О чём рассказали картины

– А ваши детки? – поинтересовался живописец.

– Пока рано говорить об этом, – ответила женщина, слегка смутившись.

Двери мастерской вновь раскрылись и в них появился одетый в мантию Питер.

– Вот и я, дорогая! Доброго здравия вам, сэр Томас, – поприветствовал он, – Как продвигается портрет?

– Думаю, ещё пара сеансов, и он будет готов, – сказал художник.

– К моему великому сожалению, это невозможно – в ближайшее время мы отправимся в Санкт-Петербург. Мне дали кафедру и академическую должность. А ты сможешь открыть там свой магазин.

– Это в Америке? Но там же колонисты взбунтовались!

– В России, моя радость. Они дают мне кафедру, лабораторию и квартиру.

– Но как же имение в Вудстоке?

– Джон позаботится. Через полгода, самое большее год, мы вернемся. За год на кафедре я получу в три раза больше, чем предлагают здесь. Но корабль отправляется через неделю. Поэтому надо поторопиться и собрать вещи.

– Ах, милый Питер, это так неожиданно.

– Ты расстроена?

– Что ты! Это великолепно!

– Говорят, у них для профессоров апартаменты министров, – сказал сэр Томас.

– Знаю. Сам не верю такому везению. Запрос из России доставили при мне. Господину Президенту ничего не оставалось как предложить мне эту вакансию. Впрочем, он дал время до вечера – мы ещё можем отказаться.

– Но если ты согласишься, то мы сможем погасить все оставшиеся долги. А как вы думаете, сэр Томас?

– Любая поездка стоит денег, но за эту платят вам. Я бы согласился.

– Вот и замечательно, – сказал Питер, – Остаётся вопрос: как быть с портретом? Я готов оплатить вам, сэр Томас, его написание, но…

– Дорогие мои, собирайтесь в дорогу. Основные детали схвачены, гамма подобрана, поэтому здесь можете быть спокойны. Когда закончу работу, отправлю портрет вам с академической почтой. А по поводу оплаты… Дорогой Питти, ты для меня как младший братишка, а твоя супруга просто восхитительна, поэтому пусть это будет первой частью нашего с Маргарет запоздалого подарка на вашу свадьбу. Другой частью станет семейный портрет четы Барроу, после вашего возвращения. Договорились?

– Это было бы замечательно…

Придя в номер, дама попросила мужа сесть, а сама в нерешительности осталась стоять.

– Что случилось, дорогая?

– О, мой дорогой! Ты только постарайся не волноваться, но я не смогу поехать с тобой. Наверное.

– Но почему?

– Полагаю, в моем положении, будет лучше остаться дома. Леди Маргарет очень взволновалась, что я сюда приехала и что мне надо беречь себя.

– Что за ерунда, счастье моё?

– Это не ерунда, а наследник. Вероятнее всего, он родится на Пасху.

– Лучше бы наследница, – ответил счастливый муж, целуя жену, – Можете приехать позже вместе.

***

Через три месяца в квартиру профессора на Васильевском острове доставили огромный ящик, в котором вместе с портретом жены Питер обнаружил записку: «Любимый, не хочу с тобой расставаться! С этой минуты буду с тобой всегда»!

В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА

Создание натюрморта дело кропотливое и хлопотное – очень полезное занятие для портретиста и атора жанровых сцен. Ведь надо подметить все, даже самые мелкие, едва заметные нюансы, именно они помогают создать характер, настроение всей картины. Сегодня, наконец-то привели Лорда, славного, хоть и старого сенбернара, он будет изображать дремлющего стража комнаты с древним оружием.

Слева, прислоненная к столу, покоится древняя алебарда, внизу стола старый, треснутый горшок с кистями, за старинным креслом с резными подлокотниками, на стене, украшенной великолепным ковром, видна турецкая сабля и кинжалы.

На маленьком столе черного дерева, серебряный кубок, бутылка португальского вина и хрустальная ваза с фруктами.

– Константин Егорович, – сказала горничная Дуся, приоткрыв дверь в мастерскую, – Юлия Павловна приглашает к столу.

– Ох, Дусенька, просил же не отвлекать, – ответил я ей, но видя её замешательство, добавил, – Хорошо. Сейчас подойду.

Лорд, не открывая глаз, слегка поводил носом и вновь провалился в блаженную дремоту. Накинув на кресло шёлковое покрывало, отметив про себя изящную складку ковра, я, удовлетворенный проведенной подготовкой, отправился в столовую.

