Говорящие куклы

И замолчал только после того, как едкий дым целиком заполнил легкие, и сознание, наконец, ускользнуло прочь из разбитого тела.

Он приходил в себя медленно. Видел незнакомые лица, странные образы. Чувствовал боль, сладкий вкус густого, как молоко, напитка, осторожные прикосновения – и проваливался в забытье снова.

Когда сознание окончательно вернулось к нему, было утро.

Шен-Ри открыл глаза и в тот же миг полностью вспомнил все, что было. Его разум не был настолько добр, чтобы спрятать события последних дней в глубину.

Боль еще терзала ноги, но была вполне выносима. Однако прошло несколько долгих минут, прежде чем Шен отважился медленно, с трудом сесть в своей постели и одним решительным рывком отбросить одеяло.

Пустота.

Вот что он увидел на месте своих ног.

Тошнота скрутила нутро и выплеснулась наружу вместе с громким стоном.

Шен-Ри был достаточно умен, чтобы понять – он больше никогда не сможет танцевать.

Никогда.

Он думал, что придут слезы и вместе с ними облегчение. Но глаза оставались сухими.

Он надеялся, что придет Зар и скажет что-нибудь, что даст надежду. Но кроме заботливых и молчаливых служителей храма никто не появился у постели безногого танцора.

На следующий день ему принесли чистую одежду, помогли облачиться и усадили в кресло, в каких по городу носят господ. Шен-Ри думал, что его ждет знакомая актерская келья, но вместо этого он попал в покои настоятеля.

Седой старик с белыми мраморными глазами был немногословен.

– Я получил знамение, – холодным голосом сообщил он. – Великая Небесная Богиня говорит, что ты довольно послужил ей, Шен из рода Тэ. Теперь она отпускает тебя, – настоятель указал на дверь и бесстрастно обрушил мир на голову Шена: – Ты возвращаешься домой.

Дракон

1.

Я открыла глаза и обнаружила, что за окном давно уже день. Не утро, а именно день – солнце светило прямо в окно моей спальни, от его ярких лучей я и проснулась.

В голове была пустота. В душе – боль, глубокая, как рана из прошлой жизни.

Я зажмурила глаза, пытаясь понять, где заканчивается сон и начинается явь.

Нет, я совершенно точно знала, кто я, где я, что было вчера, и что нужно сделать сегодня. Но с чувствами все оказалось гораздо сложней. Мне никак удавалось отделить образ куклы, сидящей на столе моего деда, от образа живого черноволосого мальчика с блестящими темно-синими глазами. Мальчика, который все еще кричал в моем сне, все еще летел в моей памяти, все еще улыбался своей необычной, словно обращенной внутрь улыбкой.

– Шен… – его имя, как всегда, слетело с губ слишком быстро. Хотелось повторять его снова и снова. Хотелось ворваться в кабинет и прижать к себе хрупкую куклу, будто это позволит почувствовать биение несуществующего крошечного сердца. Вместо этого я лежала в своей кровати и молча глотала невидимые слезы. Потому что… ну невозможно ведь так откровенно показывать свою жалость и чувства живому настоящему человеку. А Шен-Ри для меня стал не просто живым – он стал частью меня, моей жизни, моей души.

Я стиснула край одеяла и не сдержала возгласа, который рвался из самого сердца:

– Как же так, Шен?.. Почему ТАК?

И что было дальше?

В конце концов я, конечно, выбралась из кровати, поплелась в ванную и долго держала голову под струей прохладной воды, пока та не натекла мне в уши, чего я страшно не люблю.

Потом я старательно почистила зубы.

Потом сварила себе крепкий черный кофе без сахара и выпила его, закусывая тонким имбирным печеньем.

Потом снова почистила зубы, надела вместо пижамы свою любимую майку-алкоголичку до колен и зачем-то накрасила ногти бордовым лаком.

И только после этого, так и не собравшись ни с мыслями, ни с чувствами, решилась, наконец, зайти в библиотеку.

Шен сидел на клавишах, чуть склонив голову на бок, его длинные ладони упирались в буквы «у» и «р».

Я оседлала старый венский стул, положила руки и подбородок на его изогнутую деревянную спинку и сказала:

– Привет, Шен.

Утреннее солнце, отраженное окнами дома напротив, играло в его нитяных волосах. И это была кукла, просто кукла. Она не умела разговаривать.

