Говорящие куклы

Выступление было назначено на первый лунный день шестого месяца. Шен-Ри очень волновался. Каждый раз, когда он думал о выходе на сцену, сердце у него начинало учащенно биться. Движения были отработаны до полной безупречности, все участники представления искренне желали Шену удачи и помогали ему как могли… Но сердце все равно билось.

Шен-Ри понимал, что вместе с первым выходом на сцену в настоящей, «взрослой» роли он перевернет очень важную страницу своей жизни.

Но, к слову о страницах.

За день накануне выступления к Шену прокрался малыш Хекки (который давно уже приобрел нехорошую дерзкую привычку без спросу покидать ту часть храма, что отведена ученикам) и притащил с собой увесистый древний фолиант.

– Шен! Смотри, здесь написано, будто все первые актеры театра Великой Богини были свободными! – Хекки до сих пор очень гордился своим умением читать, но Шену даже в голову не приходило, что ушлый маленький Лисенок догадается стащить книгу из храмовой библиотеки!

– Хекки! Тебя выпорют за это! – воскликнул он, сердито отбирая книгу у мальчика.

В ответ Хекки лишь хитро улыбнулся, показав свежую дырку между жемчужно-белых зубов.

– Не выпорют, я ее тихонечко взял. Никто и не заметил. А потом обратно положу.

– Ну зачем тебе это, глупый? – Шен в недоумении смотрел на младшего друга, силясь понять, что за демоны выкрали душу наивного малыша и оставили вместо нее этого лукавого подменыша, вечно готового на шалости и опасные забавы. – Хекки, зачем? Ты мог бы просто позвать меня в библиотеку и показать там!

Лисенок только плечом повел. И посмотрел на Шен-Ри своими ясными зелеными глазами. Невинными, как у Воздушной Феи в день ее рождения. Однако за последнее время Шен уже неплохо научился противостоять этому невозможному обаянию.

– Ничего не хочу знать, – звенящим от холодного гнева голосом сказал он. – Возьми это и отнеси обратно. Сейчас же!

Шен даже не представлял, что может так рассердиться на одного из самых близких людей. Но эта бессмысленная дерзость, эта доходящая до неприличия беспечность возмутили его, как не возмущало ничто и никогда. Зачем лишний раз гневить богов? А людей гневить – еще глупее.

Хекки такого приема тоже не ожидал. Распахнув глаза в непритворном изумлении, он сделал шаг назад, а потом выхватил книгу у Шена из рук и бросился прочь.

Все произошло так быстро и так нелепо, что Шен-Ри опомнился, лишь когда тень Лисенка исчезла за узкой раздвижной дверью.

– Хекки… – его голос растворился в каменной тишине.

Это было плохо. Шен в отчаянии опустился на свою низкую кровать и обхватил голову руками. Они с Хекки и прежде могли не сойтись во мнениях, поспорить, но тогда младший всегда смиренно принимал волю старшего. Как это и положено. Он огорчался, но искренне верил, что с высоты своего опыта Шен-Ри лучше знает, что можно делать, а чего не стоит.

Теперь все изменилось.

Слишком рано.

Шен с грустью посмотрел на опустевший дверной проем. У него пропало всякое желание идти в сад, куда он так стремился рано утром, пока еще не начались последние приготовления перед завтрашним выступлением.

Таким и застал его Зар, вернувшись в комнату раньше времени.

– Что случилось? – В голосе его Шен-Ри услышал даже не тревогу, а настоящий страх. – Шен? Ты упал? Что-то с ногами?!

– Нет, нет… Это Хекки, – Шен поднял глаза и встретился взглядом с другом. – Мы… поссорились.

Белый Змей нахмурился и сел рядом.

– Забудь, – коротко сказал он. – Я уж думал, правда что-то плохое… – Зар качнул головой, словно отгоняя дурные мысли. – С Хекки я поговорю. Он совсем потерял ум в последнее время. Красотка сказал мне пару дней назад, что видел, как наш Лисенок крадет сладости с алтаря Великой Богини в саду. Я знаю, многие малыши делают это, особенно когда хотят покрасоваться друг перед другом, но Хекки не красовался. Он просто сладкоежка и глупец, каких храм не видывал уже давно. Я поговорю с ним сегодня же. А ты ступай к мастеру Ао, он там что-то добавил к твоему наряду, хочет проверить, ладно ли будет смотреться.

