Параллель. Повесть

– Отче наш… что-то там… хлеб… лукавый…

Нет, ну бред же! Сую руки обратно в карманы. Скорей бы дойти до места. Перед ночной стоянкой и сдёрну.

Ваган всё бормочет. И как это он с закрытыми глазами идёт? В промежутках между чавканьем под ногами слышны обрывки тарабарщины.

– Аствац им азатир инц аис чар тардканциниц им пркутюне кезаниц ем акнкалум ко вохорма цутямб…

М-да, как говорится, без комментариев.

– Эй, зяблики! – окрикнул один из торговцев, – держите пальцы крестиком, авось пронесёт в этот раз. Вы не подумайте, мы не изверги какие – десять ходок – и вы снова свободны!

Оборачиваюсь и показываю средний палец.

– Ах ты!.. ну погоди у меня!

– Подойди и возьми, сосунок!

Торговец вскинул ружьё, я же останавливаюсь и раскидываю руки в стороны.

– Давай, шмаляй!

Тот лишь сплюнул и опустил оружие, но другой торгаш прокричал:

– Никто тебе быстро помереть не даст, так что топай давай!

Я потопал. Ну, хоть немного душу отвёл. За пару широких шагов догоняю Вагана, и ещё минут пять слушаю ещё бормотанье, которое становится всё настойчивей и громче. Он вдруг останавливается и задирает голову. Я тоже смотрю вверх.

– Эй, чего встали? – сразу же отреагировали наши конвоиры, но я их уже не слушаю.

Слой сплошного тумана стал рассеиваться, обнажая низко плывущие свинцовые тучи, но и те на глазах расступались, теснимые неведомой силой. В образовавшийся просвет рухнул шар ослепительного света. Земля под ногами дрогнула, и уши заложило от оглушающего взрыва десятков кубометров в одно мгновенье испарившейся воды.

– Не смотри, не смотри!

Ваган заорал мне прямо в ухо, и в этот момент нас сбило с ног волной обжигающего зловонного пара. Мой спутник тянул меня за рукав к земле, но я отмахнулся и посмотрел на это чудо. Не сходя с места, ОНО взмахнуло рукой, расчертив пространство новой вспышкой. Пронзительные крики предсмертной агонии наполнили воздух, и на том месте, где стоял обоз, закружил, вздымаясь к небу, огненный вихрь. Я упал на колени и обратился лицом к парящей над землёй фигуре в белоснежных одеждах, чей благодатный свет наполнил всё и вся.

***

Дюк

Дневник памяти, день 3***

Здесь другая земля. Понял это, когда перестал чувствовать ногу. Граница в дне пути. Я не дойду.

***

Виреска

Мерное гудение роя убаюкивает, я начинаю забывать про мертвенную усталость; невыносимое нытьё перетруженных мыщц приглушается, становится мягким, ватным и, в конце концов, я начинаю проваливаться.

Не спать! С трудом разлепляю веки. Глаза слезятся, глаза просят покоя. В почти кромешной тьме даже не за что зацепиться взгляду. Дюк тяжело сопит где-то рядом. Я не вижу его лица, и это самое приятное, что случалось со мной за последние дни. Почему-то кажется, что он смотрит в небо и не моргает.

Янтарное свечение понемногу растёт, пробивается сквозь плотный покров насевших пчёл. Я осторожно выглядываю из-за ствола кедра. Рой копошится, оживает, гудит всё громче, из-за этого хаотичного движения свет монолита играет на деревьях и земле пятнами дискотечной светомузыки.

Молчание проводника заставляет нервничать. Уже помер? Или вот-вот?

– Научи меня делать искры, как ты тогда, в хижине.

– Этому не учат, – немного погодя, пересохшим голосом отвечает он.

Жмот.

Повезло же мне забрести именно сюда. Хотя, когда волочишь пять пудов живого веса, не особо дорогу выбираешь.

