Бог судил мне быть исповедником. Житие священноисповедника Романа Медведя

архимандрит Дамаскин (Орловский)

Бог судил мне быть исповедником. Житие священноисповедника Романа Медведя

В преддверии священства

В первый день февраля 1872 года в соборном храме города Бела Седлецкой губернии «в присутствии свидетелей – Варфоломея Цыбульского, лет шестидесяти, и Якова Радоминского, лет пятидесяти», бельских мещан, был «заключен религиозный брачный союз между Иваном Медведем – сыном Иосифа и Марии из Солодухов, рожденным в деревне Хорошинке, учителем народного училища в городе Белой, холостым, лет двадцати семи, – и Марией Парафинюк, дочерью Матфея и Екатерины из Олешко, супругов Парафинюков, девицею, рожденной и при родителях в городе Белой проживающей, лет двадцати. Браку предшествовали три оглашения; провозглашены собранному в церкви на богослужение народу в 16-й, 23-й и 30-й день января текущего года». Препятствий для заключения брака не оказалось, новобрачные объявили, что не заключали никакого договора предбрачного. Бракосочетание было совершено священником Николаем Ливчаком. Акт о заключении брака был зачитан свидетелям, а по неграмотности их подписан священником Николаем Ливчаком.

Священноисповедник Роман родился 1 октября 1874 года в городе Замостье Люблинской губернии в семье учителя Ивана Медведя и его супруги Марии, работавшей акушеркой.

Вот как записал о таинстве Крещения младенца Романа в той неспешной, далекой от больших катастроф эпохе настоятель Свято-Никольской церкви в городе Замостье священник Антоний Решетилович: «Состоялось в городе Замостье 1 октября 1874 года в 3 часа пополудни. Явился лично Иван Осипович Медведь, учитель приготовительного класса Замостской мужской классической прогимназии, лет тридцать от роду имеющий, в присутствии Степана Ананиевича Шарина, инспектора Замостской классической прогимназии, кавалера ордена святого Станислава 2-й степени, лет сорока трех, и Ивана Ивановича Розмаинского, учителя пения Замостских прогимназий и старшего псаломщика православной Нерукотворенного Образа церкви, лет сорока от роду имеющего, в городе Замостье жительствующие, и предъявил нам младенца мужеского пола, объявляя, что он родился нынешнего числа текущего месяца и года в 6 часов утра от супруги его Марии, урожденной Парафинюк, лет двадцать шесть от роду имеющей. Младенцу этому на святом Крещении и Миропомазании, по чину Восточной Церкви совершенном нынешнего числа, дано имя Роман (Ярослав), а восприемниками были вышеупомянутый Степан Ананиевич Шарин и Феофила Николаевна Решетилович, жена настоятеля Замостской приходской святого Николая Чудотворца церкви».

Дома мальчика называли Ярославом. С этим именем он впоследствии учился в духовных семинарии и академии, долгое время подписывал им свои статьи и публикуемые проповеди (иногда двойным именем – Роман Ярослав), и только уже будучи священником в Санкт-Петербурге, стал подписываться одним именем – Роман, с каким он был рукоположен в сан иерея.

Храм, в котором был крещен Роман, был известен с 1589 года, когда Иван Замостский (Ян Замойский), основатель Замостской крепости, дал грамоту с разрешением православным жителям города, в подавляющем большинстве русским, беспрепятственно совершать богослужение по своему обряду и иметь своих священников. Храм существовал исключительно на пожертвования прихожан; они построили при храме школу, богадельню и больницу. В 1606 году православные жители Замостья учредили православное монашество и Братство и впоследствии получили от Иерусалимского патриарха грамоту, в которой значилось, что они имеют благословение на введение у себя при храме святителя Николая православного монашества, Братства и ставропигии. В 1706 году Анна Замостская (Замойская) насильно ввела унию и учредила при храме святителя Николая униатский монастырь василиан. Православное Братство, в значительной степени содержавшее храм, было разорено, так как часть его членов, соблазненная материальными преимуществами католицизма, перешла в католичество, и в 1762 году храм был отдан униатам. Монастырь василиан считался миссионерским, его деятельность была направлена на проповедь католицизма среди православных, и польские помещики щедро жертвовали на него свои средства для пропаганды преимущества католичества перед православием, а также того, что живущие здесь русские являются поляками. Как только успех был достигнут и большая часть русских, живших здесь, забыла свой родной язык и веру и стала считать себя коренным польским населением, всё имущество у униатов было отобрано и передано полякам-католикам, после чего монастырь быстро пришел в упадок.

