Время животных. Три повести

От автора

В эту книгу включены три повести: притча «Дива», современное житие «Звезда и смерть Саньки Смыкова» и драма «Время животных». Причём, название последней объединяет эти три вещи под одной обложкой не случайно. Вместе с относительной стабилизацией российской жизни в «нулевые» годы, в нашу действительность медленно, но верно стал возвращаться так называемый «застой», хорошо знакомый поколению так называемых «семидесятников». Это «возвращение» обретает свои типологические особенности в наши дни, главная из которых – люди и животные начинают, так сказать, меняться местами. И если животные, становясь человечнее, только выигрывают, то животное начало в человеке низводит его до уровня басенной «свиньи под дубом».

Об авторе

Виктор Сбитнев родился в Москве. Окончил Новгородский государственный педагогический институт и аспирантуру ЛГПИ им. Герцена, преподавал литературу в родном вузе. С 1988 года живет в г. Костроме. Много лет занимался журналистикой, был редактором костромских газет. Сегодня является главным редактором литературно-художественного альманаха «Костромской собеседник». Автор романов, повестей, рассказов, литературных эссе. Член союза российских писателей.

Звезда и Смерть Саньки Смыкова

Повесть о потерянном поколении

«Он мальчик из тех, что не плачут».

Пабло Неруда

Пролог

Саньке было так худо, что за последние минут десять он уже не единожды пожалел, что вообще когда-то неосмотрительно явился на свет. А именно, что ровно тридцать три года назад его никак не желавшей разродиться матери измученные акушеры располосовали живот – от пупка до лобка, выпустив, таким образом, на свет уже посиневшего от удушья младенца, которого после выемки из инкубатора родители, пошушукавшись в вестибюле, решили назвать в честь отсидевшего пять сроков деда – Александром. Но уже в детском саду его по имени почти никто, кроме воспитателей, не звал. Все кликали необыкновенно шустрого мальчонку Смыкой, усечённой формой отцовой фамилии – Смыков. Но сейчас, кое-как удерживаясь на засиженной голубями скамье под окнами родительской квартиры, он даже прозвища своего вспомнить не мог, блуждая мутным взыскующим взглядом по неухоженным выпуклостям родного двора: может, кто случайный нальёт хоть граммов сто какой-нибудь дряни типа «Золотой плесени» или «Аромата задов», излюбленных местными алкашами дешёвых фруктово-ягодных напитков? И вот на противоположном конце двора проявились две вполне подходящих фигуры.

Одного из пришлецов Санька тут же узнал. Это был Бес, много лет назад учившийся с ним в ремеслухе, которую он бросил за неделю до государственных экзаменов. Бес бережно нёс ведёрную пластмассовую канистру, а его не знакомый Саньке напарник – яркий полиэтиленовый пакет с ручками, от которого густо наносило пряным духом солёной рыбы. Санька даже поздороваться не успел, как уже был стиснут с обеих сторон весёлыми, бредущими невесть куда бутлегерами.

– Вижу, хреново тебе, Смык? – не спросил, а констатировал Бес. – А мы вот как раз спиртяги за адидасовские кроссовки выменяли.

– Кроссовки-то сняли с кого? – с пониманием спросил Санька.

– Ну, не свои же на пойло бартерить! – Как будто даже с обидой на «некорректное» Санькино уточнение отреагировал Бес. – Да вот маринованной салакой Зинка-продавщица с заднего двора наградила! Это вот Гендос постарался, всё утро её обслуживал прямо в подсобке на топчане. Гуляем! Гендос в это время, представившись «Геной» и вяло пожав Санькину руку, расстелил на старом отполированном выпивками пеньке газету и выложил на неё с дюжину рыбёшек и краюху ржаного. Смыка довольно осклабился и, ещё даже ни грамма не выпив, почувствовал заметное облегчение. «Как это в дурдоме в прошлый раз говорили? – силился он напрячь похмельную память, по привычке наблюдая за тем, как прозрачная жидкость аккуратно расходится по «дежурным» пластмассовым стаканам. – А, «психологический фактор»! Тебе сказали «водка», а дали воды, но если ты уже выпивши, то можешь, не разобрав спьяну поднесённое, ещё сильнее захмелеть. Вот и сейчас: увидел – и готово! Можно и не пить… ха-ха!». И лучше бы Санька не пил! Но он цепко ухватил своей рабочей клешнёй синий пружинящий аршин и, стараясь не обонять его содержимого, чтобы не вырвало, лихо запрокинул голову. Спирт показался ему каким-то необыкновенно лёгким и чересчур сладковатым, оставив ранее не знакомое, напоминающее просроченную халву послевкусие. Он недовольно мотнул головой и спешно задавился бутербродом с салакой, рассчитывая, что солёная рыба быстро перебьёт и эти химические сгустки в гортани, и тут же возникшую где-то меж рёбер кислую желудочную отрыжку. Кусая бутерброд и судорожно сглатывая обильную слюну, он в это же время заметил, что стаканы его собутыльников стоят нетронутыми.