Солнце включилось внезапно. Испуганным ураганом пчёлы сорвались с места, оглушающе завыли, наполнили собой воздух, чуть повторно не устроив ночь. Я вжалась в землю, натянула на лицо капюшон и замерла. Когда шум стих а небо прояснилось, я выглянула из укрытия. Одиноко возвыщающийся янтарный монолит, покрывало приземистых лазоревых цветочков, пара пчёл. Наверное, можно идти дальше.

Через силу встаю. Берусь за рукава его плаща. Ещё не начала тащить, а уже чувствую, как слабеют руки от одной лишь мысли о нагрузке. Что бы ты сдох, Дюк! Не мог сделать заранее костыль?

Из его штанины больше не сыпется пыль. Теперь она промокла и оставляет на траве неровную багровую полосу. Ну, хотя бы тащить меньше веса, вот только легче не становится.

Лишь бы закончился лес… и что дальше? Я перестану терять время, таща проводника в обход упавших деревьев, но что мне делать с сэкономленным временем? Он умрёт, и я ничего не могу с этим сделать. Я даже не понимаю, зачем тащу его дальше, почему я бросила рюкзак, а не это бесполезное тело.

– Эх ты, я почти начала тебя уважать…

Сорвалось вслух. Ничего, ему уже всё равно. И мне скоро станет… падаю в траву рядом с ним. Его лицо посерело, глаза не моргая смотрят в пустоту, грудь тяжело и редко вздымается. Почувствую ли я облегение, когда он умрёт? Определённо. Пока не высплюсь. А потом покручу в руках карту, поплюю на неё, потру об землю и пойду бесцельно бродить по лесам.

Нет, всё это усталость ноет. Не я.

Поднимаю голову на новый шум, с губ срывается нервный, захлёбистый смешок. Обычные, мать их, волки! Я думала, что заслуживаю больше, чем такая банальщина. Где злой дракон? На худой конец – лич? Должны же они тут быть! Найти последний приют в брюхе собаки?!

Остановившись в паре метров, облизали траву, один из них встретился со мной взглядом, пригнул голову к земле и оскалился. Всё ещё лёжа на животе, медленно достаю из ножен саблю, но это их ничуть не настораживает. Медленно подходят, скалясь, цепляются разом в штанину Дюка, рвут ткань, тянут на себя. Может, ну его? Сам виноват, доходяга.

Привстаю на колено, волки насторожено косятся, всё ещё цепко держа штанину проводника. Сжимаю покрепче рукоять, прицеливаюсь так, чтобы не задеть этот мешок мяса. А разве… они не нападут в ответ? Ещё не поздно свалить.

По траве пошли волны, ветер сменил направление, усилился, подул сильными толчками. Потянуло затхлой водой и тиной. Волки прижали уши, зарычали, один попятился и убежал, но второй оказался настойчивей. Знакомое уже голубоватое марево, оплавив близстоящие деревья и сплющив под собой бузиновый куст, повисло у меня за спиной в полуметре от земли.

Свободной рукой беру Дюка за ворот и пячусь к окну. Глупое, нелепое противостояние не прекращается. Я тяну и матерю всех собак и проводника вместе с ними, но нет сил даже махнуть оружием и отогнать тварь; волк тянет, рычит, упирается. Дюк молча смотрит в небо. Ещё немного, совсем чуть-чуть…

***

Дюк

Дневник памяти, день 3***

Нога заживает хуже, чем в прошлый раз. Впитывая жидкую муль, отсеивает саму воду. Слишком медленно.

Восстановив немного крови, вытянул тело на небольшой клочок земли, закатил штанину, расковырял кочку и сунул в углубление обрубок. Всё равно слишком медленно. И слишком больно.

Дневник памяти, день 3***

Отросло только до колена.

Девочка так и не очнулась. Если за пару дней не встану на ноги сам, не смогу ей помочь.