Весь день после этого Шен-Ри был занят, как никогда прежде. Только вечером, совершенно обессиленный, он вернулся в свою комнату. И обнаружил, что его кровать усыпана маленькими белыми цветами. Такие цветы росли лишь в одном месте – в том укромном уголке, куда Шен и Хекки уходили прятаться от всех своих печалей.

В день своего первого выхода в новой роли Шен-Ри проснулся раньше обычного. Храмовый гонг еще не звенел, над миром висела густая и темная летняя ночь.

Тихо покинув комнату, Шен вышел в сад и поднял глаза к небу. Тут и там мерцали россыпи звезд, но луну он так и не нашел: вероятно, ее закрыли неровные плотные облака. Это был не очень хороший знак, и Шен-Ри сложил пальцы колечком, чтобы отвести беду. Впрочем, никаких дурных предчувствий у него не было, только не проходящее уже несколько дней волнение. Шен боялся, как бы это состояние ума не помешало ему в самый решающий момент, и потому решил, что лучше всего провести утро не в суете последних приготовлений, а наедине с собой.

Он укрылся в одной из храмовых беседок – самой старой и почти заброшенной, – чтобы в одиночестве вспомнить все, чему юных воспитанников театра учили на уроках об истинном предназначении. Обычно мальчики из храма невыносимо скучали на этих уроках, предпочитая тренировать свое тело, а не ум, но Шену они нравились. Ему тоже плохо давалась наука остановки мыслей и обращения к своему сердцу, но он находил в ней определенное удовольствие. Особенно в те минуты, когда хоть на несколько мгновений умудрялся замереть во внутреннем безмолвии.

На этот раз Шен-Ри не стал изнурять себя попытками остановить ум, а просто сосредоточился на дыхании, звуках ночного летнего сада, приятном ощущении прохлады, ярких звездах. Он лежал на старых истертых камнях, смотрел в небо через широкую дыру в крыше беседки и словно растворялся в окружающем пространстве.

– Где тебя демоны носили, крысенок?! – Мастер Обо, главный постановщик представлений, смотрел на Шен-Ри с большим гневом в глазах. – До начала осталось меньше часа! Или ты забыл, что сегодня выступаешь?

Шен привычно опустил глаза в пол и почтительно сложил ладони у груди.

– Я молился Великой Богине, – соврал он, не испытывая стыда от этой лжи. По большому счету, его уединение мало чем отличалось от настоящей искренней молитвы, хотя никакая Богиня в нем – к счастью! – не присутствовала.

В ее милость Шен-Ри не верил с того момента, как узнал, отчего стал изгоем в своей семье.

Мастер Обо сердито фыркнул, но гнев схлынул с его лица.

– Молился он… Ступай к Ао, бездельник! Да бегом, бегом! Чтобы пятки земли не касались!

И Шен припустил со всех ног к гримировочной комнате.

Обычно танцоры облачаются в свои наряды незадолго до начала представления, однако грим требует особой тщательности, поэтому Шен-Ри понимал волнение господина Обо. Но он знал, что все успеет. Мастер Ао обещал лично нанести краску на лицо Феи Снов, а это значит, что красно-белая маска будет безупречной.

Так оно и вышло.

Мастер преображения ни словом не укорил Шена – напротив, он был ласков так, словно готовил к выступлению родного сына. Мягкими кистями нанес белила и кармин, расчесал длинные волосы, застегнул все петли на платье, расправил каждую складку наряда.

– Ты прекрасен, Шен-Ри из рода Тэ, – сказал мастер. – Взгляни на себя.

Он подвел Шена к высокому зеркалу из бронзы, и тот замер, оторопев. Никогда прежде он не видел себя таким: белое платье, черный каскад волос, белое лицо, красный узор вокруг глаз… Незнакомец в зеркале походил на сказочного духа.

Этот незнакомец был создан для танца.

Шен-Ри окончательно понял, что ему нечего бояться.

