Время животных. Три повести

– Ну, это так, для полноты ощущений и серьёзности намерений! – Резюмировал Быка. – Главное, бабки неплохие снимем, а потом сам будешь решать: возвращаться в Город или в городе белых ночей обосновываться.

– Предложение, конечно, заманчивое, – как можно равнодушней отвечал Санька, – только я – то тут причём? Ты его спасал – тебе и карты в руки. А я, как говорится, не вор в законе, ему на кой хрен сдался? У него там, наверное, и своих, питерских, хватает, с которыми геморроя меньше.

– А вот в этом ты, Смыка, не прав! – категорично отрезал Быка. – Они там все обленились до упора. Работать отвыкли, а живут либо на перепродажах таким, как мы с тобой, либо на посредничестве, либо на сдаче жилья, либо… ну, ты и сам знаешь: наркота, проституция, переуступка долгов, рэкет и тому подобное. А мы с тобой – обещаю, всё по закону. Меня, брат, на шконку тюремную больше не тянет, тем более, что нынче можно прилично жить и без заморочек с Законом. Короче, он приглашал и не против, если приеду с корешем. Ему не помешает, а даже наоборот. Давай попробуем, а если не впишемся, то получим, что заработали, и сдёрнем. У нас с ним и на эту тему базар был. Он же понимает, что Питер или та же Москва не всем на нутро лягут. Ну, как ты?

– Если честно, Бык, я после армии тут загулял немного и вот в аккурат собирался устраиваться. – Признался Санька. – Поэтому можно, конечно, попробовать. Опять же, время пришло такое, что все вокруг шмыгают как крысы, суетятся и всё такое…

– Правильно мыслишь, Смыка, – подхватил Санькину интонацию Быка. – Кто не рискует – тот не пьёт шампанское. А тут и риску-то никакого нет. Все ищут, пробуют, устраиваются, увольняются, сходятся, расходятся… Жизнь, короче! Поехали, Санька, у меня ведь тоже, если по чесноку, сомнения есть. На зоне – одно, там из боязни за шкуру свою столько наобещать можно, а здесь – совсем другое. Но он, вроде, правильный пацан, куму не стучал, перед блатными не пластался. Да и не обещал он ничего особенного. Да. Как говорится, работаем – получаем. И всё.

– Ладно, попробуем, – согласился Санька. – Только без криминала, Быка! Я тут несколько раз по краю ходил. Всё те же кражи и драки, за которые ты срок отмотал. Только я немного хитрее был и во время с места слинял, но в ИВС пришлось попариться. А вполне бы мог и в Белый Лебедь залететь и, скажу тебе, надолго, если бы по полной предъявили.

– Сань, я ж тебе говорю, завязал! – почти поклялся Быка. – Мы с тобой лучше питерских девочек пользовать будем да в хорошие места захаживать… иногда.

– А хватит у нас на хорошие – то места? – С усмешкой поинтересовался Санька. – Говорят, там всё в разы дороже?

– А мы только по Лёхиной наколке пойдём – так кореша моего зовут, – отвечал Быка. – Зачем нам переплачивать. У него всё для своих. И кафе – тоже. Брат его держит. Для начала договорились посидеть в дешёвой пивнушке на Смоленской. Там и обговорили все нюансы, вплоть до того, что с собой брать и как себя вести при устройстве в Ленинграде.

– Питерцы есть питерцы так же, как москали есть москали, – констатировал злобу дня Быка, – а мы – русские из провинции!

– Лучше бы мы были евреями! – пошутил прошедший в армии школу национального притирания Санька. – По крайней мере, нам бы больше платили. Усмехнувшись в порыжевшие от курева усы, Быка спорить не стал, а только заметил, что их кум на зоне был подполковником Гершензоном. И когда какая-то там проверка из УИН наковыряла в учреждении кучу нарушений, убрали почти всех офицеров, кроме Гершензона. И они выпили водки под Быкин тост: «Чтоб всё у нас было, и нам за это ничего не было!». На следующее утро папа Федя, осторожно подкравшись к Санькиному дивану, положил ему на лоб завёрнутый в тряпицу лёд, который скоро растаял – так что Санька проснулся на совершенно мокрой подушке. «Наблевал что ли?» – спросил он себя с укором. Но, не обнаружив на чистой материи ни желчи, ни остатков пищи, решил, что это последние слёзы по его «отболевшим» женщинам.