Во время настоятельства в Никольском храме священника Антония Решетиловича, крестившего Романа, приход, в который входили город Замостье и пятнадцать деревень, включал в себя 721-го человека – мужчин и женщин. 15 мая 1875 года храм святителя Николая был присоединен к православию. Литургию в этот день совершал архиепископ Холмский и Варшавский Иоанникий (Горский) в сослужении 44 священников, в присутствии 102 делегатов от приходов и многочисленного народа. Всего в Замостье в этот день присоединились к Православной Церкви 44 священника и 51 приход.

В 1877 году в Замостье была возрождена деятельность Николаевского православного братства. Иван Осипович, поселившись с семьей в братском доме, воспитывал и обучал крестьянских детей, взятых Братством на свое иждивение. У Ивана Осиповича и Марии Матвеевны родилось семь детей – пять сыновей и две дочери, один из сыновей умер в отрочестве. Роман был вторым ребенком в семье.

Иван Осипович получил образование в Яблочинском русско-униатском училище. В 1866 году он был назначен учителем Межилесского начального училища. В том же году – поступил на Бельские педагогические курсы, получившие впоследствии статус учительской семинарии; после их окончания в 1869 году со званием учителя второклассного училища он был направлен в Полесское начальное училище. В 1870 году Иван Осипович был назначен в Бельское начальное училище, в 1873 году – учителем приготовительного класса Замостской мужской прогимназии, в 1879 году – учителем приготовительных классов Грубешовской прогимназии. В Грубешове, уездном городе Люблинской губернии, было в то время 522 дома с 7 912 жителями. Несколько позже, в 1892 году, жителей стало 9 606 человек, из них православных – 3 259, католиков – 1 074, евреев – 5 264. Первоначально древнерусский город Грубешов со всеми его окрестностями входил в состав Владимиро-Волынского княжества. Первый храм был построен здесь во имя святителя Николая. Позже, в 1340 году, большая часть Владимиро-Волынского княжества была включена в состав Великого княжества Литовского и Польши; население города много претерпело от частых нападений со стороны татар, которыми он был разрушен в 1498 году. После присоединения к России и возвращения униатов в православие храмы в Грубешове вошли в состав Холмско-Варшавской православной епархии. В то время когда там стала жить семья Ивана Осиповича, в городе были храмы Успения Пресвятой Богородицы и святителя Николая и два домовых храма – больничный и полковой, а также мужская прогимназия, двухклассное мужское училище и церковно-приходская школа, две больницы, два дома призрения, два православных братства, ссудно-сберегательное товарищество и несколько заводов и фабрик. В Грубешове прошло детство Романа, здесь он получил первоначальное образование.

В 1888 году, когда Роману исполнилось четырнадцать лет, Иван Осипович был назначен учителем образцовой школы при Холмской духовной семинарии, и вся его большая семья переехала в Холм, где для нее руководством семинарии была выделена квартира на первом этаже школы. В том же году братья Роман и Иаков поступили в первый класс Холмской духовной семинарии. Эта семинария отличалась в то время миссионерской направленностью и демократическими порядками – в ней учились молодые люди православного исповедания из всех социальных слоев общества, как обучавшиеся до поступления в духовных заведениях, так и получившие домашнее образование. Ректоры, служившие по обычаю тех лет в таких учебных заведениях всего лишь на время пребывания на определенной ступеньке карьерной лестницы, часто менялись. При поступлении братьев ректором семинарии был протоиерей Михаил Добрянский, на следующий год ректором стал архимандрит Гедеон (Покровский), прослуживший на этой должности до 1891 года, затем один год ректором был архимандрит Климент (Верниковский). В 1892 году ректором семинарии стал архимандрит Тихон (Беллавин), будущий патриарх, с которым у Романа сложились хорошие отношения; впоследствии патриарх, как опытный администратор, видя в нем ревностного церковного деятеля, поддержал его начинания.