– А вы что, мужики, не пьёте? – удивлённо спросил он. – Не лезет что ли?

– Да мы за пять минут до тебя, – испытующе глядя на Саньку, как-то неуверенно заговорил Гендос, – уже приняли по сотке. Сейчас уляжется немного – спирт всё же – и добавим вдогонку. А то не отрубиться бы раньше времени. В это время Санька почувствовал, как спирт стал жаром расходиться по телу. Вот только не расслабляющим, как обычно, был этот жар. Напротив, он гнал по всему телу какую-то мелкую знобь, от которой его всё больше кидало в пот – так что даже с кончика носа закапало, а волосы стали столь влажными, что слиплись, как после бани.

– Ты чего, Смыка? – испуганно спросил Бес. – Не легло что ли?

– Что-то мне, Бес, плохо, – почти шёпотом отвечал Санька. – Пойду я прилягу у себя.

– Погоди, мы тебе поллитровку нацедим, – предложил, стараясь быть щедрым, Гендос. Вместо ответа Санька лишь отрицательно мотнул головой, уже не в силах сказать угостившим, что, дескать, спирт ваш – фуфло палёное, и пейте вы его, суки, сами! Он с усилием разогнул ноги и, заметно покачиваясь, побрёл к подъезду. Но это не походило на шатания пьяного человека. Это были скорее симптомы приближающегося недуга. И ещё не успел Санька подняться на свой второй этаж, а уже Бес с Гендосом, выплеснув в траву содержимое своих стаканов, проворно вскочили и рванули со двора вон, прямо к ближайшей автобусной остановке, чтобы как можно быстрее раствориться в безликих новостройках Города. А Санька, не дойдя до дивана, тяжело осел в плюшевое кресло, затем потянулся к кувшину с водой на журнальном столике. Но, не удержав равновесия, кулём завалился на бок и, высунув набухший язык, тщетно пытался двумя пальцами вызвать обычно приносившую облегчение рвоту. Руки и ноги его стали стремительно холодеть, а правое подреберье налилось расплавленным свинцом. Санька вдруг вспомнил, как в детстве отец учил его отливать свинцовые грузы для донок: сначала расплавляли в консервной банке аккумуляторные решётки, а потом осторожно разливали жидкий свинец по дешёвым алюминиевым ложкам. Потом, чтобы остывающие заготовки не липли к формам, они обливали их холодной водой из-под крана. Санька навсегда запомнил запах проворно улетающего в вентиляцию свинцового пара. Но сейчас намертво вцепившийся в Санькину печень свинец, отставать от неё не желал. Наоборот, он непреодолимо стал подниматься к его сердцу и голове, и тогда Санька окончательно понял, что его угостили не тем спиртом, что и не пили залётные Бес с Гендосом лишь оттого, что хотели проверить на нём качество «непонятного» пойла. И в этот момент, всего через четверть часа после выпивки, Санька вдруг явственно понял, что умирает и уже не в силах вызвать «скорую», потому что и язык его тоже налился свинцом. Дёрнувшись на ковре ещё несколько раз, он вдруг судорожно выгнулся как на борцовском ковре и весь пошёл фиолетовыми пятнами. Последнее, что успел он ощутить на этом свете, была крупная тяжёлая слеза, которая медленно ползла по его утрачивающей всякую чувствительность щеке.

– Бес-с-с! – с неимоверным трудом разлепил умирающий набрякшие губы. – За что-о-о?.. Так он и остался выгнутым, как немой вопрос, и даже глаза закрыть не успел. И немолодой уже врач, который через несколько часов констатировал Санькину смерть, долго не мог потом забыть этот прощальный упрёк, застывший на лице ещё совсем молодого красивого мужика.