Аромат горячих пирогов пленил меня ещё до буфетной комнаты, оказалось, что приготовления, пробудили желание поесть не меньше предстоящей работы.

Дабы не терять зря времени, прямо здесь, за столом набросал эскиз будущего натюрморта, с величественно спящим Лордом на переднем плане. Яркое пятно его шерсти будет очень неплохо выглядеть, будто лампа на полу, освещающая всю картину.

– Мой любимый художник – весь в работе, – проворковала супруга, обнимая меня за плечи, – Ну прости, что отвлекаю. Без тебя и угощение не в радость.

– Ну, полно, голубушка, я и сам уже понял, что проголодался. Но в другой раз не отвлекай меня, пожалуйста.

Вскоре с чаем было покончено, можно возвращаться в мастерскую, однако дверь в неё оказалась приоткрытой. Заподозрив, неладное я, осторожно ступая, заглянул внутрь.

Аккуратно, стараясь не задеть развалившегося пса, сминая и комкая шелковое покрывало, на кресло карабкался босой сорванец в белой ночной сорочке. Сынок, Серёженька, четырехлетний карапуз, приметил в вазе большое красное яблоко и захотел овладеть им. Подобно суворовским героям он усердно штурмовал кресло сопя от напряжения.

Натюрморт пропал, да и кому он был бы интересен!

Карандаш скользил по бумаге, а я старался не дышать, чтобы не спугнуть, то ли сына, то ли внезапно нахлынувшее вдохновение. Такие случаи в жизни живописцев редкость – трудно предугадать действия, создать сцену, образы. Сейчас же всё сложилось как нельзя лучше.

Сзади послышались шаги – теперь уже не важно кто это, еще мгновение, Серёжа обернется, увидит меня, Юлю и всё – сюжет исчезнет!

Я, не оборачиваясь, поднял руку с карандашом вверх и звук уверенных шагов сменился шуршанием еле слышной крадущейся походки.

– Что там? – обжигая шепотом, спросила меня любимая.

– Ты только посмотри на этого маленького воришку, – еле слышно ответил я ей, не переставая делать набросок.

В этот момент столик пошатнулся, серебряный кубок накренился и с грохотом упал на пол, разбудив старого пса. Лорд, вскочил и залился хриплым, сиплым лаем, а Сережа застыл в кресле с надкусанным яблоком в руке.

ПЛОЩАДЬ СОГЛАСИЯ

Сидя в своей гостиной, виконт Людовик Наполеон Лепик пристально рассматривал приобретённую картину. Вместе с ним в гостиной находились две его дочери Эйлау и Жанни.

– Папа, вам нравится этот портрет? – спросила Эйлау, глядя на картину, – Но он очень странный. Мы не в центре и фон какой-то смазанный. А ещё этот месье похожий на Людовика Алеви.

– И месье Джеральд сказал, что дядюшка Эдгар «с приветом» раз начал писать такие портреты, – сказала бойкая Жанни.

– Месье Джеральд, ошибся, дорогая. Ведь это мы гуляем по площади Согласия?

– Да, как раз вышли из Тюильри.

– Вот именно – «вышли»! Мы идём! Не сидим в коляске, не стоим возле ограды. Мы – движемся. И это прекрасно! К тому же это не только наш портрет.

– Чей же ещё, – спросила задумчиво Эйлая, – Вон того месье слева?

– И его тоже. Ведь он был тогда на площади?

– Не помню, – сказала Жанни сосредоточенно теребя локон соломенных волос, – я тогда на мальчишек-газетчиков отвлеклась.

– А, я оглянулась тебя поторопить, – сказала Эйлая выглядывая из-за плеча сестры, – то же событие – мне мальчишки дерутся.

– Но мы все смотрим в разные стороны – будто поссорились.

– Ты опять встала как соляной столб, – начала заводиться Эйлая.

– А ты бы хотела, – остановил назревающий скандал отец, – как на другом портрете, когда вы обе смотрели на дядю Эдгара?

– Все так рисуют. Зачем, что-то придумывать? – сказала Жанни.

Дверь гостиной отварилась вошёл слуга.

– К вам месье Дега, – сказал он и, пропустив гостя, удалился.

– Вот, сейчас мы у него и спросим, – ответил глава семейства, хитро подмигнув и поднялся на встречу гостю, – Добрый день, дружище! Что нового? Девочки не дают мне прохода, по поводу картины. Жанни очень интересует зачем ты всё придумываешь?

