Сын менестреля. Грейси Линдсей

– Когда будешь готов, спускайся вниз. Я там тебе все приготовил.

В цокольном этаже была устроена маленькая часовня, где они теперь каждый день молились.

– Все, спускаюсь прямо сейчас.

– Хорошо!

Десмонд не стал бриться, а быстренько натянул старый костюм и спустился вниз, чтобы присоединиться к отцу Петитту в часовне в виде грота из неотесанного камня, с простым алтарем, распятием, статуей Девы Марии, двумя скамеечками для молитвы, словом, в типичном для богатых итальянских домов месте для молитв и отправления треб. Отец Петитт со свойственной ему предусмотрительностью захватил все необходимое из семинарии.

Десмонд читал мессу, отец Петитт помогал ему за причетника, и можно было предположить, что их молитвы – и молодого священника и того, что постарше, – были заряжены одним общим горячим желанием. Десмонд прочел благодарственную молитву, и они поднялись наверх, где их уже ждал сытный английский завтрак: яйца с беконом, джем и тосты.

Пожилая служанка, подававшая завтрак, шепнула Десмонду:

– Мадам маркиза просила передать, чтобы вы позавтракали поплотнее. Ланч будет совсем легким.

– Так мы и сделаем, – улыбнулся Десмонд. – А что, мадам маркиза не спустится к завтраку?

– Она редко спускается раньше десяти.

Этот ответ напомнил Десмонду, что, несмотря на всю свою живость, обаяние и неустанную заботу о нем, Десмонде, его покровительница – дама уже в возрасте, если не сказать пожилая. Он понял, что должен во что бы то ни стало победить, хотя бы для того, чтобы наградить ее за безмерную доброту.

Позавтракав – в отличие от своего старшего товарища, Десмонд ел с отменным аппетитом, – они прошли в библиотеку.

– Нет ничего хуже, чем быть в подвешенном состоянии, – заметил Десмонд. – Словно висишь над обрывом на тонкой веревке. Полагаю, мне нельзя выйти из дому?

– Это абсолютно исключено. И ты должен меньше говорить.

– Боже, благослови Карузо! Если бы я только мог петь, как он!

– Обязательно сможешь, если будешь помнить все, чему я тебя учил. Успокойся и стой на одном месте. Большинство этих молодых итальянцев будут порхать по сцене, прижав руку к сердцу. А теперь послушай меня. Пока вы с маркизой ездили за покупками, я навел кое-какие справки. Что ты собираешься петь после обязательной программы?

– Как мы и договаривались. «Розовым утром алел белый свет» из «Мейстерзингеров». В переводе на итальянский.

– Нет-нет. Послушай меня. Кардинал от папской курии в судейской комиссии, очень-очень важный человек, немецкий кардинал. А потому ты должен петь Вагнера по-немецки.

– Так мне даже больше нравится. А зал большой?

– Очень большой, с широким балконом первого яруса. Зал будет битком набит. Ни одного свободного места. Акустика исключительная. Судьи будут сидеть на сцене, причем жюри будет состоять из самых важных и сведущих людей, профессоров музыки, членов папской курии, включая кардинала, а также членов Музыкального общества. Я попросил разрешения посадить нашу маркизу вместе с жюри, но получил твердый отказ. Поскольку это может быть расценено как протекционизм и настроить против тебя судей.

– Охотно верю. И где ж тогда будет сидеть маркиза?

– Все участники конкурса – их число будет уменьшено до двадцати – займут передний ряд. А ряд за ними, отгороженный от зала шнуром, отведен для почетных гостей, включая нашу добрейшую хозяйку.

– Прекрасно! Полагаю, на сцену поднимаются по ступенькам?

– Именно так. Кандидаты по очереди поднимаются на сцену, исполняют две вещи из обязательной программы и получают свои оценки. После подсчета очков десять человек выбывают.

– И могут отправляться домой, бедняги!

– Да, они выбывают из числа участников конкурса. Оставшимся участникам предлагается исполнить очень сложное музыкальное произведение, им ставят оценки, потом подсчитывают очки. Шесть человек, получивших наименьшее количество очков, выбывают. Потом оставшимся четырем предлагается еще более сложный отрывок, после чего двое выбывают, а двое остаются. Эти двое уже могут выбрать произведение по собственному желанию. Их исполнительское мастерство будет оценено судьями, после чего один уедет ни с чем, а другой – с призом.