Глава первая

Ещё полностью не проснувшись, Санька уже помнил, что этой ночью, после выпускного в ПТУ№5, где он около трёх лет якобы постигал азы слесарного дела, в центральном парке была затеяна совместная с киповцами (КИП – контрольно-измерительные приборы) пьянка, разбрызгавшаяся потом по всем исходящим от парка лучам наиболее крупных городских улиц. Вчерашние пэтэушники всего за несколько часов вдруг осознали себя переступившими заветную черту взросления. То есть стремглав перешагнули промежуток, долгие годы отделявший их, во всём зависимых школяров, от их же, но уже вполне себе взрослых и самостоятельных мужчин. И когда озарение это окончательно дошло до ещё шатких молодых мозгов и было возбуждено винными парами и так называемым «синдромом толпы», они дали родному Городу такой копоти, что местная милиция, своевременно не успевшая удвоить ночные патрули, впала в техногенный ступор. Козелки и «буханки» как будто специально не заводились, ворота гаражей заедало, а на «демократоры» (резиновые дубинки) неожиданно был наложен запрет из самой Москвы. Словом, патрули вышли на ночные улицы с существенным опозданием и совершенно безоружными. К этому времени опившиеся двадцатиградусным «Солцедаром» выпускники уже успели перебить в парке всё освещение, изуродовать новые, недавно расставленные вдоль аллей скамейки и обоссать памятник Дзержинскому. С его именем были связаны абсолютно все пэтэушные проверки, ограничения, запреты и, естественно, наказания. Санька также сумел, при помощи вырванной из какого-то ограждения штакетины, водрузить на козообразную голову «друга всех хулиганов» вызывающе голубую шляпу, в которой железный Феликс стал сильно смахивать на изрядно потасканного гея. Когда прибывшие на место поруганья своего первого патрона милиционеры потребовали шляпу убрать, невесть как затесавшийся в пэтэушные ряды двухметровый студент-филолог Рыка, достававший бронзовому чекисту почти до подбородка, прорычал в сторону законников:

– А на кой сымать-то? Крупской у него не было. Он Троцкого с Бухариным драл. Вот пусть и стоит теперь в голубой шапке, как положено! Трое патрульных кинулись, было, Рыку, вязать, но десятки разгорячённых спиртным выпускников загородили им проход и стали доставать из карманов велосипедные цепи. Явственно пахнуло кровью. Невооружённые сержанты сначала попятились, а потом и драпанули во весь опор к стоящей за парковыми воротами «пятёрке», где вовремя прочувствовавший ситуацию водитель уже успел запустить двигатель. Следом неслись победный стёб и глумливое улюлюканье. Кто-то «подарил» Дзержинскому ещё и старую дамскую сумочку, из которой свешивался чекисту прямо на бронзовую ширинку кем-то подобранный в кустах невероятных размеров лифчик. Пацаны отрывались по полной!

Санька открыл правый, пострадавший от железной стружки глаз, который в связи с этим лучше видел вблизи, и обнаружил папу Федю. Тот уютно сидел за круглым семейным столом и неспешно прихлёбывал пиво из полулитровой стеклянной кружки, которую сын выиграл в секу у пьяного буфетчика. Тот, на свою торгашескую задницу, узнал вдруг, что его точку вот-вот закроют по приказу самой Райки Горбачёвой. Как недавно сообщили «вражьи голоса», её брат пьёт куда больше любого из алкашей их покрытого провинциальной плесенью трёхсоттысячного областного центра. Точка работала и сегодня, а вот буфетчик спьяну полез в петлю. Звали его Суслик, и он до этого совсем не пил, разве что резал маки у тёщи на даче и выписывал у знакомой врачихи рецепты на таблетки с кодеином и сильные транквилизаторы. Заметив шевеления сына, папа Федя наполнил ещё одну кружку светло-коричневой влагой и подвинул её в сторону сына.

– Смотри, не опрокинь, тока! – бросил он через стол и положил на язык плоский кругляк копчёного сыра. Кое-как выпростав из-под колкого верблюжьего одеяла свои волосатые уже ноги, Санька осторожно подлез задницей к столу и, склонившись по – коровьи над кружкой (руки у него позорно тряслись), стал шумно втягивать в себя её содержимое. Отец, недовольно дёрнув головой, порицать сына не стал: то ли из уважения к его первому дню взрослости, то ли понимая его «развинченное» после выпускного состояние. Вот так же за этим столом сидел когда-то, после очередной отсидки, его отец Александр Фёдорович Смыков и тоже с удовольствием пил холодное «жигулёвское» или «рижское», или «московское» и неспешно мусолил такой же вот сыр с миндалём, и смотрел на него запавшими, полными глубокой тюремной печали глазами.