– Здравствуйте! Здравствуйте, красавицы! Какой сегодня прекрасный день! Он так похож на вас, такой же яркий, веселый!

– Здравствуйте, месье, – почти одновременно сказали сестрички.

– Так значит вы считаете, что я придумываю? Поверьте мне, драгоценные мои, я был бы счастлив придумать, но я не знаю, как это делается. Правда-правда. Я учился у старых мастеров – вот они да умели придумывать такие сюжеты, что Гомер позавидовал бы. Но ни о вдохновении, ни о темпераменте – я ровным счетом ничего не знаю.

– Но почему ваши картины такие странные, будто размыты? – не унималась Жанни.

– Давай я тебе расскажу, как появился этот портрет. Хотите?

Всё семейство дружно закивало.

– Выйдя на прогулку, я направлялся в Тюильри, по дороге встретил вас, принцессы, и не смог удержаться от восторга, сразу же сделал набросок. Тут же вернулся домой и принялся за работу. Вы были так милы в своём желании всё увидеть, быть свидетелями всем событиям и встречам на площади, что я не мог, не имел права не написать этого семейного портрета.

– А какие события видели вы, месье Эдгар? – спросила Эйлая, глядя на художника.

– Я очень люблю наблюдать одно-единственное событие – движение жизни. Ведь каждый миг, это истории. Множество разных историй. Они переплетаются, сталкиваются, действуют. И всё это происходит передо мной. Эта как течение Сены – вроде бы незаметно, лишь проплывающая мимо щепка говорит о силе течения. Как изобразить эту мощную силу? Не знаю. Всю жизнь стремлюсь создать эту гармонию движения.

– А вот я, так задумался, – присоединился к их разговору Людовик, – что сперва, не заметил тебя. Кстати, мы сегодня приглашены в театр.

– Увы, дорогой, не получится – появился заказчик. В сущности, я потому и пришёл. Девочки вы не против, если мы с вашим папа немного пообщаемся?

– Может пойдём в кабинет, – спросил Людовик.

– Нет, папа, мы уже уходим, – сказала Эйлая, пытаясь сдвинуть сестру. Вскоре ей это удалось.

Ещё минута и девочки, перешептываясь на ходу, покинули гостиную.

– Понимаешь, – начал говорить Дега, – у меня появилось несколько заказов. Хороших заказов. Я безумно тебе благодарен, что ты решил купить эту картину, но…

– Дружище, – прервал его речь Людовик, – ты думаешь, что я купил эту картину, только ради того, чтобы помочь тебе? Думаешь это много для такой работы? И хочешь вернуть деньги и забрать картину?

– Портрет могу оставить.

– Дорогой, Эдгар, я купил понравившийся мне портрет кисти великого художника за очень хорошую цену. Понимаешь? Пройдёт много лет, и этот портрет будет стоить гораздо больше. Так что не волнуйся. Моя покупка не связана с потерями в твоей семье. Не переживай, ты ведь знаешь, если что-то в моих силах – помогу.

– Спасибо тебе!

Спустя четверть часа, у портрета в гостиной, стояли отец с дочерями

– И всё-таки мы поссорились, – задумчиво сказала Жанни, глядя на картину, – Поссорились на площади Согласия.

– Согласие не в том, чтобы смотреть в одном направлении, а в том, что мы вместе. Это и есть самое главное в согласии. Мы можем смотреть в разные стороны, но из одной точки.

– А как он хорошо сказал про истории в городе, – тихо, почти шепотом сказала Эйлая, – как они переплетаются, сталкиваются…

– Вы можете придумывать какие угодно истории, – сказал отец, – но, если вы не обучены грамоте, о них никто не узнает. Всё что создано раньше – фундамент для вашего творчества. Ваших личных историй.

– Но кто же ещё на портрете, – не унималась Жанни.

– Как это «кто»? Конечно же, сама площадь Согласия и ограда сада Тюильри.

ВИДЕНИЕ ОТРОКУ ВАРФОЛОМЕЮ

Отец занимался ремонтом крыльца, когда к нему подошёл сын.

– Тятенька, почему братья знают грамоту, а у меня всё мимо – каждый день учу и никак.

– Учение, это видно, не каждому дано. У кого-то правая рука сильнее, а у кого-то левая. Не кручинься. Всё сладится. Всему своё время. Ну, ступай. Брат поди уже заждался.

Варфоломей послушно взял книжку и направился к воротам.

«Ишь как вытянулся, совсем большой стал, только глаза в колыбели остались» – подумал отец.