– Довольно жестокая процедура.

– Но в высшей степени справедливая, дорогой Десмонд. Для того чтобы кто-то один мог победить, все остальные должны проиграть. И, кроме того, какая возможность переживать и насладиться музыкой для aficionados![20] И можешь мне поверить, таких поклонников музыки, готовых аплодировать, очень и очень много.

– Или освистать, – бросив взгляд на часы, заметил Десмонд. – Еще только десять часов. Еще два часа мучительного ожидания.

Он вскочил с места и стал бродить по комнате, разглядывая книги на полках. И вот на нижней полке, отведенной под издания меньшего формата и более личного характера, он вдруг увидел зеленую книжечку, озаглавленную «Геральдика Ирландии». Десмонд взял книгу, открыл и стал перелистывать, пока не дошел до форзаца, а там под хорошо знакомым экслибрисом своего отца он увидел сделанную чернилами, теперь уже выцветшими, надпись:

Моей драгоценной Маргарите, в знак моей нежнейшей привязанности и глубочайшего уважения.

Дермот Фицджеральд

Десмонд застыл, не в силах пошевелиться. Его вдруг захлестнула волна чувств: внезапного озарения и запоздалого осознания. Теперь он понял причины доброты, щедро расточаемой ему в этом доме. А еще он заметил, что книгу много раз перечитывали. Он осторожно поставил томик на место так, чтобы от других книг его отделяла какая-то доля дюйма, и направился к двери.

– Идешь переодеваться? – поинтересовался отец Петитт.

– Да, уже пора.

Десмонд медленно поднялся по лестнице. Открыв дверь в свою комнату, он вдруг заметил идущую ему навстречу маркизу, которая выглядела посвежевшей, отдохнувшей и очень элегантной в костюме из темного итальянского шелка.

– Добрый день, мой дорогой Десмонд.

Он не ответил, а молча взял ее руку и, глядя ей прямо в глаза, стал нежно целовать пальчик за пальчиком. Десмонд был мастер на глупые выходки, и объектам тех самых выходок они, похоже, даже нравились.

– Ты вгоняешь меня в краску. Хорошо, что на мне толстый слой румян, – улыбнулась маркиза. – Чем ты занимался сегодня утром?

– Читал, мадам. Чрезвычайно интересную книгу по геральдике. Мне было приятно обнаружить, что и мы, Фицджеральды, там упомянуты.

Интересно, поняла ли она? Уже потом, ближе к вечеру, он обнаружил, что книгу переставили на другое место, повыше. Но сейчас маркиза все с той же улыбкой несколько поспешно произнесла:

– А теперь иди и готовься к бою.

Оставшись один, Десмонд помылся, побрился тщательнее обычного, причесался и надел новую одежду. Рубашка была белоснежной, а прекрасно скроенный костюм практически ничего не весил. А ботинки, ботинки… Сшитые из мягчайшей кожи, они сидели на ноге, точно перчатка, и совсем не жали, как обычно бывает, когда надеваешь новую обувь. «Да, лучшее – оно лучшее и есть, – подумал Десмонд. – Хотя какая жалость, что и стоит оно недешево».

К сожалению, маленькое зеркало не позволило ему рассмотреть себя целиком, и он проворно сбежал вниз по ступенькам, надеясь, что выглядит отлично. Маркиза с отцом Петиттом уже нетерпеливо прохаживались по холлу, ожидая его появления. При виде Десмонда они застыли на месте, впрочем, как и он сам.

– Десмонд, не могу поверить своим глазам! Неужто это ты?! – охнул отец Петитт.

Маркиза, которая не произнесла ни слова, критически оглядела Десмонда со всех сторон.

– Неужели одежда способна так изменить человека? – удивился Десмонд.

– Дорогой отец Десмонд, – улыбнулась маркиза, – вы только представьте себе, как я выглядела бы в залатанной юбке и платке, как у прачки? В любом случае я довольна, очень-очень довольна тобой. Я не сомневалась, что Караччини не подведет. Само совершенство – тут уж ни прибавить, ни убавить! А теперь хочу предложить вам немного перекусить. – И когда все расселись за полупустым обеденным столом, маркиза поинтересовалась: – Надеюсь, вы плотно позавтракали?

– Весьма, – выдавил из себя отец Петитт.

– То был лучший завтрак со времен моего детства на ферме!

– Десмонд, ведь ты ни разу в жизни не был на ферме!