Дневник памяти, день 3***

Мощный подземный толчок заставил очнуться. По болоту разнёсся крик. Предсмертный. Не знаю, насколько далеко, туман глушит и искажает звуки. Попробовал, и удалось пошевелить пальцами правой ноги. К туману подмешался серый дым, повеяло душным теплом горящего болота. Хватит валяться.

Встал, наросшие корни с треском оборвались, от резкого движения слегка потемнело в глазах. Виреска так и лежала на животе, вывернув голову в сторону. Под лопаткой чернела клякса с округлым провалом, в котором была видна мутная болотная вода, собравщаяся под телом. Нет, живая. Перевернул. Шевелит губами, улыбается. Ещё есть немного времени.

Сделал из плаща захватку, привязал девочку к себе. Земля почти не отвечала, глушилась водой и присутствием других людей, и приходилось искать проходимое место.

Жар был всё ближе. Шипела и потрескивала запёкшаяся муль, хрустела под ногами и впивалась в мягкую ещё подошву босой ноги. А туман обступил ещё плотней, на пару шагов вокруг было уже ничего не разглядеть. Нашёл пятерых, много провизии и воды. Вся тара испорчена, обувь на всех – сгорела. Даже гвозди поплавились. Стащил в кучу, под одним из трупов уцелела поясная сумка, сгорел только ремень.

Самое время взять пробу. Пергамент покрылся рванными клочьями чернил, с множеством неровных стыковок и пустых участков. Главное, выбрать правильный и не попасть в недавний лес.

Глава ноль – IV. Мат

Ирина перевернула жестяной контейнер, слегка помятый, с поддёрнутым ржой изображением соснового леса, потрясла, постучала по дну. В медный заварник упало ещё несколько пылинок. Для верности заглянула внутрь, на ободок шва – да, пусто. Залила кипятком то, что было. Затем подобные манипуляции проделала с пузырьком без наклейки и большой кружкой с отломанным ушком. Холод в квартире больше не бодрил, а доставлял неудобство. Девушка провела ладонью по замёрзшей руке, осмотрелась, выглядывая случайного посетителя. Но никого не было. Пока что. Закрыла дверь на балкон, включила газ.

Долго тянула горячий крепкий чай без сахара. Чёртов немец… с горькой улыбкой девушка вынуждена была признать, что всё же немного ждала его визита. Он хотя бы умеет молчать. И не обижается никогда. Робот. Который пытается выдать себя за человека.

Ну и пусть! Пусть она к нему немного привязалась за эти дни. Это всё лучше, чем по бичовникам ночевать, в надежде перехватить чего полегче и посидеть в шумном месте. А то, что считает её ненормальной… в какой-то мере он и прав.

Кружка полетела и разбилась о стену. К чёрту всех! Надеяться на кого-то? Три "ха"! Хотя… если до сих пор не сбежал, то надо выжать из него столько, сколько возможно. Пусть воображает себя рыцарем и дальше. Или уже ушёл под лёд? Обещался к обеду, а уже десять минут третьего.

Девушка некоторое время задумчиво смотрела, как чаинки сползают по стене и исчезают в ночном бархате рисунка мужской фигуры. Сняла с заварника крышку и плеснула ещё, ближе к потолку, над головой силуэта. Заперла выход на балкон, села обратно на табурет и потёрла плечи. Струйки вылитого чая сбегали в черноту и медленно впитывались, не оставляя и следа. Вдогонку отправился и заварник. Ещё одна вмятина. Спасибо сестре, что перестала таскать фарфоровые, догадалсь принести этот. Прям раритет из позапрошлого века.

Ира фыркнула, натянула шарф, куртку, предварительно хлопнув дверью балкона, вышла на лестничную клетку. С нижней площадки слышалось какое-то шушуканье, нервное шиканье и, кажется… это был всхлип? Поручиться сейчас за что было сложно.