– Ну, что, сына, как погуляли? – спросил почти равнодушно, как будто только для отцовской галочки папа Федя, окончивший, между прочим, геодезический техникум и географический местного пединститута заочно. Будучи уже пенсионером по возрасту, папа Федя оставался ещё одним из лучших инженеров-гидрографов в местной мелиорации. В командировки его уже не посылали, а вот карты он по-прежнему «рисовал» самые исчерпывающие и точные. По ним легко ориентировались даже командированные из Ташкента и Минска узбекские и белорусские мелиораторы.

– Погуляли неплохо, только Сандору с КИПа в вытрезвитель повязали, – искренне досадуя на случившееся, отвечал сын Санька.

– Свалился что ли где или сквернословил? – опять больше для формы поинтересовался папа Федя.

– Если бы свалился! – делая последний глоток, воскликнул Санька. – Так, он, мудила, наблевал на крыльцо УВД. Теперь, наверное, такой штраф выпишут, что всю первую зарплату придётся отдать этим кашалотам!

– Боюсь, что одним штрафом он не отделается, – выразил серьёзные сомнения Санькин отец. – Тут хулиганкой несёт, а уж 15 суток – так, это как с куста!

– А что делать-то, бать? – с надеждой, словно это он лично заблевал областное управление внутренних дел, спросил Санька.

– Только ждать и надеется. – Не раздумывая, проговорил папа Федя. – Там же наверняка всё просматривается. Об этом, думаю, уже и сам генерал знает! Так бы сунуть четвертной какому-нибудь начальнику патруля – и дело в шляпе. А тут такой конфуз! Да вы, я тут слышал, их этого… с холодной головой и потными руками в гомика вырядили. Твоя, блин, идея?

– Так, ты сам, батя, мне тут всю плешь проел их аморалкой! – С обидой вскинулся Санька. – Ленин сразу с несколькими бабами спал, брата Кагановича за какие-то извращения упекли, Коллонтай в деталях рассказывала своему мужу – революционному матросу, как её имел Троцкий, а последыш того же Дзержинского Берия вообще школьниц портил, гнида. А тут, вишь, выпили, расслабились… да и надоели они все со своими баснями про мораль да этот… как его… социалистический образ жизни. И сами совокупляются, как кролики. Цыпа вон нашего мастака с завучем по воспитанию в инструменталке застукал за этим делом. Она больше всех про целомудрие квакала, а тут от кайфа едва тиски из стола не вырвала. А ведь замужем, и дочка школу заканчивает. И у мастака – семья. Ну, хоть бы помалкивали про семью и детство, раз между ног свербит! Вы вон с матерью хоть и выпиваете, но разве когда так поступали? И никакой морали я от вас ни разу не слышал! Папа Федя благодарно потрепал сына по плечу, подлил ему пива, отрезал сыра и отправился на кухню ставить чайник. А Санька, ощутив сразу головой и пузом некоторое облегчение, пошлёпал босиком в ванную – чистить зубы и ополаскиваться прохладной водой.