– Конечно нет, мадам, но мне очень хотелось сгустить краски.

– Ну ладно, хотя в любом случае сейчас на многое не рассчитывай. Тебе нельзя наедаться, так как переедание плохо скажется на голосе.

Им подали бульон с плавающим в нем сырым яйцом, а затем тонкие ломтики ананаса во фруктовом сиропе.

– Это поможет прочистить горло, – заметила маркиза и, озабоченно посмотрев на часы, добавила: – А теперь у нас едва хватит времени выпить кофе. Досадно, но они там у себя в филармонии блюдут официоз и опаздывать нельзя.

Наспех глотнув крепкого черного кофе, буквально через минуту все уже сидели в закрытой машине, которая везла их в сторону расположенного в конце Виа ди Пьетра концертного зала, где перед турникетами скопились толпы народу.

– Мы сейчас пройдем через служебный вход. Не удивляйтесь, там все такое чопорное и старомодное, – отрывисто произнесла маркиза, прокладывая дорогу к узкой боковой двери.

Здесь тоже толпился народ, однако после предъявления пропуска Десмонда маркизу и ее спутников незамедлительно впустили внутрь. Их препроводили сначала в служебное помещение, а затем – в зрительный зал, где Десмонд с отцом Петиттом заняли места в первом ряду, предназначенные для участников конкурса. Мадам маркиза села во втором ряду сразу за ними, там, где кресла были отгорожены от зрительного зала.

Зал уже был заполнен наполовину, а публика все продолжала прибывать. На сцене на бархатной подставке был выставлен приз – Золотой потир, – и по мере того, как конкурсанты – молодые священники самых разных габаритов – нервно занимали свои места, напряжение постепенно росло.

– Какое утомительное ожидание. Наверное, все эти приготовления тебя вконец измотали? – спросил отец Петитт, беспокойно ерзавший на сиденье.

– Да, – отозвался Десмонд. – Я, пожалуй, закрою глаза. Растолкайте меня, когда все начнется.

Минут двадцать Десмонд сидел с закрытыми глазами, демонстративно не обращая внимания на толчею и суету кругом, пока энергичный шлепок по плечу не вернул его к действительности. Открыв глаза, Десмонд обнаружил, что конкурсанты уже выстроились в ряд, судьи заняли места за бархатным шнуром в левой части сцены, в то время как в глубине сцены вокальный квартет в сопровождении струнного оркестра приготовился открыть церемонию исполнением «Veni Creator Spiritus». Постепенно все присутствующие – конкурсанты, пианист, зрители и даже судьи – присоединились к исполнению этого прекрасного гимна, – и волны сладкозвучной музыки наполнили зал.

После этого вперед вышел секретарь Итальянского общества любителей музыки и в короткой речи обозначил основную задачу конкурса: всемерно поддерживать и повышать интерес европейских стран к песнопению мессы, сохранять древнюю традицию самого прекрасного обращения к Господу, ибо традиции этой в настоящее время, увы, угрожает суета и спешка нашего времени и, более того, ею готовы пожертвовать ради постоянного сокращения продолжительности церковной службы. Он особо поблагодарил членов Римской курии и, в частности, его преосвященство кардинала Граца за согласие войти в состав жюри, дабы способствовать более справедливому и беспристрастному судейству. Затем секретарь многозначительно обвел глазами переполненный балкон первого яруса и нижайше попросил тех, кто пробрался сюда тайком, чтобы поддержать своего кандидата, избегать всякого рода манифестаций, так как в любом случае справедливость восторжествует. И наконец он объявил о начале конкурса.

Десять конкурсантов, сидевших с краю, поднялись по ступенькам на сцену и заняли место на длинной скамье, ближе к кулисам. После того как было объявлено первое конкурсное музыкальное произведение, конкурсанты, вызываемые по очереди, выходили вперед и пели.

Десмонд, как и можно было предположить, слушал очень внимательно. У всех были неплохие голоса, больше подходящие для хорового пения и несколько теряющиеся в огромном зале, хотя два конкурсанта помоложе явно нервничали и не сумели показать все, на что способны, а третий вызвал смех в зале жеманной жестикуляцией: он прижимал руку к сердцу – сначала одну, а потом и обе сразу, – демонстрируя сценические эмоции.