Говорят, Фея Снов родилась из дыхания Абино Таро, древнего духа небес, когда он уснул, запутавшись в сети между земной твердью и родными облаками. Поутру, набравшись сил во время сна, Абино Таро разорвал сеть и вернулся на небо, а Фея осталась жить между мирами. Она долго скиталась, не зная ни приюта, ни любви, покуда случайно не заглянула в сон Великой Богини. В нем было так хорошо, что Фея решила остаться там навсегда. С того момента все люди в мире начали видеть добрые сны. В том числе и Лунная Дева, которая много веков боялась уснуть, страшась встретить в своих кошмарах злого демона Тассу-Теру. А демон, узнав, что Лунная Дева снова может спать и наслаждаться сновидениями, ужасно разозлился и дал клятву погубить Фею Снов. Он так долго ждал, когда Лунная Дева устанет и погрузится в сон, чтобы настичь ее там! Так долго – и напрасно. Жажда мести омрачила разум Тассу-Теру, и на долгие годы он забыл о Лунной Деве, охваченный стремлением покарать Фею Снов. А когда, наконец, настиг ее, то понял, что не имеет власти над той, что родилась от самого Абино Таро и получила благословение Великой Богини. Охваченный гневом и досадой, Демон натворил много зла в мире людей, но это уже другая история. А в день Истинного Новолуния храмовый театр дает представление о торжестве добрых сил. И на сей раз выступление актеров Дабу Реа сорвало овации, каких уже давно не знавала открытая сцена театра Великой Богини.

Настоятель храма видел, как ликуют простолюдины, ради которых и затевается каждый год представление о великом поражении и глупости Тассу-Теру. Видел он и мальчишку Тэ, которого усыпали цветами. И его властную прабабку, у которой волосы уже давно побелели, точно грива демона. Старшая Тэ сидела в ряду для почетных гостей и взирала на танцоров с тем же непроницаемым выражением на лице, что и сам настоятель. Едва ли ее наследник заметил свою высокопоставленную прародительницу. Он был слишком погружен в танец. Как обычно. Настоятель уже не раз видел таких танцоров – созданных для Великой Богини, действительно уготованных ей. Он и сам когда-то, очень давно – так давно, что уже почти и не вспомнить, – отдал бы все на свете за возможность танцевать без остановки…

После выступления Шен-Ри Тэ едва смог уйти со сцены – так неистово выражали свой восторг зрители театра. Бедняки бросали на сцену гроздья цветов, а состоятельные люди не скупились на золотые и серебряные монеты.

Это был самый счастливый день в его жизни.

Шен был прав, когда предполагал, что новая роль все изменит. Так оно и вышло.

Это произошло не сразу, не в один день, но однажды, проснувшись утром от звука гонга, Шен-Ри понял, что его мысли и мечты стали иными. Он больше не был «крысенком», его давно перестали так называть. Он больше не боялся завистников, потому что ощущал себя равным среди других талантливых актеров. Он не трепетал при виде своего наряда и мог сам нанести грим на лицо – быстро и без ошибок. Но самое главное, он почти совсем перестал тосковать о внешнем мире. И когда Зар возвращался со своих прогулок, Шен с удовольствием слушал его рассказы. Если, конечно, Белый Змей имел настроение что-либо рассказывать.

Прошло три года. Шен-Ри не считал их специально – он понял это, только когда узнал, что скоро у малыша Хекки состоится решающее испытание. Впрочем, если говорить по правде, малышом сын уличного торговца давно уже не был. Он сильно вытянулся к своим тринадцати годам, научился играть на маленькой пятиструнной мезере, курить сладкий вишневый табак и виртуозно флиртовать со старшими актерами. И, как прежде, был падок на всевозможные глупости. Именно поэтому Лисенку никак не удавалось отрастить длинные волосы: всякий раз их остригали выше плеч – в назидание за дерзость.

Шен был уверен, что Хекки сдаст свой экзамен с первой попытки и без особого труда.

Когда он пришел на испытание, чтобы поддержать друга, тот даже не выглядел особенно взволнованным. Шен смотрел на его танец со странной смесью восторга и смутной тревоги. Хекки танцевал прекрасно – легко, свободно, будто летал, – но он не растворялся в танце, как сам Шен-Ри. Это могли не заметить другие, этому могли не придать значения, но на самом деле разум Хекки никак не обретал ту же легкость, что и тело. Он был слишком прочно привязан к внешнему миру.

К миру, полному соблазнов и искушений.

И Шен знал – эта привязанность еще принесет Хекки немало страданий и слез.

Успешно распрощавшись с этапом ученичества, Хекки жадно ухватился за возможность поскорее стать «взрослым». В первый же день за обедом младший друг сообщил ему, что поселился вместе с болтливым Атэ. Шен едва не выронил из рук чашку, узнав, что Лисенок сам выбрал это соседство.

