1000 миль на байдарке «Роб Рой». По рекам и озерам Европы

Тем не менее дело было решено, и погожим туманным утром я спустил «Роб Рой» с галечного берега на виду у всех жителей округи (восемь человек по последней переписи). Несколько миль по Титизе были самой приятной весельной прогулкой. Издалека лодка была не видна, так как сидела низко в воде; мне сказали, что «виден был только человек, махавший веслом над головой».

Собственно, в этом озере нет ничего интересного, кроме разве что факта, что оно находится на высоте 3000 футов над уровнем моря и очень уединенно. Конечно, здесь раньше не было ни одной английской лодки, и, вероятно, ни одна другая не посетит эти пустынные воды.

После этого «Роб Рой» отправился дальше в леса. По дороге встречались неуклюжие возы с дровами. Некоторые возчики соединяли три повозки в целый поезд, который тащили восемь лошадей. У некоторых, кроме того, были один-два вола. Все они с интересом останавливались и смотрели на лодку. Мой возница рассказывал им на совершенно недоступном для меня языке, по-видимому, о том, какой странный ему достался пассажир с лодкой и без всякого другого багажа. Крестьяне приходили к выводу, что такую странную лодку везут на продажу, и видимо я хочу уж очень много денег, иначе уже много раз мог бы ее продать.

Около полудня мой мудрый возница начал время от времени что-то ворчать, но я смог только понять по его жестам, что речь о надвигавшейся буре. Смесь английского, французского и немецкого языков на Рейне порождает странные слова. «Вы будете Pottyto?» – говорит официант, спрашивая, не подать ли вам картошки. Другой протягивает вам блюдо, говоря, что это sweetbone, а вы должны сообразить, что это сладкий хлеб.

Между тем действительно началась буря, да какая. Почему-то я попадал в сильную грозу чаще не в обычной жизни, а именно в путешествиях по интересным местам. Однажды я слушал раскаты грома, стоя в кратере Везувия, и видел яркую молнию холодной и величественной красоты, сверкнувшую ночью над Ниагарским водопадом. Но яркость вспышек и непрерывный ужасный грохот небесной батареи в эту грозу над Шварцвальдом были поразительны.

Одна молния ударила так близко и с таким пламенем, что лошадь, хоть и усталая, рванула с холма и заставила меня понервничать, как бы она не опрокинула телегу и не разбила мою драгоценную лодку, которая становилась мне все дороже, ведь теперь она была моим единственным спутником.

Пока мы карабкались на перевал Ротенхаус, хлынул дождь. Ветер с ливнем свистел и мчался сквозь холодный темный лиственничный лес, чернеющий на вершине великого Фельдберга, самой высокой здешней горы. Телега, лошадь, байдарка и мы с возницей быстро были вымочены как следует. Но это оказался последний дождь во всем путешествии, все остальные дни были совершенно сухими.

Зеваки выглядывали из окон и видели телегу и лодку под дождем – что за ерунда: лодка, здесь, в горах? Чья она и куда он собрался? Любопытство заставило их выбежать к нам и расспрашивать возницу, который безуспешно пытался удовлетворить их любопытство. Они с серьезным видом качали головами, а я кивал и смеялся, лежа в телеге и задирая голову среди мокрой соломы.

Наконец погода высушила свои слезы. На еще сверкавшей ручейками дороге заблестело солнце, а промокший капитан согрелся бодрой прогулкой.

Наша лошадка тоже повеселела и бежала рысцой, потому что теперь дорога шла вниз по склону и светило яркое солнышко – за каких-то десять минут произошла приятная перемена после тяжелого подъема по крутой лесной дороге в грозу.

Вероятно, даже самый строгий трезвенник (а я всего лишь человек умеренный в этом отношении) допустил бы, что в такой момент с пользой может быть прописана маленькая рюмочка киршвассера. Не у кого было спрашивать разрешения, кроме себя самого, так что и вознице, и его работодателю была выдана лечебная доза. Лошади достались отруби и растирание. Все это сделало нас троих довольными собой и друг другом, и мы снова двинулись неторопливой рысцой.

К сумеркам мы въехали в Донауэшинген. Переходя мостик, я увидел, что могу начать путь по Дунаю прямо отсюда: посередине потока было по крайней мере три дюйма воды.