В 1891 году население Холма охватила жестокая эпидемия гриппа, унесшая с собой немало жизней. Гриппом заболел и Иван Осипович. Средств сколько-нибудь эффективных для борьбы с этой болезнью не было, она быстро перешла в воспаление легких, которое закончилось смертельным исходом. В час ночи 22 октября 1891 года Иван Осипович скончался, ему было тогда сорок семь лет. Узнав об этом скорбном событии, на следующий день в квартиру, где жила с детьми Мария Матвеевна, пришли учитель Холмской духовной семинарии Гавриил Хрущевич и эконом семинарии диакон Симеон Сошинский, исполнившие печальную обязанность – засвидетельствовать смерть своего сослуживца и собрата. Роману исполнилось в это время семнадцать лет.

Окончив в 1894 году Холмскую семинарию по первому разряду, Роман поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. Во время обучения в академии он стал активным участником Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви, которое с 1892 года и в течение многих лет возглавлял протоиерей Философ Орнатский. Одной из сторон деятельности Общества была организация студенческой проповеди в различных аудиториях. В 1887 году Троицкая церковь в Галерной гавани на Васильевском острове, две частные квартиры на Песках в густо населенной части города рядом с Александро-Невской лаврой, квартира в доме Федоровой на Обводном канале и приют на Сенной площади стали первыми местами проповеди, в которой принимали участие тогда всего несколько студентов. Через десять лет, в 1897 году, таких мест, где проповедовали уже 56 студентов академии, стало семнадцать – в храмах, в столовых и школах, при фабриках и заводах. Вскоре эта проповедь стала раздаваться в тридцати четырех местах. Первоначально проповедь студентов охватывала небольшое число слушателей и состояла из чтения поучений, но уже через десять лет она охватила десятки тысяч человек и уже ничем не отличалась от проповеднической деятельности пастырей Церкви. Студенты не только вели духовно-нравственные беседы, но и организовывали общества трезвости, духовные библиотеки, церковно-народные хоры, становились добрыми личными советчиками своих слушателей в вопросах семейной и церковно-общественной жизни.

«Студенческая проповедь в обширной столице, при недостатке и в православных храмах и в духовенстве, – писал протоиерей Философ Орнатский, – является чрезвычайно важным и дорогим подспорьем пастырской деятельности: без нее проповедь православия не могла бы раздаваться так широко, как при ее помощи. И ревностный пастырь, если он один при фабричной или заводской церкви, иногда не в состоянии бывает вести проповедь еженедельно, отдаваясь ей всеми силами души; равно и приходские священники, даже если их несколько, при многосложности обязанностей, лежащих на приходском духовенстве, не могут открыть проповедь в нескольких разных пунктах своего прихода, а это часто является необходимым по искренним и дорогим побуждениям самих прихожан. Они желают собираться и слушать поучения по будням не в храме, а в частных домах, иногда нанимая для этого на свой счет квартиры, – не по холодности к храму, нет! А, напротив, по великому уважению к нему: в частную квартиру на беседу они могут пойти прямо с фабрики или после работы, в будничном костюме, тогда как в храм они стесняются пойти в таком виде. Так возникает много мест для проповеди, которая может иметь успех, если она непрерывно раздается в известные назначенные для нее дни и часы, а это возможно по местам устроить только при помощи господ студентов-проповедников. Так студенческая проповедь должна быть дорога всему столичному духовенству, которое в лице студентов имеет своих энергичных помощников, заместителей и продолжателей святого дела учительства церковно-народного».

Роман Иванович выступал с проповедями и участвовал в миссионерских беседах как в зале самого Общества, так и в тех духовных и миссионерских центрах, которые тогда во множестве возникали при учреждениях и фабриках Санкт-Петербурга. 10 октября 1895 года состоялось открытие духовных бесед при Петровско-Спасской мануфактуре в селе Смоленском за Невской заставой, где привлеченные к миссионерскому делу студенты академии и священники безвозмездно стали вести беседы два раза в неделю. Первую беседу здесь провел Роман Иванович, сделав в ней основной акцент на том, что «истинное счастье человека заключается не в богатстве и не в чувственных грешных удовольствиях, а в живом союзе с Богом, в повиновении Церкви Христовой и в мире со своей собственной совестью». Беседа закончилась глубоким вечером и произвела огромное впечатление на слушателей.