Разговор с папой Федей и мамой Ниной вышел на удивление коротким. Они оказались не против: папа Федя всегда считал, что молодость должна себя непременно пробовать и испытывать, ибо иначе она не молодость, а «больная задница последнего генсека». А мама Нина была абсолютно уверена, что её сыночек скоро обязательно вернётся, потому что он вовсе не столичный хлыщ, а привязанный к родному месту горожанин. «Ты только не встревай там ни во что, пока не разобрался!» – жалобно попросила мама Нина и, перекрестив сына, дала ему с собой небольшую иконку со Святым Иоанном Кронштадтским. И Санька поехал покорять Северную Пальмиру, прихватив в дорогу пару местной водки, недавно официально признанной «Лучшей водкой России». Ох, лучше бы он этого не делал!

Глава восьмая

Ехали в новом плацкартном вагоне на нижних полках: полный кайф да ещё и с лучшей водкой и мамкиной закуской! Впрочем, Санька сразу предупредил разомлевшего на свободе Быку:

– Ты давай без фени и вообще шифруйся! У нас новая полоса пошла, понял? Санька был гораздо сильнее и не только физически, даже несмотря на Быковы отсидки. Вчерашний зэк правила знал, а потому тут же ответил «Яволь!» и стал аккуратно нарезать копчёную колбасу и сыр. Сосед у них был только один, который согласился выпить с ними за компанию, потому что всё равно ехать скучно, а так, глядишь, потом и в дурака перекинуться можно.

– А как насчёт «сека – бура – козёл»? – хищно спросил Санька.

– Я не умею, – простодушно отвечал мужчина вполне интеллигентного вида лет пятидесяти от роду. – Подкидной дурак – вполне увлекательная и совершенно безобидная игра. А про азартные игры столько всего неприятного сказано и написано. Просто жуть берёт!

– Это уж точно! – легко соглашался шифрующийся под порядочного обывателя Быка. – Один мой сосед по… в общем по санаторию, связался, блин, с дурной компанией – так без штанов остался. Про бабки я уж не говорю. Всё подчистую просадил! Да ещё должен остался. Потом, когда из санатория откинулся, пришлось тачку за долги продавать и сеструху в аренду сдавать…

– Это как? – не понял интеллигентный попутчик.

– Ну, она у него проституцией подрабатывала, – сообщил доверительно Быка. Санька двинул его локтем в бок и внушительно кашлянул.

– Да, об этом писали в этом… как его, блин… «Криминальном рабочем», – выруливая из ситуации, авторитетно пояснил Быка.

– А что, и такая газета появилась? – почти с восхищением воскликнул попутчик.

– Спрашиваете, – отвечал со знанием дела Быка. – То ли ещё, папаша, у нас появится! Говорят, Гагарина нашли!

– Да что вы? – искренне изумился разгорячённый рюмкой сосед.

– Точно я вам говорю, – горячо зашептал через столик с закусками Быка. – Во Флориде на вилле живёт.

– А Серёгин? – серьёзно спросил всезнающий интеллигент. – Они, помнится, вместе на «Миг-15» летели.

– Про этого врать не буду, – серьёзно отвечал Быка. – Надо с питерскими корешами перетереть. У них с Чикаго – прямая линия. Вас как по имени – отчеству, а то неловко как-то пить за здоровье, не зная за чьё?

– Илья Петрович Бухвиц, ваш покорный слуга! – отрапортовал мужчина.