Однако, вместе с холодной водой в сток ванны почему-то ушло и выпитое Санькой пиво. Поэтому за кухонным столом Санька вновь потускнел лицом и почти ничего не ел. Его подташнивало и штормило, словно он подставился на крохотном ялике под крутую волну пролетевшей рядом «Кометы». Он пытался сосредоточить взгляд на каком-нибудь кухонном предмете, но уже через секунду – другую предмет этот либо раздваивался, либо вообще превращался в какую-нибудь гримасу из прошлого. И Санька, холодея нутром, созерцал то хитрый оскал своего классного руководителя Ваньки, то мучнистый бюст донимавшей его замечаниями в дневник учительницы химии Занозы, которая вместо серы говорила «сери», а вместо Смыков – «Ыков», хоть Санька не раз и замечал ей, что на «Ы» русские слова не начинаются, а он, Смыков, в отличие от неё, Занозы, – русский. В ответ она записывала ему очередное замечание классному Ваньке, тоже коверкающему половину русских слов, а на словах добавила, что его ученик из неблагонадёжной семьи (в школе знали, что Санькин дед не раз сидел) – уже в пятнадцать лет законченный националист и в девятый класс брать его не годится. После таких жалоб Ванька сладострастно оставлял Саньку после уроков, чтобы несколько раз задавать один и тот же вопрос: «Смыков, ты доволен советской властью?». Санька отвечал, что вполне, с чем классный рьяно не соглашался: «А я, Смыков, считаю, что ты недоволен советской властью!». Однажды, незадолго до окончания восьмилетки, в ходе одного из таких допросов Санька не выдержал и заехал Ваньке в ухо. Классный, конечно, из чувства стыда жаловаться директору не стал, но в девятый класс Смыкова, конечно, не взяли. И даже в техникум с выданной ему характеристикой поступать было бесполезно. Санька даже плакал от несправедливости, потому что учился он неплохо, особенно по истории, литературе и географии, черчению и физкультуре. А уж как не чаял в нём души учитель труда Виктор Михалыч по прозвищу Резьба! Он всегда назначал Саньку своим помощником, и они вместе натаскивали мальчишек – Санькиных одноклассников – на слесарном и токарном станках, ни мини-пилораме и за рубанком, фуганком и иными столярными инструментами. Да и в баскетбольной команде школы Санька был очевидным лидером, и на школьных вечерах он играл на выбор: хоть на бас – гитаре, хоть на ритме, хоть на ударных. И, тем не менее, ему родная школа, как выразился папа Федя, «вставила в задницу волчий билет!». И пошёл Санька в ПТУ на слесаря, успокоенный соседом-работягой с третьего этажа, что слесари шестого разряда получают на его заводе больше полковников и профессоров – до тысячи рублей и, между прочим, каждый год ездят в ГДР, Польшу и даже Югославию, где практически капитализм и «даже есть проститутки». Папа Федя про югославских проституток ничего не слышал, но согласился, что, во-первых, человеком можно стать и на заводе, а во-вторых, что проституток гораздо больше в аккурат среди интеллигенции, и что не зря даже нередко говоривший дельные вещи Ильич, называл нашу интеллигенцию «говном». «И вообще, – заметил сыну изрядно потрёпанный жизнью отец, – институт можно окончить и после армии. Пойдёшь после дембеля на подготовительные курсы, где стипендию платят и где советскому солдату поступление на первый курс гарантировано. И учиться ты будешь не как семнадцатилетние засранцы, а вдумчиво, с прицелом на конкретную профессию и вообще карьеру. Не ссы, сынок, и ты увидишь на небе свою звезду!». О, если бы только предвидеть, что всего через несколько лет не будет на этом свете ни советских солдат, ни самого советского государства! И вот сейчас Санька, болезненно вспоминал об этом и, кое-как преодолевая дурноту, пытался избавиться от назойливых гостей – уродцев из своего недавнего прошлого. В конце концов, папа Федя тяжело вздохнул и достал из холодильника запотевший графинчик:

– Вижу, как ты маешься, да и мне пиво что-то не слишком помогло. Слабенькое больно, разбавленное, пади? – папа Федя разлил ледяную водку по гранёным стопарям. – Ты только не перепивай сегодня, а то как привяжется Похмелыч, не отвязаться будет после такого выпускного. Сейчас сойдётесь, начнёте вспоминать, всё по новой переживать, друг дружку спасать, и понеслось… под это дело! Мы с тобой лучше в баньке попаримся да щец я дома сварганю. Самогона мне сегодня литров пять принесут. Так понемногу и выберешься. Главное, чтоб дома и на сытый желудок. Когда он полный, много и не выпьешь! Проверено.

Глава вторая

Но париться им в баньке, увы, так и не пришлось. Сначала сам папа Федя не удержался и опился самогоном ещё круче, чем Санька на выпускной бормотухой. А потом, когда отец третий день не просыхал, к Саньке заявились уставшие от его молчавшего телефона приятели и позвали рыбачить с лодки.

– Смыка, бери пару батькиных спиннингов, – по-хозяйски распоряжался Сандора, которого не только уже по утру отпустили, но и взяли всего четвертной – за услуги вытрезвителя. – Братан вчера двух лещей на донку зацепил и сопы – целый кукан! На Быки рванём, там на течении голавль стоит и крупная плотва. А Зазуля прошлой весной даже щуку на червя выдернул, небольшую, правда. Но ловля там – ничтяк! Не заскучаешь.

– У вас хоть на бензин-то есть? – спросил пацанов очумевший от домашнего затворничества и Фединого полубреда Санька. – Или у батьки зацепить, пока он не очухался?

– Обижаешь, начальник! – с нарочитой укоризной прошепелявил сломавший на выпускном челюсть Питкин. – Вон Ганза с целой канистрой на площадке дожидается. К тебе не занесли, чтобы папу Федю вонью не раздражать. А то ещё возбудится и опять про 37-ой начнёт! Надоело, блин! Всё у нас так: прошлое – ужасно, будущее – прекрасно, а настоящего в натуре – нет!