Роман Иванович хорошо знал проповедников Западной Руси, в значительной степени находившихся под влиянием образованных и высоко квалифицированных католических проповедников, которые не только в совершенстве владели ораторским искусством, но хорошо изучили психологию своей аудитории и потому знали, что делать, чтобы слушатели, когда проповедник сочтет это нужным, или плакали, или приходили в восторг. Проповедник Западной Руси, как хороший актер на сцене, способен был держать аудиторию в напряжении продолжительное время, а если он был при этом и талантлив, то его выступления непременно сопровождались овациями, и человеческая слава ему была обеспечена. Одно только оставалось неясным – уходя из аудитории, будет ли он сам следовать тому, к чему призывал своих слушателей, или для него это была всего лишь работа, после которой последует отдых, а затем – снова работа и снова отдых. Совсем иное отношение к слову проповедника Роман Иванович встретил в центральной России, где религиозная деятельность сопровождалась напряженным духовным трудом; на этом поприще равно трудились и проповедники, и слушатели, одинаково заинтересованные в своем духовном развитии.

12 декабря 1897 года Роман Иванович выступил на собрании членов Общества от лица всех студентов-проповедников. «Мы, студенты духовной академии, уже одним поступлением в это учебное заведение предрешаем свою будущую деятельность, – сказал он. – Изберем ли мы пастырство, монашество или учительство, начиная с высшей школы и кончая низшей, – наше главное дело определяется как воспитание душ живых в вере Христовой. Вполне ли мы подготовимся к этому делу или совсем нет – всё равно, большинство из нас вступит на это поприще и так или иначе будет воздействовать на окружающую среду, только беда, если не в том духе, который будет соответствовать нашему званию. Четырьмя годами академического курса мы должны воспользоваться так, чтобы оказаться возможно более достойными нашего будущего звания. Проповедничество в этом отношении не стоит у нас поперек дороги. <…>

Вот первое впечатление, вынесенное мною от слышания беседы одного не из красноречивых, но ревностных студентов-проповедников. Это было более трех лет тому назад, спустя месяца два после моего поступления в академию. Хотя я и знал о том, что студенты ведут беседы, но сам не решался взяться за это дело, потому что считал его не по силам для себя. Только однажды, случайно заинтересованный тем, что один из моих товарищей собирался на беседу, и я решил пойти познакомиться с этим делом. Меня провели на Кирилловскую улицу. По-видимому, я ничего особенного там не увидел – небольшую залу в образах, проповедника в стихаре, говорящего с возвышения о святых мощах, и слушателей низшего класса. Но нужно было взглянуть на лица и выражение глаз слушателей. Нужно было видеть, какая пламенная вера горела в них во время пения церковных песнопений, хотя пение было не особенно хорошее; нужно было видеть, как все они обращались в слух во время речи проповедника. Кажется, они ни одного звука не проронили из беседы. Признаться, мне доселе не приходилось видеть ничего подобного в отношении к проповедуемому слову, а я не могу сказать, чтобы слышал доселе немногих проповедников. Я видел на западе России, как проповедники вызывают своим словом и всеобщие слезы, и вздохи. Но там чувствовалась какая-то ложная аффективность, какое-то религиозное мление, а у проповедника – театральность. Здесь же я видел серьезное, вдумчивое внимание и очевидное понимание всего говоримого. Было видно, что сюда приходят на дело – учиться и молиться. Чувства у слушателей я видел не менее, чем на родине, но оно не проявлялось в таких странных порывах, где теряется сознание и ощущается что-то несчастное, неестественно-вымученное. Я сразу почуял здесь что-то новое, чего не видел на своей родине, на западе России; я увидел как будто другую народную душу, которая так непосредственно и так умно, смиренно говорила о себе. Я думаю, этот вечер дал мне больше, чем несколько книг. Когда я возвращался домой, для меня уже не существовало вопроса, буду ли я проповедовать. Я полюбил своих слушателей с уважением, с почтением к ним. Постараться подготовить себя к проповеди для меня стало значить всё равно, что не лишить себя величайшего удовольствия и пользы находиться в общении с этим народом.