– Ты так и не сказал мне, как оказался здесь, в нашем мире.

За это утро я передумала множество вариантов, но все они оставались только домыслами. Что случилось на самом деле, по-прежнему было для меня загадкой. И эта незавершенность истории стала настоящей занозой. Словно книга, оборвавшаяся на середине.

Я не выдержала и все-таки взяла своего увечного танцора в ладони. Нет, его сердце не билось, а кожа не стала теплей, чем вчера. Но я ведь знала… знала, какой он на самом деле.

– Ты должен мне все рассказать, Шен-Ри Тэ, – сказала я ему решительно. – Потому что… Ну а зачем иначе все? Зачем было начинать?.. – Очень хотелось увидеть какой-нибудь особенный отблеск света в его глазах или другой приятный знак, но поощрять в себе развитие шизофрении я не стала. Усадила Шена обратно и неожиданно для самой себя пообещала ему: – Я тоже все про себя расскажу. Ну, чтобы по-честному. Ты мне, я тебе….

Смутилась и позорно бежала прочь. Сначала до кухни, а потом – по инерции – аж до ближайшего парка. Разумеется, по ходу бегства я успела натянуть любимые рваные джинсы и куртку, нацепить очки и прихватить сумку с кошельком.

Мне срочно требовалось немного проветриться.

В парке было тихо – я даже удивилась, ведь суббота. А потом вспомнила, что сегодня восьмое. Восьмое марта. Все нормальные люди режут салатики на праздничный стол, ходят в гости и рестораны или просто напиваются в дружном коллективе.

Вот я тупая.

И ведь вчера даже поздравление было в офисной системе. И какая-то корпоративная мини-вечеринка, на которую я, конечно, не пошла. Я никогда на них не хожу.

Что ж, праздник так праздник. Мне-то какое дело… Весенних веников я уже сто лет ни от кого не получала. И не ждала.

После зимы парк выглядел слякотно и уныло, но солнце в небе светило по-весеннему ярко. На тропинках встречались только редкие молодые мамы с колясками. У них променад – неизменная часть расписания. Я шла мимо, засунув руки глубоко в карманы, и думала о том, что могло быть дальше… после того, как раненого, едва пришедшего в себя Шена под благовидным предлогом зачем-то выставили вон из храма.

Домой я вернулась, когда окончательно замерзла.

По пути купила пачку хороших дорогих пельменей и немного восхитительного развесного чая. У меня к нему давняя слабость.

Когда открыла дверь и вошла домой, старая квартира вдруг показалась какой-то непривычно обжитой и ждущей.

Все-таки шиза прогрессирует.

Я не спеша, наслаждаясь теплом, развернула длинный шарф, стянула ботинки и перчатки-митенки. А толстый свитер оставила и еще с полчаса ходила в нем по дому, отогреваясь и приходя в себя после пронизывающего мартовского ветра. По правде говоря, к концу прогулки мне казалось, что он выдул из меня всю душу.

Все это время я думала о том, как теперь жить дальше: как вести себя с Шеном? Как к нему относиться? Продолжать делать вид, будто он в самом деле просто кукла? Нет, я не смогу… Признать в нем живого человека? Но это слишком попахивает душевным расстройством. Так и ходила от дерева к дереву, от фонаря к фонарю, пока не пришла к простому выводу – для начала нам нужно окончить начатый разговор. Потому что, как ни крути, а без финала его истории мне вообще ничего не понятно.

Но разговор – это не раньше ночи. В лучшем случае. А я еще обещала отчет о своей непутевой жизни.

Ха! Легко сказать…

Я заварила свежий чай, поставила воду для пельменей и, войдя в раж, даже посуду помыла, скопившуюся за неделю. Потом, наконец, сняла свитер и решительно направилась в дедов кабинет.

– Привет, Шен, – сняла его с печатной машинки и усадила на плечо, осторожно придерживая ладонью. – Пойдем обедать. Тебе-то, конечно, еда не нужна, но ведь не пищей единой.

На кухне я пристроила своего увечного дружочка в гнезде из брошенного на подоконник свитера. Шен так уютно в нем устроился, поджав колени к груди, что я немедленно сама забралась с ногами на мягкое сиденье дивана-уголка.