Потом наступила очередь второй десятки. Попавший в нее Десмонд должен был петь последним, и это несколько нервировало его, причем не только потому, что конкурсант, выступавший непосредственно перед ним – послушник из Абруцци, – пел действительно великолепно и заслужил бурную овацию своей группы поддержки на галерке, но и потому, что появление самого Десмонда, поначалу встреченное крайне равнодушно, вызвало затем свист и улюлюканье на той же галерке.

Десмонд, однако, невозмутимо стоял перед обращенным к нему морем лиц там, внизу, совершенно спокойно ожидая, пока публика успокоится. И только когда зрители угомонились, он подал знак аккомпаниатору, что можно начинать. И зал наполнили чудные звуки музыки Брамса. Теперь даже галерка притихла, а зрители в партере разразились аплодисментами.

Тут же огласили оценки, десять выбывших кандидатов покинули сцену, и процесс отбора продолжился.

Следующим номером обязательной программы была «Аве Мария» Гуно – одно из любимых музыкальных произведений Десмонда. Его появление, встреченное галеркой на удивление сдержанно, вызвало одобрительные хлопки зрителей в партере. Теперь Десмонд больше не чувствовал скованности и пел даже лучше, чем до того. Возвращаясь обратно под продолжительные аплодисменты, он почувствовал на себе ласковый взгляд кардинала.

И снова зачитали оценки, причем зал, как обычно, реагировал по-разному, – и еще шесть выбывших конкурсантов покинули сцену. Теперь только четверым предстояло исполнить последнее произведение из обязательной программы, но присутствующим было совершенно ясно, что именно Десмонду и послушнику из Абруцци предстояло сойтись в финальной схватке.

Наступил антракт, во время которого струнный оркестр исполнял «Времена года» Вивальди.

Тем временем Десмонда и послушника из Абруцци пригласили подойти к жюри, где им должны были сообщить суммарные оценки. Оказалось, что Десмонд опережает соперника на девять баллов. Затем их попросили назвать выбранное ими музыкальное произведение. Послушник из Абруцци выбрал «O sole mio» – песню, неизменно вызывающую бурю аплодисментов у благодарных итальянских слушателей и гораздо более сдержанную реакцию входящих в жюри профессиональных критиков, которые теперь вопросительно смотрели на Десмонда. Ни у кого не было и тени сомнения в том, что Десмонд, имеющий преимущество в девять баллов, выберет вещь попроще, дабы избежать возможной технической ошибки. Однако, к немалому удивлению членов жюри, он сказал:

– Я выбираю арию Вальтера «Розовым утром алел белый свет» из «Мейстерзингеров».

После неловкого молчания последовал вопрос:

– Вы будете петь на итальянском?

– Нет. – Десмонд позволил себе на секунду задержать взгляд на кардинале. – Я буду петь на немецком языке. Как было в оригинале.

И снова среди судей воцарилось молчание. Наконец президент Итальянского общества любителей музыки произнес:

– Это, конечно, будет для нас большим подарком… но вы, думаю, отдаете себе отчет обо всех трудностях… рисках…

Но в разговор совершенно неожиданно вмешался кардинал:

– Если сей блестящий молодой священник желает исполнить такую великолепную песню, мы не можем ему запретить. Если он не боится, то и я тоже.

Итак, когда под сдержанные аплодисменты отзвучали последние ноты Вивальди, вперед вышел президент Общества любителей музыки и объявил песни, которые выбрали для исполнения конкурсанты. Послушник из Абруцци должен был выступать первым.

И уже через минуту сладкая мелодия «O sole mio» коснулась слуха восторженных итальянских слушателей, хорошо знакомых с песней, широко растиражированной и исполняемой бесчисленным числом посредственных теноров по всей стране. Зрители на галерке прямо-таки обезумели и даже начали подпевать. Увы, худшее было впереди, поскольку маленький послушник из Абруцци, воодушевленный таким массовым проявлением восторга, в предвкушении триумфа понял правую руку и начал дирижировать воющей толпой. Когда он закончил, на него обрушился шквал аплодисментов. И вот раскрасневшийся, с довольной улыбкой на губах, певец торжествующе вернулся на свое место.

Теперь настала очередь Десмонда выступать перед беспокойной, взволнованной, возбужденной галеркой. Он прошел вперед и, сделав знак аккомпаниатору, окинул безмятежным взглядом впившихся в него глазами маркизу и отца Петитта. Наконец шум в зале стих. И Десмонд запел.