Варфоломей шел знакомой дорогой к выпасу – сперва по деревне до околицы, затем небольшой пригорок и будет деревенский выпас.

Путь хорошо знаком, а потому все мысли юного подпаска были заняты учением.

Сколько бы он не пытался запомнить, соединить все эти крючки на бумаге ничего не получалось.

Каждый раз учитель просит зачитать, объясняет как надо, а в голове чёрный туман, как мрачная туча. И вот стоит он у доски, а спиной чувствует насмешливые взгляды, будто пальцами тычут. Урок окончен. Все покидают класс…

– Варфоломку учить, что в решете уху варить – пустое дело, – услышал он громкий шёпот за спиной, а затем дружный, приглушенный смех.

Как же горько и обидно.

«Что со мной? Почему братья могут, а я нет? Почему все мальчишки сладили, а я не могу»?

Вспомнился случай, когда ребята бросили кутенка в стадо гусей. Кутенок, вытаращив глаза, сжался, дрожит от страха, а эти здоровые, шипят, гогочут, норовят клюнуть, ущипнуть. Тогда он прутом разогнал гусей и принес бедолагу домой.

«Моих гусей так никто не разгонит», – подумал он, выходя за околицу.

Взбираясь на пригорок, он увидел молящегося монаха. Варфоломей удивился, поблизости нет большой обители, ни пещер. Он с друзьями видел одного схимника, живущего в пещере, но этот другой. Какой-то удивительно светлый и добрый. Мальчик подошёл чуть ближе и почувствовал лёгкий запах ладана, исходящий от монаха, едва уловимый, мягкий.

Лёгкий, теплый ветер коснулся волос, будто кто-то гладит по голове. Варфоломей оглянулся, но никого не увидел, только монах продолжал еле слышно читать молитвы, а по изможденному лицу текли слёзы.

Неожиданно, вместо смущения и робости грудь наполнилась радостью. В этот момент старец, окончив молитву и повернувшись к мальчику сказал:

– Мир тебе, отрок!

– И вам, отче, доброго здравия, – ответил Варфоломей.

– Ответь мне, отрок, – спросил монах, – какая боль не даёт тебе покоя, обидел кто?

– Я сам, отче, причина моей печали. Никак не могу познать грамоту.

– Ты прилежен и терпелив? Не забываешь молитвы перед учебой, – продолжил расспрашивать монах.

– Всё, без-проку. Все обучаются прилежно, даже брат мой младший более способен в учении нежели я. Помолись, отче, за меня. Хочу, чтобы Бог услышал меня.

– А веруешь ли ты?

– Верую, отче! Верую, – горячо сказал Варфоломей.

– Тогда смотри, ты сейчас один перед Господом, ни сродников, ни друзей рядом нет, говори просто и прямо. Не проси – говори. Расскажи обо всём, что тебя тревожит.

– Вот так просто?

– Конечно.

– А он меня услышит, – вдруг усомнился Варфоломей.

– Услышит. Давай вместе помолимся, а ты, вместе с молитвой рассказывай, – сказал старец, и начал медленно, будто он и не молится, а неторопливо разговаривает, – Отче, наш…

Варфоломей не отставал. И если, поначалу, повторял за старцем, то вскоре увлёкся, и слова стали наполняться неведомым до этого смыслом, образами, а он просто рассказывал обо всём кому-то очень любящему его. Сердце стало биться медленнее, тише, а сам он таял как воск от чудесного тепла, разливающегося по всему телу.

– …«Но избави нас от лукавого», – окончил молитву старец.

Варфоломей также умолк восхищённо глядя куда-то далеко, куда-то высоко, над верхушками деревьев.

Ему казалось, что, он словно птица-молния летел над землёй и видел каждого, чувствовал каждую боль, каждую радость людей внизу, а на сердце у него самого было легко и жарко.

– Вот тебе просфора, – сказал, старец прямо у него над ухом, будто бы летел рядом с ним, – съешь её и учение твоё станет успешным. Ты превзойдешь и сродников, и товарищей своих. Веруешь ли в это?

– Верую, – ответил Варфоломей, неожиданно и плавно спустившись на пригорок.

СВИДАНИЕ

Павел Матвеевич смотрел на мать, но мысли его были далеко. Глубоко в памяти, в родном селе, там, где петляет среди лугов и соснового бора речка, в которой они мальцами мечтали поймать хитрую щуку. Оттуда он, перепрыгнув настоящее, мчался на всех парах в будущее.