– Ну так вот… – невпопад вдруг начала свой рассказ. – У меня с родителями тоже не сложилось. Они – придурки редкостные. Вечно делают вид, будто очень правильные. И все вокруг них должны быть тоже правильными – и дети, и друзья, и соседи. А неправильные идут лесом, – я криво усмехнулась, вспомнив, как в пятом классе схлопотала от матери – нет не пощечину, не подзатыльник – едкий упрек в том, что расту бездарной неуклюжей копией деда-бессребреника. – Я с детства была не очень красивой, в отличие от моей старшей сестры и матери. Не соответствовала. Да еще и в школе умудрялась получать четверки, хотя у нас в семье полагалось сиять круглым отличником. Но все же мне повезло, у меня был дед. Без него я бы, наверное, совсем моральным уродом выросла, а так – лишь отчасти.

Я услышала, как закипела в кастрюльке вода, и поспешила забросить в нее пельмени. Уже очень хотелось есть. Помешивая их старой шумовкой с оплавленной ручкой, спросила неизвестно кого:

– Почему они не могли просто любить меня?

Ответа не было. Его не было никогда. Ни тогда, ни сейчас. И уж подавно не знал этого мой безмолвный собеседник.

Я дождалась, пока пельмени сварятся, и наполнила ими глубокую фарфоровую пиалу с синим узором из дракончиков вдоль края. Несколько минут прошли в тишине, пока я блаженно уничтожала любимые полуфабрикаты. Только доев последний пельмень, вспомнила, что не закончила свою «исповедь».

– В общем, Шен, не могу сказать, что детство мое было очень счастливым. Нет, несчастным я его не назову… но и радостным тоже. Какое счастье в том, чтобы всегда ждать одобрения от самых близких людей и не получать его? Я пока помладше была, еще надеялась выслужиться перед ними. Пятерки там в школе, чистенькие платьица, сольфеджио… А потом поняла, как это глупо. Стоило только сделать хоть одну ошибку – и все. Снова дура, бездарность, лентяйка, разиня. Я уж не говорю про то, что они никогда не водили меня в кино или в парк. Подарки только по праздникам дарили, да и то если «заслужила», – я с тоской посмотрела в пустую чашку. Слишком ярко помнились мне те упреки и то равнодушие. – А с дедом все было иначе. Он меня тоже не баловал, но очень любил. Мог просто так, без праздника и повода, купить шоколадку или книжку, о которой я мечтала. Или поехать со мной к озеру. Мы любили вместе гулять – и на природе, и по городу. Когда он умер, мне показалось, что мир остановился. А потом я просто поняла, что больше никто и никогда не будет любить меня, как он… по-настоящему. Без условий.

Я встала и налила себе свежего чая. Помолчала немного.

– Иногда жизнь кажется совершенно лишенной смысла. Кика, моя подружка, ну та, которая принесла тебя сюда, она считает, что меня еще можно вытащить из этого болота. Но знаешь, я как-то уже не верю. Я пыталась, честно. Несколько раз. Знакомилась с разными людьми… Некоторые были милыми… Да… – говорить почему-то стало трудно, хотя я изливала душу всего лишь кукольному танцору. – Понимаешь, мне скучно. Скучно со всеми. И я не знаю, что с этим делать. Начинаю говорить с человеком и понимаю – опять пустота. Внутри пустота. Вот Кика, она интересная. Она… живая. Как дед. Но у нее своя жизнь. Да и то сказать… тоже не очень-то обустроенная. В общем, я ужасно устала, Шен. Устала от одиночества. Мне всегда казалось, что я люблю быть одна, но в последние пару лет одиночество совсем меня придавило. Оно стало тяжелым, как камень в груди. Я все пыталась себе врать, будто это не так. Только вот… глупо это. Давно пора признать, что я полный законченный моральный урод. Что не умею общаться с людьми. Что мне не все равно, когда на меня никто, совсем никто не обращает внимания… – я закончила свое излияние совсем тихо, уткнувшись в чашку, чтобы не было видно, как дрожат губы и влажно блестят глаза.

Остаток дня я провела за бессмысленным блужданием по интернету и просмотром не особенно интересного, но красочного корейского сериала. На душе было пасмурно и пусто. Может быть, потому, что Шен все так же молчал. А может, я просто достигла той точки, после которой любое внутреннее шевеление причиняет только боль и хочется зависнуть в невесомости безмыслия. Лучше всего – банально уснуть, но если уж не выходит, то просто забить голову до отказа всяким мусором.