– О-о! Очень приятно! – поднимая очередные сто граммов, отвечал Быка. – У нас в санатории тоже отдыхал один… Илья, Гольдманом звали. Санька был готов провалиться сквозь вагонный пол и даже ниже! Чтобы разрядить ситуацию, он щёлкнул клавишей магнитофона и, услышав пугачёвского «Арлекино», сообщил, что давно мечтает сходить в ленинградский цирк, на что уже изрядно захмелевший Быка заявил, что нынешние цирковые фокусники – это полный карточный беспредел, одна, блин, краплёнка! Санька понял, что с Быкой всё впустую и подлил соседу водки. Дальше они стали азартно рубиться в дурака, и уже интеллигентный сосед удивлял Саньку восклицаниями типа «А я её по усам!» и «Кроме буб всех юб!». Но вскоре водка возымела своё окончательное действие, и Санька предложил стелиться. Изрядно опьяневший Бухвиц, с испугом глянув на вторую полку, выразил серьёзные опасения на предмет «залезания в столь высокие покои». Тогда Санька махнул рукой и, вспомнив про свою молодость, стал укладывать благодарного попутчика на нижнюю – свою полку, а сам постелился выше. Когда Бухвиц захрапел, истосковавшийся по самым элементарным человеческим чувствам Быка бережно перевернул того на бок, и храп тут же прекратился. Санька при этом вспомнил, что когда начинали храпеть в казарме, то в направлении храпа обычно бросали кирзовый сапог, а то и предмет поувесистей.

– Ну, давай по последней, – обречённо предложил Быка и, не дождавшись ответа, влил в себя остатки водки. И тут Санька понял, что хоть и вполне хорошо и мирно они сидели, но вот опять, как всегда, надрались и завтра в Питере… Но утром, когда Бухвиц опять стал насыщать купе своим упрямым храпом, Быка тронул Саньку за локоть и позвал его спуститься на свою нижнюю полку. Когда больной на голову Санька опустился рядом с Быкой, на столике перед ним стояла четвёрка самогона, а рядом – две «Жигулёвского». Быка нетерпеливо потёр ладони одна об другую и разлил, как он выразился, ровно по сто двадцать пять капель. Через пять минут обоим заметно полегчало. Потом, уже никуда не спеша, они под остатки копчёнки выпили пива и стали собирать вещи: за окном вагона мелькали высотки Купчина. Помятая физиономия Бухвица утром казалась совершенно чужой и отстранённой. Он сухо поблагодарил за компанию и, ловко ухватив так и ни разу не открывавшуюся им дорожную сумку из дорогой кожи, поспешно пересел ближе к коридору. «Словно и не выпивал с нами», – ехидно подумал Санька. Скоро вагон сильно качнуло, и по проходу куда-то заспешили возбуждённые приходом новых дневных забот пассажиры.

– Давай сейчас на вокзал, в буфет, – предложил Быка. – У меня с собой ещё склянка есть. Пока метро не открылось, мы ещё по граммульке вотрём и хавчиком сверху прикроем. Да, и на клапан уже давит – надо бы до толчка да кал на всякий случай кинуть. Потом я брякну корешу, что прибыли, и – отдыхать на хату. А все дела отложим на завтра, идёт?

– Идёт! – легко согласился Санька, и в самом деле несколько уставший и от дороги, и от всех этих последних пьянок. И туалет на Московском вокзале хороший: можно и помыться, и побриться, и всё остальное. А потом, просто хорошо и безмятежно поспать – и хоть трава не расти! Но в комнате, куда питерский Лёха поселил «своих корешей», Саньке отчего-то не засыпалось. Он смотрел из своего исполинского окна на зудящие трамвайные канаты Первой линии, ощущая всё отчётливей и конечней, что может спать только ночью, когда гладит лоб и виски синий, умиротворяющий свет этой недостижимой, но неизменно манящей и всегда желанной звезды. Но и в этом он был не прав, потому что ясных ночей в осеннем Ленинграде было немного, а потому ленинградцы даже Луну видели редко, а смотреть на звёзды особо озабоченные любители ездили в Пулково, но Санька ни о чём таком не слыхал, а тем более не догадывался.