Тень из швов между плитками, щелей между дверью и рамой густой пастой стекала на пол. Капала, слегка поблескивая, со светильника на потолке. Подтянулась и поползла за девушкой, то дробясь и расползаясь решетом, то вздымаясь над полом, перескакивая через ступеньки. Ира шла полуобернувшись, смотря на своего спутника и не зная, как правильно реагировать – пнуть назойливый хвостик, либо не обращать внимания. Дверь на чердак стала полупрозрачной, и… нет, не полупрозрачность это, всего лишь запоздалое отображение в мозгу уже открытого проёма. Придерживаясь за стену и нащупывая ступени не только ногами, но и второй рукой, Ира пыталась добраться до второй двери. Мучительно долгий подъём закончился, ноздри резанул морозный воздух.

Вдруг стало необычайно ясно, что пора бы купить новую одежду. Странно, что не сделала этого раньше. Но ноги не хотели слушаться, оставив свою хозяйку сидеть в снегу.

В проёме двери появились целых три чёрных кляксы. Немного замедлили ход, когда Ира обернулась к ним. Было двинулись обратно, но шёпот, шёпот, шёпот… затекли на невысокий парапет крыши. Снова громкий неразборчивый шёпот. Ирина хихикнула, снова попыталась встать, и на этот раз – удалось. Тени колыхнулись. Оказывается, что не такие они и чёрные. Вон, там розовое, там фиолетовое пятнышко. И они же никогда раньше не издавали ни звука? А эти всё шумят, громче и громче.

Вскрик. Пятна почти синхронно, одно за другим исчезли за краем ограждения. Ноги вели следом, чтобы подыграть этим нелепым пряткам, но что-то больно ударило по левой голени, Ира присела и нащупала конусообразную крышку вытяжки. Хм.. такая шершавая, холодная и скользкая сверху. Захотелось согреть ладонями слежавшийся снег и потрогать металл.

Пальцы быстро закоченели, челюсть уже было не удержать, и зубы теперь дробно стучали. Мир перед глазами вновь стал обретать чёткость, а пустота внутри почему-то выросла… затуманенный взгляд обвёл пустую крышу. Дверь чердака манила внутрь, к теплу.

Вернувшись в квартиру, Ира пережила лёгкое дежа вю, закрывая дверь на балкон.

***

Хвост был не очень умелый, потому что Эвальд, не будучи натренированным военным или сотрудником каких-либо специальных служб, почти сразу заметил две группы людей, следящих за ним на разном расстоянии. Троих из первой взял на заметку после пересадки на кольцевую, хотя видел их ещё при входе в метро у своей станции. Они не садились на свободные места, стояли в другом конце вагона и вроде как говорили между собой. Обычное дело. Но недавние события всё же заставили Эвальда быть более осмотрительным, и он несколько раз поймал на себе внимательный взгляд, брошенный сквозь динную тёмно-синиюю чёлку одного из "случайных" пассажиров. Узнали или следят? В любом случае расслабляться не стоит.

Несколько раз выходил на перрон, пропускал поезд и садился вновь. Чтобы убедиться в своей правоте. Тогда и заметил ещё двоих, тоже примелькавшихся – в тяжёлых кожанных куртках, потёртых джинсах и ботинках, но без зелёных элементов одежды. Двойная слежка, шифровка под врага? Ради одного него? Эвальд чуть было не заулыбался смущённо от такого количества внимания. Но хотелось поскорее избавиться от ненужной компании и отправиться по своим делам.

Поначалу думал пуститься в чехарду по станциям метро и подвижной дороги или, что ещё проще – взять такси. Но быстро отбросил эту нелепость. Вышел за одну станцию до нужной и не спеша свернул во дворы. Расстегнул на пальто все пуговицы, убрал в карман шарф. Нашли один раз – найдут снова. Как ни печально, за всё хорошее приходится платить ещё большей кровью. А хорошее ли оно тогда?

Двор сужался, серые девятиэтажки смыкались над головой, сливаясь с туманом и низко плывущим белоснежным шлейфом из трубы ТЭЦ. Наледь влажно поблескивала на карнизах, обшарпанных перилах и ржавых оградках миниатюрных грядок перед затемнёнными и зарешёченными окнами окнами первых этажей. И так ещё десяток кварталов до нужного дома.