Когда, наконец, наступил вечер и пришло время идти в кровать, я уже совсем без страха и стеснения забрала Шена к себе: бережно перенесла в гнезде из свитера и устроила рядом со своей подушкой. Меня больше не пугали его рассказы и видения – я чувствовала, что они нужны мне, как воздух.

…Когда-то давно в детстве мы со старшей сестрой любили лежать голова к голове и рассказывать друг другу в темноте разные сказки. По большей части сочиняла, конечно, она, но от этого истории не становились хуже. Потом сестра выросла и уехала в другой город. Навсегда. Она первой сумела сбежать от диктаторского ига наших родителей. Оставила меня с ними наедине. Я долго не могла ей этого простить и лишь недавно начала понимать, что у сестры просто не было выбора.

2.

Я шла по лесу. Шла и искала что-то. Или кого-то. И только когда вышла на ту зеленую, мшистую поляну, залитую солнцем, поняла кого.

Он ждал меня под своим любимым раскидистым деревом, укрытый его тенью, как прозрачным кружевом. Улыбнулся, увидев меня.

– Здравствуй!

– Привет, Шен…

Он все так же старательно прятал свои увечные ноги, подобрав их под себя, но меня они больше не пугали.

– Ты гуляла… Лес заворожил тебя, я знаю. Он такой. Садись рядом, у нас, как всегда, не очень много времени.

Я послушно опустилась на ковер из мха. Мой загадочный танцор снова был нагим, как ребенок. Сидел, укрытый лишь густой гривой волос. Наверное, в своем зыбком мире, сотканном из воспоминаний, он не нуждался в одежде.

На себе я обнаружила любимые джинсы и майку.

В голове толкались десятки вопросов, но я ничего не успела спросить – Шен заговорил первым.

– Я благодарен тебе за доверие и откровенность. Твоя история глубоко тронула мое сердце, – в его словах не было ни тени насмешки или иронии. Шен-Ри смотрел на меня своими темными глазами, бездонными и совершенно неземными. Смотрел, и мне становилось хорошо и спокойно. Как будто накануне я раскрыла душу самому близкому другу. – Мне жаль, что я не могу говорить с тобой там, в твоем мире. Но здесь никто не отнимет у меня этого права, – он протянул мне узкую длинную ладонь и я, не колеблясь, вложила в нее свою руку.

Тепло… Его пальцы были теплыми, совершенно живыми. Настоящими. Как и он сам.

– Не кори себя за то, какой тебя создал этот мир, Яра, – я тихонько вздрогнула. Шен заметил и лишь крепче сжал мою ладонь. – Не кори. Не твоя вина, что отец и мать предпочли искать в тебе отражение своих желаний. Это случается часто. Во всех мирах. И это нельзя изменить, можно только принять. Принять и жить дальше. Ты достойна счастья и достойна любви. И все это обязательно будет, поверь. Даже без их согласия.

– Мне уже тридцать два, Шен. Уже тридцать два года… – я не смогла утаить горечь в голосе. Да и не пыталась. – Если бы я могла, давно полюбила кого-нибудь. Да и меня… тоже бы кто-нибудь полюбил.

Пальцы на моей ладони вновь сомкнулись крепче.

– Это ложь, которую ты придумала себе, которую тебе жестоко вонзили в сердце. Попробуй отказаться от идеи своей порочности, своей неправильности. Я знаю, это трудно, но, пожалуйста, попробуй. У тебя получится, ты очень сильная.

Я невольно хмыкнула.

Сильная…

Это он мне говорит? Мальчик без ног, лишенный своей судьбы и своего мира… и не утративший ни мудрости, ни красоты сердца.

– Шен, да ну их, мои проблемы! Мелкие они все и глупые, – я осторожно высвободила свою ладонь и посмотрела на его ноги, подогнутые так, что их было почти не видно. – Лучше расскажи о себе. Что было дальше? После пожара?

Он вздохнул.

– Что было… Да почти ничего и не было. Когда меня привезли домой, я понял, что все минувшие годы скучал по иллюзии, по своим фантазиям и наивным мечтам. В реальности меня встретили совершенно незнакомые люди. Сестры и братья, отец и мать – они все казались невозможно чужими. Такими чужими, что в первую ночь я долго плакал, уткнувшись в мягкую подушку. Это была роскошная постель в большой красивой комнате, уставленной цветами и резной мебелью. Но плакал я горше, чем в далеком детстве, когда впервые оказался в храмовой спальне для мальчиков. Мое сердце рвалось назад, туда, где остались мои друзья, мой мир, привычный и давно ставший родным,

Шен больше не смотрел на меня, его взгляд ушел вглубь.