Глава девятая

Санька уснул лишь под утро, а потому даже в десять, когда Быка успел не только умыться – побриться, но и приготовить завтрак, он, выражаясь по – армейски, ещё пускал пузыри, то есть производил губами странные звуки, и в самом деле, очень похожие на едва уловимые хлопки лопающихся на воде пузырей.

– Бык, у нас там ничего не осталось? – задал Санька приятелю безнадёжный вопрос.

– Как же, оставишь ты! Держи карман шире! – Пытался выглядеть недовольным и даже обиженным хитрый Быка. – Но обшмонал я тут свой сидор по новой и вот нашёл пару фанфурей «Тройного». Мамка мне их на зону закупила целую коробку: видно, шибко надеялась, что меня упекут лет на десять, а я, вишь, по УДО через трёху вышел. Да и не принимали на зоне одеколон. Но, тем не менее, вишь, не зря старалась?

– Быка, я не могу одеколон, – жалобно простонал Санька. – Мочу свою из стакана пил, когда за рулём выпивши поймали, а одеколон… нет, не осилю! Нет, мне в армии хохлы предлагали, но я как понюхал, а от него какой-то не то сиренью, не то гвоздикой шибало… Я сразу на толчок – и блевать.

– Сравнил хрен с пальцем! – не повёлся на Санькину брезгливость Быка. – Да разве западенцы чего путного когда предлагали? Сравниваешь тоже – цветочное дерьмо, напичканное разной химией, и божественный «Тройной», то есть трёхзвёздочный. В нём один спирт медицинский и какой-то эссенции немного капнуто для отвода глаз, что, дескать, парфюм, а не пойло! Ладно, брось ты выкобениваться, составь компанию, я и водку не могу в одиночку. Пожалей кореша!

– Ну, ты, Быка, и микстура! – в сердцах подосадовал Санька. Но по дрогнувшему Санькиному голосу Быка уже всё понял и приступил к «составлению» коктейля. Минут через пять перед Санькой стоял стакан с мутноватым содержимым жёлтого цвета.

– А отчего он мутный? – с подозрением спросил Санька. – Чо за параши ты туда набухал?

– Так, попробуй сам чистый спирт разбавь водой, он всегда помутнеет! – Победно поднял свой стакан Быка. – Ну, давай за Васильевский остров саданём. Чтоб нам тут жилось сытно и весело – короче лучше, чем на общем режиме.

– Ну, Быка, блин! – выругался Санька, едва не выронив стакан. – Только настроился на «три звёздочки», а ты про зону…

– Ну, прости, Смыка, – искренне винясь, запричитал Быка. – Не то я буровлю, совсем волей башку заклинило! И то, с бодуна и не такое вывезешь, отсохни мой язык…

– Ловлю на слове! – выдохнув всей грудью, примирительно пообещал Санька и с неистребимым отвращением приник к стакану.

– Вот и давно бы так! – удовлетворённо сказал Быка и сделал то же самое. С минуту они потерянно молчали, видимо с опаской ожидая реакции желудка или каких иных, задействованных в процессе органов. Но всё, вроде, оставалось на своих местах.

– Интересно, а что если сейчас на горящую спичку дыхнуть? – спросил Санька.

– Станешь Змеем Горынычем! – ответил Быка, на глазах румянясь и веселея. Второй пузырёк ушёл как-то сам собой, без напряга и специального настроя.

– А я тебе что говорил?! – доставал Саньку добившийся – таки своего вчерашний ещё уголовник, которого распирало от гордости за победу над Санькиным предубеждением. – Я ж тебе говорил – чистый спирт! Чуешь, как на мозги ложится? Шустрее, чем водка, не говоря уж про бормотуху. Пойми, Смыка, в этой, блин, жизни, как говорил нам старый вор Никон, всё относительно: нравится – не нравится, красиво – некрасиво, вкусно – невкусно, хорошо – плохо, принято – не принято. Да, одеколон принято наносить на лицо, то есть на нежную кожу, которая его впитывает. Спрашивается, куда впитывает? Всё в тот же наш организм, куда и водку впитывают желудок и кишки. По большому счёту, какая разница? Ты попробуй натри лицо сильным ядом, эффект будет тот же, что если бы ты потребил его через рот.