Подмастерье каретника видел себя владельцем ямской слободки, собственником всех этих колясок, ландо и экипажей, которые он будет сдавать в наем извозчикам. Хозяином добротных лошадей и уважаемым человеком. Все эти хитроватые и недалекие возницы, каждый будет нести плату за его имущество. Все от «ванек» до «голубчиков» и «любезных».

Ремонт дело прибыльное – главное были бы руки. А уж это у него уже имеется – наработал. От простейшей телеги до лёгкой, воздушной пролетки, от грубого шарабана до сверкающего лаком и пахнущего свежими кожаными сиденьями ландо. А один раз и в генеральской карете рессоры менял.

Сперва он заведет себе каретный сарай. Затем пару колясок. Он тут видел одну, продавали за рубль – хлам, смотреть не на что. Но, если руки приложить, можно было бы заработать. Рубликов двадцать-тридцать. Не меньше. Вот ещё три месяца и конец ученичеству. Он сдаст экзамен и сможет работать самостоятельно. Сперва в деревне все телеги на ход поставит, инструмент новый купит и в город. Надо будет узнать кто из его приятелей в кузне учился – оси ковать дело мудреное.

– Пашенька, сынок, – смиренно сказала мать, – Тяжко нам будет. Тятенька твой опять захворал. Две недели как не встает. Дохтур сказал, что уж и не встанет. Ты теперь – глава дома.

Резкий запах лака и новой кожи, цоканье, удары молотка, сонная брань мастера – все было там, за обмазанной, почерневшей от копоти штукатуркой, дощатой стеной.

– Машка замуж не собирается? – спросил Павел Матвеевич, слушая усталое сопение матери.

– Да, куда ей замуж-то? Приданного нет, дохода нет.

– Ты, скажи ей пусть как можно живее ко мне приедет, потолковать надо.

Совсем взрослый стал, городским. Смотрит сурово, молчаливо. Слова не вытянешь. Исхудал–то как.

– А ты ж, когда домой-то?

– Маменька! Осталось всего три месяца ученичества. Сдам экзамен – получу бумагу. Смогу лавку открыть или такую вот мастерскую.

– А Машка-то тебе на что понадобилась?

– Господин тут один заходил, приличный, у него дом за городом, каменный, в деревне какой-то. Так вот он прислугу ищет. Меня звал в работники, да кухарку и чтоб по дому прибиралась.

– И не боязно тебе сестрицу свою на работу отправлять.

– Да, всё лучше, чем с бабами на лавке семечки лузгать.

Агафья Тихоновна сидела на табурете и не могла шевельнуться. Её малютка, усталый, измученный, рано повзрослевший. Держал в руках тёплую кулебяку и никак не осмеливался откусить.

– Вот что, маменька, – сказал Павел Матвеевич, – я спрошу Степана Архиповича, может отпустит. Как-никак служили вместе с тятенькой. Вернусь – отработаю.

– Спроси, Пашенька, спроси. Авось не откажет.

За стеной что-то громыхнуло, сонная брань сменилась воплем, Агафья Тихоновна, вздрогнула и, прикрыв рот, охнула.

– Рессора соскочила, – невозмутимо сказал Павел Матвеевич и впился зубами в хрустящую корочку, ароматной кулебяки.

ДЕТИ С ПОПУГАЕМ

– Так, крошки не крутитесь. Сейчас мадам артистка будет писать ваши портреты, – пышная нянюшка именитых отпрысков рассаживала детей.

Её корявый французский и раздражал, и вызывал в памяти тёплые воспоминания одновременно.

«Интересно почему русские так не любят учить другие языки?»

– Дети готовы, мадам. Разрешите идти?

– Вы свободны, – сказала мадам Робертсон.

Совсем юные, но уже одетые в соответствии с титулом детишки с любопытством разглядывали её.

– Добрый день, господа, – сказала миссис Робертсон, – Давайте знакомиться. Меня миссис Робертсон. А вас? Только прошу, не вставайте.

Госпоже артистке очень понравились эти детки. Было в них что-то родное, что-то мягкое и ранимое.

Неясное предчувствие беды, вот уже месяц тревожило её сердце, а, увидев этих крошек, в душе вихрем закрутились воспоминания. Её, теперь уже взрослые, дети.

Вот они в колыбельках, вот они бегают по саду, вот сидят над своими первыми буквами… Как же давно это было!

– Мистер Алекс и мисс Анна, – гордо сказал мальчик на прекрасном английском.

Если у него акцент и был, то почти незаметный.