Через пять минут вокруг лодки собралась толпа, даже до того, как ее успели снять с телеги.6

Сначала собрались обычные уличные ротозеи, затем более осторожные горожане, и несколько человек, общественное положение которых было мне непонятно. Оказалось, завтра в городе должно было состояться большое певческое собрание, на которое со всей округи съехались сотни гостей, все люди культурные и с некоторым достатком.

Постоялые дворы были переполнены, но добрый хозяин «Почты» у моста предоставил мне прекрасную комнату, а байдарку понесли на чердак каретного сарая.

Какой шум производили все теноры и басы за общим столом! О путешествии и лодке приходилось рассказывать им по десятку раз; у моего возницы внизу был отдельный лекторий по этому же предмету.

На следующий день город стоил того, чтобы его осмотреть. Все дома были в пышном убранстве, все прибрано, улицы чисто подметены. Из окон скромных домиков свисали зеленые ветки и гирлянды, вышитые платки и коврики; о богатых хозяевах возвещали знамена, венецианские вымпелы, девизы и венки цветов.

Толпы зевак слонялись по улицам, несколько расхлябанно вышагивая по неровным мостовым и теснясь с барабанщиками и духовыми оркестрами. То и дело по мостовой грохотали четыре лошади с повозкой, доставившей новых гостей из какого-нибудь отдаленного места, и суета вспыхивала с новой силой. Длинная телега увита ветками, среди мешков, которые должны служить сиденьями, воткнуты сосенки, но вновь прибывшие певцы стоят и вопят что-то, размахивая флагами. Сотни зрителей кричат «Хох!», это немецкое «Ура!».

Поскольку окна и все вокруг было украшено, я тоже украсил свои паруса гирляндами (польщу себе: весьма со вкусом), чтобы поддержать маленький шелковый английский флаг на лодке.

Это было тут же оценено немцами, которые приветствовали нас аплодисментами, с ликованием пели и сочиняли стихи об Англии, кричали и неистово хохотали во всю силу молодых легких. Больше не говорите мне, что немцы флегматичны!

Вечером в музее был бесплатный банкет. Пришли 400 человек, и все пили пиво из длинных стеклянных стаканов по пенни за стакан, и курили сигары по фартингу за штуку, и пели, и говорили. Играл великолепный духовой оркестр, и всякий раз, когда он останавливался, начиналось ликование или хоровое пение.

Все это было сценой дикого возбуждения, очень любопытной для созерцания изнутри. Рядом я увидел молодого торговца, который утром продал мне французскую книгу. Он сказал, что я должен взять билет на воскресный концерт; но я отвечал, что у нас в Англии принято по воле Божьей и во благо человека соблюдать воскресенье для более важных дел. О них часто забывают, если хотя бы один день из семи не избавлен от волнений и головокружения повседневной жизни.

Не возникает ли ощущение тупого однообразия в течении времени в тех странах, где неделя не посвящена главному дню, когда возвышенные и глубокие помыслы должны были бы занять хоть несколько часов нашего внимания?

Так что я оставил веселых певцов бить в барабаны в большом зале, предоставленном для них принцем Фюрстенбургским. Он построил его рядом со своими конюшнями, в которых много хороших лошадей, а некоторые из лучших были английскими, их звали Мисс, Любимчик, Леди, Том и т. д.

Один английский джентльмен, с которым я познакомился позже, путешествовал по Германии в экипаже четверкой и прибыл в Донауэшинген, где принц вскоре узнал о его прибытии. На следующий день Его Светлейшее Высочество зашел в свои конюшни и, увидев там англичанина, вежливо провел незнакомца по всему заведению, подробно объясняя все детали. Потом он узнал, что его гость был не заезжим джентльменом, а всего лишь конюхом!

Вежливость и хороший нрав большинства немецких официантов несомненно оценят путешественники, чьи повседневные удовольствия так сильно зависят от этого класса. Вот, например, официант в почтовой гостинице. Он ростом с мальчика, но на самом деле лет на двадцать старше. Он широкоплеч и широколиц, лицо загорелое, почти как его куртка. Напоминает четырех немецких юношей в толстых пуховых одеялах на шее, которые часто стоят на лондонских улицах, играя духовую музыку, надувая щеки и холодными серыми глазами провожая проходящих мимо, пока музыка или, во всяком случае, какой-то шум вырываются как бы сами собой из больших грубоватых инструментов, которые держат покрасневшие от холода пальцы.

Этот официант весь день на побегушках у всех, у него не бывает и спокойной ночи, однако он так же любезен в десять часов вечером, как и за ранним кофе на рассвете, и он согласен с каждым гостем в убеждении, что именно его котлета или коньяк – самое важное дело часа.

Я с большим уважением отношусь к таким людям. Они хороши на своих не самых легких местах, где никто не смог бы сделать большего.

Сегодня появился еще один официант, Ульрик, нанятый в помощь первому – кормить толпу голодных вокалистов, которые скоро заполнят зал. Он молодой и робкий, так как привык к деревенской гостинице, и «Почта в Донауэшингене» вероятно кажется ему шикарным рестораном.

Он учил французский, и я дал ему одну книгу, а он вдруг спросил меня, не возьму ли я его с собой, когда поплыву вниз по реке в сторону его дома! Повеселила наивная простота этой просьбы, и если бы знать, что река до его деревни будет безопасной, но не слишком мелкой, было бы забавно взять такого пассажира.

До сих пор нет согласия по вопросу, где же находится исток Дуная – как и исток Нила.

Я тщетно искал точную информацию по этому вопросу у горожан, а потом потратил целый день на собственное географическое исследование. Окрестности Донауэшингена болотисты и изобилуют многочисленными речками и ручьями.

Я прошел вдоль одной из речек, Бреге, которая берет свое начало в двадцати милях от Сен-Мартена, и исследовал примерно десять миль ручья, берущего начало около Санкт-Георгена, примерно в миле от истока Некара, который впадает в Рейн. Эти ручьи сливаются около Донауэшингена. И уже в городе, в садах принца близ церкви бьет ключ с чистой водой, и этот малютка Дунай впадает в уже достаточно широкую для лодки речку, которая затем впервые получает имя Дунай.

Говорят, что название не дано ни по одному из двух больших ручьев, потому что известно, что оба они могут пересыхать в засушливое лето, а маленький бурлящий источник не иссякает веками.

Бреге и другой приток заполняют искусственный пруд у местечка Бригах. Этот водоем окружен лесом, на нем есть красивый остров, лебеди и золотые рыбки. Водяное колесо (зачем-то напрасно прикрытое) качает воду, которая течет из перевернутого рога среди группы скульптур в этом романтическом пруду, и поток, вытекающий из него, также присоединяется к другим – теперь уже к Дунаю.7

Чтобы не ошибиться, я поднимался по каждому из ручьев до тех пор, пока могла пройти байдарка. Затем, 28 августа, возле мостика состоялось торжественное отплытие. Певцы вовсю распевали и кричали «Хох!», прощаясь с английским флагом, хозяин кланялся (его счет на тринадцать франков за три полных дня был должным образом оплачен), народ смотрел.

«Роб Рой» стартовал, как выпущенная из лука стрела, и начал плавание по восхитительно новой реке.

Глава IV

Дунай. Певцы. Тенистые уголки. Гайзинген. Мельницы. – Стремнины. Провожающие. Острова. Монастырь. Пауки. Концерт. Рыба. По течению.

Сначала ширина Дуная составляет лишь несколько футов, но вскоре река расширяется: притоки быстро делают ее похожей на Темзу в Кингстоне. Часами извивается тихий и темный Дунай медленной змеиной гладью по лугам на равнине. Колышется осока на берегах, колеблются в воде шелковистые сонные водоросли. Длиннокрылая, длинноногая и длинношеяя цапля, кажется, забыла обзавестись телом; целыми стаями мельтешат дикие утки разных пород, красиво раскрашенные бабочки и страшненькие на вид стрекозы купаются в лучах летнего солнца – жизнь кипит и в воздухе.

Идет сенокос; крестьяне стучат по мягким краям своих убогих кос и споласкивают их в воде. Мы даем им тему для разговоров: когда «Роб Рой» выплывает из-за поворота, я вижу ряд открытых ртов и недоумевающих глаз. Проявление вежливости прикосновением к шляпе и «Gut tag» возвращают им присутствие духа. Тогда они окликают своих товарищей и смеются с деревенским удовлетворением – смехом не циничным, а простым и искренним, будучи поражены странной неуместностью разумного существа в странной лодке за сотни миль от дома. Кто-нибудь непременно весело свистит.

Вскоре равнина повышается; на холмах по обеим сторонам реки появляются дома и старые замки, затем деревья и, наконец, скалы. Отсюда начинаются крутые берега, леса и впечатление дикой природы; начинается величественная панорама речных красот, которая будет разворачиваться в течение многих дней. Ни одна из красивых рек, которые я повидал, а их было немало, не сравнится с верхним Дунаем.

Леса здесь такие густые, скалы такие причудливые, вода такая чистая, а трава такая зеленая… Тут не расслабишься, надо смотреть в оба: где повернуть, где развернуться, то быстро промчаться вниз вдоль одного берега, то медленно грести вдоль другого. Каждую минуту новый вид и новые впечатления. Но зевать некогда, не то лодка ударится о берег, налетит на скалу или застрянет среди ветвей, полных комаров и пауков.

В таком путешествии нужны умение и смекалка, чтобы двигаться вперед, и каждое усилие сразу же вознаграждается. Думаю также, что плавание способствует развитию характера. Приходится выбирать, и притом быстро, скажем, между пятью протоками, внезапно открывшимися впереди.

Три из них, вероятно, безопасны, но какой путь короче, глубже и лучше других? Если вы замешкаетесь, лодка тут же окажется на берегу. Удивительно, как быстро принятие решения входит в привычку, но, конечно, только после нескольких суровых уроков.

Весьма увлекательное занятие – вести верблюда по песчаной пустыне, когда вы потеряли своих попутчиков, или в одиночку вести лошадь в непроторенных дебрях; но плыть на байдарке по неизвестной быстрой реке с высокими берегами – еще лучше.

Отчасти удовольствие связано просто с ощущением быстрого движения. При спуске по быстрому потоку дух захватывает так же, как при плавном движении вперед на высоких качелях. А течение Дуная первые несколько дней было очень быстрым; между истоком и Ульмом падение реки составляет около 1500 футов.8

Это дает 300 футов падения на каждый из пяти дней пути. Отправляясь утром в путь, приятно сознавать, что вам предстоит спуститься примерно на высоту собора Святого Павла, прежде чем остановиться на ночь.

Нельзя отрицать, что удовольствие приносят и правильные решения, и преодоление трудностей. Когда вы следуете по выбранному руслу и через полмили видите, как отвергнутые протоки одна за другой появляются из-за своих островов и присоединяются к той, в котором вы находитесь, можно слегка гордиться: если бы был выбран любой другой путь, это наверняка было бы ошибкой.

Размышляя таким образом по пути, мы уже петляли по луговой равнине, и появившийся впереди мост сделал это место вполне цивилизованным. В тот момент, когда я проходил под ним, по мосту проехала одна из украшенных веселых телег с певцами, возвращавшимися из Донауэшингена. Они узнали меня на байдарке и остановились поприветствовать песней, состоящей из нескольких знакомых английских слов: «All r-r-r-r-ight, Englishmánn!» – все в пор-р-рядке, англичанин!

Совпадение отплытия от истока Дуная с празднеством шумных и добродушных певцов привело к тому, что известие о наш приключении разнеслась по всем окрестным городам, и «Роб Рой» встречали с одобрением. Более того, мы попали в отмечавшие его успехи газеты не только в Германии и Франции, но и в Англии, и даже в Швеции и Америке.

Когда мы подошли к городку Гайзинген, выяснилось, что котел моей машины нуждается в топливе, или, проще говоря, надо бы позавтракать. Дома стояли в отдалении, но поблизости работали несколько человек. Пришлось оставить «Роб Рой» посреди ручья пришвартованным к доске и дать строгие предписания (на лучшем английском!) мальчику, который обещал заботиться о лодке до моего возвращения. Затем я пошел на главную улицу, выбрал самый красивый дом, постучался, вошел, попросил завтрак, и меня накормили превосходной едой.

В комнату то и дело заходили люди, чтобы посмотреть на странно одетого незнакомца, и шепотом спорили – да как же и откуда он пришел? Когда я заплатил за еду и пошел обратно на реку, любопытные последовали за мной. Всякий раз при очередном отплытии на берегу собирались любознательные, но почтительные наблюдатели.