– Но ведь есть ещё и качество! – попробовал возражать тоже порозовевший от одеколона Санька.

– Правильно! – Легко согласился Быка. – Так, я и предложил тебе тройнику, а не «Гвоздики», от которой комары дохнут. У нас один хирург сидел за убийство, так он, если есть выбор, лучше «Тройного» выпьет, чем какого-нибудь «Портвейна», хотя одеколон – это парфюм, а «Портвейн» – пищевой продукт. Это так же, как с бабами: с одной разговоры разговариваешь да по киношкам шатаешься, а с другой – из постели не вылезаешь. А ведь у обеих сверху – голова, а снизу – кое-что другое. Так же и в бормотухе с «Тройным»: и там, и там – спирт, но ты теперь знаешь, что по кайфу лучше.

– Ну, так и наркоту можно обосновать! – вскинулся Санька. – Там кайф ещё забористей?

– Я про наркоту, Смык, тебе ничего не впаривал! – отчего-то злым голосом отвечал Быка. – Но могу, если хочешь, тебе заметить: никогда и ни в коем случае не пробуй!

– Да, пробовал я уже, – признался без особого энтузиазма Санька.

– Что, герик? – спросил, на глазах возбуждаясь Быка.

– Да, почти, – не моргнув глазом, начал вспоминать Санька. – Приятель, падла, хотел на иглу посадить. Похмелье моё укольчиком снял, а потом позвал маки на даче резать. Но я во время понял и соскочил, хотя, если честно, иногда очень тянет попробовать ещё. Но ведь в жизни этой много куда тянет. В Древнем Риме вон даже коз пользовали, а царь Митридат в крови младенцев купался.

– Вот и я, Сань, о том же хотел, – согласно кивнул Быка. – Спирт – это пищевой продукт, а наркотик – чистая медицина! К нему привыканье в десять раз сильнее, чем к водке. Ну, и ломки тебе – это уже не похмелье. Высоцкий вон не вынес! И таких – миллионы!

– Знаешь, Быка, а я не во всём с тобой согласен, – раздумывая о чём-то, проговорил Санька. – Ты в принципе сам себе и противоречишь. А разве пищевой продукт не может стать «медициной» и наоборот? Что, не знаешь, как ответить? И не пытайся, пустое! Всё относительно, как этот твой Никон говорил. И верно, и неверно. Потому, что та тёлка, с которой ты валяешься в постели, наверняка мечтает пойти с тобой в кино, а та, которую ты заморозил на Невском, быть может, не прочь юркнуть в твою постель. Поэтому, Быка, давай уж лучше, если станем прилично получать, то пить «Смирновскую» и «Арарат», а душиться – дорогой туалетной водой.

– Базара нет, Саня – широко улыбаясь, миротворчески развёл руки Быка. – Про «Тройной» я говорю на тот случай, если непруха там какая или, упаси Бог, на зоне оказался. От тюрьмы да от сумы – сам знаешь, а потому лучше иметь и такой вот помойный опыт. И тут Санька вдруг вспомнил своё детство и сон про помойку. И понял он и запомнил теперь уже до конца своих дней, что синяя звезда впереди и помойка сзади так и будут идти с ним по жизни до самой последней его минуты.

Глава десятая

Лёха, на беглый и невзыскательный Санькин взгляд, оказался вполне свойским мужиком, который, в отличие от Быки, не сорил в разговоре ни тюремной феней, ни питерским новоязом. Прежде всего, он угостил приезжих хорошим кофе с песочным печеньем, поинтересовался, как устроились и чего им сейчас не хватает, на что Быка заметил вчерашнему сидельцу, что неплохо бы небольшой аванс, поскольку что-то забыли прихватить из-за спешки и понятного волнения, а чего-то хватились уже здесь, в общежитии.