Пусть я вынес это впечатление по особенностям своего характера и своеобразным условиям предшествующей жизни, но я смело могу сказать, что и на большинство проповедников первое впечатление от слушателей имеет решающее значение. Мало ли добрых дел, но не на всякое мы откликаемся всей душой. А если здесь откликаемся, то, очевидно, потому, что это дело нам кажется близким, родным, оно нам вполне по душе. <…>

Близкое соприкосновение с народом меня удостоверяет в том, что в бессознательных глубинах народного духа действительно живет неложное христианство, как говорит один из наших философов. Наша обязанность способствовать тому, чтобы его православие стало просвещенным, сознательным. Но я могу давать только то, что есть у меня. И я, взявшись беседовать, таким образом, нравственно обязываюсь следить за собою. Мы должны быть очень и очень осторожны, чтобы не уничтожить чего-нибудь доброго в душах слушателей, чтобы не подменить истинное христианство чем-нибудь выдуманным. Мы должны быть чуткими к народной душе. Едва ли кто станет сомневаться в плодотворности таких мыслей для души проповедующего. <…>

С какой стороны вы ни посмотрите на дело – проповедник много может получить от соприкосновения с этой народной душою. Скажете ли вы, что будущему деятелю нужна искренняя, самоотверженная вера в свое дело, ему нужно единство духа, такое, какое было у мучеников, которые не задумывались идти на костры за Христа, потому что без Него для них жизнь была невозможна, – если такое единство нужно деятелю христианскому, если ему нужно воодушевление, любовь, то здесь, в соприкосновении с народом, не найдет ли он всего этого? <…>

Тем, которые требуют, чтобы будущие деятели были людьми знающими, просвещенными, мы скажем: внимательное проповедничество и общение с добрыми слушателями натолкнут их на то, что важнее всего знать теперь, что нужнее всего. И пусть никто не подумает, что мало придется изучать проповеднику, что на малое натолкнет его жизнь. Нет, на очень многое.

Если сначала ревностный проповедник находится более под влиянием слушателей, то потом он делается более воздействующим. Пусть кругом по его адресу раздаются благодарности от всех слушателей вместе и от отдельных лиц, – он знает, что сам по себе он ничего почти не сделал. Во-первых, сами слушатели нередко проявляют необычайную энергию и самодеятельность при желании основать, например, общества трезвости или при оказании кому-либо помощи. Если его внимательно слушают, то в этом более всего иногда он обязан той почти богослужебной обстановке, в которой он беседует. Не себе, иногда вовсе не выполняющему того, о чем беседует и что проповедует иногда студент, – а Тому, Кто вложил в его слушателей эти порывы к добру, Кто дал веру в священство и посланных Его, Кто возбудил уважение к богослужению, обязан проповедник, что слово, которое он возвещал, исполнено силы иногда для его собственного самоукорения; Ему он обязан и теми благодарностями, которые так изобильно выпадают на долю проповедника.

Когда проповедник начинает сознавать всё это, его положение по отношению к народу вполне уясняется. Он видит, что может употребить все добрые чувства народа во зло, с тем чтобы господствовать над наследием Божиим, а не служить ему. Он видит, что своим положением и сравнительной сознательностью он может так воспользоваться, чтобы держать народ в духовной теме. Оглядываясь кругом, он видит, что бессознательно или сознательно многие и в Отечестве нашем вступают на этот путь. Но кто дошел до этого сознания (если он честен), то еще ярче перед ним должен выступить идеал истинного пастырства как действительного воспитания душ живых. Он тогда воочию убеждается во всей силе слов Христа Спасителя: блюдите, да не презрите единого от малых сих, он чувствует страшную ответственность за всякую душу. Если у него есть некоторое превосходство над слушателями, он сознает, что обязан сделать всё, чтобы уничтожить это превосходство, чтобы стать вполне братом слушателю, чтобы у них одним отцом был Отец Небесный, а одним учителем Христос. Задача пастыря – так воспитать душу, чтобы она сама могла стать пред Господом и вполне свободно и сознательно избрала добро.