– Но храму не нужен безногий танцор. А для уличного попрошайки мое имя слишком высокое. Думаю, настоятель понял это, а может, ему моя прабабка намекнула. Из всех, кого я покинул ребенком, только она осталась такой, какой я помнил ее. Несгибаемой хранительницей рода Тэ. Именно она первой пришла к моей постели на следующее утро. Она принесла мне книги своих любимых поэтов. Она рассказала о том, как сильно пострадал храм. И о том, что в ночь после пожара очень многие его обитатели отважились на бегство. А через несколько дней появился Хекки. Он был из тех, кто удрал. И его не поймали, а может, и не искали вовсе. Там ведь едва ли не половина храма выгорела… Но Хекки все равно боялся. Сказал, что уйдет из Тары, срежет с ног красные узоры и наймется к бродячим актерам. – Шен прикрыл глаза, словно не хотел выпускать на волю какие-то образы, видимые лишь ему. – Про Зара он ничего не знал… но оно и понятно. Зар пришел ко мне сам, и это был последний день, который я помню.

Несколько минут мы сидели в полной тишине. Глаза Шена оставались закрытыми. Ветер едва заметно шевелил пряди волос у его лица. Это могло бы быть красиво, если бы не было так больно.

– Меня отравили, – добавил он спокойно и бесстрастно, подняв на меня свой взор. – Этот яд называется «Далекий путь». Красивое название… Я читал о нем в храмовой библиотеке, но думал, что написанное – просто сказки. Выдумки. Оказалось, все правда. Отравленный таким ядом не умирает, как это принято: его душа переносится в другой мир и заточается в теле куклы. После встречи с Заром я просто уснул, а проснулся уже… неживым, в вашем мире. Вот и вся моя тайна. И вся история.

Я не нашлась, что сказать. Долго молчала, а потом спросила:

– Шен, но зачем? Кому это было нужно? Настоятелю? Ведь не Зар же тебя отравил?!

Он покачал головой.

– Нет… конечно, не Зар. И не настоятель. Старик сам прогнал меня. Я… не знаю. Правда не знаю, Яра.

Он опустил голову и смотрел теперь на замшелый камень возле своих колен.

История и впрямь казалась законченной.

Вот только меня такой конец не устраивал.

3.

– Кика, привет! – Звук был ужасный, но спасибо хоть такой. Застать подругу в сети почти невозможно. Камеру я даже включать не стала, довольствовалась только голосовой связью. – У меня к тебе вопрос! Да, важный. Нет, недолго. Блин, ты такая коза, Кика! Да в пень твою медитацию! Слушай сюда, – я едва перевела дух и спросила сразу о главном: – Этот мастер, у которого ты купила куклу, как его найти? – хриплое кваканье из динамиков сообщило мне, что Кика удивлена. Затем прозвучало пространное и довольно кривое объяснение адреса. Я быстро записывала на листе бумаги названия улиц, количество поворотов, станцию метро… – А как его зовут? Как? Ну и имечко!

Спросить у подруги про ее дела я не успела – Кика сообщила, что медитация не ждет и выпала из сети.

А мне предстоял весьма необычный поход. Проснувшись утром, я поняла, что должна найти странного кукольника, который вылепил Шена в нашем мире. У меня были к нему вопросы, да.

Вместо завтрака я выпила густого, как нефть, кофе и сразу, не откладывая дело в долгий ящик, позвонила Кике, которую так удачно застала на связи. Узнав имя кукольника, попыталась найти его сначала в сети, но быстро поняла, что этот человек, как и моя подруга, не большой любитель прожигать время за экраном. Все, что мне удалось отыскать, – это скромный любительский сайт, где были выложены его творческие работы. Кукольник оказался в первую очередь художником. Несколько минут я листала страницы с живописью и акварелями, разглядывала скульптуры. В целом его творчество мне понравилось, но оно не имело отношения к моим вопросам. Так что сайт я закрыла и стала собираться.

Долго колебалась у шкафа с одеждой. Это, разумеется, не свидание, но понравиться ему я должна. Чтобы не выставил за порог сразу же, а выслушал и захотел помочь.

Если, конечно, я еще смогу найти, где он живет.