– Я могу вас и на хату устроить, если хотите, – поделился с гостями своими возможностями Лёха, – только, во-первых, это далеко, а во-вторых, за общагу платить не надо, а за фатеру – очень даже существенно. И потом, туалет там в пяти метрах, на первом этаже – душ, постирочная с автоматами, гладильня, буфет (я уже приказал держать для вас пиво под прилавком), а выйдешь на Линию – всё рядом. Как в сказке Пушкина: пойдёшь налево – Петроградка, направо – водка и метро!

– Спасибо, Алексей, – искренне поблагодарил Санька. – Нас всё устраивает.

– Вот и ладно. А сейчас прямо по коридору, третья дверь налево, даму зовут Марья Ивановна, она о вас предупреждена. Потом сходите на место работы – тут недалеко, в общем, получите спецодежду, талоны на обед, пройдёте общий инструктаж, договоритесь с мастером о выходе и валите отдыхать до завтра. Если головы будут с непривычки болеть, то выходите через день. В принципе, время пока терпит, а вот потом, когда впряжётесь, уж не обессудьте: я денег зря не плачу! Да, и сам вынужден запахивать по двенадцать часов, иначе прибыли не будет, а тогда на кой всё это нужно? Ну, бывайте. И, крепко пожав обоим руки, Алексей тут же углубился в изучение каких-то хитрых графиков.

– Слышь, Быка, – стал делиться своими впечатлениями Санька, – он, вроде, постарше нас будет?

– Ещё бы! – почти с восхищением воскликнул Быка. – Он университет ещё до посадки окончил. У него жена и двое детей. Старший в школу пошёл!

– То-то я смотрю, говор, воспитание, осанка вообще, – похвалил Быкиного кореша Санька. – Думаю, нам это на руку. Хотя… такого на кривой не объедешь! Опытный и с очень хорошими нервами. Если что не по нему будет, такой, запомни, Быка, чикаться с нами не станет. Поэтому работаем в рамках, ни во что особо не впрягаемся, косим под тупых, по крайней мере, первое время, пока к нам присматриваются. А потом, когда глаз у наблюдателей замылится, попробуем подняться. Не сидеть же вечно в подсобниках!

– Хочешь анекдот про подсобников? – Поигрывая серебряной цепью, спросил Быка.

– Если короткий, – согласился Санька.

– Короче, черпала из отхожего места дерьмо вычерпывает ведром и передаёт его подсобнику – мальчишке, чтобы тот в передвижную бочку сливал. Ну, устал мальчишка, неловко принял ведро, оно наклонилось – и оттуда дерьмо черпале прямо в лицо. Утёрся тот рукавицей, сплюнул под ноги и говорит: «Эх, Васька, никогда тебе черпалой не стать. Так и проходишь до пенсии в подсобниках!».

– Надеюсь, до дерьма нас твой кореш не опустит? – То ли спросил, то ли поделился своим предвидением Санька.

– Да, у него и такой работы-то нет, – с некоторым сомнением проговорил Быка. – Помощник есть, а вот про подсобников я ничего не слышал. Хотя я бы и помощником не пошёл. Никогда не шестерил, не умею и противно. Уж лучше с больной спиной, чем с лакейским подносом!

– Успокойся ты, Быка! – Санька похлопал друга по плечу. – Нас с тобой, я так понял, никто в помощники и не звал. Наше дело – сортировочная станция, а там всё, как в картах, то есть в четырёх мастях: смотри – хватай – тяни – клади! И больше уже не споря, они согласно стали заполнять необходимые бумаги, чтобы потом выслушивать назойливое бормотанье пожилого мастера Кузьмича, который всё время боялся чего-нибудь опустить, и из-за этого ему постоянно приходилось напоминать то про одно, то про другое.

– И на кой Лёхе на производстве такой старый пень? – удивлялся Быка, ещё не дойдя до двери из инструктажной. – У него уж, наверное, правнуки бегают, а он всё о какой-то технике безопасности парится! А я тебе так скажу: будет у нас техника – будем мы в безопасности, а иначе или пупок развяжется, или горб треснет!

