирает по всем уголкам огромной провинции самых перспективных врачей. Он помогает, консультирует и одним лишь скептическим взглядом мутных голубых глаз ставит слишком амбициозных юнцов на место. Филдс избирателен. Проработав полвека в лучших больницах Америки и Канады, он с полуслова отличает будущую уникальность от штампованного среднего профессионала и вцепляется своими мелкими, острыми зубами. Рене запомнила его как высокого, скупого на слова человека, чей кабинет кардинально отличается от всего кампуса в целом и тревожит одним только видом. Здесь словно застыл девятнадцатый век. Красное дерево книжных шкафов, вишнёвого цвета огромный письменный стол, тёмно-красный ковёр и портьеры. Идеальное пристанище для готической сказочной нежити. Рене поёжилась, но переступила порог этого склепа.

Обычно комиссия для собеседования состоит из пяти человек, которые своими вопросами доводят до седых волос паникующих резидентов. Однако сегодня здесь не было никого, кроме Филдса. Рене втянула густой запах сандала и ароматического воска для полировки дерева и едва не чихнула. Господи, да кто же в третьем тысячелетии ещё пользуется настолько дремучей смесью?!

Vissi d’arte, vissi d’amore,Non feci mai male ad anima viva![13]

В уши тут же ударили треск старой пластинки и объёмный голос оперной дивы прошлого века.

– Добрый день, месье Филдс. – Она прикрыла за собой дверь и замерла.

Нервно стиснув зубы, дабы те стучали не так громко, Рене зачем-то одёрнула белое вязаное платье и запоздало обеспокоилась, что выглядит несерьёзно. Не так, как следует врачу её лет и опыта. Наверное… Ох!

Филдс тем временем тяжело поднялся во весь свой тощий и шестообразный рост, ленивым движением длинного пальца снял с пластинки иглу, и в кабинете стало тихо. Какое-то время директор возился с проигрывателем, прежде чем взял со стола стопку бумаг и приглашающе махнул на одно из кожаных кресел. Лишь чудом не споткнувшись о злополучный ковёр, Рене уселась и вдруг поняла, что тонет. Нет, даже не так. Она почувствовала, как её пожирает монстром на четырёх ножках и с двумя огромными подлокотниками, который не оставил ни единого шанса выбраться из его пасти без потери чести, достоинства и пары конечностей. Вцепившись в твёрдый край побелевшими пальцами, Рене огромным усилием сдвинулась на самый уголок и опасливо замерла. Освободившееся от её веса кресло издало отвратительный звук спущенного колеса. Во имя всего святого, за что?! Она почувствовала, как краснеет вместе со своими веснушками.

– Мадемуазель Роше, – кивнул Филдс и изящно опустился в заботливо подставленные лапы прирученного чудовища. Закинув ногу на ногу, директор департамента резидентуры соединил кончики узловатых пальцев и взглянул на лежавшие перед ним бумаги. – Не думал, что встретимся вновь, но печальные события решили по-своему.

Последовала формальная улыбка, которая на пергаментной коже этой административной реликвии наверняка означала высшую степень сочувствия, после чего его лицо приняло стандартное безразличное выражение.

– Я полагала, у нас состоится интервью, – осторожно заметила Рене и огляделась. Но нет, кабинет был по-прежнему пуст.

– За окном сентябрь, а все опросы прошли ещё в марте, – небрежно отмахнулся Филдс. – Однако ваша ситуация требует немедленных решений, если вы, конечно, не хотите ждать до следующего года.

– Нет.

– Я так и думал. – Он отбил носком ботинка несколько тактов только что стихшей арии, пока вчитывался в документы, а Рене опять расправила невидимые складки на юбке. Она начала было перебирать кромку подола, но руки сами бросили вязаную ткань и потянулись к назойливо зудящему шраму. Заметив это, Филдс откашлялся и продолжил. – Скажите, мадемуазель Роше… почему вы выбрали нейрохирургию?

– Это моя мечта. Я влюблена в человеческий организм, и работать с ним на таком уровне сравни вызову, – кротко ответила она и едва заметно улыбнулась в ответ на удивлённо вскинутые брови директора.

– Значит, любите решать сложные задачки. – Глава резидентуры нацепил очки, затем неожиданно наклонился вперёд, отчего Рене нервно дёрнулась. – Я прав?

– В медицине не бывает простых задач… – она замялась.

– Верно-верно.

Филдс снова откинулся в кресле, задумчиво перебирая бумаги у себя на коленях. А Рене вдруг поняла, что это её досье. Каждый запротоколированный шаг, записанный ответ, пройденный тест и сделанная операция. Всё – от момента её поступления до… возможно, до нынешнего дня.

– Каков ваш уровень английского? – последовал неожиданный вопрос на языке британской короны.

– С учётом того, что мы во французской Канаде, – приемлемый, – немного резко откликнулась Рене, также меняя диалект, и тут же смутилась. – Простите, я нервничаю. Английский – не мой родной язык, но профессор Хэмилтон называл его более чем достаточным. Последние годы мы общались с ним по-английски.

– Что ж, это прекрасно, – чему-то обрадовался Филдс.

Правда, радость эта выглядела весьма устрашающе на обтянутом кожей черепе, но Роше тут же стало стыдно за свои мысли. Директор же не виноват, что у неё настолько живое воображение, а слухи о его персоне с каждым годом обрастают новыми зловещими подробностями. Как только не называли этого мужчину. И «ссохшийся вурдалак» среди них считалось самым приличным «именем».

– Могу я узнать, почему вас заинтересовало моё владение вторым языком? В прошлое интервью у нас с вами были другие вопросы.