Снова в путь! Августовское солнце припекает, но останавливаться сейчас не стоит. Лучше наслаждаться тенью, отдыхая в лодке в тени скалы, поросшей соснами, или в гроте с прохладной водой, или хотя бы под деревянным мостом.

Я часто пытался отдыхать в жаркие полуденные часы (не все же время грести) на берегу, в доме или на травке, но приятнее всего было растянуться во весь рост в лодке, загнав ее в тень густо разросшегося дуба, с книгой для мечтательного чтения и легкой сигарой по шесть штук за пенни, выращенной из табака на полях, мимо которых мы плыли, и сделанной во вчерашней гостинице.9

Конечно, эта картина описывает только время отдыха. Во время активного движения до и после часов полуденного солнца не могло быть и речи о ленивом безделье, зато была радость от восхитительных усилий, своих на каждом участке реки.

Вскоре после отплытия обязательно послышится хорошо знакомый плеск и стук мельницы; они встречаются почти каждый день, да не одна, бывает и пять или шесть. Подойдя к мельничной плотине, я обычно шел вдоль ее верхнего края, выискивая подходящее место для спуска и осматривая бесчисленные ручейки внизу, чтобы выбрать лучший курс.

К этому времени мельник, его домочадцы, работники и соседи сбегались, чтобы посмотреть на новое зрелище, но я спокойно доставал свой маленький черный рюкзак, клал весло на берег, а затем выходил и перетаскивал лодку или через препятствие или вокруг него, иногда по лугу, или вдоль стены, или по улице, а после обноса снова спускал байдарку на глубокую воду.

Плотины высотой менее четырех футов можно «прострелить», нырнув в небольшие валы у подножия, но это опасно, так как можно налететь на камень. Лучше выйти и перенести байдарку поверх плотины или вокруг.

Кое-где я усаживался верхом на корму, ногами в воде, и отталкивался от больших камней с обеих сторон, осторожно управляя лодкой.10

Остальное время, кроме этих увеселений и небольших пробежек, сидишь на сухом сиденье со спинкой, и, прислонившись к ней, плавно скользишь мимо всякой опасности. Где течение быстро и было бы небезопасно добавлять скорость веслом, можно развалиться в «кресле» и отдыхать (удар от столкновения с камнем на полном ходу разбил бы и самую крепкую лодку).

Когда небольших происшествий, пейзажей и людей на берегу недостаточно, чтобы удовлетворить вечно жадный ум, более сильный плеск и шум, а то и рев, возвестят о приближении порога. Его голос прогонит любую сонливость: посреди бурной воды надо быть энергичным и смотреть в оба.

У меня ни разу не было повода для серьезного огорчения, но, конечно, частенько приходилось выпрыгивать на мель, спасая лодку. Первой заботой был «Роб Рой», второй – багаж, который должен был остаться сухим, особенно альбом для рисования, и, наконец, третья цель заключалась в том, чтобы плавание проходило удобно и быстро.

После нескольких часов удовольствия и от работы, и от отдыха, а также всего увиденного, услышанного и пережитого, о чем было бы слишком долго рассказывать, закатное солнце и желание отобедать предупредили, что я приближаюсь к месту остановки на ночь.

Город Туттлинген стоит на обеих сторонам реки, и почти каждый дом представляет собой красильную или кожевенную мастерскую. Кругом бьют, чистят и моют шкуры в воде. Я позволил лодке дрейфовать, и мальчишки обнаружили сей новый объект. Скоро целая шайка маленьких немцев бежала вслед и вопила. Однако, не видно было ни одного приличного постоялого двора.

Одно из преимуществ путешествия по воде состоит в том, что вы можете спокойно обозревать все, что вас окружает, находясь вне досягаемости торговцев, носильщиков и прочих попрошаек, докучающих туристу, доставленному в их руки с омнибуса или парохода. Можете пофилософствовать о моральном духе данного города, и при желании миновать его и идти дальше. Несколько раз так и было: мне не нравился какой-то город, и мы отправлялись в другой.