"Если я ещё дойду" – усмехнулся немец, прислушиваясь к ускоряющимся шагам за спиной.

А вот на этом узком крыльце больше троих человек не поместится. И наверняка ускорятся ещё больше, чтобы не потерять за кодовой дверью и не ждать чёрт знает сколько. Сейчас, сейчас…

Эвальд схватился за шаткие перила, перепрыгнув через пять ступенек разом, встал перед дверью, изображая поиск ключей в карманах. Напрягся и вовсю насторожил слух, отсчитывая вместе с ударами сердца торопливые шаркающие шаги. Обернулся на короткий вскрик и даже разжал кулаки от удивления: в двух метрах от крыльца, на котором стоял сам Эвальд, его преследователи злостно били друг друга по сусалам. Один челкастый уже валялся на земле навзнич, неестественно вывернув ноги в разные стороны, двое других приспешников радуги были таскаемы за вихры и цветастые шарфы своими монохромными оппонентами.

Преимущество внезапности исчерпалось. Цветастые кое-как отбились, расцепили хватки на своих шеях. Третий начал шевелиться и вставать. Вот тут и пошла настоящая потасовка. В воздухе замелькали кулаки обычные и наманикюренные, ботинки тяжёлые и лёгкие кроссовки. Ни вскриков, ни угроз. Только надсадные выдохи и хрипы от прилетающих по корпусу подач. У одного из анархистов хлынула из носа кровь, он задрал голову, попятился и тут же повалился через оградку, получив кулаком в челюсть. Оставшийся выбрал одного из своих врагов, вцепился в него и стал обрабатывать коленом, не обращая внимания на сыплющиеся ещё с двух сторон тумаки.

Стук! Цветастый выпал из клинча, свалился набок от удара локтём по лицу. Чёрный с разворота протаранил головой ближайшего противника, повалил его на землю и добил резким ударом лба в нос. Третьего наугад лягнул кованым ботинком и попал по колену, лягнул ещё раз – в пах. Вскочил на ноги и зарядил корчащемуся парню коленом в лицо. Третий аут. Подскочил к товарищу и только тут подал голос, обращаясь к немцу:

– Ну, чего встал, помоги!

Оцепенение сбрасывать не пришлось, его не было вовсе. Эвальд молча наблюдал за дракой. Примерно даже понял, что происходит, но вмешиваться не стал. Зачем?

Помог активисту привести товарища в чувства, поставили на ноги.

– Идём назад к метро, я там чебуречную видел, – предложил чёрно-зелёный, когда его товарищ, зажимая нос тыльной стороной ладони, пошёл сам, отказавшись от помощи.

Эвальд с долей уважения и сочувствия посмотрел на разбитые лица. Остановились ненадолго у большого сугроба, немец подождал, пока его экс-преследовали сломали наст и набрали для компресса свалявшегося относительно чистого снега.

Дошли до забегаловки с длинной столешницей и стульями прямо в узком проходе к окошку заказов. Но имелся тут и небольшой закуток с круглым столом на высокой ножке.

– Будешь чего?

Эвальд покачал головой.

– Слушай, не в службу, а в дружбу – возьми нам по чебуреку и кофе. А то сам понимаешь, – новый не-знакомый положил на столик пятисотенную купюру и покрутил пальцем у слегка заплывшего глаза и разбитой губы.

Кивнув, немец подошёл к окошку, достал из кармана и накинул на шею шарф, чтобы добраться до кошелька.

– Спасибо, – искренне поблагодарил и, наконец, представился, – Иван. Это Вася, – кивнул на товарища, старающегося на капать на стол талым снегом с кровью.

– Шифруетесь? – усмехнулся немец.

– Ничуть. Именя настоящие.

"И когда уже к делу?"

Когда кофе был допит, активист снова придвинул деньги Эвальду, но тот лишь качнул головой.