Как только вступительные такты этой величественной мелодии взмыли ввысь и зазвучала крайне сложная для исполнения песня мейстерзингера, слушатели словно впали в какое-то непонятное, похожее на транс, оцепенение: звуки музыки будто возвышали и облагораживали их. Да и сам Десмонд, казалось, утонул в музыке Вагнера, высокие порывы которой передавались исполнителю. Он уже был не преподобным Десмондом, а Вальтером, жаждущим признания своего исключительного голоса и стремящимся быть причисленным к элите – к бессмертным. И он, ликуя, выложился весь, без остатка, в этой смелой попытке.

Когда он закончил петь и остался стоять – опустошенный, – подняв глаза к небесам и полностью забыв о том, где находится, в зале воцарилась мертвая тишина. Но потом раздался рев, способный, казалось, снести крышу концертного зала – это в едином порыве вскочившие с мест обезумевшие слушатели стоя приветствовали победителя.

А овация, подобной которой еще не было в истории Итальянского общества любителей музыки, все продолжалась и продолжалась. Она шла по нарастающей, не стихая, до тех пор, пока вперед не вышел улыбающийся президент Общества. Он взял Десмонда за руку и торжествующе поднял ее вверх:

– Мой дорогой отец Десмонд, у меня нет слов! Но можете мне поверить, мы здесь, в Риме, непременно познакомимся с вами поближе, причем в самое короткое время, и я лично об этом позабочусь. Мы высоко ценим ваш талант и не дадим вам затеряться в ирландской глуши. – И, успокоив зрительный зал взмахом руки, он продолжил: – Члены Итальянского общества любителей музыки, дамы и господа! Ваш горячий прием еще раз убедил нас в справедливости наших оценок и правильности принятого нами решения о том, что обладателем Золотого потира становится отец Десмонд Фицджеральд. Как почетный президент нашего Общества, я с огромным удовольствием вручаю ему Золотой потир, а также миниатюрную копию этого приза, которую он может сохранить в качестве напоминания о сегодняшнем триумфе.

И под приветственные крики публики он поднял над головой Потир с прикрепленной к нему коробочкой для ювелирных украшений, а затем торжественно вручил приз Десмонду.

Зрители начали потихоньку покидать зал, причем группа поддержки из Абруцци, как и разочарованные сторонники других конкурсантов, ретировалась еще раньше. Маркиза и отец Петитт подошли вплотную к сцене, чтобы привлечь внимание кардинала.

– Ваше преосвященство, позвольте мне представить хозяйку дома, где я остановился, и моего учителя.

– Представить?! Силы небесные! Маргарита, непослушная девчонка, иди скорее сюда! – Кардинал поцеловал маркизе руку. – Смотрю, ты опять взялась за старое: развлекаешь выдающихся ирландцев, причем всегда весьма недурных собой!

– Отец Десмонд недавно потерял свою любимую матушку. И мне пришлось его усыновить.

– Тогда мы непременно должны поскорее вернуть его обратно в Рим. Для вашего же блага.

– А вы, отец мой… – обратился кардинал к отцу Петитту. – Это, наверное, вы обучили вашего воспитанника нескольким полезным трюкам?

– О, ваше преосвященство! – Отец Петитт, еще не успевший выйти из состояния напряжения и пребывавший сейчас в легкой эйфории, сам с трудом понимал, что говорит. – Десмонд и сам горазд на всякие трюки.

– Попросите их упаковать эту чудную вещь в коробку, чтобы она не привлекала к себе лишнего внимания. А то, не дай Бог, украдут, – улыбнулся кардинал. – Маргарита, вы на машине? Прекрасно! Тогда я, с вашего позволения, пожелаю вам счастливого пути и скажу auf wiedersehen.

Когда кардинал удалился, маркиза положила руку Десмонда себе на грудь:

– Вот видишь, мой дорогой Десмонд, у меня до сих пор сердце бьется как сумасшедшее. Боже, я так взволнована! Я просто опьянела от счастья! Невозможно передать словами, как ты был прекрасен, когда стоял перед всей этой толпой, словно юный бог, и пел, пел, будто ангел. Ну а теперь поехали домой. Отец Петитт уже получил свою коробку с призом, а я получила тебя. Все, нам пора!

Они вышли на улицу через служебный вход. Машина уже ждала их на улице, и они, вымотанные до предела, но счастливые, покатили в сторону Виа делла Кроче.