– У вас прекрасные учителя, мистер Алекс. Вы замечательно говорите по-английски, сказала миссис Робертсон, быстро делая набросок, – А вы, мисс Анна, знаете английский?

«Ох, какой изящный поворот головы! А взгляд»!

– Да, конечно. Папа говорит, чем лучше знаешь язык, тем будет легче понимать других людей.

«Ах, как замечательно! Какой дивный, мягкий голос – нежный и уверенный. Настоящая леди, приглашенная ко двору».

– Это абсолютно верно, мисс Анна, – сказала миссис Робертсон не отрываясь от наброска, – А какие языки вы уже знаете?

– Папа говорит, что придворной даме полагается знать четыре языка…

«Придворной даме… Милое дитя, при этом дворе я бы не советовала жить – лесть и раболепие повсюду. „Их величество недовольно“ – чем? Бедные детки – вы живёте в дикой стране, где покорность ценят более, нежели талант».

– … Но мне хочется сходить в зверинец, – продолжала говорить Анна, – Говорят, там есть разноцветные птицы.

– Это, наверное, попугаи. Ты никогда не видела попугаев?

– Только маленьких, у нашего дяди, губернатора, – сказал Алекс, – А она бы хотела посмотреть на птицу Робинзона Крузо. Анна её видела на картинке в книге.

«Ах, какая милая любознательность. Они очень дружны. Ну прямо-таки мои Джон и Агнесс или Уильям и Мэри».

– К сожалению, здесь у меня попугая нет, но на картине я его обязательно напишу, – сказала миссис Робертсон, погруженная в работу и лишь изредка глядя на детей, – Расскажите, пожалуйста, откуда вы приехали, какая у вас там природа. Я раньше вас не встречала в Санкт-Петербурге.

– Мы с папа, приехали вчера, – начала мечтательно, припоминая образы, рассказывать Анна, – Мы приехали из Богородицка. Там красиво. В имении поля, лес. Из окна виден монастырь. А тишина какая! Аж звенит. А на лугу кузнечики, васильки. А у графа Бобринского знаете какое озеро красивое!

– Ваш отец очень мудрый родитель, – сказала мисс Робертсон задумчиво – ей внезапно захотелось домой, погулять по холмам, почувствовать пронизывающий ветер, а потом сидеть дома, у камина и вспоминать обо всех своих путешествиях.

«Пора начинать подводить итоги. Вот только соберу денег и выберусь отсюда. Довольно, русского радушия и гостеприимства. Им не нужна культура. Это по-прежнему дикая Азия утопающая в лесах и болотах. Сперва ты нужна как новая игрушка, но стоит высказать несогласие и тобой уже недовольны. А значит и платы за труды не будет. Надеюсь, эту работу оплатят – здесь непомерно высоки цены».

– Мистер Алекс, – обратилась миссис Робинсон к мальчику, – не знаете у вас есть какие-нибудь пейзажи, зарисовки вашего родового поместья? Мне бы очень хотелось привнести часть вашей истории в картину. И, конечно же я буду это делать с позволения вашего родителя.

– Мы спросим у папеньки, – ответила за брата Анна, – А еще у меня есть несколько моих картин. Я сама их писала…

– О, юная леди, это будет большая честь для меня, – сказала художница.

Миссис Робинсон посмотрела на эскиз, на мечтательную Анну, на преданно-смотрящего прямо на неё Алекса…

«Даже если не заплатят – эти дети уже оплатили все счета взрослых своими теплыми, наивными, добрыми сердцами».

ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ

Я беру из ящика папку с отцовскими работами. Бережно и осторожно, так будто это слюдяная паутина, выполненная великим творцом. Я это знаю. Потому что только так можно и должно расценивать знания, оставленные нам родителями, учителями.

Как можно спокойно взирать и не осознавать величие и мудрость своего родителя, оставившего в наследство свой труд, что кормит семью сейчас, а после будет кормить внуков и правнуков.

Как это было мудро с его стороны сделать копии созданных и востребованных работ! Ведь только «Деревенскую свадьбу», если верить бабушке, отец продал раз десять. Какое счастье эти кальки с картин, оставленные им! Без них пришлось бы тащиться и сидеть, кропотливо копируя его работу, под недовольное сопение церковного служки. А так берешь подходящую доску, грунтуешь её и переносишь контур – воистину это достойное отца-художника наследство!

Это моя первая, большая копия. «Тётушка Майкен», как мы с братом называли свою наставницу и любимую бабушку, впервые доверила мне сделать копию отцовской картины.