– Ладно, – решительно выдохнул Иван, вытер рукавом рот и поморщился, – не буду титьки мять впустую, спрошу прямо: к нам пойдёшь? Официально, в партию. Нам очень не помешало бы такое лицо.

Эвальд полуулыбнулся и снова покачал головой. Это ничуть не обескуражило собеседника, и он продолжил:

– Никаких богатств от членства не обещаю, но у нас все идейные, как и ты. Это, считай, одна большая семья, – наткнулся на спокойный, немигающий взгляд. – Ладно… скажи: почему ты тогда вступился за нашего?

– Потому что он был в беде, нуждался в помощи.

– И ты помог…

– Верно, – кивнул немец.

– Но теперь мы нуждаемся в твоей помощи. Вся страна, всё будущее нашего общества. Посмотри: куда мы катимся? Не надо быть особо религиозным, чтобы привести аналогию с Содомом. И такой же финал ждёт всех нас. Вырождение, понимаешь? И эта поганая радуга – всего лишь вершина айберга. Продукты, которые вызывют бесплодие, стабильные цены на алкоголь, тогда как всё остальное дорожает по несколько раз в год. Тлеющие войны на Востоке и на границе с Европой. Положительная динамика детской смертности, эпидемии всё новых болезней, якобы оттаявших в вечных льдах – не говорю уже за само таяние льдов и повышение общего уровня мирового океана.

– От такого и оглохнуть можно… не забудьте упомянуть масонскую ложу, – подсказал Эвальд.

Иван замолчал. Возможно, пытался понять, насколько сильно стоит оскорбиться. Но на лице вежливого немца нельзя было прочитать ни намёка на снисходительность или издёвку, ни какую-либо другую мысль.

– Думаешь, мы сгущаем краски? – заговорил, наконец второй, шмыгнув носом, – Да, всемирный заговор – бредово звучит. Но даже без этого нельзя отрицать, что человечество болеет. Достаточно просто посмотреть вокруг.

Но вокруг были лишь потёртые стены и тяжёлый дым горелого масла.

– Скоро примут закон – а его примут – и тело общества обретёт ещё одну язву. Подумай сам – что дальше? Многожёнство покажется воплощением целомудрия, когда все виды извращений полезут на свет и начнут считаться нормой. У тебя, наверное, нет ещё детей, но ты хотел бы, чтобы они росли в таком окружении? И заметь, что это лишь одна из проблем, с которыми мы боремся. И ты можешь принять в этом участие, в наших рядах важен каждый неравнодушный.

Забегаловка временно опустела. Повар, оставшись без занятия, с интересом и без стеснения разглядывал помятых посетителей. Эвальд продолжал молчать, скрестив руки на груди.

– Я, конечно, понимаю, что мы только что полезли в драку, чтоб отдать должок за одного из наших, – Иван слегка наклонил голову вперёд, – но как ни крути, сейчас они шли за тобой, а лица разукрасили нам. Так что можешь хотя бы снизойти до ответа?

– Конечно, – Эвальд потёр бровь, – Сказать, что я думаю? Вы, парни – молодцы. Я уважаю то, за что вы пытаетесь бороться. И даже не очень осуждаю некоторые из ваших методов. Но я не кучкуюсь в группы. И знаю, что вам ничего не изменить. Ты говоришь, что это всё вокруг, – Эвальд повернулся к Василию, – всё верно. Но будь это заговор – вы с этим ничего не сделаете. Как не сделаете и со стихийным развитием человека. Я даже промолчу о том, как вы пытаетесь использовать мою кратковременную популярность. Серия видеоблогов? Интервью в газетах? Об этом уже все забыли.

– Нам всё равно нужны люди…

Начал Вася, но Иван остановил его жестом, положил на стол кулаки и сжал челюсти, отчего его левый глаз практически поностью исчез под опухшим синяком.

– То есть лучше ничего не делать?