Тем не менее, на этот раз я был сбит с толку. Город почти кончился, других населенных мест вблизи не предвиделось. Показалась мельница, я свернул к ней и вышел на берег.

Тут уже теснилась целая толпа, и я увидел мальчика, у которого была игрушечная тележка с четырьмя колесиками. Под громкий смех я уговорил мальчика одолжить ее (для него это была великая честь) и потянул лодку в гостиницу на этом транспорте. Награда в шесть пенсов окончательно сплотила все юное население. Мы подняли «Роб Рой» на сеновал и дали очень решительный приказ конюху охранять лодку, но вскоре к нам впустили целую вереницу экскурсантов. Даже поздно вечером по лестнице поднимались с фонарями и мужчины, и женщины, так им хотелось осмотреть schiff, судно.

Обычно смена одежды позволяла мне прогуливаться вечером, не будучи узнанным, но здесь меня сразу узнавали, и было очевидно, что утром следует ожидать скопления любопытного народа.

Туттлинген – интересный старинный город с хорошей гостиницей и плохими тротуарами; высокими домами, то тут, то там несколько наклонившимися. Мужчины здесь крупные, честные и неуклюжие на вид. После работы они собираются компаниями на неосвещенных улицах и ведут беседы, будучи весьма довольны общением. Женщины Тутлингена на вид приятны, а вот лошади здесь очень толстые. В городе имеется мост и много гимназистов – таковы мои впечатления.

Уже в шесть часов утра к гостиницы стали собираться в ожидании зрелища мальчишки. Те ребята, у кого были ранцы за спиной, похоже, были глубоко разочарованы, обнаружив, что старт состоится, когда они уже должны сидеть на уроках.

Вместо них появились взрослые, которые стекались к мосту и его подступам. Пока я пытался ответить на обычные вопросы о лодке, один горожанин почтительно попросил отложить отплытие на пять минут, так как его престарелый отец, обычно прикованный к постели, тоже очень хотел бы добраться сюда и увидеть байдарку.

Всегда приятно доставить удовольствие и восторг мальчишкам, меня и самого в детстве интересовали и радовали лодки. Но тут собрались и достойные отцы семейств, и дамы – как можно было устоять перед их любопытными взглядами, дружескими улыбками и неподдельным интересом?

Я начинал путь не по главному руслу Дуная, а по узкому рукаву, проходившему через город (главное русло вело к мельничной плотине). На рисунке изображена сцена отплытия, и в других городах бывали такие же толпы. Но рисунок не в силах воспроизвести крики, суету, а то и пушечные выстрелы и звон колоколов, которые не раз отмечали выход «Роб Роя» в плавание.

Прекрасные пейзажи этого дня напоминали мне Уайр11 в его лучшей части между Россом и Чепстоу. Там были белые скалы и темные леса, пещеры, утесы и выступающие пики, которые вы встретите возле Тинтерна; но зато в Уайр нет островов, во время полного прилива его вода мутная, а когда море отступает, обнажаются илистые отмелые берега, что еще хуже.

Острова на прекрасном Дунае имеются всех размеров и форм. Некоторые низкие и плоские, покрытые густым кустарником; другие из поднимающихся острыми углами скал, под которыми струится прозрачная вода, чистая и свежая.

Почти каждую минуту являлась новая сцена, и часто я отступал назад против течения, чтобы запечатлеть в памяти поразительную картину. Величественные утесы возвышались по берегам реки, и дикие леса звенели эхом, когда я в восторге кричал от радости, избытка сил и свободы.

Но пейзажи и впечатления не накормят голодного гребца, поэтому я остановиться в деревне Фридинген. Но где оставить лодку? Рядом не было места, где за ней присмотрели бы, пока я завтракаю. В конце концов работавший рядом каменщик помог мне отнести «Роб Роя» в сарай, а мальчик вызвался проводить до гостиницы. Но и первое, и второе, и третье заведение, куда он меня привел, оказались пивными, где можно было только выпить; так что я не стал больше слушать оборванного чичероне и доверился верному руководству безымянного инстинкта, который ведет голодного человека к еде.

Когда наконец подходящий трактир был найден, его вскоре заполнили любопытные зрители. Всеобщее внимание привлек немецко-английский словарь из моего багажа, несколько раз его даже выносили на улицу для тех, кому не хватило места внутри.