В конце концов, выбрала скромную серую водолазку и вполне приличные джинсы без дырок и потертостей.

Посмотрела на себя в зеркало и скривилась. Синий чулок. Особенно с этими дурацкими очками в тяжелой черной оправе. Но кто же виноват, что именно такие нелепые оправы носятся удобней всего? И кто виноват, что моя единственная длинная юбка валяется в стирке, а на улице слишком холодно, чтобы надевать платье или хотя бы стильную футболку?..

Настроение у меня испортилось быстро и необратимо. Я в очередной раз поняла, что мама была права насчет моей полной бездарности. Даже гардероб толковый – и тот не могу себе собрать.

К тому же возле носа обнаружился небольшой, но отчетливо заметный прыщ.

– Зачем жить, если ты некрасив? – процитировала я героя любимого мультфильма и обреченно накрасила губы.

На улице дул промозглый ветер, а в метро оказалось, как всегда, слишком много людей. Но я обо всем этом старалась не думать. Моя голова под завязку была забита мыслями о предстоящем разговоре с кукольником. Я с трудом представляла, как буду объяснять ему цель своего визита. Впрочем, в качестве спасения у меня имелась одна совершенно обычная и вовсе нешизоидная просьба – после ночной встречи с Шеном, я твердо поняла, что хочу сделать ему подарок. И в этом деле мне остро нужна помощь человека с руками из правильного места.

Вопреки моим пессимистичным ожиданиям нужный дом нашелся почти сразу. Все-таки Кика не такой топографический кретин, как я сама.

Это был старый дом. Старый, обшарпанный и довольно мрачный снаружи. Типичный рассадник коммуналок.

Лифт, к счастью, работал.

Я вознеслась на последний, шестой этаж и оказалась перед выбором из двух массивных двустворчатых дверей. Да… сейчас такие не делают – это наследие прошлого. Номеров на дверях не было, так что я не сразу смогла понять, которая из них мне нужна. Пришлось разглядывать корявые циферки возле многочисленных звонков. На одной двери их было пять, а на другой – восемь. Ужас… Не представляю, как люди могут жить по восемь семьей в одной квартире.

Кукольник обитал за той дверью, где было пять звонков. Уже хорошо.

Я потопталась немного на вытертом коврике времен молодости моей мамы и, набравшись смелости, надавила круглую черную кнопку звонка.

Он был не такой.

Совсем не такой, каким я его себе представляла.

Ни стильной бородки, ни мятой клетчатой рубахи (с чего я ее придумала?), ни характерной легкой рассеянности во взгляде.

Его глаза были цепкими и острыми, почти черными. Лицо – узким и заметно смуглым. Длинные темные волосы собраны в аккуратный хвост на затылке.

При взгляде на кукольника я сразу вспомнила не то Испанию, не то южно-американских индейцев.

– Чем могу? – коротко спросил он. И я сразу ощутила себя маленькой, глупой и нелепой.

– А-а-а… мне нужен Стефан, – я почему-то не могла смотреть в его лицо и поэтому уставилась на узкие кожаные туфли по ту сторону порога. Одна из туфель лениво шевельнулась, словно ее хозяин раздумывал, стоит ли продолжать разговор.

– Я – Стефан, – ответил этот хмурый и (по всему видно) очень занятой человек. – Так чем вам помочь?

Мне пришлось наступить на горло своей нерешительности.

– Стефан, извините, что беспокою вас, но мне нужно… – я на миг запнулась. А что собственно мне нужно? – Мне нужно поговорить с вами!

И снова метнула на него загнанный взгляд.

Он молча покусал изнутри губу и кивнул куда-то вглубь длинного темного коридора за своей спиной.

Его комната находилась дальше всех, зато имела три окна, выходящие на две улицы. В ней оказалось неожиданно светло и чисто. И даже совсем не захламлено – многочисленные холсты были аккуратно расставлены вдоль стен в специальных креплениях.

Стефан указал на кресло под одним из окон.

– Надеюсь, вы не от Катерины, – довольно недружелюбно обронил он, садясь рядом на подоконник.

– Нет! – поспешила заверить я его. – Я… я сама. У меня ваша кукла, ваш танцор… Шен.

В один миг его глаза стали еще более пронзительными и острыми.

– Шен?

– Ну да…

Стефан хмыкнул.

– Вот значит, кого он себе выбрал.