– Вы можете делать всё, что принесёт вам успокоение, но это всё равно ничего не изменит. – "А сейчас, наверное, пора уходить" – Спасибо, что прикрыли, но я бы и сам справился.

Смысла задерживаться дальше немец не видел.

– Мы хотя бы пытаемся что-то сделать! – крикнул ему в спину Иван.

Чуть не сбив в дверях какого-то щуплого мужичка, упорно смотрящего себе под ноги, дышащего перегаром и даже не обратившего внимания на столкновение, Эвальд пошёл к подземке. Разговор оставил лёгкий осадок. Как если не нашёл в кармане мелочи, чтобы подать нищему. И вроде не спасло бы его три червонца, но угасшая надежда от наблюдения пустой руки, потянувшейся до этого к карману…"Тьфу, бред. Игры детские. И почему нищий? Потому что такие же ущербные? Но ведь они-то и правда молодцы. Потому что юродивые? Ну да, кому ещё в здравом уме придёт в голову совершать обстрел краской парад в честь дня равенства? Или здравый смысл заключается как раз в действии, а не в пассивном протесте и смирении с ходом жизни?".

Немец вдруг представил город видом сверху, в кромешной тьме. Чужой город, который все ненавидят, и поэтому тут живут. А те, кто носит чёрное – крап света. И он всё равно задохнётся.

У дома Ирины была целая вереница карет скорой помощи и органов правопорядка. Милиционеры стояли по два-три, вяло переговаривались и переминались с ноги на ногу. Врачи, кажется, как раз собирались уезжать. Захлопали задние дверцы, затем передние – некоторые милиционеры махнули вслед рукой – и скорые, одна за другой, проехали мимо Эвальда, вовсю завывая и моргая сиренами. Немец пробежался взглядом по окнам соседних домов – кое-где заметил безучастные или любопытные лица.

Скучающе милиционеры достали жёлтую ленту, начали огораживать участок с окровавленной оградкой и кашей красного снега, так же скучающе, но с зарождающимся хищным интересом посмотрели на единственного прохожего. Однако не окликнули.

Глава IV. Пустыня

Виреска

Ты услышишь в этой песне сразу

Любви мотив и радости тепла. Но!

Если… если… не моргнёшь ни разу

Не узнаешь, что уже мертва

Просыпаться не хотелось совершенно. Одеяло плотно придавливало грудь, солнце щекотало глаза сквозь веки. Правда подушка довольно великовата, я чуть ли не сижу. Да и одеяло какое-то колючее, несколько шерстянных волосин по-видимому пробились сквозь пододеяльник. Кольнут живот и грудь, и сразу становится жарко. Зато в промежутках так хорошо…

Что мне там последнее снилось? Дюк, пустыня, грязно-бурые пылевые стены. А ну и пусть будут они. Вот забудусь сейчас, и по ходу дела насню себе что-нибудь повеселей.

– Эй!

Прозвучало где-то в затылке. Уже засыпаю?

– Эй!!!

Подушка выросла до безобразных размеров, скинув меня на пол. Что-то жёсткое давило в подмышках. Спину обожгло, в груди сдавливало всё сильней, мне начало не хватать воздуха, и я брыкнула ногой, стараясь сбросить невесомое одеяло и увидеть свет.

В третий раз никто никого не звал. Пощёчина. Грубая рука на моём подбородке и насильное вливание горячей сладковатой воды. Вспоминаю, что не сплю уже сутки, никакого одеяла нет, я, как тот рюкзак, болтаюсь подвязанная за руки к спине проводника, а мои ноги волочатся по красному раскалённому песку. Дюк непривычно говорлив, но я даже не силюсь понять, говорит он со мной или с собой вслух. Но слова «лучше не смотри» точно были адресованы мне, когда во время одного из коротких моментов просветления я попыталась задрать рубашку и почесаться. Это всё одеяло виновато. Это всё оно. Надо просто привыкнуть и не обращать внимания. Надо спать дальше…