– Не только можете, но и должны. – Филдс острозубо улыбнулся. – На вас поступила заявка в системе. К сожалению, мой коллега никак не успевал приехать, чтобы поговорить с вами лично, и потому доверил это мне.

Повисла тишина, во время которой директор с фальшивым участием смотрел на растерянную Рене, а та пыталась найти в его словах подвох.

– На вас положила глаз больница общего профиля в Монреале, – ровно произнёс Филдс. – Им нужен старший резидент…

– Но я перехожу лишь на пятый год обучения, а эту должность занимают исключительно выпускники, – торопливо перебила Рене, испуганная тем, что могла произойти досадная ошибка, но осеклась, когда глава резидентуры договорил:

– Вас ждут в отделении общей хирургии. А там, как известно, учатся на год меньше, чем у вас в неврологии.

«Вас ждут в отделении общей хирургии…»

– Что… простите? – Рене не верила. Это точно ошибка! Программа определённо дала где-то сбой!

– На вашей кандидатуре настаивали, несмотря на иной профиль специализации. И, боюсь, у вас нет вариантов.

– Подождите… Вы собеседуете со мной для другой специальности?

– Совершенно верно, мисс Роше.

– Но разве это возможно?

Она ничего не понимала.

– Ваш случай, увы, не вписывается в стандартные протоколы, так что нам приходится… – Филдс взмахнул сухой рукой в поисках ораторского вдохновения. – Нам приходится импровизировать.

Рене сглотнула, а затем в упор посмотрела в мутную синеву глаз.

– В стране перевелись нейрохирургические центры и закончились специалисты? – тихо спросила она и облизнула сухие губы, одурев от собственной наглости. Никогда! Никогда в жизни Рене не позволяла себе такого тона, но сейчас не могла иначе. Она, чёрт побери, шла к своей мечте десять лет! – Я не понимаю. На каком основании?! Даже неотложная помощь ближе к моей специализации, чем чьи-то аппендиксы или грыжи!

– Следите за своей речью, – процедил Филдс и снова перешёл на французский, – чтобы не пожалеть.

Она вздрогнула и сжалась в огромном кресле. Рене была не готова к таким новостям.

– У меня слишком мало опыта в общей хирургии, тем более для старшего резидента, – наконец спокойно произнесла она. – Это ответственность, к которой…

– К которой вы не готовы? Если знаете, когда будете, то сообщите, – с насмешкой закончил за неё Филдс. И снова эта отвратительная тишина с тяжёлым запахом сандала и воска. Наконец Рене взяла себя в руки.

– Мистер Филдс, вы же понимаете, что вся моя практика проходила в совершенно иной области?

Директор зашуршал бумагами, поправил очки и принялся зачитывать.

– Шестьдесят часов на четвёртом курсе в отделении неотложной помощи, из которых вы оперировали суммарно двадцать семь. Три ротации во время резидентуры с отделением травматологии, что больше, чем у любого из ваших коллег. – Он остановился и стянул очки. – Мисс Роше, обозначу ситуацию более ясно. На данный момент мест нет. Все вакансии заняты ещё в апреле, и чудо, что нашлась хотя бы одна. Потому путей у вас немного: принять предложение или ждать до марта. Но сразу предупреждаю: вы теряете непрерывную практику, а значит, два года учёбы – врачам без лицензии запрещено выходить к операционному столу после такого перерыва. Так что если вас и возьмут, то только резидентом второго года.

– Это всё равно что начать заново в обоих случаях, – прошептала Рене.

– Да. Только если в первом варианте вы получите лицензию уже в июне, а выбрав другой… – Филдс развёл руками, – года через четыре.

– Но я уже отучилась столько же. Мне оставалось немного!

– Именно поэтому я взял на себя обязанность предложить вам сменить специальность. – Неожиданно глава резидентуры прервался, потёр глаза и как-то совсем уж устало вздохнул. – Мисс Роше… Рене. Верьте моему опыту: вы попадёте к лучшему из специалистов. Он в стране всего несколько лет, но уже стал легендой среди ургентной хирургии. Да, понимаю, это обидно и горько – заниматься не тем, к чему тянуло с самого начала. Но потом вы сможете пройти ускоренную программу по нейрохирургии, посетить какие угодно курсы… Mon Dieu, сделать абсолютно всё, но с лицензией на руках. С билетом в мир самостоятельной медицины. Возможно, я позволяю себе лишнее, но вы выпускница моего факультета. И я, моя гордость… что там, весь Квебек и, уверен, профессор Хэмилтон не хотели бы терять такие руки, как у вас.

– И всё же вы их отдаёте.

– Нет. Я дарю их Канаде, – негромко откликнулся Филдс и протянул небольшой файл с документами. – Вот ваш договор. Есть буквально пара дней, чтобы ознакомиться с ним и принять решение.

Она молчала и не шевелилась, не сводя взгляда с папки. Казалось, в ней крылся тот самый пресловутый пограничный шлагбаум, эдакая колючая проволока, за которой минное поле и десяток собак. Однако Рене протянула руку.

– Я шла к своей мечте десять лет. Осознанно и по очень личным причинам, – тихо произнесла она, не забирая, но и не отпуская чёртовы документы. – Десять лет, которые, если соглашусь, окажутся бесполезными.

– В медицине не бывает ничего бесполезного, – откликнулся Филдс, и впервые за всё это время Рене увидела в его глазах неподдельное сочувствие. – Как нет ничего лишнего, ненужного или неважного. Медицина – это тысяча мелочей, которые бог знает когда пригодятся. Но в тот единственный нужный момент вы поблагодарите, что знали всё это. Вам двадцать три, вы непозволительно молоды, но зато впереди целая жизнь, чтобы выучить всё на свете.