А когда пробудившаяся народная душа сразу переменяет свою жизнь в некоторых отношениях, взор проповедника и пастыря не должен ли быть устремлен на то, что должно быть дальше? Он вспомнит тогда о том, что христианство должно переродить все жизненные отношения по своему идеалу, слабым осуществлением которого была жизнь христиан первых веков, до которой нам далеко. А что здесь затронутся вопросы экономические, государственные, исторические, научные и всякие другие – это стоит вне всякого сомнения.

Здесь не могу еще умолчать о том, как, воспитывая проповедника, народный дух побуждает его и научает быть вполне искренним и не говорить того, что еще пока не пережито сердцем, – не говорить красивых слов.

Принимая во внимание всё сказанное, всякий из слушателей наших видит, что не нам только принимать благодарности, но и нам благодарить <…>. Благодарим прежде всего и после всего Того, Кто устрояет всё это для нашего взаимного благополучия…»

В 1898 году Роман Иванович окончил Санкт-Петербургскую духовную академию по первому разряду со степенью кандидата богословия с правом на получение степени магистра богословия без устного испытания. Кандидатское сочинение им было написано на тему: «Приход, как основная форма церковной жизни». В соответствии со своими нравственными и религиозными пожеланиями он 1 сентября того же года был назначен регентом и проповедником при церкви святого Иоанна Предтечи на Выборгской стороне.

Живя в Петербурге, Роман Иванович познакомился с протоиереем Иоанном Кронштадтским и, став его духовным сыном, ничего впоследствии не предпринимал без его благословения. Духовное окормление отца Иоанна оказало на него большое влияние, и, рукоположенный во священника, он центром своей деятельности сделал литургическое служение, и были периоды, когда он служил ежедневно.

12 августа 1899 года Роман Иванович был назначен помощником инспектора Литовской духовной семинарии. Ректором семинарии был тогда архимандрит Палладий (Добронравов), инспектором – Иосиф Васильевич Щербицкий, а затем священник Евстафий Сергеевич Гроздов, надзирателем – Владимир Кузьмич Ходкин. Все были выходцами из Западных и Северо-Западных губерний Российской империи – Могилевской, Виленской, Ковенской и Люблинской.

В 1900 году в семинарии произошло событие, которое потрясло всех, – и не столько своим непосредственным содержанием, ибо нет ничего более обычного и привычного на земле, чем смерть, сколько своей внезапностью. В последних числах мая утонул ученик 5 класса Всеволод Парчевский. Это произошло столь стремительно, что никто не успел оказать ему помощь, а затем прошло еще некоторое время, пока полицейские смогли отыскать его тело. После отпевания, совершенного в семинарской церкви, гроб был отнесен семинаристами на кладбище. И здесь, у открытой могилы, Роман Иванович сказал надгробное слово, в котором отразилось его стремление проникнуть в тайны жизни за гробом: «Еще несколько мгновений и сырая земля навсегда скроет от нас прах возлюбленного брата нашего, воспитанника Всеволода. В эту минуту тяжкой разлуки последнее слово должно принадлежать тебе, брат наш Всеволод!

Ты знаешь теперь больше нас. Ты знаешь тайну жизни и тайну смерти, и мы не ошибемся, когда скажем, что твоя откровенная душа хотела бы поделиться с нами твоим новым знанием. Увы! безмолвные уста закрылись навеки и не откроются никогда. Тщетно с напряженным вниманием мы будем прислушиваться к твоему праху. – Но твоя душа жива. Ее не видят телесные очи, не слышат земные уши. Но у людей веры есть видение веры, и у людей любви есть слух любви. Проникая в твою душу, это видение и этот слух слышат, что из-за пределов смерти ты обращаешься ко всем нам с тихой мольбой. Она есть плод новоузнанной тайны твоей и того тихого покоя, который должны были возбудить в тебе молитвы Святой Церкви.