– Ну не к вам же идти, – Хекки невинно смотрел на Шена своими большими глазами и вдохновенно пережевывал сладкие бобы с корицей. – Спальни ведь только на двоих. А вы с Заром уж давно как братцы стали!

Шен-Ри мог сделать вид, будто не услышал обиды в этом возгласе, но предпочел не оставлять места для полунамеков.

– Если ты хочешь, чтобы мы снова были рядом, просто скажи. Зар не обидится, он уже взрослый.

Хекки только фыркнул.

– Нет, с вами скучно. Ты опять начнешь читать мне морали с утра до вечера, из Зара, наоборот, слова не вытянешь. А Атэ Хон знает столько веселых историй, что можно не спать всю ночь!

Шен не сразу нашелся, что на это ответить.

– Ночь дана для того, чтобы набираться сил для нового дня, – сказал он, помолчав минуту. – Ты уже достаточно умен, чтобы понимать это.

Хекки нахмурился и как будто собрался возразить, но вместо того вдруг улыбнулся и кивнул.

– Конечно. Я понимаю.

После того случая с книгой они старались не ссориться, не говорить друг другу лишнего, но, допивая остывающий чай, Шен-Ри почувствовал, что это внешнее согласие – лишь маска. И что тонкая трещина между ним и Хекки становится все больше.

– Ты не сможешь его изменить, – сказал Зар несколько месяцев спустя, когда Хекки в очередной раз не вернулся ночевать в храм. – Это природа, Шен. Лисенок всегда был таким, просто в детстве ему требовалось меньше.

О том, что Хекки частенько исчезает на ночь, знали в театре все, включая господина Дабу. Но даже Дабу предпочитал закрывать глаза на это безобразие, потому что очаровательный маленький актер пришелся по вкусу одному из весьма почитаемых жителей Тары… И тот недвусмысленно дал понять главному распорядителю, что будет очень огорчен, если его лишат возможности общаться с юным дарованием. К тому же поклонник весьма хорошо платил за каждый визит своего любимчика. Весьма хорошо.

Сам Хекки был безмерно счастлив, что первое же выступление в роли Маленькой Сио принесло ему такой бесценный подарок, как покровительство сановника. В отличие от Шена, он почти не ждал момента, когда мастер Обо подарит ему большую роль. Талант Хекки сверкал всеми гранями с первых дней прихода в театр: после истории с Шеном главный постановщик решил не дожидаться, пока Лисенок станет постарше и поумней.

А зря. Мало того, что ранняя слава вскружила Хекки голову хуже, чем сладкое абрикосовое вино, так еще и поклонников у него сразу появился целый рой. И среди них этот сановник Гао, охочий до красоты и талантов.

От других актеров Шен-Ри узнал, что Гао Ма – большой специалист по части юных танцоров. Он и самого Шена страстно желал бы видеть в своих покоях, да только сановнику хватило ума не посылать приглашение наследнику рода Тэ. А может быть, он, будучи человеком прозорливым, просто разглядел в глазах Шена тот самый неистовый огонь танца, в котором сгорают все остальные желания и страсти.

Воспитывать младшего друга Шен-Ри больше не пытался. Толку-то? Он понимал – у каждого своя судьба. Глупо винить Хекки за то, что тому больше по душе внешний мир. И за то, что у него есть возможность в этот мир вырваться. Сам Шен остался единственным из всех троих, кто еще не получил права покинуть храм. Он мог бы, конечно, поступить подобно Хекки… Найти себе покровителя и наслаждаться привилегиями любимчика. Но мысль о том, какую цену нужно за это заплатить, повергала его в смятение.

Зар и вовсе относился к поведению младшего с изрядной долей презрения. И не считал нужным скрывать это.

– Ты слишком падок на соблазны, Лисенок, – не раз говорил он Хекки. – Твоя любовь к усладам погубит тебя!

И Шен-Ри очень боялся, что Зар прав. Оставаясь таким же добрым и милым, как прежде, Хекки неумолимо отдалялся от них, предпочитая простое общество болтуна Атэ. А тот в свою очередь бездумно наполнял разум мальчика идеями, которые могли только навредить. Свободный и весьма небедный Атэ Хон стал ему примером для подражания, не осознавая того, насколько это опасно для актера, на всю жизнь отданного в услужение Великой Богине.

Неудивительно, что со временем Хекки начал покидать стены храма даже в те ночи, когда сановник Гао вовсе не ждал его в своих богатых покоях. Он уходил тогда, когда ему этого хотелось, неукоснительно соблюдая лишь одно правило – быть в храме во время репетиций и представлений. Хотя бы на это у глупого Лисенка ума хватало.

Шен удивлялся тому, как легко вольности сходят с рук избалованному славой мальчишке. И он понимал, что однажды Хекки все же поймают на очередной, слишком большой дерзости. Во время ученичества тот, как правило, отделывался щедрой порцией плетей за свои шалости. Или унизительным укорачиванием волос. Ни то, ни другое, увы, не исправило характер сына торговца. А за нарушение обета о верности храму Хекки мог схлопотать гораздо более серьезное наказание – из числа тех, которыми не без оснований пугают учеников танцорской школы.

В один из вечеров, когда Зар ушел по своим делам, Хекки заявился к Шену, сияя от радости, как праздничный храмовый фонарь. Не испытывая ни малейшего стеснения, он завалился на кровать Зара и, сладко потянувшись, заявил:

– Ах, Шен! Ты не поверишь, какой волшебный вечер был у меня сегодня!

Шен-Ри отвлекся от штопки своей любимой рубахи и молча покосился на друга.

– Нет, правда! – Вид у Хекки был, как у кота, который наелся краденых колбас. – Это было… это было просто невероятно!

Шен вздохнул.

То, что Хекки охоч до постельных утех, его не смущало. Он и сам был бы не против наконец познать все прелести плотского наслаждения. Но не с мужчинами. И не украдкой, точно вор.

– Тебя поймают, Хекки, – тихо сказал он другу. – Ты очень удачливый, и боги хранят тебя… Но твоя дерзость не знает границ. Ты лишь недавно встретил свое пятнадцатилетие и не имеешь права покидать храм.

– Ага! – Хекки вытащил из своей широкой сумки крупную гроздь спелого винограда. – Не имею. Конечно. Поэтому Дабу сам меня за ручку отвел к моему первому любовнику. Небось, еще и денежек за это отхватил! – Он поднял виноград над запрокинутой головой и стал медленно откусывать от кисти по одной ягоде.

Глядя на друга в этот момент, Шен-Ри так легко представил его в роскошной шелковой постели сановника Гао.

– Хекки… – он не мог подобрать слова, чтобы выразить всю глубину своей тревоги. – Неужели ты не понимаешь, чем рискуешь?

Лисенок покосился на Шена и вернулся к своему винограду. Обнажив ровные белые зубы, он красиво, как на сцене, обхватил ими очередную ягоду и резко ее оторвал.

– Все знают, что ничего мне не будет. И ты знаешь. Просто завидуешь.

Эти слова повисли между ними, точно невидимый горький яд.

Зависть? Нет… Пожалуй, это последнее чувство, которое Шен-Ри Тэ мог бы испытывать к своему младшему другу. Но спорить и доказывать, что тот не прав, уже не хотелось.

– Я оставлю тебе винограду, – сказал Хекки, чувствуя за собой вину и пытаясь ее загладить. – Хочешь?

– Нет. Не нужно. Я не голоден.

С этими словами Шен вернулся к своей рубахе и больше уже не отвлекался от кропотливой штопки.

Хекки и раньше был не подарок, но в последние несколько месяцев стал совершенно несносным.

В пятый день седьмого месяца Шен-Ри наконец получил то, о чем мечтал столько лет, – разрешение выйти в город.

Он узнал об этом рано утром от главного постановщика представлений. И растерялся.

Новость застала его врасплох: после разговора с Хекки Шен старательно не думал о мире за пределами храма. Чтобы не порождать в своем уме лишних демонов. Но теперь, когда разрешение было дано, Шен-Ри понял, что демоны уже давно живут не только в его уме, но и в сердце. В сердце, которое оказалось скованным страхом.

– Как я выйду за ворота, Зар? – в волнении спросил он друга, едва только представилась возможность. – Я ничего не знаю. Мое сердце стучит так громко…

– Со мной, – коротко ответил Белый Змей.

И в самом деле отправился за ворота вместе с Шеном.

Едва только окончилось дневное представление и костюмы были убраны в шкаф, а грим смыт, Шен-Ри получил от слуг тючок с простой одеждой для города. Все как у Зара в прошлый раз: штаны, рубаха, деревянные ботинки. Только тюрбан ему не понадобился, ведь Шен-Ри не обладал столь примечательной белой гривой. Ему достаточно было просто заплести волосы в длинную косу.

По пути к Южным воротам Шен задал вопрос, который давно не давал ему покоя:

– Отчего нам запрещают покидать храм, Зар? – он едва скрывал тревогу в голосе. – И зачем возвращают эту возможность?

Зар усмехнулся.

– А ты не понимаешь? Не видишь по себе самому? Годы заточения лишают нас смысла существования без театра. По крайней мере, все на это направлено. Посмотри на себя, Шен-Ри: ты давно разучился жить обычной жизнью. И едва ли научишься снова. Едва ли даже захочешь. Храм сделал свое дело – приковал тебя к себе. И эти невидимые оковы хуже любых настоящих.

Они как раз дошли до ворот, когда Зар с грустной усмешкой спросил:

– Разве ты не боишься идти туда?

Шен боялся.

Открытая сцена театра выходила своим краем за пределы храмовой стены, и, выступая перед зрителями, он свободно мог смотреть на город (вернее, кусочек города, примыкающий к храму). Шен-Ри видел обычных людей, груженые телеги торговцев, богатые повозки сановников… И порой рвался туда – в гущу жизни, но никогда, как ни силился, не мог представить себя частью внешнего мира.

Храм действительно стал центром его мироздания.

Ворота они прошли молча. Шен так и не нашелся, что сказать другу. А потом ему стало не до разговоров. Сразу за стеной кипучая жизнь нахлынула на него и оглушила. Они сделали лишь несколько шагов прочь от храма, когда ровный привычный гул звуков превратился в голоса сотен людей, в нос Шену ударили бесчисленные запахи, а перед глазами у него распахнулось такое пестрое полотно жизни, что он невольно застыл на месте.

Зар не торопил его. Стоял рядом, невозмутимо глядя на шумную толпу.

Когда первое потрясение прошло, Шен вспомнил, что нужно дышать, и торопливо наполнил легкие воздухом.

– Зар… – еле слышно прошептал он, – так везде?

– Нет. Но в целом город именно такой. Я не стал предупреждать тебя – ты сам должен понять, нравится ли тебе такой мир.

– Я… не знаю, – Шен-Ри пытался собрать себя, словно распавшегося на части в этой гомонящей сутолоке. Радостное предвкушение почти полностью исчезло, уступив место необъяснимому страху и желанию спрятаться. Людей было слишком много! От бесконечного множества их голосов, от смеси запахов и мельтешения пестрых одежд Шен совершенно утратил чувство равновесия. Он не понимал, что делать дальше, куда идти, и хотел лишь одного – снова оказаться в тишине.

Твердая рука Белого Змея возникла в этом безумном мире будто из ниоткуда. Она крепко взяла Шена за плечо и направила куда-то – куда именно, тот не понимал и даже не пытался понять. Когда звуки вокруг стали тише, он осознал, что Зар увел его в тесный переулок между домами. Это была даже не улица, а скорее щель, отделяющая два ряда не очень аккуратных двухэтажных строений. На земле между ними горами лежал мусор, а наверху, от крыши до крыши, были натянуты веревки с мокрым бельем. Тяжелая холодная капля сорвалась с одной из рубашек и упала на лоб Шен-Ри. Вздрогнув, он словно очнулся и наконец пришел в себя.

– Где мы?

Зар пожал плечами.

– Где-то возле аптечной лавки, судя по запаху, – он критически осмотрел Шена с головы до ног и промолвил: – Похоже, внешний мир произвел на тебя глубокое впечатление, дружище. Предлагаю немного сгладить его в более приятных местах этого города. Постой здесь, я найду нам извозчика и покажу тебе один чудесный парк. Думаю, сейчас это то, что нужно, – он улыбнулся и виновато развел руками: – Вообще-то, я хотел для начала отвести тебя в бордель, малыш Шен, чтобы ты уже наконец расстался со своими иллюзиями о женщинах. Но, похоже, сегодня не лучшее для этого время.

Что ж… К чести Шен-Ри стоит сказать, что в парке он и впрямь достаточно пришел в себя, чтобы продолжить изучение города без коленной дрожи и с относительно прояснившимся сознанием. Но до борделя в тот день так и не дошло: Зар посчитал, что на первый раз Шену и так хватит ярких впечатлений.

Уже поздно вечером, когда они оба растянулись на своих узких постелях, Зар позволил себе осторожный вопрос.

– Ну и как тебе внешний мир?

Шен-Ри не мигая смотрел в темноту. Он молчал почти весь день и весь вечер.