Отец Петитт, не выпускавший из рук желанный трофей, сидел впереди рядом с шофером. Маркиза, устроившаяся рядом с Десмондом на заднем сиденье, осторожно положила голову юноши себе на плечо.

– Сегодня мы будем отдыхать, и завтра тоже, так как ты, наверное, совершенно измучен, да и я, старая женщина, совсем выбилась из сил, мысленно поддерживая тебя, когда ты пел. Но в понедельник и всю следующую неделю мы будем веселиться на полную катушку: ходить на вечеринки и в оперу здесь, в Риме, а еще совершим короткую вылазку в Ла Скала, у меня там абонемент.

– Но, дорогая мадам, на следующей неделе мне уже надлежит быть в Ирландии!

– Думаю, ирландцы возражать не будут, они люди добродушные. Ты честно заслужил отпуск. И вообще, как мой приемный сын, ты должен во всем меня слушаться. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

– А отец Петитт тоже останется?

– Как бы нам ни хотелось, мы не вправе его удерживать. Теперь, получив вожделенный Потир, на котором выгравированы твое имя и название вашей семинарии, он стрелой полетит домой, чтобы поскорее сообщить отцу Хакетту радостную новость.

Оказавшись наконец в тепле и уюте виллы Пенсероза, Десмонд сразу же прошел к себе в комнату и черкнул пару слов на открытке. Затем он позвал служанку и вручил ей открытку, а также золотую копию Потира, попросив положить все на туалетный столик мадам. Потом он принял расслабляющую горячую ванну и, завернувшись в большое полотенце, лег на кровать. Господи, как приятно было вспоминать о своем ошеломляющем успехе и предстоящих праздниках! Ему казалось, что Килбаррак сейчас находится где-то очень далеко, совсем в другом мире, в мире, где ему предстоит столкнуться с грубостью крестьянской жизни, служить в полуразвалившейся церкви, с ее кустарной росписью, с режущими глаз стигматами на теле Христа, с безликими, фабричного производства, статуями Девы Марии, в чем-то бело-голубом, с застоявшимися запахами свечного сала и ладана – словом, с ароматами, обычно ассоциирующимися с конюшней. Ладно, он должен пройти и через это тоже. А сейчас да будут веселье, музыка и море изысканных удовольствий, которые он честно заслужил!

Часть третья

Глава 1

Прибытие Десмонда в Килбаррак не было особо радостным и отнюдь не способствовало поднятию бодрости духа нового викария. С самого утра зарядил мелкий дождик, а путешествие по железной дороге из Дублина в Уэксфорд стало еще одним подтверждением неторопливости, присущей ирландским поездам. На узловую станцию Десмонд прибыл с опозданием на час, а потому ему пришлось битый час дожидаться местного поезда, который должен был доставить его до места назначения. И вот, оказавшись с чемоданом на продуваемой всеми ветрами платформе, Десмонд беспомощно оглядывался в поисках кеба. Только спустя десять минут кеб все-таки появился; он был запряжен клячей, которую даже при самой богатой фантазии трудно представить себе победительницей дерби в Ирландии.

– Эй! Эй! Вы не могли бы меня подвезти?

Из-под накидки из намокших мешков для картофеля послышался чей-то голос:

– Конечно могу. Залезайте сюда, ваше преподобие.

Десмонд втащил чемодан в кеб и сел рядом с кучером.

– Выходит, вы меня ждали?

– Ждал, – сказал кучер и осторожно прошелся кнутом по мокрому крупу лошади. – Каноник велел вас встречать с дневным поездом. Я Майкл.

– Майкл, простите, что заставил вас лишний раз прокатиться.

– Да не беда, ваше преподобие. Всего и делов-то. Я тут работаю на каноника, а еще в церкви прислуживаю. Я провезу вас мимо скотного рынка и прямо по Хай-стрит, поглядите на наш городок.

Килбаррак – город как город, не хуже и не лучше сотни подобных захолустных городишек – не слишком удивил Десмонда. В детстве он видел много таких. Но когда они протрусили мимо замусоренного двора, пабов в темных закоулках, бакалейной лавки, лавки мясника, пекарни, скобяной лавки с разложенными прямо на тротуаре сельскохозяйственными принадлежностями, затем снова мимо пабов, смутно проглядывающих сквозь пелену дождя и тумана, Десмонд вдруг особенно остро почувствовал, какое расстояние отделяет его от Виа Венето и прекрасного особняка маркизы на Виа делла Кроче.