– А рыбалка? – не согласился Сандора. – А грибы, а брусника с клюквой? Это что вам, не настоящее? А ещё у нас есть шесть бомб «Лучистого» и полведра варёной картошки с солёными огурцами и хлебом! Пошли, пацаны! Чо о будущем париться? У Горбача на лысине метка – значит без него, минерального секретаря, обойдёмся. Забодал он уже своим трёпом! В это время под окнами тоскливо завыла собака. Питкин нетерпеливо засучил ногами, осторожно потрогал распухший подбородок, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Никак кто-то дуба врезал! Пошли быстрей, пока опять какая-нибудь задница ни наехала! И действительно, в последнее время пацанам несколько раз досадно не везло. Только они Ленку с Наташкой уговорили расслабиться у Ганзы на даче, так пока собирались, у девок месячные начались. Брагу у Сандоры на антресолях поставили, только собрались пробу снимать, у ёмкости пробку вышибло, и такой дух по всей квартире пошёл, что Сандорин батька предъявил свои претензии на пятьдесят процентов. Ну, разве с ним выпьешь по-людски, если он даже политурой не брезгует? Шутка ли, как рассказывал сам Сандора, месяц назад он вместе с двумя алкашами из соседнего дома, затарившись под завязку политурой, просидел в подвале больше трёх дней! Они взяли с собой механическую дрель со специальным наконечником, который вставляли в ёмкость с политурой и начинали его быстро, как сверло, вращать. Весь лак при этом налипал на наконечник. Его в несколько приёмов извлекали и соскабливали, а в ёмкости после этого оставался почти чистый спирт. Случались и иные казусы: когда квас из бочки тямили, Смыка вчистую испортил новые белые штаны, когда тянули горячие булки из пекарни, Ганза наступил в темноте на ржавый гвоздь, когда выносили из гастронома консервы в рукавах, банка сардин неожиданно выскользнула прямо на кассе – хорошо ещё, что знакомая контролёрша не сдала: пришлось её за это дело шампанским с шоколадкой ублажать. «Но всё это, – как любил снимать напряжение папа Федя, – мелочи по сравнению с мировой революцией!». «А не мелочи, – думал Санька, – это как теперь удастся организовать свою взрослую жизнь и отучиться от регулярных пьянок с обязательной опохмелкой. И батьку с мамкой надо как-то встряхнуть: дачу им что ли купить, если стану, как планирую, хорошо зарабатывать? Пусть там в земле копаются да соловьёв слушают: небось, не до пойла будет! Шахтара говорил, что как только его папа Гоша участок за городом завёл, так сразу и запои прекратились. Выпивает по выходным, но самую против прежнего малость!».

До лодочной станции рыбаки добежали за четверть часа и, запыхавшись, решили перед выездом для полного успокоения принять по аршину красного. Пока Ганза заливал в «Вихря» горючку, Смыка разливал вино, а Сандора освобождал от фольги сырок «Дружба». Потом Ганза с третьего рывка запустил движок, а Смыка со второй попытки провернул ключ в ржавом запоре и бросил в «Казанку» буксировочную цепь. Пока грелся мотор, пацаны успели наживить удочку и извлечь из мутноватой в затоне воды пару крупных уклеек, которых, играя на публику, Сандора круто посолил и отправил в рот ещё живыми. Всё это, несомненно, предвещало удачное ужение на Быках! Просевшая под рыбаками небольшая «Казанка» зарывалась в крутую речную волну и гулко стучала днищем – всё равно, как по стиральной доске. Питкин курил «Аэрофлот», Ганза – «Опал», а Смыка с Сандорой были к табаку равнодушны: Смыка предпочитал солёные тыквенные семечки, а Сандора постоянно грыз сушёные яблоки или сосал изюм. Кое-как разминувшись с огромной баржой, которую вёл по течению тупорылый толкач, «казанка» поравнялась с правым быком, каменной опорой так и не выстроенного ещё перед первой мировой моста. Ганза предложил прикрыться ей от летящего с озера ветра и неприятной боковой волны. И в самом деле, с заветренной стороны речная поверхность почти не волновалась, лишь быстрое течение морщило воду примерно на метр вдоль быка, закручивая по ходу несколько небольших воронок. Пока выбирали место и цепляли якорь, у самой лодки ударила крупная рыба, пуганув стаю мелочи куда-то в сторону прибрежного ивняка.