– Про технику потом подумаем, – размышлял вслух Санька. – Сейчас, главное, в схемах здешних разобраться и в людях, конечно. Понимаешь, сейчас с работой напряг, у кореша твоего поэтому – богатый выбор, и он с работягами особо не церемонится. Вникаешь? Ему, прежде всего, нужна прибыль. Поэтому климат тут, я думаю, паршивый. А мы с тобой кто? Правильно, приезжие, можно сказать, мигранты, и нас тут, мягко говоря, не ждали. Поэтому варежку особо не разевай: Лёха взял, а дальше – мы сами должны себя поставить.

– Как на зоне! – заключил Быка.

– Как в армии, – согласился Санька.

Добравшись до своей станции метро, они не стали закупаться в большом универсаме, а прошлись для интереса по профильным магазинчикам, которых на острове было великое множество. В одном выбрали мясных полуфабрикатов, в рыбном – копчёной корюшки, в овощном – огурцов и помидор, в булочной – только что испечённого ржаного, в винном – недорогой «Петровской» мадеры и новгородского квасу. Пришли к себе на Первую линию с несколькими пакетами снеди и перво-наперво, послав все рабочие проблемы по-русски, выпили мадеры за то, чтоб … «болт стоял, и деньги были!». Когда вышли на кухню жарить котлеты, обнаружили там двух вчерашних студенток, которые корпели над немудрящей пшёнкой.

– Маргарита – взял Санька за локоток одну из них, особо приглянувшуюся ему, – если располагаете временем, то давайте к нам через полчаса. Поедим говяжьих котлеток, выпьем мадеры с сыром. Посоветуете нам что-нибудь по Питеру, а то мы только что приехали и ещё не врубились.

– Сейчас начало года, – отвечала улыбчивая Маргарита, – а потому со временем проблем нет. Чтение надоело, музыка – тоже, а мотаться по городу, чего уж там, без денег хлопотно. Поэтому, а отчего бы и не по котлетам? Мальчики приглашают – девочки соглашаются. Через полчаса мы у вас!

Похмельное утро настигло Саньку … на панцирной сетке. Спина и локти рук у него были краснее задницы бабуина. Санька повёл взглядом окрест и обнаружил свой матрац на полу возле шкафа. «Всё ясно, – начал он продираться сквозь обрывки расстроенной памяти, – кровать сильно скрипела, и мы перебрались с матрацем на пол. Этому меня Маруська в минской общаге научила». Но нюансов своей сексуальной одиссеи он положительно не помнил. Тогда он стал осматривать остатки пиршества и, к своему удовольствию, обнаружил на краю стола полбутылки мадеры. Мадера была, на его памяти, самым крепким вином и к тому же с минимальным содержанием сахара, что тоже говорило исключительно в её пользу. Выпив полстакана горьковатого напитка, Санька сразу вспомнил, что когда-то в училище преподаватель литературы рассказывал им о том, что известный на всю Россию царский экстрасенс и ясновидящий Григорий Распутин тоже употреблял одну только мадеру, и никогда она не валила его с ног, потому что была прозрачной не только по цвету и вкусу, но и по сути. «Оставить что ли этому дамскому угоднику Быке или он, как Киркоров, пьян любовью?» – подумал Санька о неизвестно где ночевавшем приятеле и вдруг испугался: «А что если он рванул пьяный на улицу? У него ведь только справка об освобождении, и ему пьяному по Питеру – «полная задница!». Заметут – и тут же на высылку из города с предупреждением, если вообще выпустят, а не посадят на сутки. Надо к девкам заглянуть, они, вроде, трезвее были…». И Санька, кое-как натянув мятые джинсы и свитер на голое тело, двинулся наверх, в 32-ую комнату. Осторожно стукнув в ненадёжную филёнчатую дверь три условных раза, он услышал внутри тревожный шёпот. Постояв неподвижно с полминуты, он повторил стук и глухо прошептал в щель возле косяка: «Быка, это я – Санька… Вы живы? А то я тревожусь!». Тут же послышались шлепки босых ног, щёлкнул английский замок, и в проёме показалась полуголая Маргарита в едва запахнутом халате: